Она целыми днями чистила и убирала дом до блеска. То видела свое отражение на крышке обеденного стола из орехового дерева, то принималась чистить фамильное серебро, любовно прикасаясь к тяжелым ножам и вилкам со сложными вензелями, то начинала готовиться к проведению чайной церемонии с церковными служителями или городскими чиновниками. Несколько дней она могла потратить на приготовление воздушного лимонного бисквита. Ее бутербродики с огурцом были просто объедением, а малиновое варенье из собранных на неделе в саду ягод получалось таким густым и душистым, что пальчики оближешь.
За чаем, слегка разгоряченная, она любила включать маленькую спиртовку под блестящим серебряным чайником. Затем она передавала гостям поднос с оладьями. Это нехитрое приспособление включало в себя специальную посудину с горячей водой. Таким образом она сохраняла оладьи теплыми и мягкими – они пропитывались джемом, густыми взбитыми сливками, затем плюхались на чайные тарелочки и аппетитно растекались по подбородкам гостей.
Эмили быстро становилась старой девой. Может быть, иногда, сидя у окна на третьем этаже и глядя вниз, в освещенный луной сад, она тосковала по крепким объятиям пары сильных рук. Кто знает? Возможно она и в самом деле поддавалась панике. Однако невзначай, перестав грустить и взглянув на женщину на улице, поднимавшую и прижимавшую к себе ребенка, Эмили смиренно принимала выпавшую на ее долю участь. Так было до того, как к ним однажды заглянула на чай тетя Беа.
Глава 6
Беа разъезжала по району вместе со своим овдовевшим отцом, историком, имевшим приличные средства для того, чтобы позволить себе тот или иной каприз. В тот день он был в Чармауте с целью провести исследование для новой книги, посвященной изучению церквей Дорсета. Дочь сопровождала его в поездках всегда, поскольку он ни за что бы не рискнул отправиться в путь без Беа.
Она была единственным ребенком. Мать умерла через несколько дней после рождения девочки, и Лионел, ее отец, взял на себя заботу о воспитании малышки. Его семья выражала всяческое неудовольствие сложившейся ситуацией, в особенности, когда Лионел, который всегда хотел иметь мальчика, чтобы разделять с ним страстное увлечение крикетом, настаивал на разрешении Беа вести себя резко и бесцеремонно – манеры, которые его шокированная мать называла «сорванецкими».
Лионел жил в маленькой деревушке неподалеку от Эксминстера. Дом, унаследованный им от дяди, был старой крестьянской усадьбой времен Елизаветы. Угодья были сданы в аренду, но он держал конюшню для лошадей и участок земли на реке Ярт для рыбалки с удочкой. Беа росла в окружении идиллии. Ее первые воспоминания связаны с полями возле реки, где она могла играть или проводить дни напролет с отцом, молча созерцая свою миниатюрную удочку в ожидании форели.
Лионел был высоченным великаном. С молодости отличался вспыльчивым характером, но ко времени женитьбы научился держать себя в руках. Только плотно сжатые губы и подергивание мышцы под левым глазом выдавали нарастающее раздражение. Беа вскоре усвоила, когда продолжать, а когда лучше прекратить и подчиниться воле отца.
Ее мать расцвела милой, изнеженной тепличной розой. Ее семейство было родом из Девона. Лионел встретился с ней во время одной из своих частых деловых поездок в Лондон. Семья Лионела сколотила свое состояние за границей. Ходили слухи, будто – рабами и торговлей оружием. Как бы там ни было на самом деле, но у них, несомненно, было достаточно денег, чтобы каждый из членов семейства мог позволить себе жить припеваючи, легко и безбедно, не утруждая себя ежедневным тяжелым трудом. Только изредка они обязаны были являться на собрание правления на площади Святого Джеймса, чтобы послушать непонятный отчет о финансовом состоянии семьи. Заседание проводилось, главным образом, по утрам, и по его завершении семейство отправлялось в «Савой» на ланч. У Лионела был постоянно снят номер в «Савое». Он любил роскошь и миловал Д'Ойла Карта за его богатое воображение и энергию. Ни один отель Лондона в то время не мог соперничать своим великолепием и дороговизной с отелем «Савой». Душ был новым веянием из Америки. Лионел обожал стоять под двенадцатидюймовой розой, подставляя свое тело водопаду тугих струй.
Именно в отеле Лионела представили Дженнифер Сэнт Айл, которая была младшей дочерью из семьи адвоката. Когда пара объявила о своей помолвке, оба семейства обрадовались. Мать Лионела всегда опасалась за своего любимца, которому, казалось, ничего больше в жизни не понадобится, кроме удочки и крикетной биты. Нельзя сказать, что он был лишен интеллекта, просто резко проявлял свою самонадеянность, продукт, выращенный на почве верхнего слоя среднего класса, типичным представителем которого он являлся. Все в его жизни было четко распланировано: детство, подготовительный класс в семь лет, затем интернат, где встречи с родителями разрешались только в праздники и на каникулах, причем, если те не были заняты в Биаритце или не отдыхали на водах в Баден-Бадене.
Детство его проходило в атмосфере, отнюдь не располагавшей к формированию и проявлению у маленького мальчика каких бы то ни было эмоциональных привязанностей. В самом деле, любой разговор превращался для Лионела в жестокую пытку, поэтому в юности дал клятву обзавестись трубкой, как только достигнет надлежащего возраста, чтобы скрываться от собеседников в густом облаке дыма. Кроме того, в процессе чистки, постукивания и посасывания трубки он получает дополнительный шанс продумать ответы на бесконечно утомительные вопросы, которыми его забрасывали с благими намерениями ничего не подозревавшие люди. Он быстро усвоил в школе, что умение отличиться на спортивной площадке позволяло не только завоевать уважение среди сверстников, но и заполучить признание школьных асов, то есть, если он обладал «мускулами», то никого не нужно было убеждать, что у него и «мозги» тоже имелись. Это Лионела прекрасно устраивало. Ему гораздо больше нравилось коротать долгие летние вечера, упражняясь и оттачивая свои крикетные удары, нежели потеть в духоте библиотеки, битком забитой сотнями изнывающих непоседливых мальчишек, одолевавших премудрости латинских склонений.
Мать Лионела даже и не пыталась установить хотя бы видимость взаимопонимания со своим красивым, но не очень разговорчивым сыном. Ей казалось это весьма затруднительным. Она привыкла повелевать, и даже когда отдавала ему распоряжения, замечала в его глазах некое легкое подобие забавы и немного дерзкий тон в голосе при ответе. Разве она могла знать, какое плохое мнение Лионел составил себе о женщинах, начиная с няни, которая под белоснежной накрахмаленной формой скрывала сладострастную душу.
Няня здорово выпивала, и в один незабвенный денек так напилась, что Лионелу пришлось вытаскивать ее из камина в детской. Она, как обычно, будучи в сильном подпитии, наклонилась, чтобы пошевелить кочергой огонь, потеряла равновесие и угодила прямо в камин. Маленький Лионел, поднатужившись и оттолкнувшись изо всех сил, с помощью самой ворчащей няньки вытянул ее из камина живой и невредимой. Она ничего себе сильно не повредила, только слегка опалила волосы на лбу, из-за чего ей пришлось несколько недель носить свою головную вуальку низко опущенной на лицо, пока волосы снова не отросли. Лионел и словом никому не обмолвился об этом неприятном инциденте, потому что никогда не был ябедой и, кроме этого, няня и ее маленький подопечный хранили общую интимную тайну.
С того самого момента, как няня вошла в детскую, а Лионелу в ту пору было всего несколько дней от роду, она убаюкивала его тем, что качая в колыбели слегка потягивала ему крайнюю плоть. Когда он немного повзрослел, их время перед сном стало еще приятнее: она ложилась рядом с ним в кровать и ласкала губами его растущий пенис. Лионел с младых ногтей познал прелести сексуального наслаждения. Ему доставляло огромное удовольствие внимательно наблюдать за тем, как няня одевалась и раздевалась, в особенности, когда она, явившись чуть-чуть навеселе, срывала свою одежду и требовала, чтобы он восторгался ее телом. А тело ее в самом деле было полногрудым и восхитительным. Лионела пленил цвет волос на теле: они были такими же огненно-рыжими, как и на голове. Чем старше становился Лионел, тем он становился смелее.
Он стал просить няню раздвигать ноги так, чтобы ему было удобнее заглядывать в загадочный гротик, покрытый густыми зарослями волос. Если няня была в хорошем настроении и потакала его прихотям, то она послушно раздвигала ноги, и он мог любоваться, а иногда набираться смелости и засовывать пальцы между алыми лепестками дальше, в глубину влажного туннеля. Им не понадобилось много времени, чтобы научиться доставлять друг другу ни с чем не сравнимое удовольствие, а для мальчика, лишенного родительской ласки, это стало источником великого эмоционального комфорта и радости. Ее запах, который был отличительной особенностью большинства рыжеволосых женщин, впоследствии заставлял его отыскивать женщин такого же типа во множестве публичных домов, завсегдатаем которых он стал позже.
Его женитьба на Дженнифер вряд ли могла что-то изменить в его отношении к женщинам. Как и для многих мужчин его времени, для него совершенно приемлемым было иметь проституток в публичных домах, а дома – жену, к которой он относился с глубочайшим почтением и, так называемой, «романтической» любовью. Лионел действительно любил Дженнифер и воспринимал ее весьма сложно: что-то – от ребенка, что-то – от святой, а что-то – дар обладания свыше. Все, чем владела она, принадлежало и ему: ее приданое, тело и, кроме того, девственность. К счастью для Дженнифер, Лионел оказался отличным любовником. Многому научившись от проституток, он прекрасно знал, как быть нежным и добрым. Он хранил ей верность до тех пор, пока она не забеременела. Как только ее живот стал расти, Лионел вернулся к своим любимым забавам в борделе, где у него была почти постоянная связь с проституткой по имени Регина, которая выглядела точь-в-точь как его прежняя няня. Иногда Лионел лежал, положив голову на бедра Регины, и вдыхал похожий, но не такой отчетливый, как прежде, запах своего детства, и на него накатывалась волна безотчетной грусти. Он замирал и ждал, пока это чувство пройдет. Регине подобные моменты были хорошо знакомы в поведении многих мужчин, поэтому она лежала без движения и ласкала голову Лионела до тех пор, пока, он не поднимет лицо и не посмотрит на нее.
Когда Дженнифер умерла вскоре после рождения дочери, Лионел чуть не обезумел от горя. Он невольно чувствовал себя в ответе за смерть столь хрупкого и беззащитного существа. Обе семьи собрались на похороны Дженнифер, которая обрела вечный приют среди клумб белоснежных лилий. Перед тем, как закрыли гроб, Лионел смотрел на ее прекрасное лицо, застывшее в обрамлении светлых волос, на маленькие, сложенные на груди, руки, с обручальным кольцом на пальце, тускло мерцавшем золотом в пламени свечей. Тогда он поклялся ей, что никогда не женится вновь, потому что ничто, даже смерть, не в силах разлучить их.
В течение всех безумных дней перед смертью жены, умирая от горя, Лионел отказывался видеть ребенка. Через несколько минут после рождения ему показывали безобразный, кричащий, багрового цвета комочек, который больше был похож на детеныша свиноматки, нежели на человеческое существо. Он произнес несколько подобающих случаю фраз акушерке и вышел. Будущее новорожденной стало предметом обсуждения обоих семейств, пришедших к выводу, что девочку заберет сестра Дженнифер, у которой уже было двое своих детей, как вдруг в комнату вошла нанятая присматривать за ребенком няня и робко сказала Лионелу:
– Извините, сэр, плохие новости: моя крошка больна, и я должна пойти присмотреть за ней. Простите меня за то, что оставляю вас в столь трудную минуту. – Младенца она держала на руках. Взглянув на нее, тихо, ни к кому не обращаясь, добавила:
– Бедняжка, нет у тебя мамочки, малышка. Лионел невольно взглянул на ребенка. Младенец повернул головку и пытался сосредоточить взгляд на склонившемся к нему громадном великане. Отец пристально всмотрелся в лицо, и, к неожиданной радости, вдруг вместо лилового, сморщенного, оравшего предмета, который он видел прежде, поймал себя на мысли, что видит перед собой точную уменьшенную копию самого себя. Он взял крошечный, перевязанный лентой, сверток у няни и неловко прижал ребенка к себе. Малышка внимательно смотрела на него, а затем уцепилась своими крошечными пальчиками за его огромную руку.
Няня нетерпеливо переминалась на месте, а собравшиеся члены семьи проявляли своенравную настойчивость. В конце концов Лионел поднял голову и, окинув взором присутствующих, произнес:
– Она останется со мной.
Последовал гул протеста. Сестра Дженнифер, Элизабет, в душе очень обрадовалась, но внешне выразила общее мнение всей семьи, сказав:
– Взрослому мужчине воспитывать дочь одному совершенно никуда не годится, если он не намерен жениться еще раз.
– Я никогда не женюсь вторично. Я дал обет Дженнифер. Однако теперь у меня на руках наша дочь… – На мгновение голос его прервался, затем он продолжил: – Я назову ее Беатрис.
Этим он положил конец продолжению дискуссии. Вызвали кухарку и предложили ей взять на себя заботу о ребенке, пока не подыщут подходящую няню. А нынешняя няня поспешила присматривать за кем-то из своих домочадцев. Приехавшие члены семейства расселись по своим машинам и отправились восвояси. Простой люд в округе принялся сплетничать, обсуждая поступок Лионела. Все женщины единодушно осудили его, в особенности, после того, как услышали, что Лионел под тем или иным предлогом через несколько недель выставлял всех приходивших наниматься на работу нянюшек, а малышка, по сути, росла и воспитывалась на кухне, где, как говорили, стояла ее колыбель.
Вряд ли они могли знать о том, что Лионел просто люто ненавидел, когда кто-нибудь прикасался к его Беатрис, поэтому в любой няньке видел исходившую угрозу покушения на его собственность. А кухарка едва ли могла составить ему в этом конкуренцию, поскольку сама вырастила девять детей и сейчас имела целую ватагу внучат. Поэтому ей не было абсолютно никакого смысла завладевать его сокровищем – она и в самом деле обращалась с малышкой, как с обыкновенным котенком, лежавшим в корзинке возле плиты.
Из своей колыбели Беатрис внимательно разглядывала огромные медные кастрюли и сковородки, свисавшие со стропил. Ее первые цветовые ощущения исходили от огня в очаге, отражавшемся во множестве кухонных предметов и в потрескавшихся оконных стеклах, когда поднимавшаяся от реки Ярт дымка осторожно и нежно проникала снаружи в дом. Как только девочка обучилась ползать, ее стали привязывать за талию на длинную веревку, достаточную, чтобы дотягиваться до новых предметов, но не дававшую ей возможности доставать до камина.
В те Викторианские дни кухня изобиловала множеством предметов, которые могли развлечь маленького ребенка. Она чесала зубки о деревянную шумовку, неуверенно вставала на ножки, крепко ухватившись за край большого деревенского стула.
Каждый день после ланча приходил Лионел и забирал ее гулять. Ему никогда и в голову не приходило, что для этого можно пользоваться коляской. Когда девочка была совсем еще крошкой, он держал колыбельку в руках, а когда Беатрис повзрослела, сажал ее на плечи. Вот таким образом они гуляли, отмеривая целые мили вверх и вниз по холмам Девона. Вид у этой пары был довольно странным: исполин-мужчина с крошечной ношей.
Завидев их, люди останавливались и смотрели им вслед, потому что он так откровенно разговаривал со своей дочуркой. Он делился с ней буквально всем. После ужина, когда все со стола убиралось, он просил принести ему бутылку виски и отправлял кухарку за дочерью. Затем он устраивался поудобнее в своем кабинете, и, развязав одеяльце, клал ее к себе на колени. Так они общались примерно с час.
– Блейз проиграл на скачках, – говорил он. – Форель идет вверх по реке. Старика Джека пора перевести из сада, потому что его замучил артрит, а я обещал Джеку домик до конца жизни и пенсион. – Она в знак согласия махала ручками и ножками и, пуская пузыри, радостно улыбалась.
Слуги считали это глупым занятием, но те, у кого есть деньги, могут позволить себе странные причуды.
Так проходил час или больше, в зависимости от количества новостей, которыми Лионел мог поделиться с дочерью, потом он снова заворачивал малышку и относил в маленькую комнату, расположенную рядом с кухаркиной. Он совершенно спокойно мог заменить девочке пеленку, если в этом возникала необходимость. Этот факт тоже вызывал в доме скандал. На самом деле Лионел проводил с малышкой столько времени не только потому, что так сильно любил ее, но и просто потому, что абсолютно не с кем было поговорить в доме, и он чувствовал себя довольно одиноко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63