Вот, собственно говоря, и все, что я знаю об этом человеке. – Заброн с отчаянием посмотрел на свои экраны. – Честно говоря, джентльмены, каждая минута вашего визита обходится мне в уйму денег.
Детективы поблагодарили мистера Заброна и ушли.
* * *
– Это было неплохо. Ты хорошо сделал, что приковал к себе его взгляд, – заметил Паз, садясь в машину.
– Он почти не смотрел на тебя, даже когда ты обращался к нему, – сказал Моралес с некоторой неловкостью.
– То-то и оно. Когда черный и белый парни заявляются вместе, то девять человек из десяти решат, что заправляет тут белый, пусть даже черный одет от «Зенья», а белый носит потрепанный костюмчик из «Пенни», в котором проходил конфирмацию. В этом смысле жизнь несправедлива, что вызывает у меня определенное раздражение, и время от времени я буду срывать его на твоей белой заднице. Правда, в профессиональном плане это иногда срабатывает совсем неплохо. Пока фигурант таращится на белого, черномазый может углядеть много интересного. Ну да ладно, скажи лучше, что ты обо всем этом думаешь?
– Не знаю. У жертвы имелись хорошие бабки, и он искал серьезных людей для защиты. Причем сам был не из воскресной школы: на него ФБР глаз положило, да и наша подозреваемая его не хвалит. Так что…
Он взмахнул руками.
– Как я понимаю, полученная информация не подтверждает версию о том, что какая-то чокнутая совершенно случайно приметила его на улице, завалилась к нему в номер и треснула по башке?
– Да. Может, ее подставили?
– Ну, вообще-то, я думаю, шарахнула его все-таки она, однако подозреваю, что ей помогли. Припомни, ведь сотового телефона у жертвы не оказалось.
– Не оказалось.
– А Эммилу мобильник, при наличии встроенного в голову аппарата прямой связи с небесами, не нужен. Из этого следует…
– Что в номере убитого побывал кто-то еще, – подхватил Моралес. – И этот кто-то прихватил с собой сотовый суданца, чтобы мы не смогли проследить звонок, выдернувший его из офиса Заброна.
– Очень хорошо. Поехали.
Моралес отъехал от поребрика и направился на север от Первой северо-восточной авеню.
– Куда мы теперь?
– В Бэл-Харбор, – сказал Паз, – присмотреть костюм. Хочу посмотреть, как ты будешь выглядеть в пристойном прикиде. А потом… черт, опять он!
– Кто?
– Тот тип в белом «эксплорере» с тонированными стеклами. Он сел нам на хвост. Так, сворачивай налево. Давай!
Моралес резко газанул и помчался наперерез транспортному потоку. Вслед ему понеслись визг тормозов и раздраженные гудки. Паз, глядя в заднее окно, ожидал увидеть поворот белого джипа, но машина покатила на север, следуя правилам дорожного движения.
– Подождем здесь, – буркнул он, чувствуя на себе взгляд молодого напарника. – Он свернет на следующем перекрестке и попробует снова за нас зацепиться.
Спустя пять минут напряженного ожидания Моралес спросил:
– Ты запомнил его номер?
– Нет, а ты?
Последовала неловкая пауза.
– Нет. По правде говоря, я даже не понял, о какой машине речь. Белый «паркетник»? Я вообще его не заметил. А ты уверен?..
– Да, на хрен, я уверен! – Паз почти сорвался на крик. – Ты думаешь, я не в состоянии разобрать, когда меня пасут?
В какое-то мгновение охватившая Паза ярость была так сильна, что он испугался, как бы его прямо на месте не хватил удар. У него что, галлюцинации начались? Сейчас белый «эксплорер», в другой раз появится катафалк с водителем зомби или цирковой фургон. Сначала история с Эммилу, потом срыв с Уиллой, теперь это, да и встречу с Заброном (Паз понял это сейчас) он провалил. Темнила он, этот нефтяник: стоило бы отвезти его в контору и прижать как следует. Он знает гораздо больше, чем сказал, и будь у него, Паза, приличный напарник, а не этот пащенок… Стоп! Все наоборот. Моралес нормальный парень, это с ним дело плохо. Лоб покрылся испариной, по спине скатывались крупные капли холодного пота.
– Эй, Джимми, с тобой все в порядке?
Моралес выглядел встревоженным.
– Да ничего, пустяки. Я малость… ты езжай дальше, а?
«Малость что? – спросил себя Паз, когда они тронулись с места. – Малость ку-ку? Крыша набекрень?»
С нервным срывом он еще справится, но вот с другим… В голове вертелось слово «одержимость», и, чтобы избавиться от этой навязчивой мысли, он принялся шептать про себя детские молитвы, сжимая в кулаке амулет, висевший у него на шее. К тому времени, когда они добрались до места, он уже чувствовал себя почти человеком.
Следующие семь лет прошли для Бервиллей мирно. Дела Жоржа процветали. Он вовремя заметил, что в середине девятнадцатого века люди не хотят сидеть в темноте, а китового жира для свечей не хватает для удовлетворения всех потребностей. Соответственно, он занялся производством и продажей керосина, а полученную прибыль инвестировал в возникающие по всей Европе осветительные газовые компании. К 1870 году Париж стали называть Городом света, и большая часть этого света производилась Жоржем де Бервиллем и сыновьями. Жорж купил большой каменный особняк в самом элегантном районе Метца, а вместо маленького домика в Пони приобрел в Гравелотте внушительное шато Буа-Флери.
Дети тоже процветали. Адольф, несмотря на свой юный возраст, был в известном смысле даже более успешен, чем отец, а уж с его обаянием мало кто мог тягаться. Ему поручали вести переговоры с поставщиками нефти. В 1869 году он совершил путешествие через Атлантику в Америку, где познакомился с американскими способами ведения бизнеса и установил контакты со многими ведущими фигурами американской индустрии, включая молодого Джона Д. Рокфеллера, которому молодой француз приглянулся настолько, что легендарный богач ввел его в свой семейный круг (а такая честь оказывалась исключительно редко).
Тем временем Жан Пьер поступил в Сен-Сир. Он всегда любил лошадей, тяготел к риску и намеревался сделать карьеру на военном поприще. Что касается Жерара, самого младшего сына, он, еще обучаясь в Сент-Арнульфе, ощутил духовное призвание и в тот год, о котором идет речь, учился и жил в семинарии в Монтинье. И только Мари Анж осталась дома, заботясь об отце, хотя и посещала в качестве приходящей ученицы классы монастыря Сестер Провидения, расположенного на рю Ришелье, неподалеку от элегантного дома ее семьи. Из школьных журналов того времени нам известно, что особыми успехами по большинству предметов она не отличалась, но выделялась в изучении языков. К этому времени она почти свободно владела английским и итальянским, немецкий же, разумеется, как и большинство жителей Метца, знала с детства. Что она представляла собой в ту пору? Ответ на этот вопрос мы находим в письмах, адресованных Мари Анж сестре ее матери, любимой тетушке Авроре, проживавшей в Париже. В одном из них она пишет:
«Я признаюсь, что мое сердце разрывается между желанием служить Христу в качестве монахини и любовью и священным долгом по отношению к дорогому отцу. Он был настолько добр ко мне и так много страдал. Но ему, бедняжке, хочется, чтобы я появлялась в обществе, ездила на балы, как остальные девушки, а потом вышла замуж. Как бы я ни жаждала угодить ему, ничего не получится. Меня не интересуют балы, и уж замуж я, в любом случае, не выйду никогда».
Несомненно, что призвание блаженной Мари Анж де Бервилль проявилось уже в самом раннем возрасте.
Из книги «Преданные до смерти: История ордена сестер милосердия Крови Христовой».
Сестра Бенедикта Кули (ОКХ), «Розариум-пресс», Бостон, 1947 г.
Глава восьмая
Признания Эммилу Дидерофф
Тетрадь вторая
Необычно, конечно, исповедоваться перед копами, хотя, с другой стороны, исповедь перед Богом тоже всегда казалась мне странной, тем более в письменном виде. Если Бог существует, то он и без твоих признаний должен знать о совершенном тобой зле, и письменные показания ему не нужны. Однако существует таинство исповеди и епитимья, или покаяние, которое теперь чаще называют примирением. Акт устного признания необходим, чтобы примириться с Богом и вернуть грешнику Его милосердие и благосклонность, хотя теперь это происходит нечасто, и исповедальни в храмах либо отсутствуют вовсе, либо, по большей части, пустуют. Я упустила все это, поздно придя к вере, но вы как человек, выросший в католической семье, должны меня понять, если только полицейский в вас не пожрал христианина без остатка. Я надеюсь, что этого не случилось, и исповедуюсь той частице Христа, которая сохраняется в человеке, даже если он не верует и отвергает благодать, хотя лучше, конечно, если он открыт Господу. А значит, и той стороне жизни, о которой я хочу рассказать, даже вне зависимости от желания или нежелания меня выслушать.
В последнем своем сочинении святой Августин говорит, что он написал «Исповедь», стараясь выразить свое понимание Господа и свою тягу к Нему, и при этом (скромно) признает, что его книга продолжает оказывать влияние на читателей. Он написал ее также, чтобы разобраться с тем скандалом, который разразился, когда его захотели сделать епископом, а недоброжелатели воспротивились, указывая на беспутную юность, полную блуда и ересей. Прошло четыре года и около восемнадцати недель с моей последней исповеди, состоявшейся лицом к лицу с отцом Манесом, в крытой жестью церкви в Вибоке. Я говорю «около», потому что в Южном Судане время течет иначе и мы там не пользуемся вашим календарем. Но отвлекаться на это я не буду, ибо понимаю, как важно придерживаться строгой хронологии, поскольку грех порождается грехом. Грех, как вы должны знать, это вектор, а не печать, не просто тяжесть, но скорость, увлекающая человека либо вверх, либо вниз. Чтобы вернуться к Богу от жизни во грехе, должно двигаться назад по собственным следам к отправной точке и исправить содеянное зло. Это в теории. На практике же такое мало кому под силу. Большинство людей воображают, будто они сами по себе стремятся к своему сиюминутному благу: о, я просто возьму немножко деньжат, пересплю с этой девчонкой и так далее. Все это иллюзия, и наибольшая хитрость дьявола состоит в том, чтобы убедить людей, будто его не существует, а значит, и грешат они не по его наущению. Но кое для кого дела его ясны, есть люди, которые чувствуют, как он действует в них, подобно тому, как вы чувствуете ползущую у вас по руке букашку, и вы, мистер полицейский, как раз из таких. Вы ощущаете кого-то, стоящего за вашим плечом, он нашептывает мысли, которых у вас быть не должно, и навевает сны. Другое дело, что это знание хочется прогнать, потому что гораздо легче смотреть на других людей, чем на самого себя.
Так или иначе, я выехала на Устричную дорогу, освещая путь тусклым светом маленькой передней фары моего велосипеда, и мне просто повезло, что меня никто не сшиб. Когда Хантер пустил меня в свой трейлер, я увидела там кучу деньжищ, пачки купюр, по большей части десяток и двадцаток, а на полу стоял открытый вещмешок, куда он их сбрасывал. Я совершенно спокойно рассказала ему обо всем, случившемся в нашем доме, умолчав, разумеется, о своей скромной роли. Реакция его была следующей: он несколько раз выругался, а потом вернулся к столу и спросил меня, не хочу ли я помочь ему подсчитать наличность. Все-таки иногда этот Хантер мог удивить.
Я объяснила, что нам нужно убираться из Калуги сегодня вечером, сию же минуту, а он спросил, не спятила ли я часом, и мне пришлось пояснить, что Орни Фой платил моему отчиму, в данную минуту отчалившему в небытие, и теперь прикрывать его долбаную задницу некому, а копы в связи со всей этой суматохой начнут искать меня, и, поскольку про нашу с ним связь знает весь округ, они очень скоро нагрянут в Рэйфорд, и следующие двадцать лет своей жизни он проведет в тюряге в одной камере со здоровенными ниггерами. У этого хренова придурка челюсть отвисла, и, чтобы привести его в чувство, я сменила пластинку. Завела песню о том, как я его люблю и как здорово будет, когда мы выберемся из этой дерьмовой дыры, и переберемся в настоящий город, где будем жить настоящей, человеческой жизнью. Снимем квартиру, станем ходить по клубам и концертам, обзаведемся красивыми шмотками, и я помогу ему, и так далее и тому подобное. Настоящая причина, конечно, заключалась в том, что мне не светило оказаться поблизости, когда доктора, сделав вскрытие, обнаружат, что мама принимала не транквилизаторы, а кукурузный крахмал, и все поймут. Я вовсе не считала, что совершила какое-то уголовное преступление, но вонь бы поднялась изрядная, да и вообще, вряд ли девушке-сироте стоило при таких обстоятельствах оставаться там, где заправлял клан Дидерофф и его приспешники.
Этому перепуганному придурку больше всего хотелось меня трахнуть, но я удовлетворила его проще, потому что мне было не до того, да и не хотелось катить через весь штат липкой и потной. Помню, я подумала, насколько тупы мужчины: управлять ими ничего не стоит, ведь у каждого в штанах имеется дистанционный пульт и при необходимости их можно переключать с канала на канал. За исключением Орни, конечно, – во всяком случае, так мне казалось тогда.
И мы уехали в Майами. Обычно Хантер гонял как сумасшедший, но тут я велела ему ехать помедленнее. Мне вовсе не улыбалось, чтобы нас тормознули за превышение скорости.
На рассвете я заставила его остановиться у супермаркета и припарковаться на пустой стоянке. Мы взяли завтрак навынос и перекусили, дожидаясь открытия торгового центра: мне хотелось сменить одежду и купить косметику, чтобы выглядеть постарше. Потом нашли пункт скупки и продажи подержанных машин и, доплатив, обменяли пикап на тачку поновее. Хантер попытался взбрыкнуть, но я объяснила, что, пока мы катаемся на его металлоломе, никто не сдаст нам приличного жилья. Я собиралась подкатить к агентству по найму жилья на респектабельной машине, одетая в соответствующий прикид, и заплатить за аренду не наличными, а банковским чеком, с отпечатанными на нем нашими именами.
Приметив камеру хранения, я велела ему подъехать, арендовала ячейку, спрятала туда нашу наркоту и часть наличных, после чего мы въехали в город и остановились в Рамада. Хантера ломало, потому что взять дури с собой я ему не разрешила, но мы основательно подкрепились в «Красном омаре», а потом купили пива, и я затрахала его до потери пульса. После этого я забрала у него маленькую записную книжку с адресами, телефонами и цифрами, касающимися его наркотического бизнеса, и нашла номер Орни. Связаться с ним по телефону было нелегко. Нужно было позвонить в маленькую бакалейную лавку неподалеку от того места, где он жил в Виргинии, и оставить сообщение. Он перезвонил через пару часов. Я рассказала ему о том, что произошло в Вэйленде (разумеется, в отредактированном варианте), и поделилась своими соображениями, а он сказал, что мысль удрать была правильной, а теперь нам следует затихариться и ни в коем случае не толкать в Майами никакой травки. А он скоро к нам приедет.
На следующий день я приоделась на манер одаренных мамаш и талантливых девиц Вэйленда: коричневатый костюм с белой полотняной блузкой, дорогущие, в тон костюмчику, туфли, прихватила такую же сумочку, нацепила на шею нитку фальшивого жемчуга и наложила на физиономию столько косметики, что вполне могла сойти за семнадцатилетнюю. Взяв наличные Хантера (12 580 долларов), я открыла счет в ближайшем отделении городского банка, после чего поехала в агентство недвижимости и сняла квартиру с мебелью на Берд, на дальней стороне автострады, назвавшись Эмили Луизой Гариго. В правах у меня, ясное дело, стояло совсем другое имя, но, поскольку я выдала себя за новобрачную, леди из агентства разворковалась, сказала, что у них (это в Вестфилд-Лейкс) снимает жилье уйма молодых парочек и что мы будем там как дома. Я раздобыла нам телефон, причем подключила все функции, хотя на это ушла уйма наличных, потому что ни у него, ни у меня не было не только кредитной истории, отсутствовал даже номер социального страхования. От всех старых документов я избавилась и обзавелась водительскими правами с новым именем.
И вот мы, парочка бросивших школу старшеклассников из захолустья, поселились среди старательных обывателей, ребят, подвизающихся в ресторанах быстрого питания, владелиц пуделей, почтальонов, вспомогательного персонала аэропорта и помощников менеджеров больших магазинов. Мне (хотя, наверное, не Хантеру) пришло в голову, что я во все это вполне вписываюсь, ибо предполагалось, что как раз такой образ жизни и ждет порядочных девушек после выпускного бала. Только вот школу я не закончила и уж порядочной всяко не была. В глубине души я ощущала себя преступницей, причем получающей удовольствие от нарушения правил и законов. О деньгах беспокоиться не приходилось: в камере хранения находился изрядный запас наркоты, и нам следовало лишь дождаться Орни, который подскажет, как ею распорядиться. Имелось у меня и несколько других идей, делиться которыми с Хантером я, разумеется, не собиралась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Детективы поблагодарили мистера Заброна и ушли.
* * *
– Это было неплохо. Ты хорошо сделал, что приковал к себе его взгляд, – заметил Паз, садясь в машину.
– Он почти не смотрел на тебя, даже когда ты обращался к нему, – сказал Моралес с некоторой неловкостью.
– То-то и оно. Когда черный и белый парни заявляются вместе, то девять человек из десяти решат, что заправляет тут белый, пусть даже черный одет от «Зенья», а белый носит потрепанный костюмчик из «Пенни», в котором проходил конфирмацию. В этом смысле жизнь несправедлива, что вызывает у меня определенное раздражение, и время от времени я буду срывать его на твоей белой заднице. Правда, в профессиональном плане это иногда срабатывает совсем неплохо. Пока фигурант таращится на белого, черномазый может углядеть много интересного. Ну да ладно, скажи лучше, что ты обо всем этом думаешь?
– Не знаю. У жертвы имелись хорошие бабки, и он искал серьезных людей для защиты. Причем сам был не из воскресной школы: на него ФБР глаз положило, да и наша подозреваемая его не хвалит. Так что…
Он взмахнул руками.
– Как я понимаю, полученная информация не подтверждает версию о том, что какая-то чокнутая совершенно случайно приметила его на улице, завалилась к нему в номер и треснула по башке?
– Да. Может, ее подставили?
– Ну, вообще-то, я думаю, шарахнула его все-таки она, однако подозреваю, что ей помогли. Припомни, ведь сотового телефона у жертвы не оказалось.
– Не оказалось.
– А Эммилу мобильник, при наличии встроенного в голову аппарата прямой связи с небесами, не нужен. Из этого следует…
– Что в номере убитого побывал кто-то еще, – подхватил Моралес. – И этот кто-то прихватил с собой сотовый суданца, чтобы мы не смогли проследить звонок, выдернувший его из офиса Заброна.
– Очень хорошо. Поехали.
Моралес отъехал от поребрика и направился на север от Первой северо-восточной авеню.
– Куда мы теперь?
– В Бэл-Харбор, – сказал Паз, – присмотреть костюм. Хочу посмотреть, как ты будешь выглядеть в пристойном прикиде. А потом… черт, опять он!
– Кто?
– Тот тип в белом «эксплорере» с тонированными стеклами. Он сел нам на хвост. Так, сворачивай налево. Давай!
Моралес резко газанул и помчался наперерез транспортному потоку. Вслед ему понеслись визг тормозов и раздраженные гудки. Паз, глядя в заднее окно, ожидал увидеть поворот белого джипа, но машина покатила на север, следуя правилам дорожного движения.
– Подождем здесь, – буркнул он, чувствуя на себе взгляд молодого напарника. – Он свернет на следующем перекрестке и попробует снова за нас зацепиться.
Спустя пять минут напряженного ожидания Моралес спросил:
– Ты запомнил его номер?
– Нет, а ты?
Последовала неловкая пауза.
– Нет. По правде говоря, я даже не понял, о какой машине речь. Белый «паркетник»? Я вообще его не заметил. А ты уверен?..
– Да, на хрен, я уверен! – Паз почти сорвался на крик. – Ты думаешь, я не в состоянии разобрать, когда меня пасут?
В какое-то мгновение охватившая Паза ярость была так сильна, что он испугался, как бы его прямо на месте не хватил удар. У него что, галлюцинации начались? Сейчас белый «эксплорер», в другой раз появится катафалк с водителем зомби или цирковой фургон. Сначала история с Эммилу, потом срыв с Уиллой, теперь это, да и встречу с Заброном (Паз понял это сейчас) он провалил. Темнила он, этот нефтяник: стоило бы отвезти его в контору и прижать как следует. Он знает гораздо больше, чем сказал, и будь у него, Паза, приличный напарник, а не этот пащенок… Стоп! Все наоборот. Моралес нормальный парень, это с ним дело плохо. Лоб покрылся испариной, по спине скатывались крупные капли холодного пота.
– Эй, Джимми, с тобой все в порядке?
Моралес выглядел встревоженным.
– Да ничего, пустяки. Я малость… ты езжай дальше, а?
«Малость что? – спросил себя Паз, когда они тронулись с места. – Малость ку-ку? Крыша набекрень?»
С нервным срывом он еще справится, но вот с другим… В голове вертелось слово «одержимость», и, чтобы избавиться от этой навязчивой мысли, он принялся шептать про себя детские молитвы, сжимая в кулаке амулет, висевший у него на шее. К тому времени, когда они добрались до места, он уже чувствовал себя почти человеком.
Следующие семь лет прошли для Бервиллей мирно. Дела Жоржа процветали. Он вовремя заметил, что в середине девятнадцатого века люди не хотят сидеть в темноте, а китового жира для свечей не хватает для удовлетворения всех потребностей. Соответственно, он занялся производством и продажей керосина, а полученную прибыль инвестировал в возникающие по всей Европе осветительные газовые компании. К 1870 году Париж стали называть Городом света, и большая часть этого света производилась Жоржем де Бервиллем и сыновьями. Жорж купил большой каменный особняк в самом элегантном районе Метца, а вместо маленького домика в Пони приобрел в Гравелотте внушительное шато Буа-Флери.
Дети тоже процветали. Адольф, несмотря на свой юный возраст, был в известном смысле даже более успешен, чем отец, а уж с его обаянием мало кто мог тягаться. Ему поручали вести переговоры с поставщиками нефти. В 1869 году он совершил путешествие через Атлантику в Америку, где познакомился с американскими способами ведения бизнеса и установил контакты со многими ведущими фигурами американской индустрии, включая молодого Джона Д. Рокфеллера, которому молодой француз приглянулся настолько, что легендарный богач ввел его в свой семейный круг (а такая честь оказывалась исключительно редко).
Тем временем Жан Пьер поступил в Сен-Сир. Он всегда любил лошадей, тяготел к риску и намеревался сделать карьеру на военном поприще. Что касается Жерара, самого младшего сына, он, еще обучаясь в Сент-Арнульфе, ощутил духовное призвание и в тот год, о котором идет речь, учился и жил в семинарии в Монтинье. И только Мари Анж осталась дома, заботясь об отце, хотя и посещала в качестве приходящей ученицы классы монастыря Сестер Провидения, расположенного на рю Ришелье, неподалеку от элегантного дома ее семьи. Из школьных журналов того времени нам известно, что особыми успехами по большинству предметов она не отличалась, но выделялась в изучении языков. К этому времени она почти свободно владела английским и итальянским, немецкий же, разумеется, как и большинство жителей Метца, знала с детства. Что она представляла собой в ту пору? Ответ на этот вопрос мы находим в письмах, адресованных Мари Анж сестре ее матери, любимой тетушке Авроре, проживавшей в Париже. В одном из них она пишет:
«Я признаюсь, что мое сердце разрывается между желанием служить Христу в качестве монахини и любовью и священным долгом по отношению к дорогому отцу. Он был настолько добр ко мне и так много страдал. Но ему, бедняжке, хочется, чтобы я появлялась в обществе, ездила на балы, как остальные девушки, а потом вышла замуж. Как бы я ни жаждала угодить ему, ничего не получится. Меня не интересуют балы, и уж замуж я, в любом случае, не выйду никогда».
Несомненно, что призвание блаженной Мари Анж де Бервилль проявилось уже в самом раннем возрасте.
Из книги «Преданные до смерти: История ордена сестер милосердия Крови Христовой».
Сестра Бенедикта Кули (ОКХ), «Розариум-пресс», Бостон, 1947 г.
Глава восьмая
Признания Эммилу Дидерофф
Тетрадь вторая
Необычно, конечно, исповедоваться перед копами, хотя, с другой стороны, исповедь перед Богом тоже всегда казалась мне странной, тем более в письменном виде. Если Бог существует, то он и без твоих признаний должен знать о совершенном тобой зле, и письменные показания ему не нужны. Однако существует таинство исповеди и епитимья, или покаяние, которое теперь чаще называют примирением. Акт устного признания необходим, чтобы примириться с Богом и вернуть грешнику Его милосердие и благосклонность, хотя теперь это происходит нечасто, и исповедальни в храмах либо отсутствуют вовсе, либо, по большей части, пустуют. Я упустила все это, поздно придя к вере, но вы как человек, выросший в католической семье, должны меня понять, если только полицейский в вас не пожрал христианина без остатка. Я надеюсь, что этого не случилось, и исповедуюсь той частице Христа, которая сохраняется в человеке, даже если он не верует и отвергает благодать, хотя лучше, конечно, если он открыт Господу. А значит, и той стороне жизни, о которой я хочу рассказать, даже вне зависимости от желания или нежелания меня выслушать.
В последнем своем сочинении святой Августин говорит, что он написал «Исповедь», стараясь выразить свое понимание Господа и свою тягу к Нему, и при этом (скромно) признает, что его книга продолжает оказывать влияние на читателей. Он написал ее также, чтобы разобраться с тем скандалом, который разразился, когда его захотели сделать епископом, а недоброжелатели воспротивились, указывая на беспутную юность, полную блуда и ересей. Прошло четыре года и около восемнадцати недель с моей последней исповеди, состоявшейся лицом к лицу с отцом Манесом, в крытой жестью церкви в Вибоке. Я говорю «около», потому что в Южном Судане время течет иначе и мы там не пользуемся вашим календарем. Но отвлекаться на это я не буду, ибо понимаю, как важно придерживаться строгой хронологии, поскольку грех порождается грехом. Грех, как вы должны знать, это вектор, а не печать, не просто тяжесть, но скорость, увлекающая человека либо вверх, либо вниз. Чтобы вернуться к Богу от жизни во грехе, должно двигаться назад по собственным следам к отправной точке и исправить содеянное зло. Это в теории. На практике же такое мало кому под силу. Большинство людей воображают, будто они сами по себе стремятся к своему сиюминутному благу: о, я просто возьму немножко деньжат, пересплю с этой девчонкой и так далее. Все это иллюзия, и наибольшая хитрость дьявола состоит в том, чтобы убедить людей, будто его не существует, а значит, и грешат они не по его наущению. Но кое для кого дела его ясны, есть люди, которые чувствуют, как он действует в них, подобно тому, как вы чувствуете ползущую у вас по руке букашку, и вы, мистер полицейский, как раз из таких. Вы ощущаете кого-то, стоящего за вашим плечом, он нашептывает мысли, которых у вас быть не должно, и навевает сны. Другое дело, что это знание хочется прогнать, потому что гораздо легче смотреть на других людей, чем на самого себя.
Так или иначе, я выехала на Устричную дорогу, освещая путь тусклым светом маленькой передней фары моего велосипеда, и мне просто повезло, что меня никто не сшиб. Когда Хантер пустил меня в свой трейлер, я увидела там кучу деньжищ, пачки купюр, по большей части десяток и двадцаток, а на полу стоял открытый вещмешок, куда он их сбрасывал. Я совершенно спокойно рассказала ему обо всем, случившемся в нашем доме, умолчав, разумеется, о своей скромной роли. Реакция его была следующей: он несколько раз выругался, а потом вернулся к столу и спросил меня, не хочу ли я помочь ему подсчитать наличность. Все-таки иногда этот Хантер мог удивить.
Я объяснила, что нам нужно убираться из Калуги сегодня вечером, сию же минуту, а он спросил, не спятила ли я часом, и мне пришлось пояснить, что Орни Фой платил моему отчиму, в данную минуту отчалившему в небытие, и теперь прикрывать его долбаную задницу некому, а копы в связи со всей этой суматохой начнут искать меня, и, поскольку про нашу с ним связь знает весь округ, они очень скоро нагрянут в Рэйфорд, и следующие двадцать лет своей жизни он проведет в тюряге в одной камере со здоровенными ниггерами. У этого хренова придурка челюсть отвисла, и, чтобы привести его в чувство, я сменила пластинку. Завела песню о том, как я его люблю и как здорово будет, когда мы выберемся из этой дерьмовой дыры, и переберемся в настоящий город, где будем жить настоящей, человеческой жизнью. Снимем квартиру, станем ходить по клубам и концертам, обзаведемся красивыми шмотками, и я помогу ему, и так далее и тому подобное. Настоящая причина, конечно, заключалась в том, что мне не светило оказаться поблизости, когда доктора, сделав вскрытие, обнаружат, что мама принимала не транквилизаторы, а кукурузный крахмал, и все поймут. Я вовсе не считала, что совершила какое-то уголовное преступление, но вонь бы поднялась изрядная, да и вообще, вряд ли девушке-сироте стоило при таких обстоятельствах оставаться там, где заправлял клан Дидерофф и его приспешники.
Этому перепуганному придурку больше всего хотелось меня трахнуть, но я удовлетворила его проще, потому что мне было не до того, да и не хотелось катить через весь штат липкой и потной. Помню, я подумала, насколько тупы мужчины: управлять ими ничего не стоит, ведь у каждого в штанах имеется дистанционный пульт и при необходимости их можно переключать с канала на канал. За исключением Орни, конечно, – во всяком случае, так мне казалось тогда.
И мы уехали в Майами. Обычно Хантер гонял как сумасшедший, но тут я велела ему ехать помедленнее. Мне вовсе не улыбалось, чтобы нас тормознули за превышение скорости.
На рассвете я заставила его остановиться у супермаркета и припарковаться на пустой стоянке. Мы взяли завтрак навынос и перекусили, дожидаясь открытия торгового центра: мне хотелось сменить одежду и купить косметику, чтобы выглядеть постарше. Потом нашли пункт скупки и продажи подержанных машин и, доплатив, обменяли пикап на тачку поновее. Хантер попытался взбрыкнуть, но я объяснила, что, пока мы катаемся на его металлоломе, никто не сдаст нам приличного жилья. Я собиралась подкатить к агентству по найму жилья на респектабельной машине, одетая в соответствующий прикид, и заплатить за аренду не наличными, а банковским чеком, с отпечатанными на нем нашими именами.
Приметив камеру хранения, я велела ему подъехать, арендовала ячейку, спрятала туда нашу наркоту и часть наличных, после чего мы въехали в город и остановились в Рамада. Хантера ломало, потому что взять дури с собой я ему не разрешила, но мы основательно подкрепились в «Красном омаре», а потом купили пива, и я затрахала его до потери пульса. После этого я забрала у него маленькую записную книжку с адресами, телефонами и цифрами, касающимися его наркотического бизнеса, и нашла номер Орни. Связаться с ним по телефону было нелегко. Нужно было позвонить в маленькую бакалейную лавку неподалеку от того места, где он жил в Виргинии, и оставить сообщение. Он перезвонил через пару часов. Я рассказала ему о том, что произошло в Вэйленде (разумеется, в отредактированном варианте), и поделилась своими соображениями, а он сказал, что мысль удрать была правильной, а теперь нам следует затихариться и ни в коем случае не толкать в Майами никакой травки. А он скоро к нам приедет.
На следующий день я приоделась на манер одаренных мамаш и талантливых девиц Вэйленда: коричневатый костюм с белой полотняной блузкой, дорогущие, в тон костюмчику, туфли, прихватила такую же сумочку, нацепила на шею нитку фальшивого жемчуга и наложила на физиономию столько косметики, что вполне могла сойти за семнадцатилетнюю. Взяв наличные Хантера (12 580 долларов), я открыла счет в ближайшем отделении городского банка, после чего поехала в агентство недвижимости и сняла квартиру с мебелью на Берд, на дальней стороне автострады, назвавшись Эмили Луизой Гариго. В правах у меня, ясное дело, стояло совсем другое имя, но, поскольку я выдала себя за новобрачную, леди из агентства разворковалась, сказала, что у них (это в Вестфилд-Лейкс) снимает жилье уйма молодых парочек и что мы будем там как дома. Я раздобыла нам телефон, причем подключила все функции, хотя на это ушла уйма наличных, потому что ни у него, ни у меня не было не только кредитной истории, отсутствовал даже номер социального страхования. От всех старых документов я избавилась и обзавелась водительскими правами с новым именем.
И вот мы, парочка бросивших школу старшеклассников из захолустья, поселились среди старательных обывателей, ребят, подвизающихся в ресторанах быстрого питания, владелиц пуделей, почтальонов, вспомогательного персонала аэропорта и помощников менеджеров больших магазинов. Мне (хотя, наверное, не Хантеру) пришло в голову, что я во все это вполне вписываюсь, ибо предполагалось, что как раз такой образ жизни и ждет порядочных девушек после выпускного бала. Только вот школу я не закончила и уж порядочной всяко не была. В глубине души я ощущала себя преступницей, причем получающей удовольствие от нарушения правил и законов. О деньгах беспокоиться не приходилось: в камере хранения находился изрядный запас наркоты, и нам следовало лишь дождаться Орни, который подскажет, как ею распорядиться. Имелось у меня и несколько других идей, делиться которыми с Хантером я, разумеется, не собиралась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54