Рядом мирно паслась коза, ритмично двигая челюстями. Если бы только Франческа пришла… Алексей бросился на землю, вдохнул аромат травы, дикого тимьяна, который сразу напомнил ему Франческу. Как добраться до нее? Как проскользнуть мимо отца? Алексей лежал, разрабатывая планы один сумасброднее другого. В душу закрадывалось отчаяние.
Он вновь взглянул на козу. Та тыкалась губами во что-то белое. В тряпку? Кажется, это та самая тряпка, в которой Франческа носила ей объедки. Может быть, девушка вернется за куском материи. Что, если оставить в нем записку? Но, с другой стороны, если тряпку заберет кто-то другой, это Франческу скомпрометирует. Ничего, придется рискнуть. Алексей нашел небольшой круглый камень, постарался сформулировать послание так, чтобы оно выглядело невинно для посторонних глаз, и набросал несколько слов на вырванном из блокнота листке. Листок обернул вокруг камешка, а камешек спрятал в тряпку.
Послание получилось очень короткое – несколько раз подрял слово «пожалуйста», а в самом конце еще одно – «приди».
Сразу стало легче. Поступок, даже такой незначительный, помог избавиться от отчаяния.
Поздно ночью, когда все на вилле легли спать, Алексей вернулся к сарайчику. Он не надеялся встретить там Франческу, но находиться в каком-либо другом месте просто не мог. Коза исчезла и – о радость! – тряпка тоже. Значит, можно рассчитывать, что послание попало по назначению. Алексей прислонился к стене и стал смотреть на луну. Откуда-то издалека доносились переливы пастушеской свирели. К собственному изумлению, Джисмонди заметил, что его губы сами шепчут молитву. Эта молитва, должно быть, была обращена к какому-нибудь древнему божеству, чтобы оно выманило Франческу из дома, чтобы из темной рощи появилась белая фигурка.
На следующий вечер молитва возымела действие: Франческа и в самом деле спустилась по холму к сарайчику. Алексей бросился ей навстречу, но девушка уклонилась от объятий.
– Я пришла. Но лишь для того, чтобы сказать: больше мы не увидимся. Я дала слово.
Ее глаза смотрели на него безо всякого выражения, лицо было усталым и печальным.
– В чем дело, Франческа?
Он снова потянулся к ней, но она опять уклонилась. Алексей начинал злиться. Он насильно схватил ее за руку и притянул поближе к сарайчику.
– Что случилось?
Торжественный свет луны освещал каждую черточку ее лица.
Франческа вяло пожала плечами.
– Отец Паоло запретил. И он прав.
Алексей погладил ее по густым волосам.
– Но мы не делали ничего плохого.
В глазах Франчески зажегся прежний огонек.
– Как бы я хотела быть мужчиной, – прошептала она. – Мужчина никогда не может сделать ничего плохого.
В ее словах звучала горечь, и Алексей стушевался. Впервые он понял, какая бездонная пропасть разделяет их.
– Нет! То есть да… – Язык плохо повиновался ему. – Прости меня…
– Ты ни в чем не виноват.
Ее рука поднялась было к его лицу, но тут же отдернулась. Алексей схватил тонкое запястье, усадил Франческу рядом с собой на землю, нежно обнял, провел рукой по обнаженному плечу. Каждый думал о своем, зачарованно глядя на залитый луной мир. Алексей слышал тихое дыхание Франчески и чувствовал, что сердце разрывается от боли. Девушка, кажется, испытывала то же самое. Она обернулась к нему, губы ее были приоткрыты.
– Последний раз не в счет, – прошептала она. – Могу потом каяться хоть всю жизнь.
Темные глаза Франчески смотрели с вызовом, и в порыве страсти он стал осыпать поцелуями ее глаза, щеки, шею, губы. Она стиснула его с не меньшим пылом, ее тело горело, как в огне. Потом так же порывисто девушка высвободилась.
– Прощай, Алексей, – беззвучно прошептали ее губы.
Печально махнув рукой на прощанье, она удалилась.
Джисмонди смотрел ей вслед, словно скованный холодом. Затем где-то внутри всколыхнулась ярость, и юноша, не разбирая дороги, побежал вниз по склону – туда, где глухо шумело море. Он бежал в сторону бухты мимо вытащенных на берег лодок. Внезапно Алексей чуть не споткнулся о два тела, сплетенных в объятьях. Любовники испуганно отпрянули друг от друга. Женщина была почти голой – в полумраке узкой полоской темнело бикини.
– Чертовы северяне! – выкрикнул Алексей, сам не понимая, что говорит. Как мог произнести эти слова он, сам приехавший с Севера? Алексей и не подозревал, что до такой степени проникся чувствами Франчески. От этой женщины в купальнике, беззаботно обнимающей возлюбленного на морском берегу, ее отделяла лишь прихоть географии, не больше.
Алексей спустился по камням на прибрежный песок, разделся и нырнул в морскую воду. Всю ярость, всю обиду на несправедливое устройство мира он по-мальчишески выплеснул в широкие, размашистые гребки.
Он увидел Франческу еще один раз. Это случилось в последний вечер Фесты, когда пышная праздничная процессия двинулась по ярко освещенным улицам городка. Франческу провезли мимо на помосте – она изображала Богоматерь в живой картине «Христос-младенец». Девушка была в пурпурно-зеленом одеянии, голова благочестиво опущена – точь-в-точь святая со средневековой иконы. На миг Алексею показалось, что Франческа именно на него смотрит с ясной, ангельской улыбкой, но он тут же понял, что разглядеть его в толпе было невозможно.
– Мать говорит, что Франческа станет послушницей в монастыре Агридженто, – сказал Энрико, проследив за направлением взгляда Алексея.
Треск фейерверка дал возможность Алексею воздержаться от ответа. Он был так взволнован, что все равно не нашел бы слов.
Но слова и образы нашлись позднее, годы спустя, когда Джисмонди заговорил языком кинематографа. Он создал фильм о женщинах Юга, опутанных цепями семьи, традиций, бедности – цепями, порождающими особую неповторимую чувственность.
А еще позже в его жизни появилась Роза, еще более обострив в нем своими зажигательными речами чувство справедливости. Роза заставила Алексея читать Книгу желания по-новому.
17
Катрин Жардин и сама толком не знала, когда влюбилась в Карло Негри. Уже ответив на его предложение согласием, она все пыталась вспомнить, с чего это началось.
Может быть, еще с самой первой встречи, когда она увидела Карло в замке у принцессы?
Нет, пожалуй, все же позже, хоть Карло и тогда уже понравился ей. Потом новая встреча – в Нью-Йорке. Магнетизм его взгляда, его небрежно-ленивые жесты волновали ее. Но желание в ту пору еще не возникло. Во всяком случае, Катрин этого не чувствовала. Лишь теперь она научилась внимать зову своей плоти.
Катрин со вздохом разложила книги на письменном столе. Это были толстые фолианты, которые то приводили в мечтательное состояние, то навевали полуденный сон – «Изобразительное искусство и смысл» Панофского, работа Момильяно о Ренессансе, альбомы с репродукциями Леонардо, Тициана, Рембрандта.
Еще несколько месяцев, и трехгодичное обучение в лондонском Институте Курто закончится. Три года чтения, созерцания произведений искусства, споров, три года жизни в шумном городе, именуемом Лондон. Впереди уже зловеще маячили выпускные экзамены.
Нет, сконцентрироваться на книгах сегодня не было никакой возможности.
Катрин вытащила письмо, пришедшее сегодня утром. У себя на квартире она успела просмотреть его лишь мельком. Четыре страницы, исписанные характерным мелким почерком Жакоба. Катрин еще раз перечитала самые важные абзацы.
«Я получил письмо от Карло Негри, в котором он просит твоей руки».
«Просит руки». Эта фраза показалась ей нелепой, какой-то допотопной. Такая манера выражаться была не в стиле отца. Очевидно, Карло, обращаясь к отцу своей будущей невесты, составил письмо в самом что ни на есть официальном духе. Он предупредил ее, что напишет Жакобу, и понес что-то невразумительное про семейные традиции, соблюдение приличий и так далее.
Катрин читала дальше.
«Должен сказать, это известие меня удивило. Я и не думал, что у вас зашло так далеко. Брак, моя дорогая Кэт, – это штука серьезная. Не хочу впадать в банальность, но, выходя замуж, ты должна по крайней мере верить , что это надолго».
Катрин раздраженно нахмурилась. Что это за тон? А сам-то он серьезно относился к браку, когда женился на Сильви? Интересно, верил он или нет, что это «надолго»? Даже если и верил, что с того?
«Карло старше тебя на двенадцать лет. У него совершенно иной жизненный опыт. Вполне возможно, что его отношение к браку не совпадает с твоим. Ты все еще очень юна. Когда мы с тобой разговаривали в последний раз, ты сообщила мне, что хочешь устроиться на работу, хочешь найти себе занятие по душе, а семья и дети могут подождать. Однако, если ты твердо решила, я, конечно, не буду тебе мешать».
В письме имелся еще и постскриптум: «Разговаривала ли ты на эту тему с Фиалкой? Мне кажется, она хорошо знает твоего жениха».
Катрин испытывала смешанное чувство вины и торжества, когда думала о своей сводной сестре. Какой смысл разговаривать с ней о Карло – если что-то меж ними и было, это дела глубокой древности.
Катрин сердито скомкала письмо отца и отшвырнула в сторону. «Дорогой папочка», – написала она твердым, прямым почерком на листе бумаги. Потом передумала и начала снова: «Дорогой Жакоб, Карло мне нужен. О дне свадьбы сообщу. Целую, Кэт».
Заклеивая конверт, она еще раз с изумлением подумала, что Карло ей действительно нужен. Она его хочет . Все-таки, когда же это началось?
Может быть, в то римское лето? Да, скорее всего. Впервые Катрин одна отправилась в путешествие – да не куда-нибудь, а в самый прекрасный, самый удивительный город на всей земле. На знаменитых семи холмах лежала печать всей истории человеческой цивилизации.
Для занятий в институте Катрин должна была выбрать второй иностранный язык – немецкий или итальянский. Она остановила свой выбор на итальянском. Жакоб, смирившийся с тем, что дочь будет учиться в Лондоне, согласился отправить ее на месяц в Италию – подучить язык, походить по музеям, имеющим особый интерес для будущего историка искусств. Об остальном позаботилась принцесса Матильда. Она попросила свою старую подругу, Марию Новону, которой принадлежала просторная квартира в самом центре Рима, приютить девушку.
Мария Новона устроила в честь своей гостьи вечеринку, чтобы Катрин познакомилась с молодыми итальянцами. На месячных языковых курсах у девочки не будет возможности пообщаться с настоящими носителями языка – там учатся одни иностранцы. Хозяйка руководствовалась самыми что ни на есть благими намерениями. Среди приглашенных оказался и Карло Негри – то ли по совпадению, то ли по настоянию Матильды.
Он прибыл с опозданием, и Катрин заметила его не сразу. Сначала она почувствовала на себе его взгляд и лишь потом увидела знакомое лицо и губы, растянутые в ленивой улыбке.
– Прекрасная Катрин – римская студентка, кто бы мог подумать? – весело произнес он, как следует рассмотрев сначала ее, а потом уже обратив внимание на всех остальных. – Когда вечеринка закончится, приглашаю тебя покататься. Покажу кое-что интересное.
Катрин охотно согласилась, и Карло отправился поздороваться с хозяйкой. Больше он к Катрин не подходил, но у нее было ощущение, что он продолжает наблюдать за ней.
Поездка на машине с Карло произвела на нее неизгладимое впечатление. Сначала Катрин испугалась. Сияющий «феррари» на бешеной скорости пронесся по узким улочкам и взмыл вверх, к Албанским высотам. Катрин хотела попросить Карло сбросить скорость, но в этот миг голова у нее сладостно закружилась от ощущения полета. Испуг исчез как по мановению волшебной палочки, и Катрин всецело отдалась ветру, трепавшему ее волосы, игре света, стремительному движению сквозь пространство. Не было ни прошлого, ни будущего, ни окружающего мира – лишь скорость и человек, которому она подвластна.
Когда Карло остановил машину возле замка Гандольфо, у Катрин дрожали руки и колени. Она сама удивилась, откуда у нее взялись силы сопротивляться, когда Карло попытался ее поцеловать. Катрин инстинктивно отпрянула и выскочила из машины. В Нью-Йорке после той, первой ночи, она встречалась с Тедом еще дважды. Шекспира он уже не читал, поэтому волшебство поэзии не могло скрыть от Катрин то обстоятельство, что секс не доставляет ей ни малейшего удовольствия. В конце концов она решила, что радости плоти – очередная выдумка старшего поколения. Именно в те дни ее недовольство отцом достигло апогея.
Карло, в отличие от молодых американцев, настаивать не стал. Он лишь иронически хмыкнул и пробормотал по-итальянски: «Ну что ж, пусть так».
Взгляд его был одновременно пугающим и одобрительным. Именно с той минуты, пожалуй, и началась их любовь.
На следующий день Мария Новона получила приглашение от графини Буонатерра, матери Карло, на чашку чая. Американскую гостью тоже пригласили.
– Это большая честь, Катрин, – пояснила Мария. – Графиня весьма избирательно подходит к своим гостям.
Палаццо семьи Буонатерра находилось в девяноста километрах от Рима. Катрин и Мария отправились туда в воскресенье. Когда вдали показалась высаженная кипарисами аллея, а над ней угрюмый каменный фасад дворца, девушка поежилась. Ей казалось, что массивное каменное здание, построенное в стиле барокко и увенчанное античными скульптурами, заслоняет сияние дня. Куда приятнее было смотреть на аккуратный парк и лазурное море с многочисленными живописными островками.
Ворота распахнул лакей в ливрее. Катрин и Мария прошли по гулкому вестибюлю и оказались в зале со сводчатым потолком. Сначала у девушки создалось впечатление, что в зале никого нет – лишь картины и мраморные статуи. Но вскоре выяснилось, что некоторые из статуй двигаются. Это были импозантные дамы в роскошных платьях и молчаливые мужчины в смокингах – по большей части преклонного возраста. Катрин рассматривала фрески на потолке – в них было куда больше выразительности и жизни, чем в собравшихся здесь людях. Палаццо Буонатерра превосходило по размерам все дома, где Катрин доводилось бывать раньше. Она и не предполагала, что Карло живет в такой помпезной обстановке. Вскоре появился и он – улыбающийся, в белоснежном костюме. Катрин не сразу его узнала в столь щегольском наряде. Карло правильно понял ее взгляд, иронически улыбнулся:
– Добро пожаловать в родовое гнездо, – прошептал он ей на ухо.
Отвел Марию и Катрин в угол и сказал:
– Мама хотела бы с вами поговорить. Пойдемте с ней поздороваемся.
Слово «мама» очень мало подходило царственной даме, которая восседала на кресле, более похожем на трон. Катрин подумала, что уместнее было бы сделать книксен, но, к сожалению, никто ее этому не научил.
– Так-так, – сказала графиня. – Синьора Новона и синьорина Жардин, юная протеже принцессы Матильды. Как поживает наша дражайшая принцесса?
Серо-голубые глаза внимательно рассматривали девушку – ее лицо, одежду, жесты. Катрин почувствовала, что проходит некое испытание. Тонкие губы чуть раздвинулись в вежливой улыбке. Катрин неуверенно улыбнулась в ответ. Графиню больше всего интересовали предки ее юной гостьи. Когда Катрин назвала имя своей матери, графиня одобрительно кивнула:
– Да-да, Ковальские, знаю. Поляки, католики. Известная семья. – Немного погодя она пригласила: – Сядьте рядом со мной, дитя мое, выпейте чаю.
Затем бесконечной вереницей потянулись кузены, кузины, дяди, тети, известные политики, почтенные судьи. Один раз Катрин перехватила взгляд, которым обменялись мать и сын. Ей показалось, что в этом взгляде было нечто заговорщицкое.
Когда Мария Новона собралась уходить, Катрин вздохнула с облегчением. Карло проводил их до выхода.
– Что ж, Катрин, по-моему, ты выдержала экзамен, – прошептал он, кривя губы.
За весь месяц, проведенный в Риме, Катрин видела его после этого всего один раз.
– Выпьешь кофе перед лекцией?
Катрин, вздрогнув, вернулась к реальности.
– Да-да, спасибо.
Она рассеянно взглянула на Криса, своего соседа, студента того же колледжа. Пора было собираться на занятия.
– Слишком ты много работаешь. По бледности тебя уже можно сравнить с какой-нибудь из худосочных прерафаэлитских девиц, – пошутил Крис и ткнул пальцем в репродукцию, на которой была изображена рыжеволосая красавица кисти Россетти. – Разве не похоже?
– Со мной все в порядке. Я здорова, как красавица Рубенса, – возразила Катрин.
Крис ей нравился. Он был настоящим другом. Они вместе облазили все картинные галереи и музеи, ссорились из-за оценки творчества Рембрандта, любовались импрессионистами в музее Тейта, исследовали сокровища Института современного искусства на Довер-стрит.
Но сегодня Катрин была не расположена к пустым разговорам. Ее одолевали воспоминания. Она почти не слушала Криса, да и на лекции витала в облаках.
На первом курсе она получила от Карло всего одну весточку – новогоднюю открытку из Нью-Йорка. На ней был изображен Кинг-Конг, вскарабкавшийся на вершину Эмпайр-стейтбилдинг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Он вновь взглянул на козу. Та тыкалась губами во что-то белое. В тряпку? Кажется, это та самая тряпка, в которой Франческа носила ей объедки. Может быть, девушка вернется за куском материи. Что, если оставить в нем записку? Но, с другой стороны, если тряпку заберет кто-то другой, это Франческу скомпрометирует. Ничего, придется рискнуть. Алексей нашел небольшой круглый камень, постарался сформулировать послание так, чтобы оно выглядело невинно для посторонних глаз, и набросал несколько слов на вырванном из блокнота листке. Листок обернул вокруг камешка, а камешек спрятал в тряпку.
Послание получилось очень короткое – несколько раз подрял слово «пожалуйста», а в самом конце еще одно – «приди».
Сразу стало легче. Поступок, даже такой незначительный, помог избавиться от отчаяния.
Поздно ночью, когда все на вилле легли спать, Алексей вернулся к сарайчику. Он не надеялся встретить там Франческу, но находиться в каком-либо другом месте просто не мог. Коза исчезла и – о радость! – тряпка тоже. Значит, можно рассчитывать, что послание попало по назначению. Алексей прислонился к стене и стал смотреть на луну. Откуда-то издалека доносились переливы пастушеской свирели. К собственному изумлению, Джисмонди заметил, что его губы сами шепчут молитву. Эта молитва, должно быть, была обращена к какому-нибудь древнему божеству, чтобы оно выманило Франческу из дома, чтобы из темной рощи появилась белая фигурка.
На следующий вечер молитва возымела действие: Франческа и в самом деле спустилась по холму к сарайчику. Алексей бросился ей навстречу, но девушка уклонилась от объятий.
– Я пришла. Но лишь для того, чтобы сказать: больше мы не увидимся. Я дала слово.
Ее глаза смотрели на него безо всякого выражения, лицо было усталым и печальным.
– В чем дело, Франческа?
Он снова потянулся к ней, но она опять уклонилась. Алексей начинал злиться. Он насильно схватил ее за руку и притянул поближе к сарайчику.
– Что случилось?
Торжественный свет луны освещал каждую черточку ее лица.
Франческа вяло пожала плечами.
– Отец Паоло запретил. И он прав.
Алексей погладил ее по густым волосам.
– Но мы не делали ничего плохого.
В глазах Франчески зажегся прежний огонек.
– Как бы я хотела быть мужчиной, – прошептала она. – Мужчина никогда не может сделать ничего плохого.
В ее словах звучала горечь, и Алексей стушевался. Впервые он понял, какая бездонная пропасть разделяет их.
– Нет! То есть да… – Язык плохо повиновался ему. – Прости меня…
– Ты ни в чем не виноват.
Ее рука поднялась было к его лицу, но тут же отдернулась. Алексей схватил тонкое запястье, усадил Франческу рядом с собой на землю, нежно обнял, провел рукой по обнаженному плечу. Каждый думал о своем, зачарованно глядя на залитый луной мир. Алексей слышал тихое дыхание Франчески и чувствовал, что сердце разрывается от боли. Девушка, кажется, испытывала то же самое. Она обернулась к нему, губы ее были приоткрыты.
– Последний раз не в счет, – прошептала она. – Могу потом каяться хоть всю жизнь.
Темные глаза Франчески смотрели с вызовом, и в порыве страсти он стал осыпать поцелуями ее глаза, щеки, шею, губы. Она стиснула его с не меньшим пылом, ее тело горело, как в огне. Потом так же порывисто девушка высвободилась.
– Прощай, Алексей, – беззвучно прошептали ее губы.
Печально махнув рукой на прощанье, она удалилась.
Джисмонди смотрел ей вслед, словно скованный холодом. Затем где-то внутри всколыхнулась ярость, и юноша, не разбирая дороги, побежал вниз по склону – туда, где глухо шумело море. Он бежал в сторону бухты мимо вытащенных на берег лодок. Внезапно Алексей чуть не споткнулся о два тела, сплетенных в объятьях. Любовники испуганно отпрянули друг от друга. Женщина была почти голой – в полумраке узкой полоской темнело бикини.
– Чертовы северяне! – выкрикнул Алексей, сам не понимая, что говорит. Как мог произнести эти слова он, сам приехавший с Севера? Алексей и не подозревал, что до такой степени проникся чувствами Франчески. От этой женщины в купальнике, беззаботно обнимающей возлюбленного на морском берегу, ее отделяла лишь прихоть географии, не больше.
Алексей спустился по камням на прибрежный песок, разделся и нырнул в морскую воду. Всю ярость, всю обиду на несправедливое устройство мира он по-мальчишески выплеснул в широкие, размашистые гребки.
Он увидел Франческу еще один раз. Это случилось в последний вечер Фесты, когда пышная праздничная процессия двинулась по ярко освещенным улицам городка. Франческу провезли мимо на помосте – она изображала Богоматерь в живой картине «Христос-младенец». Девушка была в пурпурно-зеленом одеянии, голова благочестиво опущена – точь-в-точь святая со средневековой иконы. На миг Алексею показалось, что Франческа именно на него смотрит с ясной, ангельской улыбкой, но он тут же понял, что разглядеть его в толпе было невозможно.
– Мать говорит, что Франческа станет послушницей в монастыре Агридженто, – сказал Энрико, проследив за направлением взгляда Алексея.
Треск фейерверка дал возможность Алексею воздержаться от ответа. Он был так взволнован, что все равно не нашел бы слов.
Но слова и образы нашлись позднее, годы спустя, когда Джисмонди заговорил языком кинематографа. Он создал фильм о женщинах Юга, опутанных цепями семьи, традиций, бедности – цепями, порождающими особую неповторимую чувственность.
А еще позже в его жизни появилась Роза, еще более обострив в нем своими зажигательными речами чувство справедливости. Роза заставила Алексея читать Книгу желания по-новому.
17
Катрин Жардин и сама толком не знала, когда влюбилась в Карло Негри. Уже ответив на его предложение согласием, она все пыталась вспомнить, с чего это началось.
Может быть, еще с самой первой встречи, когда она увидела Карло в замке у принцессы?
Нет, пожалуй, все же позже, хоть Карло и тогда уже понравился ей. Потом новая встреча – в Нью-Йорке. Магнетизм его взгляда, его небрежно-ленивые жесты волновали ее. Но желание в ту пору еще не возникло. Во всяком случае, Катрин этого не чувствовала. Лишь теперь она научилась внимать зову своей плоти.
Катрин со вздохом разложила книги на письменном столе. Это были толстые фолианты, которые то приводили в мечтательное состояние, то навевали полуденный сон – «Изобразительное искусство и смысл» Панофского, работа Момильяно о Ренессансе, альбомы с репродукциями Леонардо, Тициана, Рембрандта.
Еще несколько месяцев, и трехгодичное обучение в лондонском Институте Курто закончится. Три года чтения, созерцания произведений искусства, споров, три года жизни в шумном городе, именуемом Лондон. Впереди уже зловеще маячили выпускные экзамены.
Нет, сконцентрироваться на книгах сегодня не было никакой возможности.
Катрин вытащила письмо, пришедшее сегодня утром. У себя на квартире она успела просмотреть его лишь мельком. Четыре страницы, исписанные характерным мелким почерком Жакоба. Катрин еще раз перечитала самые важные абзацы.
«Я получил письмо от Карло Негри, в котором он просит твоей руки».
«Просит руки». Эта фраза показалась ей нелепой, какой-то допотопной. Такая манера выражаться была не в стиле отца. Очевидно, Карло, обращаясь к отцу своей будущей невесты, составил письмо в самом что ни на есть официальном духе. Он предупредил ее, что напишет Жакобу, и понес что-то невразумительное про семейные традиции, соблюдение приличий и так далее.
Катрин читала дальше.
«Должен сказать, это известие меня удивило. Я и не думал, что у вас зашло так далеко. Брак, моя дорогая Кэт, – это штука серьезная. Не хочу впадать в банальность, но, выходя замуж, ты должна по крайней мере верить , что это надолго».
Катрин раздраженно нахмурилась. Что это за тон? А сам-то он серьезно относился к браку, когда женился на Сильви? Интересно, верил он или нет, что это «надолго»? Даже если и верил, что с того?
«Карло старше тебя на двенадцать лет. У него совершенно иной жизненный опыт. Вполне возможно, что его отношение к браку не совпадает с твоим. Ты все еще очень юна. Когда мы с тобой разговаривали в последний раз, ты сообщила мне, что хочешь устроиться на работу, хочешь найти себе занятие по душе, а семья и дети могут подождать. Однако, если ты твердо решила, я, конечно, не буду тебе мешать».
В письме имелся еще и постскриптум: «Разговаривала ли ты на эту тему с Фиалкой? Мне кажется, она хорошо знает твоего жениха».
Катрин испытывала смешанное чувство вины и торжества, когда думала о своей сводной сестре. Какой смысл разговаривать с ней о Карло – если что-то меж ними и было, это дела глубокой древности.
Катрин сердито скомкала письмо отца и отшвырнула в сторону. «Дорогой папочка», – написала она твердым, прямым почерком на листе бумаги. Потом передумала и начала снова: «Дорогой Жакоб, Карло мне нужен. О дне свадьбы сообщу. Целую, Кэт».
Заклеивая конверт, она еще раз с изумлением подумала, что Карло ей действительно нужен. Она его хочет . Все-таки, когда же это началось?
Может быть, в то римское лето? Да, скорее всего. Впервые Катрин одна отправилась в путешествие – да не куда-нибудь, а в самый прекрасный, самый удивительный город на всей земле. На знаменитых семи холмах лежала печать всей истории человеческой цивилизации.
Для занятий в институте Катрин должна была выбрать второй иностранный язык – немецкий или итальянский. Она остановила свой выбор на итальянском. Жакоб, смирившийся с тем, что дочь будет учиться в Лондоне, согласился отправить ее на месяц в Италию – подучить язык, походить по музеям, имеющим особый интерес для будущего историка искусств. Об остальном позаботилась принцесса Матильда. Она попросила свою старую подругу, Марию Новону, которой принадлежала просторная квартира в самом центре Рима, приютить девушку.
Мария Новона устроила в честь своей гостьи вечеринку, чтобы Катрин познакомилась с молодыми итальянцами. На месячных языковых курсах у девочки не будет возможности пообщаться с настоящими носителями языка – там учатся одни иностранцы. Хозяйка руководствовалась самыми что ни на есть благими намерениями. Среди приглашенных оказался и Карло Негри – то ли по совпадению, то ли по настоянию Матильды.
Он прибыл с опозданием, и Катрин заметила его не сразу. Сначала она почувствовала на себе его взгляд и лишь потом увидела знакомое лицо и губы, растянутые в ленивой улыбке.
– Прекрасная Катрин – римская студентка, кто бы мог подумать? – весело произнес он, как следует рассмотрев сначала ее, а потом уже обратив внимание на всех остальных. – Когда вечеринка закончится, приглашаю тебя покататься. Покажу кое-что интересное.
Катрин охотно согласилась, и Карло отправился поздороваться с хозяйкой. Больше он к Катрин не подходил, но у нее было ощущение, что он продолжает наблюдать за ней.
Поездка на машине с Карло произвела на нее неизгладимое впечатление. Сначала Катрин испугалась. Сияющий «феррари» на бешеной скорости пронесся по узким улочкам и взмыл вверх, к Албанским высотам. Катрин хотела попросить Карло сбросить скорость, но в этот миг голова у нее сладостно закружилась от ощущения полета. Испуг исчез как по мановению волшебной палочки, и Катрин всецело отдалась ветру, трепавшему ее волосы, игре света, стремительному движению сквозь пространство. Не было ни прошлого, ни будущего, ни окружающего мира – лишь скорость и человек, которому она подвластна.
Когда Карло остановил машину возле замка Гандольфо, у Катрин дрожали руки и колени. Она сама удивилась, откуда у нее взялись силы сопротивляться, когда Карло попытался ее поцеловать. Катрин инстинктивно отпрянула и выскочила из машины. В Нью-Йорке после той, первой ночи, она встречалась с Тедом еще дважды. Шекспира он уже не читал, поэтому волшебство поэзии не могло скрыть от Катрин то обстоятельство, что секс не доставляет ей ни малейшего удовольствия. В конце концов она решила, что радости плоти – очередная выдумка старшего поколения. Именно в те дни ее недовольство отцом достигло апогея.
Карло, в отличие от молодых американцев, настаивать не стал. Он лишь иронически хмыкнул и пробормотал по-итальянски: «Ну что ж, пусть так».
Взгляд его был одновременно пугающим и одобрительным. Именно с той минуты, пожалуй, и началась их любовь.
На следующий день Мария Новона получила приглашение от графини Буонатерра, матери Карло, на чашку чая. Американскую гостью тоже пригласили.
– Это большая честь, Катрин, – пояснила Мария. – Графиня весьма избирательно подходит к своим гостям.
Палаццо семьи Буонатерра находилось в девяноста километрах от Рима. Катрин и Мария отправились туда в воскресенье. Когда вдали показалась высаженная кипарисами аллея, а над ней угрюмый каменный фасад дворца, девушка поежилась. Ей казалось, что массивное каменное здание, построенное в стиле барокко и увенчанное античными скульптурами, заслоняет сияние дня. Куда приятнее было смотреть на аккуратный парк и лазурное море с многочисленными живописными островками.
Ворота распахнул лакей в ливрее. Катрин и Мария прошли по гулкому вестибюлю и оказались в зале со сводчатым потолком. Сначала у девушки создалось впечатление, что в зале никого нет – лишь картины и мраморные статуи. Но вскоре выяснилось, что некоторые из статуй двигаются. Это были импозантные дамы в роскошных платьях и молчаливые мужчины в смокингах – по большей части преклонного возраста. Катрин рассматривала фрески на потолке – в них было куда больше выразительности и жизни, чем в собравшихся здесь людях. Палаццо Буонатерра превосходило по размерам все дома, где Катрин доводилось бывать раньше. Она и не предполагала, что Карло живет в такой помпезной обстановке. Вскоре появился и он – улыбающийся, в белоснежном костюме. Катрин не сразу его узнала в столь щегольском наряде. Карло правильно понял ее взгляд, иронически улыбнулся:
– Добро пожаловать в родовое гнездо, – прошептал он ей на ухо.
Отвел Марию и Катрин в угол и сказал:
– Мама хотела бы с вами поговорить. Пойдемте с ней поздороваемся.
Слово «мама» очень мало подходило царственной даме, которая восседала на кресле, более похожем на трон. Катрин подумала, что уместнее было бы сделать книксен, но, к сожалению, никто ее этому не научил.
– Так-так, – сказала графиня. – Синьора Новона и синьорина Жардин, юная протеже принцессы Матильды. Как поживает наша дражайшая принцесса?
Серо-голубые глаза внимательно рассматривали девушку – ее лицо, одежду, жесты. Катрин почувствовала, что проходит некое испытание. Тонкие губы чуть раздвинулись в вежливой улыбке. Катрин неуверенно улыбнулась в ответ. Графиню больше всего интересовали предки ее юной гостьи. Когда Катрин назвала имя своей матери, графиня одобрительно кивнула:
– Да-да, Ковальские, знаю. Поляки, католики. Известная семья. – Немного погодя она пригласила: – Сядьте рядом со мной, дитя мое, выпейте чаю.
Затем бесконечной вереницей потянулись кузены, кузины, дяди, тети, известные политики, почтенные судьи. Один раз Катрин перехватила взгляд, которым обменялись мать и сын. Ей показалось, что в этом взгляде было нечто заговорщицкое.
Когда Мария Новона собралась уходить, Катрин вздохнула с облегчением. Карло проводил их до выхода.
– Что ж, Катрин, по-моему, ты выдержала экзамен, – прошептал он, кривя губы.
За весь месяц, проведенный в Риме, Катрин видела его после этого всего один раз.
– Выпьешь кофе перед лекцией?
Катрин, вздрогнув, вернулась к реальности.
– Да-да, спасибо.
Она рассеянно взглянула на Криса, своего соседа, студента того же колледжа. Пора было собираться на занятия.
– Слишком ты много работаешь. По бледности тебя уже можно сравнить с какой-нибудь из худосочных прерафаэлитских девиц, – пошутил Крис и ткнул пальцем в репродукцию, на которой была изображена рыжеволосая красавица кисти Россетти. – Разве не похоже?
– Со мной все в порядке. Я здорова, как красавица Рубенса, – возразила Катрин.
Крис ей нравился. Он был настоящим другом. Они вместе облазили все картинные галереи и музеи, ссорились из-за оценки творчества Рембрандта, любовались импрессионистами в музее Тейта, исследовали сокровища Института современного искусства на Довер-стрит.
Но сегодня Катрин была не расположена к пустым разговорам. Ее одолевали воспоминания. Она почти не слушала Криса, да и на лекции витала в облаках.
На первом курсе она получила от Карло всего одну весточку – новогоднюю открытку из Нью-Йорка. На ней был изображен Кинг-Конг, вскарабкавшийся на вершину Эмпайр-стейтбилдинг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43