Неужели ради этого я убивал? А кто может сказать, что религия пророка Магомета – не истинная? Ведь мавры уверены в том, что только их вера достойна существовать на земле.
Умирающий командор говорил то умолкая, то всхлипывая, то затихая, то хрипя.
– Почему все это происходит? Почему вы молчите, святой отец? Почему вы никогда не даете ответа на вопросы, которые, действительно, важны?
В горле командора де Лепельера что-то заклокотало, и из горла его вырвался хриплый вопль:
– Почему?
Корчась в агонии, он стал медленно затихать.
От крика проснулся сидевший в изголовье отец Бонифаций. Пока он приходил в себя, командор умер. Увидев его широко раскрытые глаза и отвалившуюся челюсть, отец Бонифаций совершил над покойным крестное знамение и, задув свечу, вышел из каюты.
* * *
Торжественная церемония похорон бывшего капитана фрегата «Эксепсьон» командора де Лепельера была назначена на следующее утро.
Завернутое в плотную парусину тело было уложено на широкую доску, установленную у левого борта. Здесь же выстроились матросы, а по другую сторону – солдаты полуроты морских гвардейцев под командованием мессира Готье де Бовуара. Офицеры, стояли на капитанском мостике на верхней палубе, а Фьора с Леонардой – чуть пониже, рядом со священником, который монотонным голосом произносил слова прощания с командиром де Лепельером.
Фьоре было жаль этого милого старика, с которым она так и не успела как следует познакомиться. Наверное, она сердцем чувствовала, что с уходом этого старого солдата корабль останется без настоящего капитана.
Мессир Дюрасье не вызывал у нее ни малейших симпатий, хотя он отчаянно стремился понравиться Фьоре. Особенно раздражали ее эти щегольские усики, за красотой которых Дюрасье так ревностно следил. Правда, до поры до времени его назойливость знала границы, и Дюрасье не позволял себе особых излишеств по отношению к Фьоре.
Тем не менее иногда ей становилось не по себе из-за слишком уж навязчивого внимания, которое ей оказывал бывший помощник командора де Лепельера, а ныне капитан корабля. Он никогда не мог пройти мимо каюты Фьоры, не заглянув в нее. Его шутки казались Фьоре глупыми, но она старалась не обращать на это внимания, будучи совершенно уверенной в том, что в скором времени ей предстоит прибыть на Крит и навсегда распрощаться с господином Дюрасье.
Даже сейчас, во время похорон командора де Лепельера Фьора чувствовала, как спину ей пронзает чей-то вожделенный взгляд. Это был не обычный взгляд, полный восхищения перед ее красотой, а взгляд, полный именно плотского желания.
В конце концов Фьора не выдержала и оглянулась.
Она успела заметить, как капитан Дюрасье торопливо отвел глаза в сторону. Сделав скорбно сосредоточенное лицо, он стал слушать речь отца Бонифация.
– Это был достойнейший из всех, которых когда-либо рождала земная мать. Он погиб на кресте, но муки его до сих пор заставляют всех нас страдать и верить. Именно ради него, Иисуса Христа, воевал досточтимый командор де Лепельер, именно ему посвящал свои подвиги. Этот полный жизни человек за короткий срок был срезан, как цветок. Мы просим нашего господа Иисуса Христа принять его бренное тело в глубины моря, воды которого бороздил этот храбрый капитан. Упокой господь его душу. Все мы будем помнить имя командора Франсуа-Мари де Лепельера, отдавшего свою жизнь за высокие идеалы святой церкви и трон короля Франции.
Капитан Рэд и Лягушонок стояли среди матросов на нижней палубе. На правой ноге старого пирата, одевшего по такому скорбному поводу свою шляпу, красовался свежевыстроганный протез.
Лягушонок, обувь которого ныне покоилась где-то на дне Средиземного моря, по-прежнему был босиком.
– О, черт,– едва слышно выругался он, когда по его босой ноге, мелко перебирая лапками, пробежала жирная серая крыса.
На свое несчастье, Лягушонок стоял рядом с местом, которое чем-то понравилось крысам, потому что они сновали у его ног одна за другой.
Пока длилась церемония, капитан Рэд незаметно достал из-за пазухи кусочек сухаря и принялся жевать, равнодушно взирая на происходящее. Но равнодушие это было только чисто внешним. Несколько мыслей не давали старому пирату покоя.
Во-первых, он чувствовал угрозу своей жизни в том, что капитаном фрегата стал теперь мессир Дюрасье. Бывший первый помощник командора де Лепельера уже не один раз выражал готовность немедленно повесить на рее двух непрошенных гостей, как только для этого появится подходящая возможность. Теперь, когда командор умер, и Дюрасье стал капитаном, эта угроза приобрела вполне реальные очертания.
Во-вторых, узнав в том, что скрывается в трюме фрегата, старый пират принялся разрабатывать план овладения золотом.
План был очень простой: нужно было поднять на корабле бунт. Просоленного морского бродягу не смущала ни полурота морских гвардейцев, ни отсутствие оружия. Он знал, что нужно делать.
К тому же, к осуществлению плана нужно было приступать немедленно, пока Дюрасье, действительно, не повесил его на рее.
А вот и подходящий случай подвернулся.
На удачную мысль его натолкнул крысиный писк под ногами. Пока у старого пирата был изувеченный протез, он даже не пытался что-либо предпринимать. Теперь же его шансы на удачный исход авантюры увеличивались.
Однако нужно было сделать все незаметно, и так, чтобы никто не заподозрил в случившемся именно его.
Тем временем отец Бонифаций закончил читать прощальную речь и окропил святой водой завернутого в парусину покойника. Застучали барабаны, матросы и офицеры перекрестились.
Фьора также осенила себя крестным знамением, печально глядя на то, как два матроса подносят доску с телом покойного к борту.
Капитан Рэд только сейчас смог хорошо разглядеть эту девушку. Прежде она стояла сокрытая от взора старого пирата облаченной в белый стихарь фигурой монаха-доминиканца, отца Бонифация. Теперь, когда корабельный капеллан отошел в сторону, капитан Рэд без смущения воззрился на Фьору. Брезгливо поджав губы, он прохрипел стоявшему рядом с ним Лягушонку:
– И что за создание? Чем тут восхищаться? Стоит, вытянув шею, гордая, как павлин. Интересно, куда это она смотрит? А глаза-то гляди какие, как у тигрицы.
Лягушонок смотрел на Фьору совсем другим взглядом – полным любви и обожания. Он еще никогда прежде не встречал в своей жизни такой ослепительной красоты. Такая, как она, могла покорить любого. Ничего удивительного не было в том, что юный морской бродяга, полуфранцуз, полуангличанин сразу же влюбился в нее. Наверное, в этом ему помогла французская кровь, которая текла в его жилах.
– Да,– влюбленно сказал он,– а глаза, какие у нее глаза. Горят огнем, как уголья. А кожа, нежная, как персик.
Да, впервые в жизни к этому юноше пришла любовь. Но они были слишком неравны – гордая богатая итальянка и нищий босоногий юнец. О какой взаимной любви могла идти речь?
Размеренный грохот барабанов сменился мелкой дробью. Прежде чем предать тело командора де Лепельера воде, командир полуроты морских гвардейцев мессир Готье де Бовуар громко выкрикнул команду:
– Мушкеты на изготовку! К стрельбе товсь! Когда солдаты были готовы дать прощальный салют в честь покойного капитана фрегата «Эксепсьон», мессир Дюрасье взмахнул рукой.
Двое офицеров приподняли доску, и завернутое в парусину тело скользнуло в воду. Одновременно с этим солдаты нажали на курки. Над морем разнесся прощальный воинский салют.
Командир артиллеристов, мессир Антуан де Флобаль громко приказал:
– Канониры! К стрельбе товсь! Фитили зажечь! Огонь!
В следующее мгновение над морем разнесся грохот артиллерийского салюта, и густой пороховой дым затянул палубу.
Фьора закашлялась, а Леонарда тут же выхватила веер и принялась размахивать им перед носом госпожи.
Именно в этот момент капитан Рэд приступил к осуществлению своего плана. С необычайной для своего возраста и комплекции проворностью он придавил концом деревяшки хвост пробегавшей по палубе мимо него крысы. Пока палуба была затянута дымом, он нагнулся, поднял крысу и с такой силой сдавил ей голову своими грубыми пальцами, что та издохла, не успев издать ни единого звука. Потом капитан Рэд сунул ее в карман своего длинного камзола и, едва заметно улыбнувшись, пробормотал:
– Господи, спаси и сохрани душу бедного командора.
* * *
Пришло время дневного обеда. Матросы, свободные от вахты, собрались на камбузе, держа в руках деревянные плошки, которые повар, беззубый коротышка в грязном колпаке и засаленной робе, длинным деревянным черпаком наливал жалкие порции мутной жижи, именуемой на морском языке баландой. Среди кусочков разваренной репы некоторые счастливчики находили и обрывки мяса. Но такое бывало только по особо торжественным или особо прискорбным случаям, каковым можно было отнести и сегодняшнее событие.
Именно отсюда, из матросского камбуза, на палубу поднималась вонь, которая часто заставляла Фьору раньше времени покидать корму и уединяться у себя в каюте.
– Опять гнилье какое-то сварили,– пробормотал старший матрос, широкоплечий гигант Жоффруа, когда повар плеснул в его деревянную плошку порцию зеленой жижи.
Надсмотрщик, наблюдавший за процессом раздачи пищи, тут же грозно прикрикнул:
– Но, но, потише там!
Матросы, выстроившиеся в очередь к баку с горячей баландой, понуро двигались вперед. Получая свое, они отходили в сторону, кое-кто оставался здесь же, на камбузе, некоторые поднимались на палубу. По случаю похорон командора де Лепельера сегодня выдавали по два ржавых сухаря вместо одного, как в обычные дни.
После того, как было объявлено о времени начала обеда, Лягушонок, вместе с капитаном Рэдом чистивший палубу, хотел было сразу бежать на камбуз, чтобы оказаться в очереди одним из первых. Однако старый пират удержал своего молодого друга.
– Не торопись,– сказал он вполголоса,– сегодня всем хватит.
Именно поэтому сейчас Лягушонок и капитан Рэд стояли почти у самых дверей кухни, наблюдая за тем, как матросы, получившие свою порцию гнилого варева, отходят в сторону.
Съевший все свои зубы в долгих плаваньях старый матрос Вилардо, получив назад свою плошку с баландой, от изумления вытаращил глаза. У него из миски воняло еще сильнее, чем у остальных. Поковырявшись длинной деревянной ложкой в вонючей жиже, он обнаружил длинный голый хвост, украшавший тело крысы.
– Это что такое? – растерянно пробормотал Вилардо.– Эй, Жоффруа, а ну-ка, посмотри...
С отвращением глотавший свой суп здоровяк Жоффруа вытянул голову, чтобы посмотреть в миску Вилардо.
– Разрази меня гром! – крикнул он.– Эй, народ, идите-ка все сюда!
Матросы стали собираться в кучу вокруг Вилардо, пытавшегося разобраться, не почудилось ли ему то, что он увидел.
– Нет, вы только посмотрите,– растерянно бормотал он.
– Что здесь?
– Что случилось?
– Что ты там нашел?
Вилардо взялся за торчавший из плошки хвост двумя пальцами и вытащил наружу обваренную крысиную тушку.
– О, пресвятая дева Мария! – завопил кто-то.– Мы сожрали крысу!
– А, может, и не одну.
– Черт меня подери, это и вправду крыса! Капитан Рэд обернулся к Лягушонку.
– Вот видишь, я же тебе говорил, что не стоит торопиться. Ох, чувствую я, что наступают веселые времена. Будет где развернуться.
Матросы тут же принялись копаться ложками в собственных мисках. Кому-то удалось обнаружить у себя в супе кусочки мяса непонятного происхождения. А вот гиганту Жоффруа повезло больше остальных: у него в миске плавали два крысиных глаза.
Закашлявшись от охватившей его тошноты, Жоффруа подцепил ложкой белые, словно сваренные вкрутую яйца, крысиные глазки и на негнущихся ногах подошел к повару.
– Кок, что это такое? – возмущенно произнес он. Недовольство матросов все усиливалось.
– Да они нас гнильем кормят, чтоб мы здесь все передохли!
Прячась за спинами других матросов, капитан Рэд громче других выкрикнул:
– Мы сдохнем от чумы! Этому надо положить конец!
Жоффруа пытался найти справедливость у корабельного кока, который недоуменно разводил руками.
– Это что такое?
Но он не успел дождаться ответа, потому что присутствовавший при раздаче баланды надсмотрщик опустил на его спину длинный кожаный кнут. От удара Жоффруа вздрогнул и обернулся.
– Тебе что-то не нравится, собака? – завопил надсмотрщик.– Или ты добавки хочешь? Тогда встань в общую очередь!
Матросы, большинство которых боялись надсмотрщика, как огня, испуганно замерли и стали отступать назад.
Жоффруа полными ненависти глазами смотрел на фигуру надсмотрщика в черном одеянии, который, размахивая кнутом, орал:
– Становись в очередь, пес! Или ты не слышишь, что тебе говорят? Хочешь еще раз узнать, что такое девятихвостка?
От возмущения Жоффруа зарычал и, недолго думая, сорвал шляпу с головы надсмотрщика. Следующим движением он одел миску с вонючей баландой прямо на голову своему недругу. Зловонная горячая жидкость, перемешанная с разваренной лапшой, потекла по голове и плечам надсмотрщика.
Надсмотрщик, зевая ртом, как выброшенная на берег из воды рыба, стоял посреди камбуза в воцарившейся мертвой тишине.
Потом капитан Рэд выкрикнул из-за спин:
– Правильно, так ему! Пусть сам давится этой парашей!
Вскоре весь черный костюм надсмотрщика превратился в грязную тряпку, годящуюся только для вытирания нужника. Еще несколько матросов выплеснули в него содержимое своих плошек.
На камбузе разразился громовой хохот. Не выдержав такого унижения, надсмотрщик выскочил с камбуза, даже позабыв о валявшейся на полу шляпе.
Смеялись все – и даже потное красное лицо кока растянулось в радостной улыбке. Но он мгновенно замолк, когда матросы, проводив свистом и улюлюканьем исчезнувшего наверху надсмотрщика, обернулись к котлу с баландой.
Перестал смеяться не только кок, но и все остальные матросы.
– Мы сейчас и с тобой разберемся,– с угрозой проговорил Жоффруа.– А ну-ка, ребята!
Повар заорал:
– Да вы что, братцы? Я ведь свой, пощадите, братцы! Подумайте о боге!
Щербатый испанец Гарсия прорычал:
– А ты думал о боге, когда эту дрянь для нас варил? Небось, выслужиться мечтал. Так вот сейчас за это и поплатишься.
Жоффруа ухватил кока за шиворот, а остальные матросы подняли за руки и за ноги барахтующегося толстяка и посадили его в котел с горячей баландой.
* * *
Обед в офицерской столовой фрегата «Эксепсьон» был в самом разгаре.
Фьора чувствовала себя неловко, потому что в отличие от обычных обедов, когда офицеры обменивались шутками и высказывали в ее адрес комплименты, сегодня все были на редкость скучны. Тост следовал за тостом, но содержание каждого можно было передать в двух словах:
– Я предлагаю выпить за второго человека после всевышнего на этом корабле, за нашего нового капитана мессира Жана-Батиста Дюрасье.
Новоиспеченный капитан принимал поздравления, гордо кивая каждый раз, когда льстиво упоминалось его имя.
Когда командир полуроты морских гвардейцев мессир Готье де Бовуар с бокалом вина в руке поднялся из-за стола, чтобы произнести очередной тост во славу нового капитана фрегата его королевского величества «Эксепсьон», дверь офицерской столовой неожиданно распахнулась, и на пороге появился человек, своим видом напоминавший ходячую помойку.
Это был один из тех обычно надменных и злобных надсмотрщиков, которые нещадно лупили матросов по спинам кожаными кнутами за любую провинность и даже за косой взгляд в свою сторону. Сейчас же он выглядел таким жалким и отвратительным, что Фьору едва не затошнило. Прикрыв рот рукой, она отвернулась.
Капитан Дюрасье возмущенно встал из-за стола.
– Что случилось? Почему вы входите, не спросив разрешения?
Изгаженный надсмотрщик вытянулся в струнку и принялся лепетать что-то невнятное. Лицо его было едва ли не белее шелкового платка капитана Дюрасье.
– Что вы там бормочете? Говорите громче,– рявкнул Дюрасье.– Докладывайте, если уж вошли.
Надсмотрщик, наконец, пришел в себя и сдавленным голосом произнес:
– Ваша честь, на корабле бунт.
Глаза капитана Дюрасье полезли на лоб. Его можно было понять – он еще не успел принять командование кораблем, как команда взбунтовалась.
– В чем дело? – завопил он.
– Люди нашли в супе крысу. А когда я попробовал пресечь бунт, меня выгнали с камбуза.
Глаза капитана Дюрасье сверкали бешеным огнем.
– На этом корабле еще никогда не было бунтов. Вы плохо несете свою службу. Я прикажу отдать вас в матросы!
Трясясь от страха, надсмотрщик кинулся на колени.
– Прошу вас, ваша честь, пощадите меня! Я всегда верно служил государю и господу. Я ни в чем не виноват. Это все тот старик в красном камзоле с деревянной ногой. Он всех подзуживает, я заметил.
Капитан засопел.
– Ладно, убирайтесь. Я сам разберусь. Мессир де Бовуар,– обратился он к командиру полуроты морских гвардейцев,– поднимайте солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Умирающий командор говорил то умолкая, то всхлипывая, то затихая, то хрипя.
– Почему все это происходит? Почему вы молчите, святой отец? Почему вы никогда не даете ответа на вопросы, которые, действительно, важны?
В горле командора де Лепельера что-то заклокотало, и из горла его вырвался хриплый вопль:
– Почему?
Корчась в агонии, он стал медленно затихать.
От крика проснулся сидевший в изголовье отец Бонифаций. Пока он приходил в себя, командор умер. Увидев его широко раскрытые глаза и отвалившуюся челюсть, отец Бонифаций совершил над покойным крестное знамение и, задув свечу, вышел из каюты.
* * *
Торжественная церемония похорон бывшего капитана фрегата «Эксепсьон» командора де Лепельера была назначена на следующее утро.
Завернутое в плотную парусину тело было уложено на широкую доску, установленную у левого борта. Здесь же выстроились матросы, а по другую сторону – солдаты полуроты морских гвардейцев под командованием мессира Готье де Бовуара. Офицеры, стояли на капитанском мостике на верхней палубе, а Фьора с Леонардой – чуть пониже, рядом со священником, который монотонным голосом произносил слова прощания с командиром де Лепельером.
Фьоре было жаль этого милого старика, с которым она так и не успела как следует познакомиться. Наверное, она сердцем чувствовала, что с уходом этого старого солдата корабль останется без настоящего капитана.
Мессир Дюрасье не вызывал у нее ни малейших симпатий, хотя он отчаянно стремился понравиться Фьоре. Особенно раздражали ее эти щегольские усики, за красотой которых Дюрасье так ревностно следил. Правда, до поры до времени его назойливость знала границы, и Дюрасье не позволял себе особых излишеств по отношению к Фьоре.
Тем не менее иногда ей становилось не по себе из-за слишком уж навязчивого внимания, которое ей оказывал бывший помощник командора де Лепельера, а ныне капитан корабля. Он никогда не мог пройти мимо каюты Фьоры, не заглянув в нее. Его шутки казались Фьоре глупыми, но она старалась не обращать на это внимания, будучи совершенно уверенной в том, что в скором времени ей предстоит прибыть на Крит и навсегда распрощаться с господином Дюрасье.
Даже сейчас, во время похорон командора де Лепельера Фьора чувствовала, как спину ей пронзает чей-то вожделенный взгляд. Это был не обычный взгляд, полный восхищения перед ее красотой, а взгляд, полный именно плотского желания.
В конце концов Фьора не выдержала и оглянулась.
Она успела заметить, как капитан Дюрасье торопливо отвел глаза в сторону. Сделав скорбно сосредоточенное лицо, он стал слушать речь отца Бонифация.
– Это был достойнейший из всех, которых когда-либо рождала земная мать. Он погиб на кресте, но муки его до сих пор заставляют всех нас страдать и верить. Именно ради него, Иисуса Христа, воевал досточтимый командор де Лепельер, именно ему посвящал свои подвиги. Этот полный жизни человек за короткий срок был срезан, как цветок. Мы просим нашего господа Иисуса Христа принять его бренное тело в глубины моря, воды которого бороздил этот храбрый капитан. Упокой господь его душу. Все мы будем помнить имя командора Франсуа-Мари де Лепельера, отдавшего свою жизнь за высокие идеалы святой церкви и трон короля Франции.
Капитан Рэд и Лягушонок стояли среди матросов на нижней палубе. На правой ноге старого пирата, одевшего по такому скорбному поводу свою шляпу, красовался свежевыстроганный протез.
Лягушонок, обувь которого ныне покоилась где-то на дне Средиземного моря, по-прежнему был босиком.
– О, черт,– едва слышно выругался он, когда по его босой ноге, мелко перебирая лапками, пробежала жирная серая крыса.
На свое несчастье, Лягушонок стоял рядом с местом, которое чем-то понравилось крысам, потому что они сновали у его ног одна за другой.
Пока длилась церемония, капитан Рэд незаметно достал из-за пазухи кусочек сухаря и принялся жевать, равнодушно взирая на происходящее. Но равнодушие это было только чисто внешним. Несколько мыслей не давали старому пирату покоя.
Во-первых, он чувствовал угрозу своей жизни в том, что капитаном фрегата стал теперь мессир Дюрасье. Бывший первый помощник командора де Лепельера уже не один раз выражал готовность немедленно повесить на рее двух непрошенных гостей, как только для этого появится подходящая возможность. Теперь, когда командор умер, и Дюрасье стал капитаном, эта угроза приобрела вполне реальные очертания.
Во-вторых, узнав в том, что скрывается в трюме фрегата, старый пират принялся разрабатывать план овладения золотом.
План был очень простой: нужно было поднять на корабле бунт. Просоленного морского бродягу не смущала ни полурота морских гвардейцев, ни отсутствие оружия. Он знал, что нужно делать.
К тому же, к осуществлению плана нужно было приступать немедленно, пока Дюрасье, действительно, не повесил его на рее.
А вот и подходящий случай подвернулся.
На удачную мысль его натолкнул крысиный писк под ногами. Пока у старого пирата был изувеченный протез, он даже не пытался что-либо предпринимать. Теперь же его шансы на удачный исход авантюры увеличивались.
Однако нужно было сделать все незаметно, и так, чтобы никто не заподозрил в случившемся именно его.
Тем временем отец Бонифаций закончил читать прощальную речь и окропил святой водой завернутого в парусину покойника. Застучали барабаны, матросы и офицеры перекрестились.
Фьора также осенила себя крестным знамением, печально глядя на то, как два матроса подносят доску с телом покойного к борту.
Капитан Рэд только сейчас смог хорошо разглядеть эту девушку. Прежде она стояла сокрытая от взора старого пирата облаченной в белый стихарь фигурой монаха-доминиканца, отца Бонифация. Теперь, когда корабельный капеллан отошел в сторону, капитан Рэд без смущения воззрился на Фьору. Брезгливо поджав губы, он прохрипел стоявшему рядом с ним Лягушонку:
– И что за создание? Чем тут восхищаться? Стоит, вытянув шею, гордая, как павлин. Интересно, куда это она смотрит? А глаза-то гляди какие, как у тигрицы.
Лягушонок смотрел на Фьору совсем другим взглядом – полным любви и обожания. Он еще никогда прежде не встречал в своей жизни такой ослепительной красоты. Такая, как она, могла покорить любого. Ничего удивительного не было в том, что юный морской бродяга, полуфранцуз, полуангличанин сразу же влюбился в нее. Наверное, в этом ему помогла французская кровь, которая текла в его жилах.
– Да,– влюбленно сказал он,– а глаза, какие у нее глаза. Горят огнем, как уголья. А кожа, нежная, как персик.
Да, впервые в жизни к этому юноше пришла любовь. Но они были слишком неравны – гордая богатая итальянка и нищий босоногий юнец. О какой взаимной любви могла идти речь?
Размеренный грохот барабанов сменился мелкой дробью. Прежде чем предать тело командора де Лепельера воде, командир полуроты морских гвардейцев мессир Готье де Бовуар громко выкрикнул команду:
– Мушкеты на изготовку! К стрельбе товсь! Когда солдаты были готовы дать прощальный салют в честь покойного капитана фрегата «Эксепсьон», мессир Дюрасье взмахнул рукой.
Двое офицеров приподняли доску, и завернутое в парусину тело скользнуло в воду. Одновременно с этим солдаты нажали на курки. Над морем разнесся прощальный воинский салют.
Командир артиллеристов, мессир Антуан де Флобаль громко приказал:
– Канониры! К стрельбе товсь! Фитили зажечь! Огонь!
В следующее мгновение над морем разнесся грохот артиллерийского салюта, и густой пороховой дым затянул палубу.
Фьора закашлялась, а Леонарда тут же выхватила веер и принялась размахивать им перед носом госпожи.
Именно в этот момент капитан Рэд приступил к осуществлению своего плана. С необычайной для своего возраста и комплекции проворностью он придавил концом деревяшки хвост пробегавшей по палубе мимо него крысы. Пока палуба была затянута дымом, он нагнулся, поднял крысу и с такой силой сдавил ей голову своими грубыми пальцами, что та издохла, не успев издать ни единого звука. Потом капитан Рэд сунул ее в карман своего длинного камзола и, едва заметно улыбнувшись, пробормотал:
– Господи, спаси и сохрани душу бедного командора.
* * *
Пришло время дневного обеда. Матросы, свободные от вахты, собрались на камбузе, держа в руках деревянные плошки, которые повар, беззубый коротышка в грязном колпаке и засаленной робе, длинным деревянным черпаком наливал жалкие порции мутной жижи, именуемой на морском языке баландой. Среди кусочков разваренной репы некоторые счастливчики находили и обрывки мяса. Но такое бывало только по особо торжественным или особо прискорбным случаям, каковым можно было отнести и сегодняшнее событие.
Именно отсюда, из матросского камбуза, на палубу поднималась вонь, которая часто заставляла Фьору раньше времени покидать корму и уединяться у себя в каюте.
– Опять гнилье какое-то сварили,– пробормотал старший матрос, широкоплечий гигант Жоффруа, когда повар плеснул в его деревянную плошку порцию зеленой жижи.
Надсмотрщик, наблюдавший за процессом раздачи пищи, тут же грозно прикрикнул:
– Но, но, потише там!
Матросы, выстроившиеся в очередь к баку с горячей баландой, понуро двигались вперед. Получая свое, они отходили в сторону, кое-кто оставался здесь же, на камбузе, некоторые поднимались на палубу. По случаю похорон командора де Лепельера сегодня выдавали по два ржавых сухаря вместо одного, как в обычные дни.
После того, как было объявлено о времени начала обеда, Лягушонок, вместе с капитаном Рэдом чистивший палубу, хотел было сразу бежать на камбуз, чтобы оказаться в очереди одним из первых. Однако старый пират удержал своего молодого друга.
– Не торопись,– сказал он вполголоса,– сегодня всем хватит.
Именно поэтому сейчас Лягушонок и капитан Рэд стояли почти у самых дверей кухни, наблюдая за тем, как матросы, получившие свою порцию гнилого варева, отходят в сторону.
Съевший все свои зубы в долгих плаваньях старый матрос Вилардо, получив назад свою плошку с баландой, от изумления вытаращил глаза. У него из миски воняло еще сильнее, чем у остальных. Поковырявшись длинной деревянной ложкой в вонючей жиже, он обнаружил длинный голый хвост, украшавший тело крысы.
– Это что такое? – растерянно пробормотал Вилардо.– Эй, Жоффруа, а ну-ка, посмотри...
С отвращением глотавший свой суп здоровяк Жоффруа вытянул голову, чтобы посмотреть в миску Вилардо.
– Разрази меня гром! – крикнул он.– Эй, народ, идите-ка все сюда!
Матросы стали собираться в кучу вокруг Вилардо, пытавшегося разобраться, не почудилось ли ему то, что он увидел.
– Нет, вы только посмотрите,– растерянно бормотал он.
– Что здесь?
– Что случилось?
– Что ты там нашел?
Вилардо взялся за торчавший из плошки хвост двумя пальцами и вытащил наружу обваренную крысиную тушку.
– О, пресвятая дева Мария! – завопил кто-то.– Мы сожрали крысу!
– А, может, и не одну.
– Черт меня подери, это и вправду крыса! Капитан Рэд обернулся к Лягушонку.
– Вот видишь, я же тебе говорил, что не стоит торопиться. Ох, чувствую я, что наступают веселые времена. Будет где развернуться.
Матросы тут же принялись копаться ложками в собственных мисках. Кому-то удалось обнаружить у себя в супе кусочки мяса непонятного происхождения. А вот гиганту Жоффруа повезло больше остальных: у него в миске плавали два крысиных глаза.
Закашлявшись от охватившей его тошноты, Жоффруа подцепил ложкой белые, словно сваренные вкрутую яйца, крысиные глазки и на негнущихся ногах подошел к повару.
– Кок, что это такое? – возмущенно произнес он. Недовольство матросов все усиливалось.
– Да они нас гнильем кормят, чтоб мы здесь все передохли!
Прячась за спинами других матросов, капитан Рэд громче других выкрикнул:
– Мы сдохнем от чумы! Этому надо положить конец!
Жоффруа пытался найти справедливость у корабельного кока, который недоуменно разводил руками.
– Это что такое?
Но он не успел дождаться ответа, потому что присутствовавший при раздаче баланды надсмотрщик опустил на его спину длинный кожаный кнут. От удара Жоффруа вздрогнул и обернулся.
– Тебе что-то не нравится, собака? – завопил надсмотрщик.– Или ты добавки хочешь? Тогда встань в общую очередь!
Матросы, большинство которых боялись надсмотрщика, как огня, испуганно замерли и стали отступать назад.
Жоффруа полными ненависти глазами смотрел на фигуру надсмотрщика в черном одеянии, который, размахивая кнутом, орал:
– Становись в очередь, пес! Или ты не слышишь, что тебе говорят? Хочешь еще раз узнать, что такое девятихвостка?
От возмущения Жоффруа зарычал и, недолго думая, сорвал шляпу с головы надсмотрщика. Следующим движением он одел миску с вонючей баландой прямо на голову своему недругу. Зловонная горячая жидкость, перемешанная с разваренной лапшой, потекла по голове и плечам надсмотрщика.
Надсмотрщик, зевая ртом, как выброшенная на берег из воды рыба, стоял посреди камбуза в воцарившейся мертвой тишине.
Потом капитан Рэд выкрикнул из-за спин:
– Правильно, так ему! Пусть сам давится этой парашей!
Вскоре весь черный костюм надсмотрщика превратился в грязную тряпку, годящуюся только для вытирания нужника. Еще несколько матросов выплеснули в него содержимое своих плошек.
На камбузе разразился громовой хохот. Не выдержав такого унижения, надсмотрщик выскочил с камбуза, даже позабыв о валявшейся на полу шляпе.
Смеялись все – и даже потное красное лицо кока растянулось в радостной улыбке. Но он мгновенно замолк, когда матросы, проводив свистом и улюлюканьем исчезнувшего наверху надсмотрщика, обернулись к котлу с баландой.
Перестал смеяться не только кок, но и все остальные матросы.
– Мы сейчас и с тобой разберемся,– с угрозой проговорил Жоффруа.– А ну-ка, ребята!
Повар заорал:
– Да вы что, братцы? Я ведь свой, пощадите, братцы! Подумайте о боге!
Щербатый испанец Гарсия прорычал:
– А ты думал о боге, когда эту дрянь для нас варил? Небось, выслужиться мечтал. Так вот сейчас за это и поплатишься.
Жоффруа ухватил кока за шиворот, а остальные матросы подняли за руки и за ноги барахтующегося толстяка и посадили его в котел с горячей баландой.
* * *
Обед в офицерской столовой фрегата «Эксепсьон» был в самом разгаре.
Фьора чувствовала себя неловко, потому что в отличие от обычных обедов, когда офицеры обменивались шутками и высказывали в ее адрес комплименты, сегодня все были на редкость скучны. Тост следовал за тостом, но содержание каждого можно было передать в двух словах:
– Я предлагаю выпить за второго человека после всевышнего на этом корабле, за нашего нового капитана мессира Жана-Батиста Дюрасье.
Новоиспеченный капитан принимал поздравления, гордо кивая каждый раз, когда льстиво упоминалось его имя.
Когда командир полуроты морских гвардейцев мессир Готье де Бовуар с бокалом вина в руке поднялся из-за стола, чтобы произнести очередной тост во славу нового капитана фрегата его королевского величества «Эксепсьон», дверь офицерской столовой неожиданно распахнулась, и на пороге появился человек, своим видом напоминавший ходячую помойку.
Это был один из тех обычно надменных и злобных надсмотрщиков, которые нещадно лупили матросов по спинам кожаными кнутами за любую провинность и даже за косой взгляд в свою сторону. Сейчас же он выглядел таким жалким и отвратительным, что Фьору едва не затошнило. Прикрыв рот рукой, она отвернулась.
Капитан Дюрасье возмущенно встал из-за стола.
– Что случилось? Почему вы входите, не спросив разрешения?
Изгаженный надсмотрщик вытянулся в струнку и принялся лепетать что-то невнятное. Лицо его было едва ли не белее шелкового платка капитана Дюрасье.
– Что вы там бормочете? Говорите громче,– рявкнул Дюрасье.– Докладывайте, если уж вошли.
Надсмотрщик, наконец, пришел в себя и сдавленным голосом произнес:
– Ваша честь, на корабле бунт.
Глаза капитана Дюрасье полезли на лоб. Его можно было понять – он еще не успел принять командование кораблем, как команда взбунтовалась.
– В чем дело? – завопил он.
– Люди нашли в супе крысу. А когда я попробовал пресечь бунт, меня выгнали с камбуза.
Глаза капитана Дюрасье сверкали бешеным огнем.
– На этом корабле еще никогда не было бунтов. Вы плохо несете свою службу. Я прикажу отдать вас в матросы!
Трясясь от страха, надсмотрщик кинулся на колени.
– Прошу вас, ваша честь, пощадите меня! Я всегда верно служил государю и господу. Я ни в чем не виноват. Это все тот старик в красном камзоле с деревянной ногой. Он всех подзуживает, я заметил.
Капитан засопел.
– Ладно, убирайтесь. Я сам разберусь. Мессир де Бовуар,– обратился он к командиру полуроты морских гвардейцев,– поднимайте солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50