Девушка прогоняет пчел и продолжает собирать цветы. Но пчелы возвращаются. Тогда девушка сняла пояс, чтобы отогнать их, но одна пчела забралась ей под платье. Тогда девушка в испуге сорвала платье, рубашку, пышные пантолоны и осталась совершенно голой. Страстные, неистовые, стремительные, необузданные движения танцовщицы заставили меня опустить глаза.
После того, как танец закончился, и программа нашего пребывания у Аслан-бея подошла к концу, я поблагодарила Бога за то, что он избавил меня от продолжения этих бесстыдных зрелищ.
Но, узнав о том, что мы еще не нашли место для ночлега, друг сеньора Гвиччардини предложил нам свой дом. Меня отправили на женскую половину, где отвели отдельную комнату. У Аслан-бея было восемь или десять жен. Я знала прежде о том, что у каждого правоверного мусульманина есть целый гарем. Но увидеть этих несчастных женщин собственными глазами мне пришлось впервые в жизни.
Правда, они отнюдь не показались мне несчастными. Жены Аслан-бея выглядели вполне довольными и дружелюбными.
К счастью, мне не пришлось делить с ними жилище, потому что эти турчанки, среди которых я заметила и одну русоволосую женщину, тут же принялись сверлить меня пристальными взглядами. Хвала господу, евнух быстро провел нас в отдельную комнату, уставленную весьма скромной мебелью.
Укладываясь в постель, которая почти не отличалась от европейской, я думала над тем, что мне сегодня пришлось увидеть.
Христиане наказываются за многоженство и порицают содержание наложниц. Здесь же, наоборот, поощряют гаремы и никак не ограничивают количество наложниц. Для христиан женщина должна быть супругой, сестрой, другом. У них же – рабыня, обреченная жить затворницей: ведь только господин вправе подойти к ее жилищу. Но самое ужасное состоит в том, что все они должны ходить, закрыв лицо покрывалом. Стоит ей поднять покрывало – и с плеч упадет голова. Значит, чем красивее женщина, тем несчастнее, ибо из-за этого жизнь ее висит на волоске.
Утром тот же самый евнух принес блюдо с водой для омовения, затем проводил нас в зал, где уже сидели Аслан-бей, сеньор Гвиччардини и капитан Манорини.
После сытного завтрака, который, главным образом, составляли мясо и фрукты, мы покинули дом Аслан-бея.
По-настоящему оценить его гостеприимство я смогла только после того, как сеньор Гвиччардини сказал мне:
– По мусульманским обычаям правоверные не должны сидеть за одним столом с женщинами. Их место – на женской половине дома. Лишь на дипломатических приемах делается исключение, как и было в Александрии у Ибрагима-паши. Аслан-бей же поступил вопреки законам шариата и теперь будет вынужден долго замаливать свой грех. А ведь он даже не показал виду, что гости принесут ему столько неприятностей.
– А вы знали об этом? – спросила я.
– Да,– неохотно сказал сеньор Гвиччардини,– однако у меня не было другого выхода. Ну, да ладно. Сейчас мы направимся во дворец каирского паши, чтобы выразить ему свое почтение и преподнести подарки.
Дорога, которая вела туда, изобиловала многочисленными мечетями и воротами, крепостными стенами и базарами.
Мечети – это оазисы города: здесь путешественника ждут прохлада, вода, тень, деревья и птицы. Здесь можно встретить арабских поэтов. Они приходят сюда, чтобы в перерывах между молитвами толковать стихи из корана и своим пением убаюкивают набожных бездельников, проводящих все свое время под сенью цветущих апельсиновых деревьев. В мечети постоянно раздается размеренно монотонный голос священника, муэдзина, как его здесь называют. Пока он молод, он взбирается на самый верх минарета и оттуда призывает народ на молитву. С годами он опускается на ярус ниже, и голос его тоже утрачивает былую звонкость. Еще позже, будучи дряхлым старцем, он способен подняться лишь на самую низкую галерею, откуда его слышат только прохожие.
При выходе из мечети молящиеся разбирали свою собственность. Каждый мусульманин, входя в мечеть, оставляет на пороге обувь, и возле дверей всегда возвышается гора сандалий всех цветов и фасонов.
Наш проводник рассказывал нам, что после молитвы каждый берет не свои сандалии, а те, что покажутся ему самыми лучшими. И никто из молившихся даже не дает себе труда разыскать пару обуви хотя бы того же цвета, что и его. Что же касается самых ревностных правоверных, то они возвращаются из мечети вообще босиком, потому что те, кто остался недоволен доставшимися им сандалиями, возмещают себе ущерб, унося по четыре туфли: две на ногах и две на руках.
На улицах Каира мы совсем не встречали христиан. А в мечеть они могут проникнуть только под страхом наказания, назначаемого обычно теми, кто застигает их там врасплох.
Мы миновали множество базаров. Каждый базар славится одним товаром. Купцы тоже обычно продают только один определенный товар.
Вначале мы проехали через базар, где торговали съестным: на первом месте стоит рис – его легче всего перевозить и он составляет основную пищу населения.
За ним идет абрикосовый мармелад, свернутый рулоном, как ковер, огромной длины и ширины. Паста эта продается на аршин, что невероятно удивило меня. Затем идут отборные финики, дальше финики перезревшие и неспелые, сложенные в пирамиды, ростом с человека. Рис и финики – основная пища бедняков. Правда, рис считается здесь обедом, а финики – десертом. Абрикосовую пасту отдают почти даром.
Базары, где торгуют одеждой, очень богатые. Здесь можно купить невиданные индийские шали, которых в Европе я никогда не видала.
Капитан Манорини особенно восхищался оружейными базарами, которые поражают своей роскошью. Здесь можно купить клинки и кинжалы самых разных размеров, формы и отделки. Но, как объяснил капитан Манорини, нельзя отыскать готовые кинжалы или сабли: сначала покупается клинок, потом оружейник приделывает к нему рукоятку, футлярщик изготавливает ножны, серебряных дел мастер украшает кинжал, подвешивает перевязь и, наконец, поверщик ставит клеймо. Некоторые клинки баснословно дороги – они стоят несколько тысяч цехинов.
Стоит возникнуть каким-нибудь денежным затруднениям – и на помощь покупателю спешит еврей, предлагая обменять золото или серебро, или дать взаймы знакомым, если тем потребуется более крупная сумма, чем та, что у них есть при себе. Узнать евреев можно с первого взгляда по одежде черного цвета: османские законы запрещают им носить другие цвета.
Возле каждого базара расположен великолепный фонтан, почти всегда прекрасное и величественное сооружение, чаще всего стоящее особняком. Стоки его закрыты бронзовой решеткой. К каждому окошку на цепи подвешена медная чаша. Конечно, мы не рискнули пить воду из этих фонтанов, потому что вокруг стоит такая невероятная грязь, что диву даешься.
Но турки и мавры не обращают на это никакого внимания. Они берут чашу, просовывают руку сквозь решетку, набирают воду, пьют и возвращают чашу на место. А здесь ее уже дожидаются чьи-то жаждующие уста. Обычно у каждого фонтана сидит не меньше дюжины местных жителей. Они перемещаются вокруг него вместе с солнцем. И, таким образом, у них есть все, что больше всего ценится в этом климате – вода и тень.
Миновав оружейный базар, мы внезапно наткнулись на процессию женщин, из какого-то гарема. Все они ехали верхом на мулах и были закутаны в белые покрывала. Процессию возглавлял евнух в великолепных одеждах. Все, кто шел им навстречу, немедленно уступали дорогу: мужчины бросались ничком на землю, не поднимая глаз, или прижимались лицом к стене.
Наш проводник сказал, что едет гарем одного из визирей султана. Как и почему они оказались здесь, проводник не объяснил.
Нам тоже пришлось взять влево и переждать, пока кортеж проследует мимо нас. Евнух, державший в руке палку, бесцеремонно бил по голове любого, кто не успевал очистить дорогу.
После этого мы продолжили свой путь по крытым навесами улицам и подошли к дворцу паши. Но здесь нас ждало разочарование: слуга, посланный во дворец известить его о прибытии венецианского посла, с униженным видом вернулся обратно. Оказывается, паша еще не вернулся с охоты. Очевидно, он заночевал в оазисе, и потому нам пришлось, оставив подарки, направиться к нашему кораблю.
Я не рассказала еще о том, что у многих прохожих, попадавшихся нам навстречу, не доставало носов и ушей. На это капитан Манорини, рассмеявшись, ответил:
Просто-напрасто, все они когда-либо предстали перед местными судьями.
Оказывается, кади, как здесь их называют, таким образом исполняют исламские законы.
Когда совершена кража, и вор схвачен с поличным, он предстает перед кади. Тот вершит суд, и очень скоро выносит приговор. После этого он берет в одну руку ухо вора, а в другую – бритву и быстро отсекает ухо осужденного. После этого преступника отпускают, но все теперь могут отличить вора от честного человека.
Обычно, кади выходит утром на улицу, и никто не знает, куда он направляется. Он гуляет по городу и в сопровождении помощников совершает набег на первый попавшийся базар. Гам он располагается в любой приглянувшейся ему лавке, проверяет товары, правильность мер и весов, выслушивает жалобы покупателей, допрашивает торговцев, замеченных в каких-нибудь нарушениях. Потом, без суда и следствия, а, главное, на месте, вершит правосудие, приводит приговор в исполнение и подкарауливает следующего преступника.
Торговцев обычно наказывают гораздо мягче – конфискуют товар, закрывают лавки. Суровым наказанием считается выставление на всеобщее осмеяние. Тогда виновника ставят у стены лавки и заставляют подняться на цыпочках и потом пригвождают его ухо к двери или к ставням лавки, и все прохожие смеются над ним. Такое наказание очень развито на турецких базарах, и пытка эта длится два, четыре, а то и шесть часов. Конечно, несчастный *** ухо, но такое случается очень редко: торговцы-турки очень дорожат своей честью и ни за что на свете не согласятся быть похожими на воров отсутствием, пусть даже крошечного кусочка, уха.
Когда мы вернулись на корабль, оказалось, что Аслан-бей уже прислал сеньору Гвиччардини деньги, которые он ему был должен.
Мы больше не испытывали никакого желания оставаться в Каире и велели капитану нашего судна поскорее отчаливать. Особенное облегчение испытала моя верная служанка Леонарда: как истинная христианка она не выносила ни зрелища мечетей с огромным количеством молящихся в них мусульман, ни грязных турецких базаров, ни шумной и заунывной музыки. Порой я испытывала то же самое, однако меня утешало то, что нигде больше нельзя было увидеть мест, описанных в Библии величественных пирамид и бесконечных пустынь.
Это была дикая, варварская, но по-своему живописная и прекрасная страна.
ГЛАВА 7
Парусная джерма, на которой путешественники возвращались из Каира вверх по течению Нила в порт Рашид, остановилась на ночлег неподалеку от маленького оазиса.
– А не устроить ли нам ужин на берегу? – предложил капитан Манорини.– Сдается мне, что в этом оазисе найдется для нас молоденький барашек.
– Что ж,– сказал сеньор Гвиччардини,– предложение хорошее. Однако, кто отправится за барашком?
– Отправим кого-нибудь из команды. Подозвав переводчика, капитан рассказал ему о своем желании полакомиться барашком и спросил, нет ли среди матросов охотника сходить в оазис. Для того, чтобы его просьба выглядела более убедительной, он достал из кошеля несколько цехинов и предложил их в обмен на барашка.
Деньги не произвели никакого впечатления на арабов, однако один из матросов, заинтересовавшийся предложением капитана Манорини, показал вместо денег на короткий кинжал в красивых кожаных ножнах, который висел на поясе у капитана.
– Нет, нет,– замахал руками Манорини,– это подарок, я не могу расстаться с ним.
Араб разочарованно отвернулся. Тогда сеньор Гвиччардини, порывшись в своем багаже, обнаружил широкий нож с костяной ручкой, инкрустированной серебряной венецианской вязью.
– И не жаль вам? – спросила Фьора.
Сеньор Гвиччардини улыбнулся.
– Но ведь вы хотите свежего мяса?
Фьора улыбнулась.
– От такого трудно отказаться.
– Значит, придется пожертвовать ножом. Ничего страшного, у меня есть стилет, острый, как бритва. А это пусть достанется матросу. В конце концов, уже наступил вечер, и, насколько я разбираюсь в криках животных, шакалы выбрались на охоту.
Матрос, получивший нож, с такой поспешностью спрятал его под полу грязного, местами изодранного халата, что мы только подивились. Однако капитан джермы без особых церемоний отобрал у матроса нож, вызвав у путешественников недоумение.
Сеньор Гвиччардини через толмача обратился к капитану.
Зачем вы это сделали? Ведь он отправляется один в ночную пустыню. Нож понадобится ему для защиты. На это капитан ответил:
– Аллах запрещает брать подарки от неверных. Сеньор Гвиччардини развел руками.
– Но это не подарок, это плата за труд.
Но капитан был непреклонен. Он положил нож у ног сеньора Паоло и отдал матросу какую-то короткую команду.
– Что он сказал? – спросила Фьора у переводчика.
Оказывается, капитан пригрозил матросу карой господней, если он осмелится принять от неверных, пусть даже настроенных дружелюбно, какой-нибудь подарок, какими бы словами гяуры ни прикрывали свой поступок.
Больше желающих отправиться в оазис в такой поздний час не нашлось, и капитан Манорини уже думал было отказаться от своего намерения полакомиться барашком, когда выход неожиданно нашелся.
Переводчик, который немного знал эти места, вызвался отправиться проводником, но при условии, что его будет сопровождать сам капитан Манорини. Похоже, что этот мусульманин во время своего общения с европейцами, стал менее ревностно исполнять законы ислама. Во всяком случае, как позднее рассказывал сеньор Гвиччардини Фьоре, толмач охотно принял в подарок нож, который так и не достался храброму матросу.
Томительное ожидание продолжалось не меньше часа.
Наконец, вдалеке засветился огонек: это был факел, который нес с собой проводник. Огонь приближался все ближе и ближе, и, наконец, наши путешественники и матросы, собравшиеся на палубе джермы, увидели, как следом за арабом, несшим в руке факел, с торжествующим видом шествовал капитан Манорини.
На тонкой бечевке он вел за собой барана.
– Боже мой, сеньор Джузеппе,– воскликнул старик Гвиччардини,– мы уже боялись, что вы не вернетесь. Ведь на вас могли напасть шакалы.
– Они боятся огня и не осмеливаются подходить к нему ближе, чем на десять шагов. Но опасность подвергнуться нападению, действительно, была. Я чувствовал, что мы шли в окружении этих подлых тварей.
– Но я вижу, что вам все-таки повезло.
– Да. К счастью, они приняли деньги только не от меня, а от нашего проводника. Правда, долго торговались, не хотели уступать дешевле, чем за пять цехинов.
У сеньора Гвиччардини глаза полезли на лоб.
– Пять цехинов? За эти деньги в Европе можно купить целое стадо.
– Да. И проводник тоже сказал мне, что это чересчур дорого. Но они увидели, что перед ними европеец и ни за что не хотели уступать дешевле. Но мне так хотелось свежего мяса, что я не стал упираться. Так что, к радости их и моей, сделка состоялась.
Восторгу и ликованию путешественников не было предела. Правда, половину барашка пришлось уступить команде, которая, как оказалось, уже давно не ела жареного мяса.
К счастью, на корабле оказались небольшие запасы дров, но самое главное – прекрасный повар, который знал свое дело.
Вначале он заколол барашка и начертил его кровью на борту джермы большой крест от дурного глаза. Переводчик объяснил, что на Востоке очень боятся сглаза, и даже рассказал по этому поводу небольшую историю.
Некоторые люди обладают способностью наводить порчу своим взглядом. Влияние, которое дурной глаз может оказать на человека, очень велико. Самое безобидное, что может случиться с ним – он споткнется о придорожный камень или упадет в арык. Но это еще пустяки.
Бывает, что несчастный, которого сглазили, теряет сознание, заболевает и в скором времени умирает от истощения сил.
В дурном глазу обязательно по два зрачка. Если такой человек даже ненароком взглянет на тебя, то дела твои плохи.
Предохранить себя от сглаза можно по-разному. Но не все способы надежны. Можно носить на себе рога дикой серны или кусок коралла. Если ты встречаешься с человеком, у которого дурной глаз, нужно направлять их на него.
Еще на Востоке существует предание о том, что в тот момент, когда вы замечаете, что на вас устремлен дурной глаз, нужно дотронуться до железа или бросить несколько зерен кофе в голову того, кто на вас смотрит.
Еще один способ, которым можно сглазить – это расточение похвал человеку или предмету. Но, к счастью, не все обладают этим опасным даром и не всегда применяют его по своей воле.
Однажды переводчика, который нам рассказывал о сглазе, по делам занесло далеко от Египта, в Палестину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50