Чарльз требует много внимания, тем более, что он начал ползать.
Уильям не ставил перед собой задачу каждый день обедать дома, просто понимал, что молодой жене очень одиноко. До свадьбы у него в привычку вошло обедать в соседней пивной, где встречался с друзьями и мог сыграть пару партий в ножички. Тем не менее, Юлия предпочитала и настаивала, чтобы он обедал дома, поэтому, не смея перечить ее воле, он приходил на обед домой, постепенно теряя своих прежних приятелей. Точно так же обстояло дело и вечером. Юлия считала все общественные заведения слишком примитивными. На самом деле она была не против позволять ему проводить время вне дома, просто ясно давала понять, что в ее семье никто не являлся завсегдатаем подобных мест. Если он все-таки задерживался где-нибудь и не приходил домой вовремя, уже заметил, что тогда Юлия встречала его приход полным молчанием, продолжавшимся весь вечер, пока она сидела в своем кресле у камина с легкой грустной улыбкой на лице, отчего Уильям чувствовал себя виновником.
Чарльз подрастал в тесном маленьком домишке и был очень привязан исключительно к матери. Она кормила его грудью до двух лет. Как только он перешел на твердую пищу, дневные кормления прекратились, но она по-прежнему не отказывала себе в удовольствии заниматься любимым делом ночью. После кормления грудью Чарльз нежился возле нее, вдоволь напившись молока, а потом засыпал глубоким беспробудным сном. А Юлия, пресытившись и чувствуя приятную истому, засыпала рядом, и ей снилось светлое будущее, в которое она войдет рука об руку с Чарльзом. Однако малыш взрослел и становился все более требовательным, поэтому она приняла решение, что пора отказаться от кормления грудью вообще. Это становилось сделать труднее, поскольку ребенок забирался к ней на колени, тянулся за пазуху к груди и просил: «Ням-ням», Ее отказ приводил его в негодование, и он принимался громко плакать.
Уильям тоже становился слишком своенравным, продолжая спать в одиночестве в соседней комнате. Ему очень трудно было оценить ситуацию и разобраться в том, что происходит в его семье после женитьбы. Ему не с кем даже посоветоваться. Отец и братья продолжали прежний отшельнический образ жизни, куда женщинам вход был заказан. Насколько Уильям мог разобраться сам, ему казалось, что жена – образцовая мать для его сына. Он тоже пытался быть примерным отцом, однако мальчик, возможно, боялся его, начинал плакать и убегал к матери, завидев отца, хотя тот только пытался с ним поиграть. Чутье подсказало Юлии, что супруг начинает расстраиваться и не доволен положением дел в семье, поэтому она решила, что пора перевести Чарльза в отдельную комнату, а Уильяму вернуться на супружеское ложе.
Для Чарльза было страшным ударом вдруг ни с того ни с сего оказаться выдворенным из маминой спальни. Юлия, если что-то решала, то делала это четко и бесповоротно. Этой ночью, как обычно, они испытали знакомое упоительное ощущение от грудного кормления, а на следующий вечер Чарльз вместе со своей кроваткой очутился в другой комнате, причем без всякого кормления грудью. Несколько ночей он блажил во все горло перед тем, как уснуть, испытывая нервы родителей, но Юлия оставалась непреклонной, объяснив Уильяму, что ребенок должен привыкать засыпать сам. Муж только с радостью согласился, поскольку теперь мог беспрепятственно вернуться спать в свою кровать. Причем, не только благополучно вернуться, но и начать заниматься любовью с Юлией. Со стороны жены возражений не последовало не потому, что она вдруг стала чрезвычайно сексуальной, а только из-за принятого ею решения, что настало время заиметь дочку.
Как и раньше, Юлия стойко терпела сексуальные подвиги Уильяма. Разрешая ему забираться на себя верхом, она достаточно широко раздвигала ноги, чтобы ему было удобно, а потом ждала, когда все это закончится. Если в моменты интимной близости он пытался с ней разговаривать, она в ответ бормотала ласковые слова, чтобы поощрить его действия, при этом сама стискивала зубы и внушала: «все, что угодно, лишь бы это побыстрее закончилось». Когда Уильям доходил до наивысшей точки возбуждения, она, лежа под ним, вспоминала того незнакомца из кинотеатра. В такие моменты она презирала Уильяма. Охваченный чувством, Уильям становился его жертвой и полностью утрачивал над собой контроль: временами громко вскрикивал и стонал, а иногда даже, к ее крайнему замешательству, кричал в полный голос.
– Шш-ш… – шипела она, закрывая его рот рукой. – Соседи!
Несколько дней после таких случаев Уильям был исключительно внимателен к ней. Он пытался сделать что-то приятное для нее: приносил цветы, напевал в доме. Вскоре она научилась нормировать секс и перевела его на сексуальный рацион, которого было достаточно, чтобы держать его в счастливом состоянии и не допускать крамольных мыслей в его голове. Сама же она воспринимала секс как вид неприятной тяжелой работы в семье и делала это с той же тщательностью, с какой относилась к мытью посуды, стирке или глажению.
На детских фотографиях Чарльз изображен двухлетним малышом в кружевных кофточках. Черные волосы кольцами падают на плечи. Даже Уильям замечал в его облике что-то девичье в сравнении с другими карапузами его возраста. Юлия обычно фыркала на подобные замечания и начинала выискивать недостатки воспитания в соседских семьях, где родители позволяли своим детям играть на улице, летом бегать босиком и немытыми. Уильям вспоминал о своем детстве, когда он гонял как ветер вольный, без родительского присмотра, и благодарил судьбу за столь рассудительную жену, которая старалась упрочить семью.
Когда Чарльзу исполнилось три года, Юлия почувствовала, что вновь беременна, о чем не преминула сообщить своему супругу с ликованием и восторгом, предвкушая близкую свободу от некоторых, столь отвратительных, обязанностей в семье. Уильям обрадовался и опечалился одновременно, поскольку вновь наступает конец его интимной близости с женой. Отныне, когда он попросит ее об этом, она изредка соглашалась, и то, если не забывала о его просьбе. Вскоре Уильям научился не докучать ей своими просьбами слишком часто, а переключил все свое внимание на занятия в огороде, где выращивал изумительные овощи. Он превратился в очень спокойного и замкнутого человека, обращенного в свой внутренний мир. Он по-прежнему безумно любил свою жену, зная при этом, что его страсть ее обижает, поэтому довольствовался тем, что лежал рядышком с ней, подчинившись целиком и полностью ее властному и нервному характеру.
С того самого момента, как Юлия поняла, что беременна, ее отношение к Чарльзу изменилось. Она отвела его к парикмахеру и коротко постригла, затем в местной лавке купила ему шорты на лето и брючки для прохладной погоды, чтобы заменить ему кружевные распашонки, в которых он ходил до сих пор. Дома Юлия занялась шитьем одежды для новорожденного.
Вторую беременность она переносила плохо. Она и до этого не отличалась приятным характером, а теперь и вовсе не переносила проделки трехлетнего озорника. Она стала очень строгой в отношении к нему, и, когда совсем отяжелела, начала бить мальчика, если он не слушался. Это очень смущало Чарльза, который до сих пор был для матери самым главным существом в жизни. Теперь у нее оставалось для него совсем мало времени. Большую часть дня она проводила лежа в постели, а когда вставала с нее, то была поглощена домашними делами.
От Уильяма никакого толку в обращении с Чарльзом не было, поскольку Юлия всегда держала их врозь. Поэтому сейчас, когда мальчику так необходим отец, между ними совершенно не было взаимопонимания. Иногда Юлия осыпала сына поцелуями, совсем как прежде, но после этого отталкивала его или одного отправляла гулять в саду за домом, пока сама наводила чистоту в доме.
Элизабет появилась на свет в положенный срок и в той же больнице, что и Чарльз. Тетя Мэри, у которой своих детей не было, оставила дома мужа одного и поспешила на десять дней к Юлии, чтобы присмотреть за Чарльзом, пока сестра в больнице. Мальчику очень нравилось, когда у них гостила тетя Мэри. Она не была такой строгой как мать, и позволяла ему множество запретных вещей, например: есть из консервных банок, таскать конфеты в перерывах между едой. Тетя Мэри разрешила забираться на мебель и даже отпускала на улицу поиграть с соседскими ребятишками. Из всех тетушек – Мэри была самой любимой. Она не была строптивой и заносчивой, поэтому частенько смущала своих сестер длинными воспоминаниями о скучном детстве в Хаммерсмите. Тетя Мэри поселилась в одной комнате с Чарльзом. Каждое утро она звала его в свою кровать, они садились рядышком, и тетя Мэри рассказывала Чарльзу о своем житье-бытье, о муже или еще о чем-нибудь. Ее супруг Джозеф владел небольшим магазинчиком, где все продавалось прямо на улице. Одной из любимых игр у них был магазин дяди Джозефа. Тетушка Мэри очень скучала без своего мужа.
Чарльз любил забираться в кровать к тете Мэри, потому что она, в отличие от матери, пахнувшей только карболовым мылом, удивительно благоухала. Иногда от нее исходил запах свежескошенной травы. Несколько раз от нее пахло дымом как от камина в гостиной. Кроме того, она пользовалась пудрой, источавшей тонкий аромат фиалок. Он любил прижиматься головой к ее мягкой груди. Тетя Мэри поистине любила Чарльза. Она прижимала его к себе, осыпала поцелуями лицо, а затем тормошила и щекотала, пока он не запросит пощады.
Он понимал, что тело тети не такое, как у его матери. Даже когда он был крошечным, то чувствовал натянутость и неискренность материнской ласки. Он чувствовал явно собственнические стремления, исходившие от ее отношения к нему. Когда он был помладше, от этого ощущения у него болел живот, и его часто приходилось отводить к доктору и обращаться по поводу болей в желудке. Доктор никак не мог понять, в чем же здесь дело. Ведь он всегда привык считать госпожу Хантер отличной матерью, которую совершенно не в чем было упрекнуть, хотя она и казалась ему чересчур покровительной.
Кроме того, тетя Мэри ничего не имела против его «петушка», когда он играл с ним, сидя в ванне, и не хлопала его по рукам за это и не говорила, что он может вдруг отвалиться. Ведь это было до сих пор настоящей пыткой, отчего он порой плохо спал по ночам и видел страшные сны. Мать часто ругала его за то, что он трогает свое тело. Чем больше она ворчала, тем больше он нервничал, пока наконец она не выходила из себя и не ударяла его со словами:
– Как-нибудь ты проснешься утром, а «петушка» нет. Не будь же таким упрямым.
Боясь исполнения этой угрозы, Чарльз каждый вечер засыпал, крепко прижимая «петушок» ладошками к своему телу. У него не было никаких шансов. Ему часто снился жуткий сон: кто-то входил в комнату с ножницами. Потом всю свою жизнь он засыпал точно так же.
Он интересовался у тети Мэри, отпадают ли «петушки».
– Бог его знает, – ответила она, – если это и так, то совсем у немногих детишек.
Для Уильяма эти десять дней тоже остались незабываемыми и полными разнообразных впечатлений. Он был бесконечно благодарен Мэри за то, что она нашла время и желание позаботиться о них с сыном. Он и не предполагал, что сестры могут быть настолько разными. Юлия до этого обычно жаловалась на неряшливость Мэри, но ей ничего не оставалось, как обратиться к ней за помощью, поскольку все остальные сестры были заняты своими огромными семьями. Уильям сначала сильно смутился от того, что ему придется пользоваться одной ванной комнатой с другой женщиной, но вскоре пришел в восторг от легкости характера Мэри, в особенности от того, что она совершенно не тиранила его на кухне. Он не чувствовал себя виноватым за отсутствие пепельницы, которая всегда куда-то исчезала, как только он доставал сигарету. Теперь он спокойно мог пить чай с подноса, сидя у камина, а не за столом, накрытым по всем правилам этикета, где, не дай Бог, сконфузишься и сделаешь что-то не так.
На четвертый день ее пребывания он занимался в саду после работы, потом сидел на кухне в жилетке. Мэри и бровью не повела, чтобы сделать ему какое-нибудь замечание, Чарльз играл во дворе, забыв про свое бесконечное хныканье. Уильям даже взял его с собой на огород и показал, как растут овощи. Чарльз пришел в полный восторг от того, что ему разрешили побегать вдоль рядов зеленых зарослей бобов и моркови, причем вслед ему не слышались причитания матери, что упадешь и испачкаешься. Дорсет отличался своей плодородной жирной почвой. По дороге домой отец с сыном смеялись, и когда Уильям извинился за то, что Чарльз пришел домой грязным, она рассмеялась и сказала:
– Ну и что ж из того. Мальчишки всегда пачкаются. Ведь ты же хочешь, чтобы он стал мужчиной, а не девчонкой.
Повисло неловкое молчание. Уильям вспомнил, как он боролся с Юлией, чтобы та не надевала на сына всякие девичьи платьица и кружевные кофточки. Сколько они по вечерам спорили из-за того, чтобы остричь Чарльзу волосы.
– Ты права, Мэри, – заметил он уже поздно вечером. – Я думал о Юлии. Ей не нравилось, чтобы мальчик вырос грубым или был плохо одет. Я беспокоюсь за него, когда придется пойти в школу. Но она так расстраивается, если я заговариваю с ней об этом. – Уильям замолчал, ему трудно было выразить свои мысли: он не чувствовал полной уверенности, а не воспримется ли этот разговор как критика в адрес Юлии.
Мэри рассмеялась над понятым выражением.
– Наша матушка не очень жаловала мальчиков. Она всегда говорила, что ей больше нравятся девочки. Когда отец умер, она обратилась к Максу, хотя прежде воспитала мальчиков так, словно это были девочки. Они должны были уметь шить, готовить, убирать в доме. Они играли в те же игры, что и девочки, и мать никогда не разрешала им общаться со сверстниками. Юлия поступала точно так же. Не стоило принимать близко к сердцу, что она расстраивалась. Юлия всегда любила командовать, и ей удавалось это с завидной грацией. Слишком уж она умна. Попробуй только слово ей поперек сказать. Тут же вспылит.
Уильям вяло попытался возразить, однако в глубине души чувствовал правоту Мэри. В последнее время мальчик был сам собой, как все нормальные мальчики его возраста. Уильям почувствовал нахлынувшее вдруг чувство отцовской любви к своему маленькому сынишке, поэтому дал себе слово обязательно купить футбольный мяч и показать Чарльзу, как играть.
Когда он пришел домой после обеда с футбольным мячом, Чарльз был вне себя от восторга. Теперь он оказался гордым владельцем собственного мячика, хотя до этого прежде с завистью наблюдал из окна, как другие мальчишки гоняли мяч, а его сверстники с азартом им помогали. Уильям взял его с собой, и на траве, где валялись сигаретные пачки, обрывки старых газет и собачьи экскременты, отец с сыном играли в футбол.
Жаль только, что Чарльз проговорился об этом вечером в больнице. Юлия тут же рассердилась на Уильяма:
– Как ты мог позволить ребенку играть в такой грязи? Он мог подхватить там все, что угодно. В самом деле, Уильям. О чем ты только думал? Где была твоя голова?
Уильям не удержался от возражения:
– Другие же дети всегда там играют.
Лицо Юлии застыло, взгляд стал суровым. Она интуитивно понимала, что сейчас теряет контроль над своим супругом. Все годы придирок и ущемления мужа в правах пошли насмарку из-за вольной и неряшливой сестрицы, которая снова потакала всем его дурным привычкам.
– Наверное ты опять сидишь в жилетке дома? – произнесла она вслух.
Уильям виновато опустил голову.
– Никуда не годится, Уильям. Мы никогда не продвинемся ни на шаг вперед, если не будем над собой работать.
– Знаю, Юлия… Не буду больше. Пожалуйста, приходи скорее домой. Я так без тебя скучаю.
Для Уильяма столь свободная обстановка в семье в присутствии Мэри могла действительно оказаться чреватой опасностями. Он испугался чувства свободы и понимал, что может потерять над собой контроль. Все встанет на свои места, когда Юлия вернется. Она будет наставлять его на путь истинный, учить, как правильно поступать, чтобы ни он, ни их сын не допускали промахов в своем поведении.
Чарльз, игравший уголком одеяла в ногах кровати, изо всех сил потряс им, говоря матери при этом:
– Я – привидение, я охочусь за тобой! Ууу-уу!
– Кто научил тебя таким глупостям? – строго спросила Юлия.
– Тетя Мэри. Мы играли в привидения по утрам. Ноздри Юлии угрожающе затрепетали. Мысли о том, что ее сын находится с кем-то в кровати, кроме нее, казалась ей анафемой. Это было первое предательство.
– Ты забираешься в кровать к тете Мэри? – спросила она ледяным тоном.
– Мы играем в привидения каждое утро, – пролепетал ничего не подозревающий ребенок.
– Выйди и подожди за дверью. Я хочу кое-что сказать папе.
Чарльзу было слышно, как они о чем-то спорили за дверью. Он сидел в выкрашенном коричневатой краской коридоре и ждал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Уильям не ставил перед собой задачу каждый день обедать дома, просто понимал, что молодой жене очень одиноко. До свадьбы у него в привычку вошло обедать в соседней пивной, где встречался с друзьями и мог сыграть пару партий в ножички. Тем не менее, Юлия предпочитала и настаивала, чтобы он обедал дома, поэтому, не смея перечить ее воле, он приходил на обед домой, постепенно теряя своих прежних приятелей. Точно так же обстояло дело и вечером. Юлия считала все общественные заведения слишком примитивными. На самом деле она была не против позволять ему проводить время вне дома, просто ясно давала понять, что в ее семье никто не являлся завсегдатаем подобных мест. Если он все-таки задерживался где-нибудь и не приходил домой вовремя, уже заметил, что тогда Юлия встречала его приход полным молчанием, продолжавшимся весь вечер, пока она сидела в своем кресле у камина с легкой грустной улыбкой на лице, отчего Уильям чувствовал себя виновником.
Чарльз подрастал в тесном маленьком домишке и был очень привязан исключительно к матери. Она кормила его грудью до двух лет. Как только он перешел на твердую пищу, дневные кормления прекратились, но она по-прежнему не отказывала себе в удовольствии заниматься любимым делом ночью. После кормления грудью Чарльз нежился возле нее, вдоволь напившись молока, а потом засыпал глубоким беспробудным сном. А Юлия, пресытившись и чувствуя приятную истому, засыпала рядом, и ей снилось светлое будущее, в которое она войдет рука об руку с Чарльзом. Однако малыш взрослел и становился все более требовательным, поэтому она приняла решение, что пора отказаться от кормления грудью вообще. Это становилось сделать труднее, поскольку ребенок забирался к ней на колени, тянулся за пазуху к груди и просил: «Ням-ням», Ее отказ приводил его в негодование, и он принимался громко плакать.
Уильям тоже становился слишком своенравным, продолжая спать в одиночестве в соседней комнате. Ему очень трудно было оценить ситуацию и разобраться в том, что происходит в его семье после женитьбы. Ему не с кем даже посоветоваться. Отец и братья продолжали прежний отшельнический образ жизни, куда женщинам вход был заказан. Насколько Уильям мог разобраться сам, ему казалось, что жена – образцовая мать для его сына. Он тоже пытался быть примерным отцом, однако мальчик, возможно, боялся его, начинал плакать и убегал к матери, завидев отца, хотя тот только пытался с ним поиграть. Чутье подсказало Юлии, что супруг начинает расстраиваться и не доволен положением дел в семье, поэтому она решила, что пора перевести Чарльза в отдельную комнату, а Уильяму вернуться на супружеское ложе.
Для Чарльза было страшным ударом вдруг ни с того ни с сего оказаться выдворенным из маминой спальни. Юлия, если что-то решала, то делала это четко и бесповоротно. Этой ночью, как обычно, они испытали знакомое упоительное ощущение от грудного кормления, а на следующий вечер Чарльз вместе со своей кроваткой очутился в другой комнате, причем без всякого кормления грудью. Несколько ночей он блажил во все горло перед тем, как уснуть, испытывая нервы родителей, но Юлия оставалась непреклонной, объяснив Уильяму, что ребенок должен привыкать засыпать сам. Муж только с радостью согласился, поскольку теперь мог беспрепятственно вернуться спать в свою кровать. Причем, не только благополучно вернуться, но и начать заниматься любовью с Юлией. Со стороны жены возражений не последовало не потому, что она вдруг стала чрезвычайно сексуальной, а только из-за принятого ею решения, что настало время заиметь дочку.
Как и раньше, Юлия стойко терпела сексуальные подвиги Уильяма. Разрешая ему забираться на себя верхом, она достаточно широко раздвигала ноги, чтобы ему было удобно, а потом ждала, когда все это закончится. Если в моменты интимной близости он пытался с ней разговаривать, она в ответ бормотала ласковые слова, чтобы поощрить его действия, при этом сама стискивала зубы и внушала: «все, что угодно, лишь бы это побыстрее закончилось». Когда Уильям доходил до наивысшей точки возбуждения, она, лежа под ним, вспоминала того незнакомца из кинотеатра. В такие моменты она презирала Уильяма. Охваченный чувством, Уильям становился его жертвой и полностью утрачивал над собой контроль: временами громко вскрикивал и стонал, а иногда даже, к ее крайнему замешательству, кричал в полный голос.
– Шш-ш… – шипела она, закрывая его рот рукой. – Соседи!
Несколько дней после таких случаев Уильям был исключительно внимателен к ней. Он пытался сделать что-то приятное для нее: приносил цветы, напевал в доме. Вскоре она научилась нормировать секс и перевела его на сексуальный рацион, которого было достаточно, чтобы держать его в счастливом состоянии и не допускать крамольных мыслей в его голове. Сама же она воспринимала секс как вид неприятной тяжелой работы в семье и делала это с той же тщательностью, с какой относилась к мытью посуды, стирке или глажению.
На детских фотографиях Чарльз изображен двухлетним малышом в кружевных кофточках. Черные волосы кольцами падают на плечи. Даже Уильям замечал в его облике что-то девичье в сравнении с другими карапузами его возраста. Юлия обычно фыркала на подобные замечания и начинала выискивать недостатки воспитания в соседских семьях, где родители позволяли своим детям играть на улице, летом бегать босиком и немытыми. Уильям вспоминал о своем детстве, когда он гонял как ветер вольный, без родительского присмотра, и благодарил судьбу за столь рассудительную жену, которая старалась упрочить семью.
Когда Чарльзу исполнилось три года, Юлия почувствовала, что вновь беременна, о чем не преминула сообщить своему супругу с ликованием и восторгом, предвкушая близкую свободу от некоторых, столь отвратительных, обязанностей в семье. Уильям обрадовался и опечалился одновременно, поскольку вновь наступает конец его интимной близости с женой. Отныне, когда он попросит ее об этом, она изредка соглашалась, и то, если не забывала о его просьбе. Вскоре Уильям научился не докучать ей своими просьбами слишком часто, а переключил все свое внимание на занятия в огороде, где выращивал изумительные овощи. Он превратился в очень спокойного и замкнутого человека, обращенного в свой внутренний мир. Он по-прежнему безумно любил свою жену, зная при этом, что его страсть ее обижает, поэтому довольствовался тем, что лежал рядышком с ней, подчинившись целиком и полностью ее властному и нервному характеру.
С того самого момента, как Юлия поняла, что беременна, ее отношение к Чарльзу изменилось. Она отвела его к парикмахеру и коротко постригла, затем в местной лавке купила ему шорты на лето и брючки для прохладной погоды, чтобы заменить ему кружевные распашонки, в которых он ходил до сих пор. Дома Юлия занялась шитьем одежды для новорожденного.
Вторую беременность она переносила плохо. Она и до этого не отличалась приятным характером, а теперь и вовсе не переносила проделки трехлетнего озорника. Она стала очень строгой в отношении к нему, и, когда совсем отяжелела, начала бить мальчика, если он не слушался. Это очень смущало Чарльза, который до сих пор был для матери самым главным существом в жизни. Теперь у нее оставалось для него совсем мало времени. Большую часть дня она проводила лежа в постели, а когда вставала с нее, то была поглощена домашними делами.
От Уильяма никакого толку в обращении с Чарльзом не было, поскольку Юлия всегда держала их врозь. Поэтому сейчас, когда мальчику так необходим отец, между ними совершенно не было взаимопонимания. Иногда Юлия осыпала сына поцелуями, совсем как прежде, но после этого отталкивала его или одного отправляла гулять в саду за домом, пока сама наводила чистоту в доме.
Элизабет появилась на свет в положенный срок и в той же больнице, что и Чарльз. Тетя Мэри, у которой своих детей не было, оставила дома мужа одного и поспешила на десять дней к Юлии, чтобы присмотреть за Чарльзом, пока сестра в больнице. Мальчику очень нравилось, когда у них гостила тетя Мэри. Она не была такой строгой как мать, и позволяла ему множество запретных вещей, например: есть из консервных банок, таскать конфеты в перерывах между едой. Тетя Мэри разрешила забираться на мебель и даже отпускала на улицу поиграть с соседскими ребятишками. Из всех тетушек – Мэри была самой любимой. Она не была строптивой и заносчивой, поэтому частенько смущала своих сестер длинными воспоминаниями о скучном детстве в Хаммерсмите. Тетя Мэри поселилась в одной комнате с Чарльзом. Каждое утро она звала его в свою кровать, они садились рядышком, и тетя Мэри рассказывала Чарльзу о своем житье-бытье, о муже или еще о чем-нибудь. Ее супруг Джозеф владел небольшим магазинчиком, где все продавалось прямо на улице. Одной из любимых игр у них был магазин дяди Джозефа. Тетушка Мэри очень скучала без своего мужа.
Чарльз любил забираться в кровать к тете Мэри, потому что она, в отличие от матери, пахнувшей только карболовым мылом, удивительно благоухала. Иногда от нее исходил запах свежескошенной травы. Несколько раз от нее пахло дымом как от камина в гостиной. Кроме того, она пользовалась пудрой, источавшей тонкий аромат фиалок. Он любил прижиматься головой к ее мягкой груди. Тетя Мэри поистине любила Чарльза. Она прижимала его к себе, осыпала поцелуями лицо, а затем тормошила и щекотала, пока он не запросит пощады.
Он понимал, что тело тети не такое, как у его матери. Даже когда он был крошечным, то чувствовал натянутость и неискренность материнской ласки. Он чувствовал явно собственнические стремления, исходившие от ее отношения к нему. Когда он был помладше, от этого ощущения у него болел живот, и его часто приходилось отводить к доктору и обращаться по поводу болей в желудке. Доктор никак не мог понять, в чем же здесь дело. Ведь он всегда привык считать госпожу Хантер отличной матерью, которую совершенно не в чем было упрекнуть, хотя она и казалась ему чересчур покровительной.
Кроме того, тетя Мэри ничего не имела против его «петушка», когда он играл с ним, сидя в ванне, и не хлопала его по рукам за это и не говорила, что он может вдруг отвалиться. Ведь это было до сих пор настоящей пыткой, отчего он порой плохо спал по ночам и видел страшные сны. Мать часто ругала его за то, что он трогает свое тело. Чем больше она ворчала, тем больше он нервничал, пока наконец она не выходила из себя и не ударяла его со словами:
– Как-нибудь ты проснешься утром, а «петушка» нет. Не будь же таким упрямым.
Боясь исполнения этой угрозы, Чарльз каждый вечер засыпал, крепко прижимая «петушок» ладошками к своему телу. У него не было никаких шансов. Ему часто снился жуткий сон: кто-то входил в комнату с ножницами. Потом всю свою жизнь он засыпал точно так же.
Он интересовался у тети Мэри, отпадают ли «петушки».
– Бог его знает, – ответила она, – если это и так, то совсем у немногих детишек.
Для Уильяма эти десять дней тоже остались незабываемыми и полными разнообразных впечатлений. Он был бесконечно благодарен Мэри за то, что она нашла время и желание позаботиться о них с сыном. Он и не предполагал, что сестры могут быть настолько разными. Юлия до этого обычно жаловалась на неряшливость Мэри, но ей ничего не оставалось, как обратиться к ней за помощью, поскольку все остальные сестры были заняты своими огромными семьями. Уильям сначала сильно смутился от того, что ему придется пользоваться одной ванной комнатой с другой женщиной, но вскоре пришел в восторг от легкости характера Мэри, в особенности от того, что она совершенно не тиранила его на кухне. Он не чувствовал себя виноватым за отсутствие пепельницы, которая всегда куда-то исчезала, как только он доставал сигарету. Теперь он спокойно мог пить чай с подноса, сидя у камина, а не за столом, накрытым по всем правилам этикета, где, не дай Бог, сконфузишься и сделаешь что-то не так.
На четвертый день ее пребывания он занимался в саду после работы, потом сидел на кухне в жилетке. Мэри и бровью не повела, чтобы сделать ему какое-нибудь замечание, Чарльз играл во дворе, забыв про свое бесконечное хныканье. Уильям даже взял его с собой на огород и показал, как растут овощи. Чарльз пришел в полный восторг от того, что ему разрешили побегать вдоль рядов зеленых зарослей бобов и моркови, причем вслед ему не слышались причитания матери, что упадешь и испачкаешься. Дорсет отличался своей плодородной жирной почвой. По дороге домой отец с сыном смеялись, и когда Уильям извинился за то, что Чарльз пришел домой грязным, она рассмеялась и сказала:
– Ну и что ж из того. Мальчишки всегда пачкаются. Ведь ты же хочешь, чтобы он стал мужчиной, а не девчонкой.
Повисло неловкое молчание. Уильям вспомнил, как он боролся с Юлией, чтобы та не надевала на сына всякие девичьи платьица и кружевные кофточки. Сколько они по вечерам спорили из-за того, чтобы остричь Чарльзу волосы.
– Ты права, Мэри, – заметил он уже поздно вечером. – Я думал о Юлии. Ей не нравилось, чтобы мальчик вырос грубым или был плохо одет. Я беспокоюсь за него, когда придется пойти в школу. Но она так расстраивается, если я заговариваю с ней об этом. – Уильям замолчал, ему трудно было выразить свои мысли: он не чувствовал полной уверенности, а не воспримется ли этот разговор как критика в адрес Юлии.
Мэри рассмеялась над понятым выражением.
– Наша матушка не очень жаловала мальчиков. Она всегда говорила, что ей больше нравятся девочки. Когда отец умер, она обратилась к Максу, хотя прежде воспитала мальчиков так, словно это были девочки. Они должны были уметь шить, готовить, убирать в доме. Они играли в те же игры, что и девочки, и мать никогда не разрешала им общаться со сверстниками. Юлия поступала точно так же. Не стоило принимать близко к сердцу, что она расстраивалась. Юлия всегда любила командовать, и ей удавалось это с завидной грацией. Слишком уж она умна. Попробуй только слово ей поперек сказать. Тут же вспылит.
Уильям вяло попытался возразить, однако в глубине души чувствовал правоту Мэри. В последнее время мальчик был сам собой, как все нормальные мальчики его возраста. Уильям почувствовал нахлынувшее вдруг чувство отцовской любви к своему маленькому сынишке, поэтому дал себе слово обязательно купить футбольный мяч и показать Чарльзу, как играть.
Когда он пришел домой после обеда с футбольным мячом, Чарльз был вне себя от восторга. Теперь он оказался гордым владельцем собственного мячика, хотя до этого прежде с завистью наблюдал из окна, как другие мальчишки гоняли мяч, а его сверстники с азартом им помогали. Уильям взял его с собой, и на траве, где валялись сигаретные пачки, обрывки старых газет и собачьи экскременты, отец с сыном играли в футбол.
Жаль только, что Чарльз проговорился об этом вечером в больнице. Юлия тут же рассердилась на Уильяма:
– Как ты мог позволить ребенку играть в такой грязи? Он мог подхватить там все, что угодно. В самом деле, Уильям. О чем ты только думал? Где была твоя голова?
Уильям не удержался от возражения:
– Другие же дети всегда там играют.
Лицо Юлии застыло, взгляд стал суровым. Она интуитивно понимала, что сейчас теряет контроль над своим супругом. Все годы придирок и ущемления мужа в правах пошли насмарку из-за вольной и неряшливой сестрицы, которая снова потакала всем его дурным привычкам.
– Наверное ты опять сидишь в жилетке дома? – произнесла она вслух.
Уильям виновато опустил голову.
– Никуда не годится, Уильям. Мы никогда не продвинемся ни на шаг вперед, если не будем над собой работать.
– Знаю, Юлия… Не буду больше. Пожалуйста, приходи скорее домой. Я так без тебя скучаю.
Для Уильяма столь свободная обстановка в семье в присутствии Мэри могла действительно оказаться чреватой опасностями. Он испугался чувства свободы и понимал, что может потерять над собой контроль. Все встанет на свои места, когда Юлия вернется. Она будет наставлять его на путь истинный, учить, как правильно поступать, чтобы ни он, ни их сын не допускали промахов в своем поведении.
Чарльз, игравший уголком одеяла в ногах кровати, изо всех сил потряс им, говоря матери при этом:
– Я – привидение, я охочусь за тобой! Ууу-уу!
– Кто научил тебя таким глупостям? – строго спросила Юлия.
– Тетя Мэри. Мы играли в привидения по утрам. Ноздри Юлии угрожающе затрепетали. Мысли о том, что ее сын находится с кем-то в кровати, кроме нее, казалась ей анафемой. Это было первое предательство.
– Ты забираешься в кровать к тете Мэри? – спросила она ледяным тоном.
– Мы играем в привидения каждое утро, – пролепетал ничего не подозревающий ребенок.
– Выйди и подожди за дверью. Я хочу кое-что сказать папе.
Чарльзу было слышно, как они о чем-то спорили за дверью. Он сидел в выкрашенном коричневатой краской коридоре и ждал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63