– Я смерила ту тунику, что ты оставил, – объяснила она. – Мне надо было чем-то занять руки, когда не было других дел. – Она не стала говорить, что какое-то время спала в обнимку с его старой туникой и что шитье новой помогло ей примириться с его отсутствием.– Никогда не видел такой красоты! – восхитился он, беря тунику и разглядывая тонкую работу.Довольная его похвалой, Матильда снова легла рядом.– Уж не знаю, – сказала она, поднимая его торопливо сброшенные штаны, – где ты научился ставить такие аккуратные заплатки.На какой-то момент в комнате стало очень тихо.– Это не моя заслуга, – пояснил он. – Штопала одна из прачек. – Внезапно он стал торопливо мерить рубашку и тунику.– Одна из прачек, – повторила Матильда, прищурившись.– Она шила и обстирывала всех, – сказал он из-под туники. Когда голова показалась в отверстии, он постарался не встречаться с ней глазами.Матильда ничего не сказала. Она решила не спрашивать, был ли ей Симон верен во время своего путешествия. Крестоносцы клялись соблюдать чистоту, пока они являются солдатами Христа, но она знала, что многим не удалось сдержать эту клятву. Симон хоть и не был охоч до женщин, но она знала, как он стремится к новым пастбищам. Но прачка не может представлять угрозу ее положению, к тому же в его сопровождении вообще не было женщин. Поэтому она больше об этом не заговаривала и, хотя и не забыла, не слишком об этом задумывалась. Глава 38 Нортгемптон, Рождество 1097 года – Мне сюда его повесить? – спросил Уолтеф. Он взмахнул ярким бантиком, потом встал на цыпочки и повесил его на голую ветку яблони.– Да, милый, все правильно, – похвалила его Матильда, тоже наряжавшая дерево. Ее мать никогда не устраивала праздника в честь дерева, чтобы оно принесло много плодов осенью. Такое же язычество, как и эльф в колодце, считала она, ерунда, которую нельзя терпеть. Но отец всегда разрешал украшать деревья, Матильда тоже поддерживала эту традицию.Симон поднял маленькую дочь, чтобы она могла повесить на яблоню серебряные колокольчики.– В прошлом году в это время я в Бриндизи ждал весны, – сказал он. – Кажется, это было сто лет назад.– Это и было сто лет назад. – Подняв стоящую на земле корзинку, Матильда достала оттуда яблоко, вырезанное из дерева. Отдала его сыну и взглянула на мужа. – Ты ведь жалеешь, что повернул назад, верно? – угадала она.Симон повел плечами.– Немного, – признался он. – Я ведь давал клятву, а я всегда гордился тем, что держал слово.– Если бы ты его сдержал, то, скорее всего, был бы мертв, – поежилась Матильда.– Да, зато умер бы с честью, – заметил он с печальной улыбкой. Взяв еще одно деревянное яблоко, он помог маленькой Мод повесить его на сук.Матильда закусила губу.– Значит, поэтому ты не просишь священника освободить тебя от этой клятвы? Потому что ты не закончил путь?Симон немного подумал.– Пока я не свободен от клятвы, – наконец ответил он, – это означает, что я не сдался. Возможно, это только укор моей совести, но просьба об искуплении будет моим поражением.Матильда промолчала. В действительности она не думала, что он отправится еще в один Крестовый поход, чтобы выполнить свою клятву, но ей трудно было удержаться и постоянно не требовать тому подтверждения. Трудно, но не невозможно. Ведь рано или поздно ему все равно снова придется уехать по королевским делам. В Нормандии шла война, и Матильда каждый день ожидала приказа, которого Симон не сможет ослушаться.На вторую часть церемонии собрались все обитатели замка. Они пили горячий сидр и, взявшись за руки, водили хороводы вокруг яблони, восхваляя ее и призывая ее быть сильной и принести обильный урожай.Сгущалась темнота, Уолтеф и другие дети гонялись друг за другом, с визгом лавируя между, взрослыми. Маленькая Мод неуклюже топала за ними в своих многочисленных одежках.Симон обнял Матильду и сдвинул в сторону платок, чтобы поцеловать ее в шею. Она, улыбаясь, повернулась и подставила ему губы.Со двора донеслись крик и ржание лошади, и Симон, как гончая, уловившая запах, поднял голову. Она сдержала желание обнять его крепче и вместе с ним повернулась, чтобы посмотреть, кто приехал.– Не может же король послать тебя в Нормандию накануне рождественского пира? – Она не смогла скрыть отчаяния.Но посыльный приехал не за Симоном, а за ней. Из Элстоу. Ее мать заболела, у нее сильный жар, и только Господь может ей помочь. Если Матильда хочет попрощаться, ей следует ехать немедленно.Как в бреду, она распорядилась, чтобы посыльного напоили горячим сидром и накормили, благо под деревом был накрыт стол.– Я должна ехать, – заявила она. Симон взглянул на темное небо.– Ночью? – с сомнением спросил он. Слова слетели с губ вместе с облачком пара от дыхания.– Утром может быть уже поздно. – Она взглянула на него. – Я должна – ради нее и ради себя.Он задумчиво посмотрел на нее и кивнул.– Тебе понадобятся факелы в дорогу и надежное сопровождение. Иди и собирайся, а я прикажу седлать лошадей.Люди продолжали веселиться. Она с грустью отвела взгляд от танцующих и покинула сад.– Тебе необязательно ехать, – сказала она, когда увидела его в спальных покоях, где он надевал теплую одежду.– Я хочу, – возразил он. – Я ведь так по-настоящему и не помирился с твоей матерью. К тому же одну я тебя не пущу.Матильда почувствовала острое раздражение, как будто растревожили старую рану. Она пошла к сундуку и достала оттуда теплые чулки.– Я уже привыкла к своему собственному обществу, – недовольно заметила она.Он продолжал обматывать ногу.– Ты не хочешь, чтобы я ехал с тобой?Она наклонилась, чтобы снять сапог, и натянула чулок на ногу.– Матильда?Она подняла голову.– Разумеется, я хочу, чтобы ты поехал, – с раздражением ответила она. – Но по собственной воле – не по обязанности, или из жалости, или по той причине, что считаешь меня заблудшей овцой, которая пропадет без твоего присмотра. – Она нервно принялась за вторую ногу – движения резкие, лицо спрятано за платком. – А я, поскольку хочу, чтобы ты поехал со мной, чувствую себя виноватой. Я же видела, как ты сегодня хромал, и знаю, что холод твоей ноге вреден.Симон улыбнулся, хотя ему было не до смеха.– Теперь, моя дорогая, дело решено. Тебе ли не знать, что не надо вспоминать про мою ногу, если хочешь, чтобы я остался дома. Теперь, что бы ты ни говорила или делала, меня не остановить.– Тебя и раньше не останавливало ни то, что я говорю, ни то, что я делаю, – парировала она, пытаясь засунуть ногу в сапог. – Черт побери, – пробормотала она.Симон подошел, встал на здоровое колено и помог ей натянуть сапог.– Да, нога у меня болит, – согласился он, – но она все равно будет болеть, поеду я с тобой или останусь здесь. У меня плащ твоего отца. Я не замерзну.– Это теперь твой плащ, – пробормотала она, пока он помогал ей надеть второй сапог.– Разве? – Он невесело улыбнулся. – Даже сейчас я не уверен. – Он встал на ноги.– Ты всегда носил его по-своему, – возразила она.Он направился к двери.– Не стоит подслащать пилюлю, – возразил он. – Он давит мне на плечи, когда я надеваю его.– Все время? – Она тоже встала и пошла за ним.– Нет, не все, – признал он, – и все же я знал, что я делал.Она поверила ему. Она редко видела Симона в растерянности или испытывающим неловкость в какой бы то ни было ситуации. Сказывается его придворная выучка, подумала она. И кроме того, самоуверенность, сквозь которую ей так и не удалось пробиться.Он легко обнял ее за плечи.– И никогда об этом не жалел.Пришла очередь Матильде улыбаться.– Тебе тоже не следует подслащивать пилюлю. – Она высвободилась из его объятий, доказав, что способна это сделать, и пошла к лошадям.В комнате Джудит в монастыре было почти так же холодно, как на улице, где мороз украсил деревья серебристым инеем и воздух казался хрупким, как стекло.Когда Матильда вслед за монахиней вошла в комнату, зубы ее начали стучать.– Почему здесь нет жаровни? – спросила она. Монахиня виновато покачала головой:– Леди Джудит сказала, что в этом нет необходимости. Мы принесли одну и хотели разжечь, но она так рассердилась, и мать настоятельница сказала, что нам следует уважать ее желания.Желания умирающей. Слов этих не было произнесено, но они повисли в воздухе, как белый пар, вырывающийся изо рта Матильды. В комнате было пусто, как в склепе. Голые стены, только распятие – страдающий Христос с выступающими ребрами на фоне белой известки. Около кровати – два простых сундука, на одном свеча, с трудом разгоняющая темноту. Рядом сидит Сибилла с распухшими от слез глазами и покрасневшим от холода носом. В руке она держит серебряный кубок, до половины наполненный какой-то темной жидкостью. На кровати, на высоко поднятых подушках, чтобы облегчить дыхание, полулежит Джудит. На сером ее лице выделяются яркие лихорадочные пятна. Поседевшие волосы заплетены в одну косу, которая лежит, как веревка, на ее затухающем сердце. Ввалившиеся глаза закрыты, но она в ясном уме и все понимает – пальцы перебирают четки, а губы шевелятся, как будто она читает молитву.Матильда подошла к кровати, следом за ней – Симон. Звук их шагов не потревожил Джудит. Она продолжала бормотать.– Ох, миледи, слава Богу, что вы приехали. Я не знала, что будет! – Сибилла быстро встала и обняла Матильду. По ее щекам текли слезы. – Она так вас ждала! Посыльного отправили и к вашей сестре, но она сможет приехать только через несколько дней, а у моей госпожи нет времени ждать.– Сибилла, помолчи. У тебя язык всегда был без костей. – Голос Джудит был тихим и слабым, последние слова дались ей с трудом.– Мама! – Матильда оттолкнула Сибиллу и опустилась на колени у кровати. Взяла ледяные, высохшие руки матери в свои и попыталась согреть. – Ты должна была прислать за мной раньше.– Чтобы ты дольше могла видеть, как я умираю? Зачем?Матильда потерла холодные руки матери.– Чтобы побыть с тобой, – пояснила она. – Чтобы утешить и помочь. – Ей трудно было говорить, горло перехватило, но так всегда было в присутствии матери.В комнате слышалось только тяжелое дыхание умирающей.– Мне не нужны ни утешения, ни помощь, – с трудом произнесла Джудит. – Я уже так привыкла без них обходиться, что их отсутствие меня не беспокоит. – Ее губы растянулись в подобие улыбки. – Вместо этого у меня есть гордость… или была. – Она с трудом сглотнула. Матильда взяла чашу с вином и поднесла к губам матери. Та сделала всего один глоток и снова положила голову на подушку. – Но я рада, что ты приехала. – Голос ее был тише шепота и затих совсем, когда глаза остановились на чем-то за спиной Матильды и расширились от страха и изумления.– Выйди из тени, – прохрипела она. – Я плохо вижу…Симон сделал шаг вперед, и свет свечи осветил его синий плащ и белую опушку. На белой стене отражалась его тень – смутная и искаженная, напоминавшая больше медведя, чем человека.– Мадам, – сказал он, подходя к кровати, и, наклонившись, поцеловал ее в холодный лоб.Матильда увидела, как задрожала мать, и поняла, что той на мгновение показалось, будто призрак ее бывшего мужа вошел в комнату.– Я виновата, – прохрипела Джудит. – Меня обманули, но все равно я виновата… Может быть, Бог меня и простит, но я сама никогда себя не прощу.– Успокойся, не надо так убиваться, – прошептала Матильда. – Она сжала ее холодные руки, стараясь отдать им часть своего тепла и жизненных сил. Она слышала, как за спиной рыдает Сибилла. – Мой… мой отец не хотел бы видеть тебя такой.– Ну, конечно нет… ведь он святой! – Слабый голос был полон горечи. – Его почитают за то, что я считала его слабостью.Матильда еле сдержалась, чтобы не вскочить и не повернуться к матери спиной. Чтобы не излить всю собственную горечь и раздражение. Наверное, Симон заметил ее борьбу, потому что она уловила его обеспокоенный взгляд. Он слегка качнул головой в молчаливой поддержке, явно советуя промолчать.Закусив губу, она осталась на месте и вдруг почувствовала радость, что не приехала раньше.– Я его любила, – прошептала Джудит, и внезапно из ее глаз выкатились две крупные слезы и потекли, по щекам. – Несмотря на все, я его любила. – У нее уже не осталось сил, чтобы плакать. Тело сотрясали судороги.Матильда в страхе наблюдала за ней, боясь, что она в любой момент может умереть. Однако судороги прекратились, и, хотя Джудит дышала, как давно вытащенная из воды рыба, взгляд ее был осмысленным. Она протянула руку, чтобы коснуться белого меха на плаще Симона.– Тогда это все, что имеет значение, – произнес Симон и, сняв плащ, накрыл им Джудит. – Все остальное надо забыть.Она смотрела на него, осознавая его слова, дыхание ее стало ровнее, и она уже не так отчаянно цеплялась за мех.– А Уолтеф смог забыть? – спросила она.– Да, – без колебаний ответил Симон, глядя ей в глаза.– Ты говоришь то, что я хотела бы слышать…– Я говорю вам правду.Она уже переборола себя и снова взяла себя в руки.– Я рада, что ты муж моей дочери, а не мой, – сказала она и погладила мех.– Я тоже, – ответил Симон. Джудит едва заметно улыбнулась.– Я слышала, что ты не отказался от своей клятвы крестоносца, – продолжила она, собравшись с силами.– Нет, belle mere, – мрачно признался Симон.– Тогда помолись за меня.– С радостью. – Симон склонил голову и отошел от постели, оставив ей плащ. Если ему и было без плаща холодно, он ничем этого не показал.Джудит закрыла глаза и заснула, продолжая цепляться за мех.Прозвенели колокола к заутрене. Симон тихо вышел и вернулся в другом плаще. Принес он с собой и кувшин горячего вина, небольшую лепешку и кусок желтого сыра.– Поешь? – предложил он.Матильда отрицательно покачала головой. Желудок у нее скрутило в узел, она даже подумать не могла о еде, но с удовольствием выпила немного вина. В нем был имбирь, и она почувствовала, как разносится тепло по ее замерзшему телу. Сибилла тоже выпила, обхватив чашу руками и шмыгая носом от холода. Есть она отказалась. Симон сел на другой сундук и принялся за хлеб с сыром.– Во время кампании мы едим, чтобы поддержать свои силы, как бы нас от еды ни воротило, – объяснил он, но не стал заставлять женщин есть.Ночь тянулась, и еще дважды Матильда слышала, как колокол призывает монахинь к молитве. Сибилла сменила догоревшую свечу на новую, и, когда она ее доставала, Матильда заметила, что в ящике есть еще несколько золотистых восковых свечей – толстых, как мужское запястье.– Зажги все, – велела она служанке. – Теплее нам не станет, но мы хоть будем что-то видеть.Сибилла послушалась, но заметила, с опаской взглянув на постель:– Моя госпожа скажет, что это пустое расточительство.– Я думаю, что на этот раз расходы оправданны, – успокоила Матильда Сибиллу. – Пусть путь ее будет освещен.Опять зазвонил колокол, снова сзывая монахинь на молитву. Начинало светать. Симон поднялся, пробормотал, что пойдет помочиться, и быстро вышел из комнаты.Когда дверь тихо закрылась, Джудит подняла веки, которые были такими тяжелыми, будто на них лежали монеты, и остановила взгляд на горящих свечах. Затем с трудом сказала дочери:– Пустое расточительство.– Достойный салют, – возразила Матильда и предложила матери глоток вина.Джудит слабо двинула рукой, отказываясь.– Мне уже ничего не нужно… – Ее рука зашевелилась, нащупала мех и схватилась за него. На лице появилась улыбка облегчения. – Мне снился твой отец, – сказала она со слабой улыбкой, – На нем была эта мантия… и он не постарел, как я…Матильда забеспокоилась, что мать снова одолеет печаль, но она улыбалась, и, когда умирающая женщина прошептала «Я его любила», в глазах дочери появилось понимание. «Но недостаточно». – Еще один вздох, от которого мех зашевелился, еще один, а потом послышался звук, напоминающий скрип ключа в замке. Затем наступила тишина.– Мама? – Матильда наклонилась над неподвижным телом. Она взяла одну руку и стала ощупывать ее, но пульсации крови не было. Матильда осторожно закрыла глаза матери.Сибилла с трудом поднялась с колен, пошла к окну и распахнула ставни.– Чтобы открыть путь ее душе, – пояснила она. Лицо ее было залито слезами. Сибилла никогда не стеснялась показать свои чувства, чего нельзя было сказать о ее госпоже, которой она служила сорок лет.Дневной свет несмело проник в комнату, отняв яркость у горящих свечей, – бледный отсвет лег на тело Джудит. Сырой сквозняк загасил свечи, и Матильде подумалось что, возможно, это душа матери покинула свою земную оболочку и вознеслась к небесам. Матильда ничего не чувствовала. Не было ни слез, ни печали. Ничего, кроме сожаления – такого же холодного и мрачного, как и воздух, проникающий в окно.Отойдя от постели, она подошла к Сибилле и обняла ее за плечи. Восток постепенно алел, и во дворе уже появились работники. Из пекарни доносился ароматный запах свежего хлеба. Она увидела Симона, беседующего с одним из рыцарей из своего сопровождения.– Кроме тех дней, сразу же после свадьбы, она никогда не была счастлива, – шмыгнула носом Сибилла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41