Он любовно погладил объектив, разложил треногу.
– Убери ты эту штуку, нам нужно готовиться к экзаменам, – посоветовал Энрико. – Иначе мы никогда не закончим этот чертов университет.
Алексей не слышал. Он погрузился в мечты о том, как будет снимать кино. В последнее время он думал только об одном – как снять небольшой документальный фильм, посвященный его друзьям и их политическим взглядам. Пусть они говорят прямо в объектив, критикуют университетские порядки, социальные привилегии. Монологи надо перемежать кадрами трущоб, рабочих кварталов. Он снял такой фильм. Но, к удивлению самого Алексея, он получился холодным и бесстрастным. Не аргумент в споре, а констатация факта.
Алексей решил, что пленку нужно выкинуть.
Но этот эксперимент кое-чему его научил. Реальность мира не может быть просто взята и перенесена на экран. Для того чтобы объектив показывал правду, необходимо прибегнуть к вымыслу. Он стал еще чаще ходить в кино, чтобы увидеть, как делают этот фокус другие режиссеры.
Весной в Чинечитта работы не было. Началась мода на итальянские вестерны, и съемочные группы отправились в Испанию и Югославию. Алексею было неловко перед отцом, и он согласился остаток каникул провести на одной из миланских фабрик семейства Джисмонди.
Джанджакомо хотел, чтобы Алексей поработал месяц помощником начальника производственного отдела на заводе по изготовлению холодильников, а потом еще один месяц в той же должности на заводе по изготовлению газовых плит. Третий месяц стажировки Алексей должен был провести в центральном офисе концерна, знакомясь с бухгалтерией и системой сбыта.
– Думаю, это почти так же интересно, как Чинечитта, – насмешливо заметил Джанджакомо.
Алексей пожал плечами:
– По крайней мере не придется делать четыре тысячи страниц записей.
– Это уж точно. Просто в конце стажировки небольшая устная беседа со мной – только и всего.
Несмотря на напускное безразличие, Алексей был не на шутку взволнован, когда впервые отправился к месту прохождения практики. Заводской комплекс находился в пятнадцати километрах от Милана. Алексей настоял на том, чтобы явиться туда без дяди. По дороге к кабинету своего непосредственного начальника, синьора Бассани, он с любопытством оглядывался по сторонам. Корпуса и офисные здания были совсем новые, в интерьерах преобладали хромированая сталь и кожа, все было подчинено соображениям удобства и функциональности.
Синьор Бассани оказался человеком вежливым и покладистым. На вид ему было лет тридцать пять. Поначалу он относился к своему помощнику с явной почтительностью, но уже к концу первой недели между ними установились нормальные деловые отношения. Бассани водил Алексея по цехам, объяснял устройство сборочного конвейера, знакомил с системой складирования, представлял ему начальников цехов и прочих сотрудников руководящего звена.
Завод был похож на огромный улей, в котором трудились мириады пчел. Алексей завороженно наблюдал за превосходно отлаженным производственным механизмом. Особенно потряс его воображение главный конвейер. Алексей мог часами наблюдать, как ритмично двигаются рабочие, подлаживаясь к темпу продвижения гигантской ленты. Сверху все это напоминало какой-то ритуальный танец.
Неделю спустя Алексей вплотную занялся сборочным цехом, и первое романтическое представление рассеялось. Люди, работавшие на конвейере по восемь часов в день, в течение шести дней в неделю попадали в полную зависимость от машинного ритма. Алексей представил себя на их месте: грохот, ни секунды передышки, едкий запах масла…
В светлой, новой столовой, где персонал обедал, Алексей пытался разговаривать с рабочими.
Многие приехали с Юга. Они были немногословны, в разговоры вступали неохотно. Но Алексей проявил настойчивость. Один из сицилийцев был родом из Чефалу. Когда Алексей попытался поделиться с ним своими восторгами по поводу сицилийских пейзажей, рабочий, которого звали Августо, кинул на хозяйского сынка неприязненный взгляд.
– Там красиво, – буркнул он, – только вот работы нет.
Глаза у Августо были такие же, как у Франчески – темные, искоса поглядывавшие из-под густых ресниц. Алексей хотел спросить, знает ли он Франческу, но Августо уклонился от разговора.
Как-то вечером Алексей подошел к нему и предложил подвезти домой. Августо пожал плечами:
– Как хотите.
По дороге сицилиец все время молчал. Лишь один раз вдруг ни с того ни с сего сказал, что скучает по морю. Алексей высадил его возле многоквартирного дома на окраине Милана. В гости Августо его не пригласил.
Зато молодому человеку удалось подружиться с одним из начальников цехов, плотным мужчиной средних лет по имени Эмилио. Августо работал в цехе у Эмилио, и как-то за пивом Алексей спросил своего нового знакомого про сицилийца.
Начальник цеха пожал плечами:
– Южанам здесь приходится несладко. Они выросли в деревне, чувствуют себя здесь чужими. Живут по четверо в одной комнате, чтобы экономить деньги. Иногда спят по очереди в одной и той же постели: один в ночной смене, другой отдыхает.
– Понятно, – вздохнул Алексей.
Когда подходил к концу второй месяц его стажировки, Алексей почувствовал, что больше не выдержит. Он яростно накинулся на Джанджакомо:
– Это бесчеловечно! Возмутительно!
– Что возмутительно?
– То, как ты обращаешься с рабочими.
– А как я обращаюсь с рабочими? – удивился Джанджакомо. – Что-нибудь не в порядке?
– Один из них сегодня заснул у конвейера, и ему срезали зарплату.
– Правильно, пускай спит дома, – сдержанно прокомментировал Джисмонди-старший.
– Дома? А ты знаешь, в каких условиях живут эти люди? Вчетвером в одной комнате. Это, по-твоему, человеческая жизнь? Работа у них адская – одно и то же телодвижение с утра до вечера. Никакого разнообразия, никаких разговоров, ни малейшего удовлетворения от труда. Лишь эксплуатация да жалкая зарплата.
– Обычная студенческая трескотня, – отмахнулся Джанджакомо. – Мои рабочие получают вполне приличную зарплату. Все правила техники безопасности соблюдаются. Я построил им новую столовую. Люди в очередь встают, когда на каком-нибудь предприятии концерна «Джисмонди» появляются вакансии! – Джанджакомо немного помолчал. – Алексей, как ты не понимаешь. Если человек уснул возле конвейера, он ставит под угрозу жизнь тех, кто работает рядом с ним. Урезание зарплаты – предостережение и ему, и остальным.
Джисмонди-старший говорил с непривычной для него терпеливостью.
Зато Алексей пылал гневом.
– Ты посмотри, как мы с тобой живем. В этом доме двадцать комнат. Половиной из них мы никогда не пользуемся. И сравни этот дворец с их халупами. Это неправильно, несправедливо!
– Ну вот мы уже и до революции дошли. Разделим прибыль пополам, так? Поделим все поровну, как в Советском Союзе, да? Каждому по своему куску нищеты. Ты этого хочешь? Я тебе вот что скажу. – Джанджакомо опять разгорячился. – Русские отдали бы все на свете, чтобы их заводы работали так же хорошо, как мои.
– Русские тут ни при чем! – огрызнулся Алексей. Всякое упоминание о Советском Союзе он воспринимал болезненно. – Мы говорим об Италии и об эксплуатации итальянских рабочих.
– Снова здоро?во, – обреченно вздохнул Джанджакомо.
Осенью, когда возобновились занятия в университете, Алексей с удвоенной энергией занялся политикой. Ему казалось, что теперь он обладает достаточным запасом опыта и знаний, может участвовать в дискуссиях и спорах на равных. Многим из его друзей казалось, что у студентов и рабочих общие интересы. И те, и другие были жертвой режима, навязывавшего им свои условия. Ни у рабочих, ни у студентов не было права на самоуправление, на протест. Роднило две эти социальные группы и то, что студенты в не меньшей степени, чем рабочие, были преемниками великой революционной традиции. Стоит им соединить усилия, и они перевернут весь мир! Они сбросят прогнивший режим, построят новое общество, где будет царствовать справедливость. И начинать нужно прямо сегодня, здесь, с университетских аудиторий. Было особое наслаждение в том, чтобы устроить обструкцию преподавателю за смертельно скучную лекцию, сорвать идиотские экзамены, опротестовать полученные оценки, устроить сидячую забастовку в аудитории или на университетском стадионе. В этих действиях был смысл, была цель – как и в том, чтобы исследовать условия труда рабочих, устраивать демонстрации и стычки с фашистами и полицией.
В воздухе веяло надеждой и возбуждением. Это настроение волной перекатывалось с континента на континент. В Америке, Германии, Франции, Англии разворачивался гигантский фестиваль общей надежды. Студенты протестовали против войны во Вьетнаме, боролись за гражданские права. Осенью 1967 года миланские студенты захватили здание университета. В Турине студенты основали свободный университет, где учились тому, чему хотели. Все это сопровождалось маршами протеста, уличными представлениями, песнями, танцами.
Но в марте следующего года положение обострилось. Римская полиция вытеснила студентов из здания филологического факультета, преградила доступ к аудиториям. Студенты решили взять реванш. Две тысячи молодых людей – среди них был и Алексей Джисмонди – бросились на штурм. Алексей был вооружен не только тухлыми яйцами и помидорами, но и фотоаппаратом «лейка», с помощью которого он надеялся запечатлеть исторический момент.
И тут произошло неожиданное. Полиция, не дожидаясь подхода демонстрантов, первая нанесла удар: полицейские джипы врезались в толпу, полетели гранаты со слезоточивым газом.
Завыли сирены, начался всеобщий бедлам. Алексей метался среди толпы, бросал в полицейских свои жалкие метательные снаряды – эх, надо было захватить что-нибудь поосновательней. Сквозь клубы удушливого дыма он увидел, как упала раненая девушка, обливаясь кровью. Ее лицо было как две капли воды похоже на лицо Франчески – тот же высокий, чистый лоб, алые губы, волосы цвета воронова крыла. Нежное, прекрасное лицо. Алексей бросился ей на помощь, но его отшвырнули в сторону. Тогда он схватил камень и бросил в ближайшего полицейского. Камни полетели со всех сторон. Студенты давали отпор – дрались скамейками, досками. Это был единый порыв гнева и протеста.
Несколько часов спустя Алексей, избитый и окровавленный, сидел в переполненной камере. Среди арестованных преобладало боевое, вызывающее настроение. Студенты были горды собой – они не убежали от полиции, а затеяли с ней бой. Но бой оказался неравным, и вот они за решеткой. И от этого некоторые скисли.
Сам Алексей был настроен мрачно и задумчиво. Вспышка насилия и кровь потрясли его. Он все не мог забыть ту девушку, похожую на Франческу. Она лежала на земле, под ногами бегущих. Нет, это не могла быть Франческа – та в монастыре, в Агридженто. Тоже темница, но не такая, как здесь. Алексей поежился, отошел к стене. С товарищами по камере он не разговаривал.
На следующий день Джанджакомо внес за него залог, и Алексея выпустили. У выхода из полицейского участка собрались журналисты. Щелкали затворы, вспыхивали блицы, бесцеремонные руки совали микрофоны прямо в лицо обоим Джисмонди.
Джанджакомо растолкал репортеров и усадил Алексея в автомобиль. Он не ответил ни на один вопрос. Алексей видел, что дядя с трудом сдерживает ярость.
Не заезжая на римскую квартиру, Джанджакомо проехал по улицам, запруженным автомобилями, и свернул на автостраду. Алексей понял, что они едут прямиком в Милан.
По дороге они не разговаривали. У Алексея раскалывалась голова – оказывается, на лбу у него была огромная шишка, которую он сначала не заметил. Все тело ныло и саднило. Алексей и сам не заметил, как уснул.
Когда он проснулся, они уже подъезжали к дому. Он не был здесь с прошлого лета и с наслаждением повалился в свою кровать. Пришел доктор. Пока он проверял, целы ли ребра, нет ли внутренних кровоизлияний, пока возился с ссадинами и ушибами, Джанджакомо молча стоял возле кровати.
На следующее утро Алексей принял душ и попытался сбрить щетину – это не очень ему удалось из-за царапин и синяков. Видок был неважнецкий, но зато проснулся зверский аппетит.
Дядя уже сидел за столом.
– На, полюбуйся, – ткнул он пальцем стопку газет. – Можешь собой гордиться.
Он обжег Алексея сердитым взглядом и вышел из столовой.
Алексей стал листать газеты. Во многих из них на первой полосе, сразу после репортажа о римском побоище, красовалась его распухшая физиономия – иногда в одиночестве, иногда рядом с Джисмонди-старшим. Крупные заголовки кричали: «Студенческое восстание в Риме», «Арестован сын промышленника», «Революционный наследник Джисмонди», «Джисмонди-младший дерется с полицией», «Миллионер на баррикадах».
У Алексея испортилось настроение.
Вечерние газеты были еще хуже. Там подробно описывалась деятельность Джисмонди-младшего: его работа на заводах отца, где он якобы баламутил рабочих, пытался вбить клин между ними и администрацией. Попутно перечислялись компании, принадлежавшие концерну. Немало внимания было уделено и Джисмонди-старшему. Одна из газет раскопала русское происхождение Алексея и намекала на роль КГБ во всей этой истории.
Алексей был потрясен.
– Ну как? – поинтересовался Джанджакомо за ужином. – Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Алексей потыкал вилкой мясо.
– Извини. Мне жаль, что я втянул тебя во все это. Что же до остального… – Он расправил плечи.
– Значит, ты по-прежнему собираешься драться с полицией и свергать существующй строй? Ты это хочешь сказать?
– Драться с полицией? – возмутился Алексей. – Это они напали на нас – давили нас джипами, забрасывали гранатами, избивали дубинками. Фашистские свиньи! – крикнул Алексей. – Я был там и видел все собственными глазами. А ты только и знаешь, что читать правую прессу. Веришь всякому вранью, которое они печатают. – Он вскочил и оттолкнул стул. – С тобой бессмысленно разговаривать.
Начиная со следующего дня стали приходить письма, и их становилось все больше и больше. Одни были адресованы Алексею, другие Джанджакомо. Алексею угрожали – кто высылкой из страны, кто отлучением от церкви, кто виселицей. Приходили бандероли с дохлыми мышами и какими-то зловещими амулетами. Были и письма, в которых Алексея поздравляли с мужественным поступком и называли «товарищем». Девушки предлагали любовь и дружбу, сопровождая письма фотографиями и локонами. Джисмонди-старшему делали предложения иного рода – не хочет ли он усыновить более достойного молодого человека, чем этот непутевый Алексей? Ну и, разумеется, потоком шли письма, в которых содержались просьбы о денежном вспомоществовании – ради какого-нибудь благороднейшего дела или просто так, во имя Христа.
Эта почта вызывала у Алексея отвращение и в то же время казалась ему каким-то чудом. В одночасье он превратился в объект общественного внимания.
Он уже не принадлежал себе, он принадлежал публике, толпе. Толпа думала о нем, грезила им, подталкивала к тем или иным поступкам. Удивительные все-таки существа люди!
Больше дядя и племянник не ссорились. Они были вежливы друг с другом, встречались только за завтраком. Непрекращающийся поток писем вытеснил все другие темы. Джанджакомо и Алексей показывали друг другу самые любопытные, молча качали головой или усмехались, обменивались комментариями.
На четвертый день пришло письмо иного рода. Когда Джанджакомо прочитал его, лицо промышленника посерьезнело.
– Вот этого я больше всего и боялся, – сказал он, протягивая листок Алексею.
Буквы были вырезаны из газет. В анонимном письме говорилось, что Джанджакомо должен оставить в тайнике (место указывалось) миллион лир. Иначе его сын будет похищен.
– Какая ерунда, – рассмеялся Алексей. – Кто-то валяет дурака.
Джанджакомо взглянул на него чуть ли не с презрением.
– Может быть, тебе и наплевать на собственную жизнь, но зато мне не наплевать. Я немедленно сообщу в полицию. В Италии подобные преступления не новость.
– Ну не собираешься же ты им платить!
Джисмонди-старший покачал головой:
– Нет, платить я не буду, но отныне к тебе будет приставлен телохранитель. Кроме того, в течение следующих нескольких недель ты носу не высунешь за порог.
Алексей протестовал, возмущался, но дядя и слушать его не стал.
На следующий день вновь пришло письмо того же содержания. Только на сей раз вымогатели намекали, что Джисмонди-младший с ними заодно, что он добровольно даст себя похитить, поскольку деньги нужны на «революционное движение».
– Это твои дружки? – сурово спросил Джанджакомо.
– Не смеши меня, – отмахнулся Алексей, но ему тоже передалось дядино беспокойство.
Дни напролет он сидел в четырех стенах – валялся на кровати, бродил по дому, загорал во внутреннем дворике. Там росли в кадках два апельсиновых деревца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43