Тем временем Ниночка оживленно вскинула на меня свои голубые глазки:
- Преступление?! - воскликнула она. - Про которое тебе Марат в Сочи рассказывал?
А я-то считал ее полной глупышкой!
- Ладно, - сказал я ворчливо. - Без вопросов. Марш на кухню. И дайте мне что-нибудь поесть, я жрать хочу - умираю…
Через несколько минут мы с Маратом приступили к осмотру квартиры. Я ввел его в курс дела, показал задетую пулей раму форточки и саму пулю, найденную мной во дворе, а дальше ему уже ничего не нужно было объяснять, он все понял. Его живые карие глаза блеснули азартом, куда-то подобрался его уже откровенно наметившийся животик, и движения стали скупыми, точными.
- Так, - сказал он, надевая резиновые перчатки, которые привез в моем следственном чемодане. - Девочки сидят в прихожей! Можно дышать, но двигаться нельзя и главное - ничего не трогать! Когда мы проверим кухню - пересядете туда.
- А музыку можно включить? - робко спросила Ниночка.
- Ладно, музыку можно, - разрешил он.
- А можно посмотреть, как вы работаете? - спросила Тамара.
Он не смог ей отказать, но сказал сурово:
- Смотрите. Но только издали. И - никаких вопросов!
После этого он словно забыл о ней. То есть, может быть, где-то внутри и помнил, и чуть наигрывал на наших зрительниц, но только чуть-чуть, самую малость. Во всем остальном он был сосредоточенно-серьезен, внимателен к любому пустяку и неразговорчив. Наверно, в эти минуты мы с ним были похожи на двух хирургов, которые, натянув резиновые перчатки, приступили к сложной операции. При этом ведущим хирургом был Светлов, а я легко согласился на роль его ассистента.
- Пинцет!… Лупу!… Посвети мне сбоку… Порошок… Магниевую закись…
Каждый стакан, бокал, рюмку Светлов брал за донышко и осматривал в косых лучах электрической лампы, каждое подозрительное пятнышко на мебели посыпал специальным порошком для выявления дактилоскопических узоров, и все это он делал быстро, с привычной, почти конвейерной сноровкой.
- Чисто… Чисто… Чисто…
С кухней мы управились довольно быстро, за какие-нибудь пятнадцать минут. Ни на посуде, ни на мебели тут не было никаких следов. Вообще - никаких. Ни на одном стакане, ни на чашках, ни на ручке холодильника, ни на спинках стульев - нигде. Светлов посмотрел на меня выразительным взглядом, и мы даже не стали это обсуждать: ясно, что уборку на кухне делала не простая домработница.
Мы пересадили девочек на кухню и разрешили им не только слушать магнитофон, но и приготовить ужин. А сами перешли в квартиру. И тут, на пороге прихожей и гостиной Светлов сделал первое открытие, честь которого потом долго оспаривала Ниночка. Он сказал:
- Дед, посмотри сюда, на пол.
Я посмотрел, но ничего не увидел. Чистый паркет был слегка увлажнен нашими следами.
- Петя! - сказал он насмешливо, совсем как в студенческие годы, когда мы, четверо обитателей комнаты № 401 на четвертом этаже общежития юридического факультета МГУ в Лосиноостровской, звали друг друга не по именам, а просто «Петями». - У твоей внучки следовательский взгляд, я возьму ее в МУР и дам ей звание лейтенанта. Смотри: во всей квартире ковры, а в прихожей нет даже коврика!
Действительно, в гостиной, спальне и в кабинете были ковры, даже в коридоре лежала ковровая дорожка, а в прихожей - нет. Это было нелепо. Светлов стал на четвереньки и, вооружившись лупой, принялся исследовать плинтусы у стен и у дверей. Через минуту он поднялся и торжественно показал мне добытую из-под щели в плинтусе толстую зеленую нитку.
- Конечно, здесь был ковер, - сказал он. - Ноги-то надо было вытирать. Женись на Ниночке - хорошая будет хозяйка…
В гостиной и спальне мы ничего не нашли, кроме отмеченных в гэбэшном протоколе и уже почти замытых на столе и под столом пятен крови.
На всякий случай мы сделали с этих пятен соскобы, но это было уже скорей формальностью, чем делом.
Последнее, второе открытие мы сделали через час, когда девочки уже истомились ждать нас к ужину и заскучали. В кабинете Мигуна за батареей парового отопления, скрытой письменным столом, мы нашли стопку завалившихся туда пожелтевших расчерченных карандашом листов со столбцами цифр и другими пометками - записи, которые делают картежники при игре в преферанс. Я в этой игре ничего не понимаю, но Светлов, который брал не одну картежную малину уголовников, сказал сразу:
- По крупному играли. А эти инициалы тебе пригодятся.
Самым интересным в этих листках были не цифры ставок, выигрышей и проигрышей, а инициалы игроков.
Придется мне над этими инициалами поломать голову. Закончив осмотр квартиры, мы сфотографировали и выпилили из оконной рамы потревоженный пулей кусок деревянной форточки. И только после этого сели с девочками пить чай и шампанское. Было около двенадцати ночи, глазки у наших подруг уже слипались от скуки и усталости. Тамара порывалась смыться домой, но Светлов положил перед нею свое красное удостоверение, где на обложке было вытиснено золотом - «Московский уголовный розыск. МВД СССР», а внутри значилось: «Полковник милиции Светлов Марат Алексеевич, начальник 3-го отдела», и сказал:
- Понятая Тамара! Мы держим вас здесь не как поклонники ваших прелестных ножек, а в связи с чрезвычайным государственным делом. Сиди тихо и не канючь. Через полчаса подпишешь протокол осмотра этой квартиры и после этого мы тебя отвезем домой. Ясно?
По-моему, на нее это подействовало сильнее любого обхаживания. Она спросила:
- А потом вы куда поедете?
- Потом мы забросим эти материалы в Институт судебных экспертиз и Марат поедет ко мне. Нам еще нужно кое-что обсудить, - сказал я.
Марат посмотрел на меня удивленно. Он собирался домой, но я добавил:
- Твою жену я беру на себя. Ты мне действительно нужен.
- А можно я тоже к вам поеду? - спросила Тамара, и я понял, что теперь Светлов никуда от меня не денется, во всяком случае - этой ночью.

Той же ночью.
- Тот, кто замывал следы и убрал ковер из прихожей, - тот и убил твоего Мигуна, - сказал Светлов.
- И стрелял в форточку? - спросил я насмешливо.
- Не знаю. Если это не самоубийство, то убийство - третьего не дано…
- Глубокая мысль!
- Подожди. Строим гипотезу: а) разговор с Сусловым и разоблачение в связях с левым бизнесом - лучшее прикрытие для оправдания и инсценировки самоубийства. Верно? б) Мигун приехал от Суслова. Его кокнули и инсценировали самоубийство. И в) Суслов слег в больницу для вящей убедительности, что он к этому не имеет отношения.
- Но зачем стрелять в форточку? - упрямо повторял я. - И как они могли знать, что он поедет не домой, к жене, не в свой кабинет, а именно туда, где его ждет засада?
- Этого я не знаю… Но если это самоубийство - откуда вторая пуля? - моим же оружием отстаивал свою версию Светлов.
Разговор происходил в полтретьего ночи в моей однокомнатной квартире у метро «Аэропорт». Мы с Маратом сидели вдвоем в туалете, да простит мне читатель эту бытовую подробность. Наши девочки утомленно спали: Нина на кухне, на уложенном на пол матрасе, а Тамара - в комнате, в моей постели, которую мы с Ниной уступили нашим гостям. Жена Светлова, конечно, не поверила моим телефонным уверениям в срочности и важности наших дел и после третьего моего звонка просто отключила телефон, а Светлов махнул рукой: «семь бед - один ответ». К двум часам ночи девочки уснули, а мы с Маратом тихо заперлись в кабинке совмещенного с ванной туалета. Мы дымили нещадно и тихо обсуждали версии гибели Мигуна.
- А если просто какой-нибудь грабитель залез в его квартиру? Или какая-нибудь западная разведка?
- Да? - усмехнулся Светлов. - И при этом выбрали день, когда Мигун поругался с Сусловым?
- Что ж, - вздохнул я, - придется проверять все версии. Жаль, что Институт судебных экспертиз завтра не работает. Мы только в понедельник узнаем - Мигун стрелял в форточку или не Мигун…
Я вытащил из кармана несколько стандартных типографских бланков, которые заполнил тут час назад в одиночестве, пока Светлов был занят со своей Тамарой делами менее прозаическими. То были наброски «плана расследования по делу о смерти С.К. Мигуна». Здесь было все - от эксгумации трупа и графической экспертизы текста предсмертной записки Мигуна до судебно-биологической и баллистической экспертиз двух пуль и допроса всех родственников, близких и сотрудников Мигуна, а также допрос Суслова, Андропова, Курбанова. Здесь были разделы: «мотивы возможного убийства», «круг лиц, потенциально заинтересованных в смерти Мигуна», «способы проникновения в квартиру», «орудия преступления», «исследование одежды потерпевшего» и так далее.
- Фью! - присвистнул Светлов. - Уже составил? Когда же ты успел? Дай взглянуть…
Он просмотрел мой план, приговаривая: «Так… так… так… это лишнее… это - да… годится». Я усмехался, наблюдая за ним. Он еще не знал, зачем я так поспешил с этим планом. Проглядывая мои записи, он вел себя как профессор, который проверяет контрольную работу студента-первокурсника. При всем том, что мы с ним провели вмеcте не одно дело и знаем друг друга больше двадцати лет, в каждом из нас сидит, хоть и глубоко затаенное, самомнение профессионального превосходства. Я считаю, что у оперативников Уголовного розыска нет широты взгляда, чтобы охватить событие во всех взаимосвязях с общественными проблемами, то есть, нет криминологического чутья, а он уверен, что мы, «важняки», не умеем из массы конкретных событий и фактов выхватить самую главную нить, которая напрямую ведет к преступнику, или, иными словами, что у нас нет криминалистического нюха. И теперь я как бы держал перед ним экзамен на следственную смекалку и, судя по его периодическим - «это ни к чему», «это туфта», «это лишнее», - с трудом тянул на тройку с плюсом.
- Ну, ничего, старик, - сказал он покровительственно. - Планчик годится. Но сроки ты себе поставил, извини, не управишься!
- Один, конечно, не управлюсь, - сказал я. - А с тобой - может быть.
- Со мной? - изумился он.
- В понедельник буду просить начальство, чтобы тебя перевели в мою бригаду. Со всем твоим отделом.
- Ну, это - фиг! - сказал Светлов и встал весьма решительно. - Во-первых, меня тебе не дадут. Я прикомандирован к ГУБХССу, к Малениной. И кроме того, меня совсем не тянет влезать в это дело. Советом подсобить могу, тем более, что у Ниночки такие подруги. Но влезать в это дело официально - извини. У меня дети. Я еще жить хочу. Тут Андропов фигурирует. Суслов! Ты что?! На фиг! Моя хата с краю!
Какой-то шорох за дверью заставил нас оглянуться. Светлов открыл дверь.
- Господи, что тут происходит? - под дверью туалета стояла полураздетая, в моем домашнем халате, Тамара. - Я думала, тут просто занято, а они курят!
Часть 3
Суббота - «нерабочий» день

Суббота, 23 января, 10 утра
А снег все шел. Заметь белых разлапистых хлопьев скрывала очертания домов и деревьев. Улицы были пусты, лишь группы алкашей торчали у дверей винно-водочных магазинов - ожидали открытия. Но в метро было оживленней: веселая, никогда не унывающая молодежь в шерстяных и байковых лыжных костюмах шумно ехала к Белорусскому и Савеловскому вокзалам, чтобы оттуда махнуть за город, в заснеженные подмосковные леса. Им не было никакого дела до Мигуна, Суслова и Брежнева. Они себе живут, катаются на лыжах, хохочут, валяются в снежных сугробах, целуются обветренными губами и не знают, что, может быть, в эти дни решается судьба их правительства, а значит - и их собственная.
Я и сам не знал этого в то субботнее утро, я просто тихо выбрался из своей квартиры, где еще спали Ниночка, Светлов и Тамара, и поехал в Прокуратуру, чтобы в тишине своего кабинета на свежую голову еще посидеть над планом следствия.
В Прокуратуре тоже стояла субботняя тишина. Запертые двери кабинетов, пустые, чисто подметенные коридоры с бархатными дорожками. Лишь на пятом этаже, в кабинете Бакланова, стучала пишущая машинка. Я без стука, по-приятельски отворил дверь. И мне показалось, что Коля Бакланов, мой приятель и коллега, чуть вздрогнул от неожиданности, но справился тут же с испугом и сказал:
- А, это ты? Привет. Получил новое дело? Слыхал, слыхал! Ну, и как идет? - при этом он, словно невзначай, прикрыл папкой какие-то машинописные листы.
- Раскачиваюсь, - сказал я. - А что у тебя?
Восемь лет назад, когда я только пришел в Прокуратуру Союза, Бакланов - высокий, худой, далеко за сорок, - был тут уже ведущей фигурой, опытным следователем по особо важным делам, и охотно учил меня уму-разуму, особенно за кружкой пива в соседней, в Столешниковом переулке, пивной. Но последние годы мы с ним вроде сравнялись и по опыту, и по важности расследуемых дел, и хотя я по-прежнему считаю Бакланова куда квалифицированней себя и старше, в пивную мы почему-то стали ходить все реже и еще реже стали посвящать друг друга в свои дела. Наверно, поэтому он сказал:
- У меня? Да так, текучка… - и вставил сигарету в свой неизменный янтарный мундштук.
- Хорошая текучка! - усмехнулся я. - Каракоз сказал, что ты заварил эту кашу с «Каскадом»…
Насчет «заварил кашу» я перебрал, это было обычной подначкой, но Бакланов откинулся в кресле, сказал сухо:
- Я? Я ничего не заваривал. Меня прикрепили к ГУБХСС, только и всего. А Каракоз за эти сплетни…
Телефонный звонок прервал его, он снял трубку.
- Слушаю, Бакланов… Доброе утро, Надежда Павловна… Гм… - Он покосился на меня. - Можно я позвоню вам минут через пять? Вы дома или… Нет, у меня все готово, но… Да, вы угадали. Я вам через пять минут позвоню. - Он положил трубку и молча уставился на меня, явно ожидая, когда я уберусь из его кабинета.
- Это Надежда Маленина? - спросил я.
- Да, - ответил он нехотя. - А что?
- Она мне нужна. Она дома или в ГУБХССе?
- Она на работе. А зачем она тебе?
- Да так, пустяк… - Я усмехнулся. - Текучка… - И хотел уйти, уже взялся за дверь.
Но Бакланов вдруг встал.
- Игорь, я хочу тебе кое-что сказать. Конечно, лучше бы это сделать в пивной, но времени нет. Послушай. Дело, которое тебе всучили, - не для тебя. Подожди, не обижайся. Просто ты зря будешь надрываться, но как раз этого тебе лучше не делать, поверь.
- Почему?
- Старик, я не могу тебя во все посвящать, - сказал он. - Просто я к тебе хорошо отношусь, ты же знаешь. И я тебя по-дружески прошу - возьми больничный лист и свали с этого дела. Хотя бы на неделю. Поезжай в санаторий, я тебя устрою в любой, возьми с собой твою девочку, хоть трех! А через десять дней все изменится, поверь…
- Что изменится?
- Старик, не пытай меня. Просто поверь - не нужно тебе лезть в это дело.
- Коля, мы свои люди, - сказал я совершенно спокойно. - Через десять дней очередное заседание Политбюро. Когда ты говоришь, что что-то изменится, ты это имеешь в виду?
- Ну, ты даешь! - он хмыкнул и покачал головой. - Ох, эта вечная подозрительность! Сядь, поговорим. Хоть мне и некогда, но…
Я не сел, я продолжал стоять у двери. Бакланов обошел стол, прикрыл дверь у меня за спиной.
- Игорь, - сказал он мягко. - Я к тебе хорошо отношусь, я помогал тебе все эти годы. Так?
- Так, - сказал я, потому что это было правдой.
- Теперь слушай. Где, когда и что изменится, - произнес он с нажимом, - я тебе не скажу. Но запомни: если ты не будешь вгрызаться в это дело - тебя ведь никто не заставляет вгрызаться на всю катушку, - а проведешь его так… ну… не мне тебя учить, ты понимаешь?
Я молчал. Он не дождался ответа и продолжил:
- Короче. Посмотри в будущее. Все может измениться, а нам такие, как ты, нужны.
- Коля, уж не в министры ли ты метишь?
- М…к! - сказал он огорченно. - Я с тобой по-дружески…
- По-дружески - что? Толкаешь меня замять убийство?
Он долго смотрел мне в глаза. Почти минуту. И было так тихо, словно мы с ним были только вдвоем во всей этой заснеженной Москве. Потом он повернулся, обошел свой стол, сел в кресло и сказал устало, почти безразлично:
- Извини, старик. Считай, что этого разговора не было.
Я пожал плечами и взялся за дверную ручку.
- Но имей в виду, - услышал я у себя за спиной. - Если наши дороги сойдутся…
- То что? - повернулся я в уже открытой двери.
Он посмотрел мне в глаза и улыбнулся прокуренными зубами:
- Там будет видно… Извини, мне нужно работать.
Я плотно закрыл дверь его кабинета. Практически Коля Бакланов молчаливо подтвердил, что Мигуна убили, и заодно вызвал меня на профессиональную дуэль. Но в таком случае без Светлова мне не обойтись. Я спустился на третий этаж к дежурному по Прокуратуре:
- Мне нужна машина. На весь день.
И пока он звонил в гараж и вызывал машину, я сел и на бланке Прокуратуры Союза ССР привычно отстукал два коротких служебных письма: запрос в Московский уголовный розыск о всех совершенных 19 января на территории Большой Москвы преступлениях и распоряжение начальнику Главпочтамта Москвы Мещерякову о выемке и доставке в Прокуратуру СССР следователю Шамраеву всей почтово-телеграфной корреспонденции, поступающей на имя С.К. Мигуна по его служебному и домашним адресам. Это были чисто формальные первичные следственные действа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48