– Нет-нет, я вовсе не собираюсь описывать в своей статье какие-то подробности интерьера, – уверила их Сильви. – Это совсем не в моем стиле, – добавила она, расхрабрившись. – Меня интересуете только вы, Алексей.
Юноша смущенно улыбнулся и сразу стал похож на мальчика своего возраста. Сильви вспомнила, каким неуклюжим и закомплексованным был Лео в четырнадцать лет. Алексей же держался уверенно и очень по-взрослому. Интересно, откуда это у него? Сильви почувствовала, что больше всего ей сейчас хочется крикнуть ему, кто она такая, и будь что будет. Прямо сейчас! Она из всех сил вцепилась пальцами в сумку.
Алексей отвернулся, не в силах выдержать ее горящего взгляда. Вежливо открыл перед гостьей дверь, и они, пройдя через террасу, оказались в широком зале.
– Здесь мы принимаем гостей, – объяснил Алексей. – Правда, после смерти тети это случается не часто.
Сильви осмотрела зал классических пропорций: потолок, расписанный в стиле барокко, вычурные мраморные камины, зеркала, мягкие диваны, фарфоровые лампы, полированное дерево. Общее впечатление роскоши и великолепия. Все это ее не интересовало.
– Какая она была, ваша тетя? – спросила Сильви и обвела жестом зал. – Должно быть, у нее был безукоризненный вкус.
Алексей поморщился и неуверенно ответил:
– Да.
Потом, неожиданно разоткровенничавшись, добавил: – Знаете, она всегда была какая-то грустная. Однажды сказала, что чувствует себя виноватой. Ей повезло, а другим нет. Она была в Италии, когда Гитлер оккупировал Польшу. Лара была старшей, моя мать – младшей. Это тетя добилась того, чтобы меня выпустили из Советского Союза.
Лицо у него стало грустным, и он опять стал похож на маленького ребенка.
– Вы любили ее? – прошептала Сильви.
Алексей кивнул.
– Да, она была очень добрая.
– У вас сохранились ее снимки? Ваши детские фотографии?
Алексей заколебался. Он не любил показывать посторонним свои фотографии.
– Алексей, уже поздно, – вмешался наставник. – Скоро вернется сеньор Джисмонди. Вы знаете, он не любит, когда опаздывают к столу.
– Но я очень хотела бы посмотреть вашу комнату! – воскликнула Сильви, желая во что бы то ни стало оттянуть миг расставания.
Она была в отчаянии – юноша не проявлял к ней никакого интереса.
Они поднялись по широкой лестнице – первым учитель, за ним Сильви, последним Алексей. Ей показалось, что юноша рассматривает ее ноги. Что ж, мужчин всегда интересует одно и то же, и этот мальчик не исключение. Сильви постаралась двигаться как можно грациознее и соблазнительнее.
В комнате Алексея сразу нашлась новая тема для разговора. Окна выходили в сад, внутри царил беспорядок. Повсюду были разбросаны книжки в ярких обложках, на полке стояли тома с русскими буквами на корешках, на столе лежали школьные учебники. Внимание Сильви привлек кинопроектор, экран, коробки с пленками.
– Вы снимаете кино?
Алексей усмехнулся:
– Ну, «кино» – это слишком сильно сказано… Так, балуюсь немного. Дядя подарил мне на день рождения кинокамеру.
Но Сильви заметила, что в его глазах зажегся огонек.
– А могла бы я посмотреть то, что вы снимаете? Мне бы очень этого хотелось.
Алексей заколебался, но Сильви настаивала, и он уступил. Пока юноша заряжал пленку в проектор, Сильви думала, что у него, должно быть, не так-то много людей, с кем можно поговорить. Она начала рассказывать о фильмах, которые недавно видела. Оказалось, что Джисмонди-младший обожает Хичкока, Богарта и Раймонда Чайндлера. Атмосфера стала совсем непринужденной. Сильви взглянула на полку, увидела там три фотографии: светлые распущенные волосы, тонкие черты лица. Это Ганка. На другой фотографии мужчина в советской военной форме. Должно быть, Макаров, которого она толком не рассмотрела тогда. На третьей фотографии – полный господин и худенькая женщина с печальными глазами. Вся семья Алексея в сборе.
Сильви почувствовала, что ее пребывание здесь бессмысленно. На глазах у нее выступили слезы – благо Алексей выключил свет. На экране появилась улица, дверь, дверная ручка, потом крупно – деревянная поверхность. Дверь открылась, вышла женщина. Лицо хмурое, озабоченное. Камера следует за женщиной, которая идет по посыпанной гравием дорожке. Ноги быстро переступают по земле. Фильм был немой, но Сильви казалось, что она слышит хруст щебенки. Камера поползла вверх, показала глаза женщины. Женщина смотрит вниз, что-то ищет, потом ее лицо вдруг озаряется улыбкой. Нагибается, смотрит на что-то, посверкивающее в траве. Камера крупным планом показывает ее руку. Это кольцо. Все, пленка оборвалась. Проектор застрекотал вхолостую.
– Дальше пока не снял, – объяснил Алексей.
– Кто эта женщина? – заинтересованно спросила Сильви.
– Это Анна. Она тут работает. Разрешила мне снимать. Еще она учит меня французскому. Анна предложила идею сценария. Кажется, это по какому-то французскому писателю. Женщина потеряла кольцо, думая, что оно очень дорогое. А на самом деле драгоценность фальшивая. Запутанный сюжет, и я пока работаю над всякими второстепенными эпизодами. На восьмимиллиметровой пленке особенно не разлетишься.
Он пожал плечами.
– По-моему, у вас очень хорошо получается. Прекрасно передана атмосфера. Я хотела бы знать, что будет дальше.
– Правда? – скептически взглянул на нее Алексей. – Ведь это набросок, не более. А я хотел бы снимать настоящее кино.
Вот в чем дело, подумала Сильви. Теперь ясно. Алексей ничем, кроме кино, по-настоящему не интересуется. Она посмотрела на него. Он весь в себе, для нее в его душе места не найдется. Ах, если бы мальчик был несчастен, если бы он в чем-то нуждался – тогда она пришла бы ему на помощь, а в конечном итоге рассказала бы обо всем. Но, увы, она Алексею не нужна.
И все же Сильви очень хотелось, чтобы он признал ее, допустил в свой замкнутый мир.
– Если вы захотите познакомиться с кем-нибудь из влиятельных кинематографистов… – начала она, но в это время раздался стук в дверь. Женский голос произнес по-итальянски:
– Вернулся синьор Джисмонди. Он ждет вас, Алексей.
Очевидно, это и была Анна. Алексей пошептался с ней о чем-то, потом обернулся.
– Может быть, вы хотите познакомиться с моим дядей? – вежливо предложил он. – Он ждет вас, раз вы еще здесь.
Сильви кивнула, готовая на что угодно, лишь бы отдалить миг расставания.
Они спустились по лестнице и оказались в приемной. Навстречу вышел полный мужчина в элегантном костюме. Крепко пожав Сильви руку, он окинул ее проницательным взглядом, растянул губы в улыбке.
– Добрый вечер, синьора Стирлинг, – сказал Джисмонди-старший с сильным акцентом. – Ведь вас надо называть этим именем? Я не ошибаюсь, это ваш псевдоним?
Ей показалось, что в его голосе звучит завуалированная угроза. На миг она запаниковала, но, еще раз взглянув на его улыбающееся лицо, ответила столь же безмятежной улыбкой. Естественно, магнат выяснил, кто она такая, прежде чем допускать в свой дом. Какая, в сущности, разница? Главное, что цель достигнута – хотя бы частично.
– Ну разумеется, принцесса вам рассказала обо мне, – прошептала она.
– Естественно.
Джисмонди небрежно взмахнул рукой. Сильви заметила, что, несмотря на толстый живот и короткие ноги, этот человек двигался грациозно и в то же время властно и уверенно.
Слуга принес поднос с бокалами. Сильви с облегчением отпила шампанского.
– Кроме того, – продолжил хозяин, – мне известно, что вы говорите по-французски. Моему бедному языку нелегко дается английская речь. Но мой сын, к сожалению, пока недостаточно владеет французским.
Сильви с любопытством взглянула на Алексея, и синьор Джисмонди отлично понял смысл этого взгляда.
– Должно быть, Алексей называл меня дядей? – Он дружелюбно потрепал юноше волосы. – Ужасный упрямец. Но это неплохо. Ему хочется думать, что его настоящий отец жив. Хотя, по правде говоря, надежды на это мало. Бедняга исчез в сталинских лагерях. – Хозяин сокрушенно помотал головой. – Бедный народ.
– Однако надо думать не о прошлом, а о будущем, – продолжил он. – Отец, дядя – какая разница? – Он взглянул на Алексея. – Ты ведь счастлив здесь, правда?
Мальчик кивнул, смущенно переступив с ноги на ногу.
Синьор Джисмонди посмотрел на часы, и Сильви поняла, что ей пора уходить.
– Была счастлива познакомиться с вами, синьор Джисмонди. А также с вашим сыном. У вас очень хороший мальчик, очень талантливый, – произнесла она ровным тоном, который давался ей с огромным трудом.
Сильви пожала Алексею руку, чуть задержала ее в своей, наслаждаясь прикосновением.
– Спасибо вам, Алексей.
Он мечтательно смотрел на нее, видя в этот момент бесподобную голливудскую звезду Лорен Бокалл, плавно пересекающую освещенный зал. Или Мерилин Монро, обнажавшую в соблазнительной улыбке безупречные зубы.
– Надеюсь, вы пришлете мне рукопись перед опубликованием, – сказал синьор Джисмонди на прощание, и его слова прозвучали не как просьба, а скорее как неукоснительное распоряжение.
Сильви на миг сконфузилась, потом вспомнила о своей маскировке
– Конечно-конечно, – спохватилась она. – Но это будет не скоро. Мне нужно взять еще несколько интервью.
Лицо ее просияло ослепительной улыбкой – так улыбалась когда-то Сильви-актриса, умевшая распалять сердца и вожделения мужчин.
Синьор Джисмонди не остался равнодушен к ее чарам.
– Буду с нетерпением ждать, – сказал он, поклонившись.
Сильви помахала рукой Алексею, но тот смотрел уже куда-то в сторону. Гостья уже перестала его интересовать. Сильви вышла. У выхода слуга вернул ей магнитофон и сумку. Руки Сильви дрожали.
Вечер выдался влажный и теплый. Она стояла у стены напротив палаццо, чувствуя себя совсем обессиленной. Думала об Алексее, о его жизни, о богатстве и комфорте, которыми он был окружен, о его семье. Ее жалкая попытка проникнуть сквозь эту броню была обречена на провал.
В жизни сына для нее места нет.
Сильви почувствовала, что это была ее последняя роль.
Депрессия обрушилась на нее с новой силой. Целых четыре года ей понадобилось, чтобы найти сына, а встреча с ним продолжалась всего час. Сильви вновь и вновь воскрешала в памяти картину, всплывшую из прошлого, когда она лежала в клинике. Начало ее записям положило именно это воспоминание. Но теперь она восстановила тот давний эпизод с начала и до конца.
На соседних кроватях лежат две женщины. Суетятся медсестры, звучат крики. Ганка, с белым от напряжения лицом, стонет от боли, шепчет: «Мальчика, мальчика для Ивана». Какой еще мальчик? Сын? Нет, мне нужна девочка, Катрин. Я обещала Каролин девочку. И Жакобу нужна девочка. Сильви видит перед собой на кровати двух младенцев. Сестры сказали, что у нее родился сын, а у Ганки девочка. Мальчик и девочка. Каролин нужна девочка, нужна Катрин. Ганке нужен мальчик. Что ж, пусть ей достанется мой сын.
Все теперь стало окончательно ясно. Так вот почему она так ненавидели Катрин – именно с нее начались все несчастья. Как мог Жакоб обожать девчонку, которая не была его дочерью! Он должен был догадаться, почему Сильви относится к ребенку с такой неприязнью! Ведь Жакоб такой умный! Но нет, он с самого начала боготворил эту маленькую дрянь. Она сделала его слепым. Что бы девчонка ни творила, ему все нравилось. Это она, Катрин, украла Жакоба! С первой же минуты, как только он взял ее на руки. Сильви больше для него не существовала.
Надо же было вырастить кукушонка в собственном гнезде!
И с сыном вышло не лучше. Она смогла найти его, встретилась, затрепетала, увидев, до чего он похож на Жакоба, но мальчик не подпустил ее к себе. Увы, это не какой-то крестьянский подросток, которого можно было бы сманить обещанием лучшей жизни. Сын был надежно защищен от нее своим богатством.
Все возбуждение, поддерживавшее Сильви на плаву четыре последних года, схлынуло. Для чего теперь жить? Впереди простиралась пустая, безрадостная жизнь. Жизнь без ее мальчика, которого чужие люди назвали Алексеем. Она нашла сына для того, чтобы убедиться – он безвозвратно потерян. Краткий миг встречи. Миг, которому не суждено повториться. Это похоже на смерть. Примерно то же произошло с бедняжкой Каролин – она родила ребенка и тут же его потеряла.
Сильви бесцельно бродила по людным вечерним улицам. Мимо проходили совсем юные парочки, почти такого же возраста, как ее сын, ее Алексей. Они смеялись, смотрели только друг на друга, на нее, Сильви, внимания не обращали. Эти юные создания жили настоящим и будущим. Будущим, в котором для нее места нет. Сильви оставалась невидимкой. Да, она превратилась в пустоту, где живут голоса из прошлого. Вот слабый, печальный голос говорит: «Ты ничего не поняла, Сильви. Ничего. Катрин, мое дитя, мое будущее – умерла раньше меня». Это голос Каролин. Она мертва. А вот другой голос: «Увези ее отсюда! Увези! Я видеть ее не могу!» Папуш, посмотри на меня. Посмотри. Я родила сына. Но он мертв, мертв, как и ты.
Сильви брела по незнакомым улицам, продиралась сквозь толпу теней. Она и сама превратилась в тень.
Она не помнила, как оказалась у себя в гостинице. Зашла в бар. Да, нужно выпить. Повсюду сидели все те же влюбленные парочки – перешептывались, смотрели только друг на друга. А она была совсем одна, невидимая для окружающих. Сильви выпила стакан, другой. Потом чей-то голос, не выдуманный, а настоящий, спросил по-английски:
– Могу ли я составить вам компанию, синьора?
Сильви увидела перед собой молодого человека. Он смотрел на нее, видел ее! В его глазах читалось восхищение. Молодое лицо, живое, без морщин. Почти как у Алексея. Может быть, это и есть Алексей? Сильви отпила из бокала, спокойно улыбнулась незнакомцу.
– Как тебя зовут?
– Умберто.
– Сколько тебе лет, Умберто?
– Восемнадцать.
– Восемнадцать, – повторила Сильви.
В восемнадцать лет она еще училась в монастырской школе. Вместе с Каролин. Они проказничали, изводили монахинь. Размалевывали лица косметикой, устраивали вылазки в кафе, где на них пялились незнакомые мужчины. Улыбаясь ярко накрашенными губами, Сильви выбирала одного из них. Мужские руки, мужские взгляды. Сердитый, ревнующий взгляд Каролин…
Умберто погладил ее по руке.
– Потанцуем, да? А потом… – Он многозначительно закатил глаза и провел языком по полным губам.
Сильви не стала противиться, когда Умберто потянул ее за собой. Проходя через вестибюль, она горделиво улыбнулась седому портье.
– Что ты здесь делаешь? – прошипел портье.
Умберто замер на месте и выпустил руку Сильви.
– Я запретил тебе здесь появляться! – рявкнул седой. Затем взглянул на Сильви с жалостью и презрением.
– Да будет вам известно, синьора, что этот молодой человек берет деньги за свои услуги.
Сильви недоуменно воззрилась на него, потом, размахнувшись, влепила Умберто пощечину. Тот со всех ног бросился к выходу.
Сильви никак не могла унять дрожь. А портье усмехнулся и одобрительно заметил:
– Так-то лучше!
Сильви хрипло расхохоталась. Дура. Какая же она дура! Растерянно огляделась по сторонам, увидела, что на нее пялятся со всех сторон. Несчастная, униженная дура! Ей больше нечего делать в этом городе.
Первым же самолетом Сильви вылетела в Нью-Йорк.
Жакоб был добр, внимателен, но поцелуй, которым он ее встретил, не был настоящим поцелуем – обычная пустая формальность. Он смотрел на нее и не видел ее. Для него существовало лишь ее «психическое состояние»: пьет ли она, принимает ли таблетки, адекватно ли реагирует на окружающую действительность? Сильви читала в его глазах эти вопросы, хотя вслух он спрашивал совсем о другом. Удачен ли был полет? Хорошо ли она отдохнула? Доктор проявлял терпение, беседуя с пациенткой. Не больше и не меньше.
Сильви ненавидела их нью-йоркскую квартиру так же, как Жакоб, хотя сама украшала и декорировала ее. Надо было бы сказать: «Я ездила встречаться с сыном». Тогда Жакоб взглянул бы на нее иначе. Но он уже спрашивал про Матильду, про Катрин. Снова Катрин! Больше его никто не интересует. Причем спросил про дочь не сразу, выждал – проявил деликатность. Как же хорошо она его знает! Со всеми его маленькими хитростями. Но, сколько бы он ни задавал вопросов, по-настоящему волнует его только Катрин.
Муж смотрит на меня и думает об отсутствующей дочери, сказала себе Сильви.
Вновь ею овладело искушение сказать ему: «Она не твоя дочь!» Нет, делать этого не следует. Сильви отлично представляла, что будет дальше. Жакоб бросит на нее ничего не выражающий взгляд и тихо, спокойно скажет: «Сильви, перестань фантазировать. Я знаю, ты хотела бы, чтобы Катрин не была нашей дочерью. Но не будем смешивать желания с действительностью». Что ему на это сказать? «Нет, это не твоя дочь, это дочь чужих людей»? И что дальше? Он пожмет плечами, отвернется. В лучшем случае скажет: «Все это было так давно, какая теперь разница? Так или иначе – она теперь наша дочь».
Есть способ получше, чтобы вывести его из равновесия, пробить стену терпения, заставить Жакоба наконец заметить ее, прислушаться к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43