Парень был малость бесшабашный, компанейский, бизнес нагонял на него скуку, в отличие от женщин, но он и дела вел, и в механике разбирался совсем неплохо. Судя по всему, его действительно убили, но к делу их ни племя, ни ФБР не подпустят, а значит, вся эта история заходит в тупик. Уилсон был последней нитью, которая тянулась от убийства аль-Мувалида, и тот, кто обрезал эту ниточку, умело замел следы. Паз не преминул поделиться с напарником и соображением Клетиса Барлоу насчет того, что затевалось все это ради Эммилу Дидерофф, а кровопролитие совершилось, чтобы от чего-то ее отвлечь, вывести из игры.
Моралес сказал, что звучит это не слишком убедительно, хотя мысль Клетиса заслуживает внимания уже потому, что Барлоу величайший детектив. Паз заметил легкую зависть, но не стал заострять на этом внимание. А насчет «неубедительности» он, пожалуй, согласился бы с Моралесом, да только сам допускал еще более невероятные возможности. О чем, впрочем, предпочел не упоминать.
Они подъехали к дому Уилсона, маленькому особнячку с черепичной крышей, стоявшему на Коралловой улице, близ автострады Пальметто. В оформлении интерьера Джек Уилсон предпочитал морскую тематику: пейзажи маринистов на стенах, капитанские стулья вокруг стола со столешницей в виде крышки люка, модели кораблей в застекленной витрине.
– Устроил себе корабль на дому, – заметил Паз.
Они рассмеялись, но так оно на самом деле и было. Если с виду Уилсон вовсе не казался аккуратистом, то дома у него все было до помешательства скрупулезно разложено по полочкам. Мало того что на кухонной стене у него висела панель с крючками для утвари, так под каждым крючком красовалась надпись, поясняющая, для какого предмета он предназначен, чтобы сковороду, не дай бог, не повесили на место сотейника.
Обыск провели быстро: Пазу помогала долгая практика, Моралес учился на ходу. Паз осмотрел хозяйскую спальню, и увиденное там его изумило. Моралес провел обыск в другой комнате, обставленной как небольшой кабинет или домашний офис, и был заинтригован тем, что ничего там не нашел. Тут его позвал напарник, и, зайдя туда, он увидел, как Паз рассматривает ярко раскрашенное, почти в два фута высотой, скульптурное изображение женщины с нимбом, в золотистом платье и красном плаще, держащей в одной руке меч, а в другой чашу, покоившуюся на пушечном стволе.
– Кто-то здесь уже побывал, – сказал Моралес.
– Ага, – согласился Паз. – Правда, вели они себя по-настоящему аккуратно. А как ты догадался?
– В офисе нет личных бумаг, кроме папки с оплаченными счетами. Никаких органайзеров, ежедневников с записями типа «боюсь, хренов X достанет меня по полной программе» , перекидных бизнес-календарей, алфавитных блокнотов с адресами и телефонами, никакой личной корреспонденции. Ни черта.
Он указал на большой письменный стол с двумя выдвижными ящиками, которые, судя по пыльным следам, не так давно заполняли папки. Цифровой телефон на столе имел память на двадцать номеров, но и входящие и исходящие звонки кто-то стер, постаравшись удалить любую информацию.
– Очень хорошо, очень интересно, – сказал Паз. – Это согласуется с остальной картиной. Видимо, тот, кто побывал здесь, обрубал нити, по которым прослеживалась связь Джека Уилсона с теми, кто им управлял. Но кое-что обращает на себя внимание. Первое – в бельевых ящиках все перевернуто. Мы уже установили, что Уилсон был аккуратистом, стало быть, этот беспорядок навели те, кто делал обыск. А раз они рылись в одежде и белье, то искали не только информацию как таковую, но и нечто вещественное. А какой предмет мог бы находиться здесь и представлять для кого-то немалый интерес?
– Сотовый телефон Мувалида.
– Верно. Ручаюсь, его-то они и искали. А второе вот. – Он указал на статую. – Ты знаешь, что это?
– Религиозная скульптура?
– Это культовая фигура сантерии. Санта-Барбара, известная также как Шанго, ориша грома и насилия. Такой штуковины не должно быть в доме нормального, правильного белого парня.
– Да ну, люди какой только чертовщины не собирают.
– Верно. Но у него есть еще и это.
Паз поднял топорик с двумя лезвиями, сделанный из дерева, окрашенный в красный и желтый цвета, с которого свисала нить красных и белых бусинок.
– Этот маленький топорик называется «оше» , это символ Шанго, а бисерный браслет называется «илеке» . Илеке получают во время инициации, посвящения ориша. Да, кстати, ты уловил этот сладковатый запах? Это омьеро , им кропят людей и предметы во время церемоний. Так что это не кукла и не туристский сувенир. Это настоящий идол. Или сам Уилсон, или кто-то, кого он хорошо знал, был посвящен в сантерию.
– Ты разбираешься в таких вещах?
– Больше, чем хотелось бы, – ответил Паз, положив топорик, и неожиданно почувствовал, что его рот наполнился слюной.
– Ты, случайно, не голоден? – спросил он. – Я на завтрак только выпечки перехватил.
– Ну, перекусить не откажусь, – ответил Моралес, слегка удивленный сменой темы.
– Тогда рулим в ресторан, – заявил Паз. – Матушка нас чем-нибудь угостит.
* * *
По пути в клинику Лорна терзается одним вопросом: неужели она снова влюбилась? Но это же сущее безумие: спору нет, Паз привлекательный мужчина, но безнадежный бабник. Ишь как рисуется, даже с матушкой обещал познакомить, наверняка он так поступает с каждой новой милашкой. Лорна и сама сознает, что накручивает себя, но ничего не может поделать: такого рода мысли захватывают ее и тянут за собой, как водоворот в сливном отверстии. Эта ассоциация заставляет ее рассмеяться.
Кстати, к вопросу о сливе: первым, кто попадается ей навстречу, когда она проходит на территорию клиники, оказывается ее бывший любовник, доктор медицины Хови Касдан.
Как всегда, когда доктор Касдан покидает свой кабинет с намерением совершить обход, он облачен в длинный белый халат, из кармана которого торчит стетоскоп, хотя по роду деятельности ему вовсе не приходится прислушиваться к сердечным ритмам. Поставив ногу на стул, он что-то пишет на прижатом к колену клипборде, но, заметив Лорну, несмотря на ее нарочито неприметный наряд, приветственно разводит руки для дружеского объятия.
– Лорна! Ты здорово выглядишь. Будто похудела.
– Спасибо, Хови, – холодно отвечает Лорна. – А что это тебя в кои-то веки потянуло на непосредственный контакт с пациентами?
– Причина есть, и веская: один из моих больных, с диагнозом «параноидальная шизофрения», принимавший экспериментальный препарат, только что вошел в полную ремиссию. Это может стать настоящим прорывом: я имею в виду, что фактически парень пришел в норму! Даже не понимает, почему его держат в психушке. Да и то сказать: парень всего-то навсего порубил двух жен на, так сказать, «жен-строганов».
– Постой-ка, это, случаем, не Хорэс Мэйсфилд?
– Именно этот малый. Твой друг? – Он снова разводит руками.
– Я находилась там, так что и приступ, и ремиссия произошли у меня на глазах. А что за лекарство?
– Оно называется «траксомонид». Принципиально новый подход к химии мозга: препарат воздействует непосредственно на мутацию СЕФ2-1, что вызывает у шизофреников возрастание аллельной частотности. Речь идет о перекодировании спиральных молекул протеина, что, по нашему мнению, может сыграть значительную роль в…
– Каков у него показатель «N», Хови? – спрашивает Лорна.
Касдан хмурится: он не привык, чтобы его перебивали.
– Сто десять. Испытание проводится и здесь, и в Чатахучии, и в паре других мест.
– А другие случаи ремиссии зафиксированы?
– Мне, во всяком случае, о них неизвестно, но мы только-только приступили к клиническим испытаниям. Препарат лишь недавно довели от лабораторного уровня до терапевтического. Уверен, что теперь, в ходе обследования Мэйсфилда и наблюдения за ним, мы увидим радикальные изменения. Я просто горю от нетерпения.
Еще совсем недавно Лорна и сама пребывала бы в радостном возбуждении, предвкушая славу и богатство, которые прольются на нее в результате открытия нового эффективного психотропного препарата, но сейчас все обстоит иначе. И дело не в том, что ее больше не интересует Касдан или что ее вера в химическую природу ментальных дисфункций поколебалась. Причина кроется в странном, необычном происшествии, свидетельницей которого она недавно была. Все равно как узнать, что твой папа настоящий Санта-Клаус. Это слегка печалит, тем более что происходящее каким-то непонятным образом соотносится со всем тем, что творится с Джимми Пазом.
– Лорна?
– Хмм?
– Что-то не так?
– Нет. А что?
– У тебя был такой вид, будто ты где-то в другом месте. Ты продолжаешь медитировать?
– Нет.
В этот момент Лорна ощущает во всем теле прилив слабости, да такой, что ее ведет в сторону и ей даже приходится опереться о стену. На лбу и губе выступает пот.
– Мне нужно встретиться с пациенткой, – говорит она.
– Рад был тебя повидать.
И Лорна торопливо уходит, борясь с дрожью в коленках.
«Что все это значит?» – недоумевает она некоторое время спустя, рассматривая себя в зеркале служебной душевой.
Она бледна и, более того, ощущает слабость и странную хрупкость. Приятное ощущение гибкости, имевшее место утром, исчезло, и ей вспоминается приступ боли, накативший на нее у кухонной раковины. А теперь еще и полуобморочное состояние. Может быть, это следствие долго подавляемого неприятия Хови? Маловероятно. Возвращение синдрома паники, от которого она почти освободилась в последнее время? Возможно. Она садится на пластиковый стул, делает несколько глубоких вдохов-выдохов и щупает лимфатические узлы у себя на шее. Увеличились ли они, стали ли на ощупь резиновыми? Определить не удается. Она умывает лицо и снова накладывает макияж. Что-то определенно не так.
По пути в палату Эммилу она проходит мимо медицинских весов. Раньше Лорна никогда не взвешивалась на людях, но теперь она становится на платформу, перемещает маленький бегунок и выясняет, что похудела на семь фунтов. Попытка убедить себя в том, что это результат упражнений, терпит неудачу: в животе сжимается холодный комок страха. Она вспоминает старое присловье о том, что раком болеют даже параноики, не говоря уж об ипохондриках. Привалившись к стене, Лорна набирает на своем сотовом номер доктора Моны Гринспэн, но, когда слышит ответ секретаря, прерывает связь.
– Это необходимо прекратить, – говорит она себе, – все в порядке, я не разваливаюсь на ходу, у меня нет рака.
Эммилу Дидерофф сидит на кровати и читает Библию. Когда Лорна заходит, она поднимает глаза и улыбается.
– Вы ее, наверное, наизусть знаете, – замечает Лорна, указывая на книгу.
– Но все время нахожу в ней что-то новое. А вы ее читали?
– В колледже. Как художественное произведение. Как вы себя чувствуете?
– Все меня об этом спрашивают, и я говорю им, что хочу, чтобы меня перестали пичкать всеми этими таблетками. Этак недолго и наркоманкой стать.
– Это, наверное, дилантин. Они боятся, как бы у вас снова не случился припадок.
– У меня нет эпилепсии.
– Я была там, когда все случилось. Мне это показалось очень похожим на припадок.
– Мой отец говаривал, что не каждый, нарядившийся Сайта-Клаусом, на самом деле Санта-Клаус. Он использует наши тела. Я имею в виду – Господь. Что еще там есть? Люди этого не понимают, они думают, что все это причудливые спецэффекты, но на деле мы есть не более чем мясо. Ну, не одно только мясо, но главным образом именно оно.
– Так что же произошло, Эммилу?
– Просто мне показалось, что нужно правильно коснуться несчастного. И демон вышел. Дело, конечно, не во мне, а в Святом Духе. Профессиональные экзорцисты часто работают группами, иногда по полдюжины человек, но на изгнание беса может уйти не один день. Вы этого не знаете? Ну да, церковь держит это в секрете по очевидным причинам, однако при некоторых обстоятельствах изгнать беса может и мирянин. В общем, Господь решил, что Хорэс Мэйсфилд пробыл одержимым достаточно долго, и мне выпало стать инструментом его освобождения. Правда, при этом и мне досталось, но ничего, не в первый раз. – Она улыбается и постукивает по Библии. – Я думаю, все вы с уверенностью можете отличить меня от Сына Божьего, когда речь заходит об экзорцизме. Вы ведь ни единому моему слову не верите, верно?
Почему-то она выглядит весьма этим довольной.
– Нет, не верю, – признается Лорна. – Дело в том, что мистер Мэйсфилд, как выясняется, принимал экспериментальное психотропное средство. Просто так вышло, что оно подействовало как раз в тот момент.
Эммилу улыбается в ответ.
– А со мной как раз в тот момент приключился эпилептический припадок, чего никогда раньше не бывало.
– Ну, на самом деле у вас случился кратковременный обморок. И бывают же случайные совпадения.
Лорна сама чувствует фальшь своих слов, хотя и цепляется за их обоснованность.
– Да, бывают, – соглашается женщина. – Вроде чертова эскимоса. В Ватикане есть целая конгрегация, которая занимается разграничением случайных совпадений и истинных чудес. Правда, вы скажете, что все они суеверные невежды. – Она поднимает Библию. – «Господь говорит с нами через Священное Писание и через наш внутренний голос, но он также говорит с нами через тайный смысл случайных совпадений». Это сказал Джордж Сантаяна, а уж он-то не невежда. Как-никак, из Гарварда. – Она потягивается и зевает.
– Мерси, но я устала от этого места! И не хочу больше принимать никаких лекарств.
– Их дают вам для вашей пользы, – говорит Лорна, гадая, правильно ли она расслышала насчет «чертова эскимоса».
– Мне от них никакой пользы быть не может. Проблема в том, что я не вписываюсь в ваши представления о том, что должен видеть человек и во что верить, поэтому я сумасшедшая, а сумасшедшую надо пичкать лекарствами. Но вы сами прекрасно знаете, что я здорова.
С последними словами она устремляет взгляд прямо на Лорну, их глаза встречаются, и снова опоры, поддерживающие видение Лорной окружающего мира и ее собственного места в нем, становятся зыбкими и ненадежными. Именно она первой отводит взгляд, именно ее прошибает пот, у нее учащается пульс. Она старается соотнести это состояние с привычной схемой.
«Тут присутствуют элементы гипноза, – говорит она себе. – И вообще, одно накладывается на другое. Я не в лучшей форме, тонус понижен, стресс, давление скачет, и в конце-то концов, это Эммилу здесь душевнобольная, а не я».
Лорна мысленно твердит все это до тех пор, пока не восстанавливает самоконтроль и способность внятно говорить.
– Эммилу, но даже если мы примем на веру существование демонов и способность людей изгонять их, вы не находите, что во всем этом мало смысла? Если Бог, действуя через кого бы то ни было, способен с легкостью избавить человека от одержимости, то почему в нашем случае он не сделал это до того, как Хорэс убил двух ни в чем не повинных женщин? Или, по крайней мере, до того, как он нанес телесные повреждения служащим клиники?
Дидерофф мешкает с ответом, глядя на собеседницу с выражением старой девы, которую ребенок спросил, откуда берутся дети.
– Вы же знаете, – говорит наконец она, – «почему» – это не тот вопрос, с которым следует обращаться к Богу. Тут затрагивается проблема теодицеи, а вам ведь известно, что Мильтон написал длиннющую поэму, оправдывающую то, как Господь относится к человеку. Правда, не уверена, что у него это получилось, если не считать того, что он заставил людей восхищаться Сатаной. – Она снова постукивает по Библии. – И потом, конечно, Иов. Я уверена, вы знакомы с «Ответом Иову» Карла Густава Юнга. Вы подумали над моим сном о гигантских «твинкиз»? Вы не находите, что он имеет к этому отношение?
Лорна спонтанно соглашается, но на самом деле думает о Мильтоне и Юнге. Эти имена она, естественно, слышала, но названных работ не читала, а ведь случаи, когда пациентами психологов оказываются люди, превосходящие их уровнем образования или интеллекта, очень редки. В голове Лорны мелькает мысль о том, что эта не окончившая школы женщина, которую она определила в лечебницу для душевнобольных, куда как эрудированнее ее самой, а уж в том, что касается западного христианства, их познания несопоставимы. Лорна, например, понятия не имеет, что такое теодицея. Пациентка выжидательно смотрит на доктора, но Лорне сказать нечего. Эммилу приходит ей на выручку.
– Я думаю, на самом деле это было навеяно строчкой из Вайль. Вы ведь знаете, кто она такая, не так ли?
– Ну конечно, – лжет Лорна.
– Так вот, она говорит, что чистая любовь к Богу означает благодарность как за благословения, так и за ниспосланные испытания. Это интересный способ смотреть на мир, не так ли?
Лорна вспоминает истолкование сна, которое она состряпала для Микки Лопеса.
– Ага, если плохие и хорошие результаты одинаковы, значит, вы не на крючке, верно?
– Не на крючке?
– Да. В смысле, вы можете отказаться от невыносимой ответственности за совершение дурных поступков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Моралес сказал, что звучит это не слишком убедительно, хотя мысль Клетиса заслуживает внимания уже потому, что Барлоу величайший детектив. Паз заметил легкую зависть, но не стал заострять на этом внимание. А насчет «неубедительности» он, пожалуй, согласился бы с Моралесом, да только сам допускал еще более невероятные возможности. О чем, впрочем, предпочел не упоминать.
Они подъехали к дому Уилсона, маленькому особнячку с черепичной крышей, стоявшему на Коралловой улице, близ автострады Пальметто. В оформлении интерьера Джек Уилсон предпочитал морскую тематику: пейзажи маринистов на стенах, капитанские стулья вокруг стола со столешницей в виде крышки люка, модели кораблей в застекленной витрине.
– Устроил себе корабль на дому, – заметил Паз.
Они рассмеялись, но так оно на самом деле и было. Если с виду Уилсон вовсе не казался аккуратистом, то дома у него все было до помешательства скрупулезно разложено по полочкам. Мало того что на кухонной стене у него висела панель с крючками для утвари, так под каждым крючком красовалась надпись, поясняющая, для какого предмета он предназначен, чтобы сковороду, не дай бог, не повесили на место сотейника.
Обыск провели быстро: Пазу помогала долгая практика, Моралес учился на ходу. Паз осмотрел хозяйскую спальню, и увиденное там его изумило. Моралес провел обыск в другой комнате, обставленной как небольшой кабинет или домашний офис, и был заинтригован тем, что ничего там не нашел. Тут его позвал напарник, и, зайдя туда, он увидел, как Паз рассматривает ярко раскрашенное, почти в два фута высотой, скульптурное изображение женщины с нимбом, в золотистом платье и красном плаще, держащей в одной руке меч, а в другой чашу, покоившуюся на пушечном стволе.
– Кто-то здесь уже побывал, – сказал Моралес.
– Ага, – согласился Паз. – Правда, вели они себя по-настоящему аккуратно. А как ты догадался?
– В офисе нет личных бумаг, кроме папки с оплаченными счетами. Никаких органайзеров, ежедневников с записями типа «боюсь, хренов X достанет меня по полной программе» , перекидных бизнес-календарей, алфавитных блокнотов с адресами и телефонами, никакой личной корреспонденции. Ни черта.
Он указал на большой письменный стол с двумя выдвижными ящиками, которые, судя по пыльным следам, не так давно заполняли папки. Цифровой телефон на столе имел память на двадцать номеров, но и входящие и исходящие звонки кто-то стер, постаравшись удалить любую информацию.
– Очень хорошо, очень интересно, – сказал Паз. – Это согласуется с остальной картиной. Видимо, тот, кто побывал здесь, обрубал нити, по которым прослеживалась связь Джека Уилсона с теми, кто им управлял. Но кое-что обращает на себя внимание. Первое – в бельевых ящиках все перевернуто. Мы уже установили, что Уилсон был аккуратистом, стало быть, этот беспорядок навели те, кто делал обыск. А раз они рылись в одежде и белье, то искали не только информацию как таковую, но и нечто вещественное. А какой предмет мог бы находиться здесь и представлять для кого-то немалый интерес?
– Сотовый телефон Мувалида.
– Верно. Ручаюсь, его-то они и искали. А второе вот. – Он указал на статую. – Ты знаешь, что это?
– Религиозная скульптура?
– Это культовая фигура сантерии. Санта-Барбара, известная также как Шанго, ориша грома и насилия. Такой штуковины не должно быть в доме нормального, правильного белого парня.
– Да ну, люди какой только чертовщины не собирают.
– Верно. Но у него есть еще и это.
Паз поднял топорик с двумя лезвиями, сделанный из дерева, окрашенный в красный и желтый цвета, с которого свисала нить красных и белых бусинок.
– Этот маленький топорик называется «оше» , это символ Шанго, а бисерный браслет называется «илеке» . Илеке получают во время инициации, посвящения ориша. Да, кстати, ты уловил этот сладковатый запах? Это омьеро , им кропят людей и предметы во время церемоний. Так что это не кукла и не туристский сувенир. Это настоящий идол. Или сам Уилсон, или кто-то, кого он хорошо знал, был посвящен в сантерию.
– Ты разбираешься в таких вещах?
– Больше, чем хотелось бы, – ответил Паз, положив топорик, и неожиданно почувствовал, что его рот наполнился слюной.
– Ты, случайно, не голоден? – спросил он. – Я на завтрак только выпечки перехватил.
– Ну, перекусить не откажусь, – ответил Моралес, слегка удивленный сменой темы.
– Тогда рулим в ресторан, – заявил Паз. – Матушка нас чем-нибудь угостит.
* * *
По пути в клинику Лорна терзается одним вопросом: неужели она снова влюбилась? Но это же сущее безумие: спору нет, Паз привлекательный мужчина, но безнадежный бабник. Ишь как рисуется, даже с матушкой обещал познакомить, наверняка он так поступает с каждой новой милашкой. Лорна и сама сознает, что накручивает себя, но ничего не может поделать: такого рода мысли захватывают ее и тянут за собой, как водоворот в сливном отверстии. Эта ассоциация заставляет ее рассмеяться.
Кстати, к вопросу о сливе: первым, кто попадается ей навстречу, когда она проходит на территорию клиники, оказывается ее бывший любовник, доктор медицины Хови Касдан.
Как всегда, когда доктор Касдан покидает свой кабинет с намерением совершить обход, он облачен в длинный белый халат, из кармана которого торчит стетоскоп, хотя по роду деятельности ему вовсе не приходится прислушиваться к сердечным ритмам. Поставив ногу на стул, он что-то пишет на прижатом к колену клипборде, но, заметив Лорну, несмотря на ее нарочито неприметный наряд, приветственно разводит руки для дружеского объятия.
– Лорна! Ты здорово выглядишь. Будто похудела.
– Спасибо, Хови, – холодно отвечает Лорна. – А что это тебя в кои-то веки потянуло на непосредственный контакт с пациентами?
– Причина есть, и веская: один из моих больных, с диагнозом «параноидальная шизофрения», принимавший экспериментальный препарат, только что вошел в полную ремиссию. Это может стать настоящим прорывом: я имею в виду, что фактически парень пришел в норму! Даже не понимает, почему его держат в психушке. Да и то сказать: парень всего-то навсего порубил двух жен на, так сказать, «жен-строганов».
– Постой-ка, это, случаем, не Хорэс Мэйсфилд?
– Именно этот малый. Твой друг? – Он снова разводит руками.
– Я находилась там, так что и приступ, и ремиссия произошли у меня на глазах. А что за лекарство?
– Оно называется «траксомонид». Принципиально новый подход к химии мозга: препарат воздействует непосредственно на мутацию СЕФ2-1, что вызывает у шизофреников возрастание аллельной частотности. Речь идет о перекодировании спиральных молекул протеина, что, по нашему мнению, может сыграть значительную роль в…
– Каков у него показатель «N», Хови? – спрашивает Лорна.
Касдан хмурится: он не привык, чтобы его перебивали.
– Сто десять. Испытание проводится и здесь, и в Чатахучии, и в паре других мест.
– А другие случаи ремиссии зафиксированы?
– Мне, во всяком случае, о них неизвестно, но мы только-только приступили к клиническим испытаниям. Препарат лишь недавно довели от лабораторного уровня до терапевтического. Уверен, что теперь, в ходе обследования Мэйсфилда и наблюдения за ним, мы увидим радикальные изменения. Я просто горю от нетерпения.
Еще совсем недавно Лорна и сама пребывала бы в радостном возбуждении, предвкушая славу и богатство, которые прольются на нее в результате открытия нового эффективного психотропного препарата, но сейчас все обстоит иначе. И дело не в том, что ее больше не интересует Касдан или что ее вера в химическую природу ментальных дисфункций поколебалась. Причина кроется в странном, необычном происшествии, свидетельницей которого она недавно была. Все равно как узнать, что твой папа настоящий Санта-Клаус. Это слегка печалит, тем более что происходящее каким-то непонятным образом соотносится со всем тем, что творится с Джимми Пазом.
– Лорна?
– Хмм?
– Что-то не так?
– Нет. А что?
– У тебя был такой вид, будто ты где-то в другом месте. Ты продолжаешь медитировать?
– Нет.
В этот момент Лорна ощущает во всем теле прилив слабости, да такой, что ее ведет в сторону и ей даже приходится опереться о стену. На лбу и губе выступает пот.
– Мне нужно встретиться с пациенткой, – говорит она.
– Рад был тебя повидать.
И Лорна торопливо уходит, борясь с дрожью в коленках.
«Что все это значит?» – недоумевает она некоторое время спустя, рассматривая себя в зеркале служебной душевой.
Она бледна и, более того, ощущает слабость и странную хрупкость. Приятное ощущение гибкости, имевшее место утром, исчезло, и ей вспоминается приступ боли, накативший на нее у кухонной раковины. А теперь еще и полуобморочное состояние. Может быть, это следствие долго подавляемого неприятия Хови? Маловероятно. Возвращение синдрома паники, от которого она почти освободилась в последнее время? Возможно. Она садится на пластиковый стул, делает несколько глубоких вдохов-выдохов и щупает лимфатические узлы у себя на шее. Увеличились ли они, стали ли на ощупь резиновыми? Определить не удается. Она умывает лицо и снова накладывает макияж. Что-то определенно не так.
По пути в палату Эммилу она проходит мимо медицинских весов. Раньше Лорна никогда не взвешивалась на людях, но теперь она становится на платформу, перемещает маленький бегунок и выясняет, что похудела на семь фунтов. Попытка убедить себя в том, что это результат упражнений, терпит неудачу: в животе сжимается холодный комок страха. Она вспоминает старое присловье о том, что раком болеют даже параноики, не говоря уж об ипохондриках. Привалившись к стене, Лорна набирает на своем сотовом номер доктора Моны Гринспэн, но, когда слышит ответ секретаря, прерывает связь.
– Это необходимо прекратить, – говорит она себе, – все в порядке, я не разваливаюсь на ходу, у меня нет рака.
Эммилу Дидерофф сидит на кровати и читает Библию. Когда Лорна заходит, она поднимает глаза и улыбается.
– Вы ее, наверное, наизусть знаете, – замечает Лорна, указывая на книгу.
– Но все время нахожу в ней что-то новое. А вы ее читали?
– В колледже. Как художественное произведение. Как вы себя чувствуете?
– Все меня об этом спрашивают, и я говорю им, что хочу, чтобы меня перестали пичкать всеми этими таблетками. Этак недолго и наркоманкой стать.
– Это, наверное, дилантин. Они боятся, как бы у вас снова не случился припадок.
– У меня нет эпилепсии.
– Я была там, когда все случилось. Мне это показалось очень похожим на припадок.
– Мой отец говаривал, что не каждый, нарядившийся Сайта-Клаусом, на самом деле Санта-Клаус. Он использует наши тела. Я имею в виду – Господь. Что еще там есть? Люди этого не понимают, они думают, что все это причудливые спецэффекты, но на деле мы есть не более чем мясо. Ну, не одно только мясо, но главным образом именно оно.
– Так что же произошло, Эммилу?
– Просто мне показалось, что нужно правильно коснуться несчастного. И демон вышел. Дело, конечно, не во мне, а в Святом Духе. Профессиональные экзорцисты часто работают группами, иногда по полдюжины человек, но на изгнание беса может уйти не один день. Вы этого не знаете? Ну да, церковь держит это в секрете по очевидным причинам, однако при некоторых обстоятельствах изгнать беса может и мирянин. В общем, Господь решил, что Хорэс Мэйсфилд пробыл одержимым достаточно долго, и мне выпало стать инструментом его освобождения. Правда, при этом и мне досталось, но ничего, не в первый раз. – Она улыбается и постукивает по Библии. – Я думаю, все вы с уверенностью можете отличить меня от Сына Божьего, когда речь заходит об экзорцизме. Вы ведь ни единому моему слову не верите, верно?
Почему-то она выглядит весьма этим довольной.
– Нет, не верю, – признается Лорна. – Дело в том, что мистер Мэйсфилд, как выясняется, принимал экспериментальное психотропное средство. Просто так вышло, что оно подействовало как раз в тот момент.
Эммилу улыбается в ответ.
– А со мной как раз в тот момент приключился эпилептический припадок, чего никогда раньше не бывало.
– Ну, на самом деле у вас случился кратковременный обморок. И бывают же случайные совпадения.
Лорна сама чувствует фальшь своих слов, хотя и цепляется за их обоснованность.
– Да, бывают, – соглашается женщина. – Вроде чертова эскимоса. В Ватикане есть целая конгрегация, которая занимается разграничением случайных совпадений и истинных чудес. Правда, вы скажете, что все они суеверные невежды. – Она поднимает Библию. – «Господь говорит с нами через Священное Писание и через наш внутренний голос, но он также говорит с нами через тайный смысл случайных совпадений». Это сказал Джордж Сантаяна, а уж он-то не невежда. Как-никак, из Гарварда. – Она потягивается и зевает.
– Мерси, но я устала от этого места! И не хочу больше принимать никаких лекарств.
– Их дают вам для вашей пользы, – говорит Лорна, гадая, правильно ли она расслышала насчет «чертова эскимоса».
– Мне от них никакой пользы быть не может. Проблема в том, что я не вписываюсь в ваши представления о том, что должен видеть человек и во что верить, поэтому я сумасшедшая, а сумасшедшую надо пичкать лекарствами. Но вы сами прекрасно знаете, что я здорова.
С последними словами она устремляет взгляд прямо на Лорну, их глаза встречаются, и снова опоры, поддерживающие видение Лорной окружающего мира и ее собственного места в нем, становятся зыбкими и ненадежными. Именно она первой отводит взгляд, именно ее прошибает пот, у нее учащается пульс. Она старается соотнести это состояние с привычной схемой.
«Тут присутствуют элементы гипноза, – говорит она себе. – И вообще, одно накладывается на другое. Я не в лучшей форме, тонус понижен, стресс, давление скачет, и в конце-то концов, это Эммилу здесь душевнобольная, а не я».
Лорна мысленно твердит все это до тех пор, пока не восстанавливает самоконтроль и способность внятно говорить.
– Эммилу, но даже если мы примем на веру существование демонов и способность людей изгонять их, вы не находите, что во всем этом мало смысла? Если Бог, действуя через кого бы то ни было, способен с легкостью избавить человека от одержимости, то почему в нашем случае он не сделал это до того, как Хорэс убил двух ни в чем не повинных женщин? Или, по крайней мере, до того, как он нанес телесные повреждения служащим клиники?
Дидерофф мешкает с ответом, глядя на собеседницу с выражением старой девы, которую ребенок спросил, откуда берутся дети.
– Вы же знаете, – говорит наконец она, – «почему» – это не тот вопрос, с которым следует обращаться к Богу. Тут затрагивается проблема теодицеи, а вам ведь известно, что Мильтон написал длиннющую поэму, оправдывающую то, как Господь относится к человеку. Правда, не уверена, что у него это получилось, если не считать того, что он заставил людей восхищаться Сатаной. – Она снова постукивает по Библии. – И потом, конечно, Иов. Я уверена, вы знакомы с «Ответом Иову» Карла Густава Юнга. Вы подумали над моим сном о гигантских «твинкиз»? Вы не находите, что он имеет к этому отношение?
Лорна спонтанно соглашается, но на самом деле думает о Мильтоне и Юнге. Эти имена она, естественно, слышала, но названных работ не читала, а ведь случаи, когда пациентами психологов оказываются люди, превосходящие их уровнем образования или интеллекта, очень редки. В голове Лорны мелькает мысль о том, что эта не окончившая школы женщина, которую она определила в лечебницу для душевнобольных, куда как эрудированнее ее самой, а уж в том, что касается западного христианства, их познания несопоставимы. Лорна, например, понятия не имеет, что такое теодицея. Пациентка выжидательно смотрит на доктора, но Лорне сказать нечего. Эммилу приходит ей на выручку.
– Я думаю, на самом деле это было навеяно строчкой из Вайль. Вы ведь знаете, кто она такая, не так ли?
– Ну конечно, – лжет Лорна.
– Так вот, она говорит, что чистая любовь к Богу означает благодарность как за благословения, так и за ниспосланные испытания. Это интересный способ смотреть на мир, не так ли?
Лорна вспоминает истолкование сна, которое она состряпала для Микки Лопеса.
– Ага, если плохие и хорошие результаты одинаковы, значит, вы не на крючке, верно?
– Не на крючке?
– Да. В смысле, вы можете отказаться от невыносимой ответственности за совершение дурных поступков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54