Его лицо смягчилось, когда он снял с каминной доски миниатюру. Портрет младшей сестры Габриэль, Мири, был среди тех немногочисленных вещей, которые она захватила с собой из дома.
Пока Реми изучал портрет, жесткие складки вокруг его губ разгладились и он задумчиво улыбнулся. Воспользовавшись тем, что его внимание отвлечено, Габриель решилась на поступок, на который не решалась прежде: она позволила себе долго и внимательно разглядывать его и была сильно обескуражена.
Реми сильно изменился, и дело было вовсе не в его косматой гриве и давно нестриженной бороде. Она запомнила его не таким худым, не таким изможденным. Он явно мало заботился о пище или отдыхе, если только не нуждался в этом для выживания.
Габриэль страстно захотелось заставить его отдохнуть, пока она прикажет приготовить ему поесть и горячую ванну, чтобы понежить его усталое тело. Вытряхнуть его из пропитанной дорожной пылью одежды, постричь бороду, расчесать волосы, ворча на него и кудахча над ним, совсем как когда-то, и попытаться рассмешить его. Уложить в постель, и подоткнуть ему одеяло, и разглаживать тягостные складки на его лбу, пока он не погрузится в глубокий сон, столь ему необходимый. А затем…
Габриэль перевела дух, поразившись своему непостоянству. Теперь ее захватили глупые фантазии удержать подле себя мужчину, от которого она только-только сама решила избавиться.
Габриэль заставила себя спрятать свои чувства за лучезарной улыбкой.
– Простите, у меня ушло слишком много времени на переодевание. Что вы только подумаете о моих манерах, капитан Реми? Надеюсь, я не слишком долго заставила вас ждать?
– Нет, – пробормотал он. Взгляд его вновь вернулся к миниатюре, зажатой в руке. – Я восхищался этим портретом Мири. Какое замечательное сходство! Я запомнил ее именно такой.
– Вы находите?
Холодность Габриэль чуть отступила, когда она забирала миниатюру из рук Реми. Он говорил правду. Сходство портрета с Мирибель было поразительным. Габриэль помнила тот давний весенний день и сад, где она писала миниатюру, запах душистых растений, выращиваемых Арианн, наполнял воздух, пчелы жужжали среди цветов. В то время волшебство ее было в самом расцвете.
Интересно, насколько Мири походит на свой портрет теперь. Прошло уже больше двух лет с тех пор, как Габриэль видела сестренку, и только Небу известно, когда она увидит ее снова, если вообще увидит. Об этом подумала Габриэль, поддавшись приливу печали по младшей сестре, которая была для нее потеряна, впрочем, как и давнее волшебство.
Девушка почувствовала, что Реми внимательно наблюдает за ней.
– Это ваша работа, Габриэль? – уточнил он.
– Да, у меня тогда хватало времени на всякую чепуху. – Она вернула ему миниатюру с деланным безразличием. – С тех пор Мирибель, конечно, сильно выросла. Думаю, вы даже не узнаете ее.
– Осмелюсь предположить, что вряд ли, – согласился Реми с грустной улыбкой.
«Впрочем, как и я», – подумала Габриэль, подавляя пронзительную боль.
– А как там Арианн? Как поживает Хозяйка острова Фэр? – поинтересовался Реми, возвратив миниатюру на место.
Он оглядел каминную доску в ожидании увидеть также портрет Арианн и озадаченно посмотрел на Габриель.
– О, Арианн вышла замуж за Ренара, – Габриэль удалось изобразить беззаботность, – и теперь, после всего пережитого, они с ее великаном счастливо зажили в его замке.
– Ну почему всегда, когда ты говоришь о Ренаре, и твоем голосе звучит пренебрежение? – мягко упрекнул ее Реми, хотя и с улыбкой. – Ренар – человек хороший, и он всем нам спас жизнь в ту ночь, когда пожаловали охотники на ведьм.
– Я знаю, что и сама люблю этого гиганта – своего шурина, но мы с графом всегда находили особое удовольствие в том, чтобы досаждать друг другу в постоянных стычках. Чем изрядно доводили бедняжку Арианн до отчаяния. Однажды она даже пригрозила разогнать нас по комнатам и запереть обоих, пока мы не научимся вести себя, – с сожалением улыбнулась Габриэль своим воспоминаниям. – Но мы никогда всерьез не ссорились, пока…
– Пока? – переспросил Реми, поскольку она замолчала.
От досады, что затронула эту тему, Габриэль даже прикусила нижнюю губу.
– …пока Ренар не вбил себе в голову эту дурацкую идею, что обязан подыскать мне мужа, – неохотно договорила она. – Что я никогда не стану счастлива или довольна, пока не пойду под венец.
– Настолько ли это дурацкая идея, Габриэль? – тихо спросил Реми.
Дурацкая, если речь шла о ней. Ренар в роли свахи для нее? Над этим можно было бы посмеяться, если бы ей не претила даже мысль о том, что какой-то алчный дворянин, охочий до приданого, предложенного Ренаром, милостиво возымел бы желание забыть тот факт, что он получает подпорченный товар. Или, того хуже, очарованный ее красотой, вообразил бы себя влюбленным в нее, а она не сумела бы отвечать взаимностью на его любовь. А когда этот предполагаемый жених обнаружил бы правду? Что тогда?
Габриэль знала о существовании способов, с помощью которых умная женщина могла уверить своего мужа в мысли, что тот взял в жены девственницу. Но мысль о подобном обмане вызывала у нее отвращение. Нет, по ней, так лучше сразу позволить мужчине знать правду, кто перед ним, и пусть живет с этим знанием.
Тогда почему же она все еще избегает открыто объясниться с Реми? Почувствовав на себе взгляд его серьезных темных глаз, Габриэль все же решилась ответить:
– Глупо со стороны Ренара искать мне мужа. Глупо по многим причинам. Главным образом потому, что у меня нет никакого интереса становиться супругой какого-то там провинциального чурбана, способного похоронить всю мою жизнь в глуши.
Желая как-то сменить тему беседы, Габриэль, шурша юбками, направилась к этажерке у кровати, где хранились – на случай, если ей захочется утолить жажду среди ночи, – графин с вином и хрустальный бокал.
– Не хотите ли бокал рейнского вина, капитан Реми? – бросила она через плечо. – Я могу также послать за поваром, чтобы он накрыл вам поздний ужин внизу, в общей зале.
– Речь идет о том огромном столе, что я заметил внизу под лестницей, длина которого сопоставима с полем боя? – озорно спросил Реми. – Нет, боюсь, что едва ли я соответствую для такого стола, особенно комплекцией.
– Это все потому, что вы явно не слишком-то заботились о себе, как и большинство мужчин, когда они предоставлены самим себе. – Габриэль налила вино в бокал и подошла к нему. – Своей бледностью вы напоминаете призрак, за который я вас и приняла. Может, хотя бы вино вернет немного красок вашему лицу.
Габриэль вручила ему бокал.
– Вот вам. Пейте, – строго приказала она.
– Слушаюсь, сударыня, – смиренно поклонился Реми, что не соответствовало мерцающим искоркам в его глазах.
Когда он отпил первый глоток, то вздрогнул, и тут Габриэль впервые заметила рану у него на губе, в том месте, куда она ударила его.
– Боже мой, Реми, это я тебя так? – В порыве раскаяния она даже забыла о напускной холодности и осторожно провела кончиками пальцев по его нижней губе, с ужасом нащупав припухлость. – Прости, не сердись на меня, пожалуйста.
Николя вздрогнул от прикосновения и поймал ее руку.
– Пустяки, моя дорогая. Я пропускал и куда худшие удары, но, пожалуй, ни одного из них я не заслуживал так, как этот. После всего, что вы с сестрами сделали для меня, я обязан был найти способ сообщить вам о себе. – Он осторожно коснулся губами ее пальцев. – Вполне естественная реакция, раз ты так гневалась на меня.
У Габриэль мурашки пробежали даже от столь легкого прикосновения его губ, и она поспешила отодвинуться от него.
– Естественная, возможно, – уступила она, – но едва ли так принято среди воспитанных людей.
– А сейчас мы ведем себя как хорошо воспитанные люди из общества, да, Габриэль? Вежливо соблюдаем приличия? – насмешливо уточнил Реми.
– Вполне. – Она открыто посмотрела на него с нескрываемой улыбкой, потом решительно вздернула подбородок и деланно улыбнулась. – Почему бы нам не испытывать теплых чувств по отношению друг к другу? Много воды утекло, но мы все еще друзья, не правда ли?
– Да, друзья, – согласился Реми, но страстный взгляд его глаз опровергал сказанное.
Он дотронулся рукой до пучка волос, убранного в сетку, провел пальцами по ее щеке. Габриэль всегда поражалась, как прикосновения рук Реми, загрубевших и мозолистых, могли быть такими нежными. Они манили, они искушали.
Она почувствовала, как ее кинуло в жар. Это все из-за того страстного объятия внизу, во дворе ее дома. Она тогда знала, что ей нельзя целовать Николя Реми. Тот единственный миг безумия взломал прочную стену хладнокровия, которую она годами возводила вокруг своего сердца. Габриэль испуганно вырвалась из его объятий.
– К сожалению, – нервно заговорила она, – у меня не так много времени для старых знакомств, как мне бы того хотелось. Моя жизнь в Париже сильно отличается от той, что я вела на острове Фэр.
– Наслышан, – помрачнел Реми, и его нежный взгляд потух. Он отпил большой глоток вина и поинтересовался, нахмурив брови: – Габриэль, что ты делаешь здесь, в Париже? Вдали от своей семьи и дома?
Именно этого вопроса она ждала со страхом. Ее сердце замирало, как только она сама задавала себе вопрос, а что Реми слышал о ней? Поговаривали, что в некоторых тавернах даже принимали ставки на тех, кто мог стать ее следующим любовником.
Но, какие бы сплетни о ней ни доходили до него, Габриэль ни на секунду не сомневалась: Реми не хотел ничему верить. Его настойчивый взгляд искал ее глаз, словно он старался убедить себя, что, несмотря на всю очевидность противоположного, она оставалась все той же невинной девочкой, какой он сам неизменно видел ее.
– Вы же всегда знали, как я мечтала покинуть остров Фэр, капитан Реми, – ответила она наконец, втирая крем в кожу. – Мне хотелось побывать повсюду, самой изведать бурление и изменчивость большого города.
Подперев своими широкими плечами стену, Реми расположился рядом со столиком, чтобы она не могла избежать встречи с его взглядом:
– Да, но как у тебя во владении оказался этот огромный дом? Прости меня, но я считал, что в вашей семье все пошло прахом, когда отец не вернулся из своего путешествия.
– Так оно и было. – Габриэль размазывала крем кончиками пальцев, надеясь, что их едва заметная дрожь не выдаст ему ее нервозности. – Этот дом принадлежит или, вернее сказать, принадлежал женщине по имени Маргерит де Мейтлан. Любовнице моего отца, – добавила она равнодушным тоном, не выдавшим никаких эмоций.
– Любовнице?
– Капитан Реми, у многих мужчин есть любовницы – сухо заметила девушка.
– Знаю. Но я слышал… мне всегда казалось… – Реми в замешательстве отпил еще глоток вина.
– Вы слышали истории о глубоком чувстве, связывавшем доблестного шевалье Луи Шене и Евангелину, прекрасную Хозяйку острова Фэр.
Габриэль убедила себя, что давно преодолела боль из-за предательства отца. Но застарелая горечь вновь проявилась в звуках ее голоса.
– К сожалению, все те истории… всего лишь… красивые сказки. Заверяя всех в своей преданности моей матушке, отец содержал другую женщину здесь, в Париже, щедро осыпая мадам де Мейтлан платьями, драгоценными камнями и этим домом.
Реми молча вникал в услышанное, хмуро глядя в свой бокал.
– И все-таки я не понимаю, какая связь между тобой и этим домом. Что ты забыла здесь, в доме этой… как бы помягче выразиться…
Реми не закончил, но в этом и не было необходимости. По его суровому тону Габриэль могла легко предположить, как он собирался закончить свою фразу. Этой распутницы, продажной женщины, блудницы. И, хотя она сохранила безразличную маску на лице, душа ее затрепетала, мучимая вопросом, каким из этих эпитетов наградит ее Реми, когда поймет, насколько она похожа на Маргерит.
Габриэль взяла со стола маленькую жесткую щеточку и начала размеренно полировать ногти.
– После того как пришло известие о смерти моего отца, мадемуазель Мейтлан испытала некий прилив угрызений совести. Она решила удалиться в монастырь. Но, прежде чем осуществить свое решение, предложила нам с сестрами этот дом и свои украшения.
– И вы приняли их от нее, Габриэль? – Реми помрачнел еще больше. – Но вам с сестрами не показалось это чем-то вроде предательства памяти вашей матери?
– Точно так же рассуждает и Арианн, – вспыхнула Габриэль. – Здесь все оплачено деньгами моего отца. Почему же мне было не принять такое предложение?
– Можно признать справедливость подобной точки зрения, – уступил Реми. – Но…
Габриэль понимала, что ему хотелось бы задать ей много больше вопросов, но он колебался, скорее всего, потому, что боялся ответов. Габриэль швырнула щетку обратно на столик и решительно поднялась.
– Хватит обо мне. Я хотела бы услышать о том, как вы провели эти три года, Николя Реми.
– В моем рассказе нет ничего интересного, Габриэль, – сказал он.
– Тем не менее я настаиваю.
Габриэль величаво проплыла к скамье у окна и опустилась на вышитую диванную подушку. В былые времена она постучала бы рукой подле себя, таким дружественным жестом приглашая его сесть рядом. Но сейчас она указала Реми на стул с высокой спинкой на безопасном расстоянии от себя.
– Садитесь же, капитан, и поведайте мне обо всем.
Реми бросил прищуренный взгляд на стул, но садиться не стал. Он отошел к камину, держа бокал. Что-то неуловимо отстраненное появилось в его глазах, после того как она вернула его назад, к прошлому.
– Поведать обо всем? Я едва ли знаю, с чего следует начать.
– Почему бы не начать с того, что случилось с вами в ночь накануне Дня святого Варфоломея?
– Вот уж совсем неподходящая история для сказки перед сном. – Реми так крепко сжал бокал, что Габриэль удивилась прочности хрусталя: он не лопнул. Без сомнения, Реми тяжело вспоминать и говорить о той жуткой ночи, она вовсе не желала причинять ему лишних страданий.
Но и самой Габриэль воспоминания о той ночи несли боль, ей снова пришлось бы переживать те страдания, которые она испытывала при мысли, что Реми лежал, истекая кровью от, кинжального удара. Однако ей отчаянно хотелось знать, что случилось в действительности.
– Пожалуйста, Реми, – попросила она. – Расскажите мне хотя бы о том, как вам удалось выжить той ночью. Ренар видел, что вы упали, получив смертельную рану. Он решил, что с вами все кончено, иначе он никогда бы не оставил вас.
– Я знаю это. Граф – благородный и мужественный человек. Я счастлив, что он сумел выбраться из той бойни живым.
– Да, но как это удалось вам?
Реми большим глотком опустошил бокал вина.
– Меня спас волк.
– Как это?! – вскрикнула Габриэль. Если бы Реми не выглядел настолько мрачным, если бы это был кто-то другой, а не он, она решила бы, что ее разыгрывают. – Волк? Здесь, в Париже? – переспросила она недоверчиво.
Реми вздохнул и повел плечами. В нем больше не чувствовалось напряжения, когда он против своей воли усмехнулся, определенно вспомнив что-то забавное.
– Мартин ле Луп, то есть Волк – еще совсем мальчишка, но уже карманник и вор. Он увидел меня, неподвижно валявшегося на мостовой, и ему сильно приглянулись мои сапоги. Парень искал способ… как бы это… освободить меня от них.
Габриэль охватил ужас, она слишком четко представила себе эту сцену. Реми ранен и беспомощен, а какая-то уличная крыса пытается ограбить его, прежде чем остынет тело. Она не понимала, как у Реми хватало сил улыбаться при воспоминании о таком омерзительном поступке. Ее руки, лежавшие на коленях, непроизвольно сжались в кулаки.
– Как… гнусный маленький ублюдок… Его следовало повесить, распять и четвертовать.
– Если бы я умер, – Реми пожал плечами, – сапоги вряд ли мне пригодились бы. Но стоило Мартину коснуться меня, как я дико застонал, и парня чуть не хватил удар. Он мог запросто завершить задуманное и сбежать, и у меня не нашлось бы сил остановить его. Но вместо этого он оттащил меня в безопасное место, где и укрыл от разъяренной толпы, а сам тем временем бросился на поиски кого-нибудь, кто обработал бы мои раны. Он нашел пожилого священника, очень опытного и умеющего врачевать. – Реми насупился от смущения. – Я так никогда и не узнал ни его имени, ни причины, по которой он взялся помочь мне. По тем временам крайне опасный поступок. Ночь в канун Дня святого Варфоломея был не лучшим моментом для любого из католиков, которого бы вдруг поймали при попытке спасти протестантского солдата. Что касается Мартина, я и тут до конца не разобрался, что к чему. Вообще-то он очень практичный малый, когда речь идет о спасении его собственной шкуры. И по сей день я не знаю, зачем он рисковал собственной жизнью, пытаясь помочь мне.
Реми, может, и не знал, но Габриэль понимала почему. Такой самоотверженный человек, как Николя Реми, честный, отважный, благородный до кончиков ногтей, самим своим существованием пробуждал лучшее в других людях, заставлял их устремляться ему на помощь даже против собственной воли и вопреки любым разумным доводам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Пока Реми изучал портрет, жесткие складки вокруг его губ разгладились и он задумчиво улыбнулся. Воспользовавшись тем, что его внимание отвлечено, Габриель решилась на поступок, на который не решалась прежде: она позволила себе долго и внимательно разглядывать его и была сильно обескуражена.
Реми сильно изменился, и дело было вовсе не в его косматой гриве и давно нестриженной бороде. Она запомнила его не таким худым, не таким изможденным. Он явно мало заботился о пище или отдыхе, если только не нуждался в этом для выживания.
Габриэль страстно захотелось заставить его отдохнуть, пока она прикажет приготовить ему поесть и горячую ванну, чтобы понежить его усталое тело. Вытряхнуть его из пропитанной дорожной пылью одежды, постричь бороду, расчесать волосы, ворча на него и кудахча над ним, совсем как когда-то, и попытаться рассмешить его. Уложить в постель, и подоткнуть ему одеяло, и разглаживать тягостные складки на его лбу, пока он не погрузится в глубокий сон, столь ему необходимый. А затем…
Габриэль перевела дух, поразившись своему непостоянству. Теперь ее захватили глупые фантазии удержать подле себя мужчину, от которого она только-только сама решила избавиться.
Габриэль заставила себя спрятать свои чувства за лучезарной улыбкой.
– Простите, у меня ушло слишком много времени на переодевание. Что вы только подумаете о моих манерах, капитан Реми? Надеюсь, я не слишком долго заставила вас ждать?
– Нет, – пробормотал он. Взгляд его вновь вернулся к миниатюре, зажатой в руке. – Я восхищался этим портретом Мири. Какое замечательное сходство! Я запомнил ее именно такой.
– Вы находите?
Холодность Габриэль чуть отступила, когда она забирала миниатюру из рук Реми. Он говорил правду. Сходство портрета с Мирибель было поразительным. Габриэль помнила тот давний весенний день и сад, где она писала миниатюру, запах душистых растений, выращиваемых Арианн, наполнял воздух, пчелы жужжали среди цветов. В то время волшебство ее было в самом расцвете.
Интересно, насколько Мири походит на свой портрет теперь. Прошло уже больше двух лет с тех пор, как Габриэль видела сестренку, и только Небу известно, когда она увидит ее снова, если вообще увидит. Об этом подумала Габриэль, поддавшись приливу печали по младшей сестре, которая была для нее потеряна, впрочем, как и давнее волшебство.
Девушка почувствовала, что Реми внимательно наблюдает за ней.
– Это ваша работа, Габриэль? – уточнил он.
– Да, у меня тогда хватало времени на всякую чепуху. – Она вернула ему миниатюру с деланным безразличием. – С тех пор Мирибель, конечно, сильно выросла. Думаю, вы даже не узнаете ее.
– Осмелюсь предположить, что вряд ли, – согласился Реми с грустной улыбкой.
«Впрочем, как и я», – подумала Габриэль, подавляя пронзительную боль.
– А как там Арианн? Как поживает Хозяйка острова Фэр? – поинтересовался Реми, возвратив миниатюру на место.
Он оглядел каминную доску в ожидании увидеть также портрет Арианн и озадаченно посмотрел на Габриель.
– О, Арианн вышла замуж за Ренара, – Габриэль удалось изобразить беззаботность, – и теперь, после всего пережитого, они с ее великаном счастливо зажили в его замке.
– Ну почему всегда, когда ты говоришь о Ренаре, и твоем голосе звучит пренебрежение? – мягко упрекнул ее Реми, хотя и с улыбкой. – Ренар – человек хороший, и он всем нам спас жизнь в ту ночь, когда пожаловали охотники на ведьм.
– Я знаю, что и сама люблю этого гиганта – своего шурина, но мы с графом всегда находили особое удовольствие в том, чтобы досаждать друг другу в постоянных стычках. Чем изрядно доводили бедняжку Арианн до отчаяния. Однажды она даже пригрозила разогнать нас по комнатам и запереть обоих, пока мы не научимся вести себя, – с сожалением улыбнулась Габриэль своим воспоминаниям. – Но мы никогда всерьез не ссорились, пока…
– Пока? – переспросил Реми, поскольку она замолчала.
От досады, что затронула эту тему, Габриэль даже прикусила нижнюю губу.
– …пока Ренар не вбил себе в голову эту дурацкую идею, что обязан подыскать мне мужа, – неохотно договорила она. – Что я никогда не стану счастлива или довольна, пока не пойду под венец.
– Настолько ли это дурацкая идея, Габриэль? – тихо спросил Реми.
Дурацкая, если речь шла о ней. Ренар в роли свахи для нее? Над этим можно было бы посмеяться, если бы ей не претила даже мысль о том, что какой-то алчный дворянин, охочий до приданого, предложенного Ренаром, милостиво возымел бы желание забыть тот факт, что он получает подпорченный товар. Или, того хуже, очарованный ее красотой, вообразил бы себя влюбленным в нее, а она не сумела бы отвечать взаимностью на его любовь. А когда этот предполагаемый жених обнаружил бы правду? Что тогда?
Габриэль знала о существовании способов, с помощью которых умная женщина могла уверить своего мужа в мысли, что тот взял в жены девственницу. Но мысль о подобном обмане вызывала у нее отвращение. Нет, по ней, так лучше сразу позволить мужчине знать правду, кто перед ним, и пусть живет с этим знанием.
Тогда почему же она все еще избегает открыто объясниться с Реми? Почувствовав на себе взгляд его серьезных темных глаз, Габриэль все же решилась ответить:
– Глупо со стороны Ренара искать мне мужа. Глупо по многим причинам. Главным образом потому, что у меня нет никакого интереса становиться супругой какого-то там провинциального чурбана, способного похоронить всю мою жизнь в глуши.
Желая как-то сменить тему беседы, Габриэль, шурша юбками, направилась к этажерке у кровати, где хранились – на случай, если ей захочется утолить жажду среди ночи, – графин с вином и хрустальный бокал.
– Не хотите ли бокал рейнского вина, капитан Реми? – бросила она через плечо. – Я могу также послать за поваром, чтобы он накрыл вам поздний ужин внизу, в общей зале.
– Речь идет о том огромном столе, что я заметил внизу под лестницей, длина которого сопоставима с полем боя? – озорно спросил Реми. – Нет, боюсь, что едва ли я соответствую для такого стола, особенно комплекцией.
– Это все потому, что вы явно не слишком-то заботились о себе, как и большинство мужчин, когда они предоставлены самим себе. – Габриэль налила вино в бокал и подошла к нему. – Своей бледностью вы напоминаете призрак, за который я вас и приняла. Может, хотя бы вино вернет немного красок вашему лицу.
Габриэль вручила ему бокал.
– Вот вам. Пейте, – строго приказала она.
– Слушаюсь, сударыня, – смиренно поклонился Реми, что не соответствовало мерцающим искоркам в его глазах.
Когда он отпил первый глоток, то вздрогнул, и тут Габриэль впервые заметила рану у него на губе, в том месте, куда она ударила его.
– Боже мой, Реми, это я тебя так? – В порыве раскаяния она даже забыла о напускной холодности и осторожно провела кончиками пальцев по его нижней губе, с ужасом нащупав припухлость. – Прости, не сердись на меня, пожалуйста.
Николя вздрогнул от прикосновения и поймал ее руку.
– Пустяки, моя дорогая. Я пропускал и куда худшие удары, но, пожалуй, ни одного из них я не заслуживал так, как этот. После всего, что вы с сестрами сделали для меня, я обязан был найти способ сообщить вам о себе. – Он осторожно коснулся губами ее пальцев. – Вполне естественная реакция, раз ты так гневалась на меня.
У Габриэль мурашки пробежали даже от столь легкого прикосновения его губ, и она поспешила отодвинуться от него.
– Естественная, возможно, – уступила она, – но едва ли так принято среди воспитанных людей.
– А сейчас мы ведем себя как хорошо воспитанные люди из общества, да, Габриэль? Вежливо соблюдаем приличия? – насмешливо уточнил Реми.
– Вполне. – Она открыто посмотрела на него с нескрываемой улыбкой, потом решительно вздернула подбородок и деланно улыбнулась. – Почему бы нам не испытывать теплых чувств по отношению друг к другу? Много воды утекло, но мы все еще друзья, не правда ли?
– Да, друзья, – согласился Реми, но страстный взгляд его глаз опровергал сказанное.
Он дотронулся рукой до пучка волос, убранного в сетку, провел пальцами по ее щеке. Габриэль всегда поражалась, как прикосновения рук Реми, загрубевших и мозолистых, могли быть такими нежными. Они манили, они искушали.
Она почувствовала, как ее кинуло в жар. Это все из-за того страстного объятия внизу, во дворе ее дома. Она тогда знала, что ей нельзя целовать Николя Реми. Тот единственный миг безумия взломал прочную стену хладнокровия, которую она годами возводила вокруг своего сердца. Габриэль испуганно вырвалась из его объятий.
– К сожалению, – нервно заговорила она, – у меня не так много времени для старых знакомств, как мне бы того хотелось. Моя жизнь в Париже сильно отличается от той, что я вела на острове Фэр.
– Наслышан, – помрачнел Реми, и его нежный взгляд потух. Он отпил большой глоток вина и поинтересовался, нахмурив брови: – Габриэль, что ты делаешь здесь, в Париже? Вдали от своей семьи и дома?
Именно этого вопроса она ждала со страхом. Ее сердце замирало, как только она сама задавала себе вопрос, а что Реми слышал о ней? Поговаривали, что в некоторых тавернах даже принимали ставки на тех, кто мог стать ее следующим любовником.
Но, какие бы сплетни о ней ни доходили до него, Габриэль ни на секунду не сомневалась: Реми не хотел ничему верить. Его настойчивый взгляд искал ее глаз, словно он старался убедить себя, что, несмотря на всю очевидность противоположного, она оставалась все той же невинной девочкой, какой он сам неизменно видел ее.
– Вы же всегда знали, как я мечтала покинуть остров Фэр, капитан Реми, – ответила она наконец, втирая крем в кожу. – Мне хотелось побывать повсюду, самой изведать бурление и изменчивость большого города.
Подперев своими широкими плечами стену, Реми расположился рядом со столиком, чтобы она не могла избежать встречи с его взглядом:
– Да, но как у тебя во владении оказался этот огромный дом? Прости меня, но я считал, что в вашей семье все пошло прахом, когда отец не вернулся из своего путешествия.
– Так оно и было. – Габриэль размазывала крем кончиками пальцев, надеясь, что их едва заметная дрожь не выдаст ему ее нервозности. – Этот дом принадлежит или, вернее сказать, принадлежал женщине по имени Маргерит де Мейтлан. Любовнице моего отца, – добавила она равнодушным тоном, не выдавшим никаких эмоций.
– Любовнице?
– Капитан Реми, у многих мужчин есть любовницы – сухо заметила девушка.
– Знаю. Но я слышал… мне всегда казалось… – Реми в замешательстве отпил еще глоток вина.
– Вы слышали истории о глубоком чувстве, связывавшем доблестного шевалье Луи Шене и Евангелину, прекрасную Хозяйку острова Фэр.
Габриэль убедила себя, что давно преодолела боль из-за предательства отца. Но застарелая горечь вновь проявилась в звуках ее голоса.
– К сожалению, все те истории… всего лишь… красивые сказки. Заверяя всех в своей преданности моей матушке, отец содержал другую женщину здесь, в Париже, щедро осыпая мадам де Мейтлан платьями, драгоценными камнями и этим домом.
Реми молча вникал в услышанное, хмуро глядя в свой бокал.
– И все-таки я не понимаю, какая связь между тобой и этим домом. Что ты забыла здесь, в доме этой… как бы помягче выразиться…
Реми не закончил, но в этом и не было необходимости. По его суровому тону Габриэль могла легко предположить, как он собирался закончить свою фразу. Этой распутницы, продажной женщины, блудницы. И, хотя она сохранила безразличную маску на лице, душа ее затрепетала, мучимая вопросом, каким из этих эпитетов наградит ее Реми, когда поймет, насколько она похожа на Маргерит.
Габриэль взяла со стола маленькую жесткую щеточку и начала размеренно полировать ногти.
– После того как пришло известие о смерти моего отца, мадемуазель Мейтлан испытала некий прилив угрызений совести. Она решила удалиться в монастырь. Но, прежде чем осуществить свое решение, предложила нам с сестрами этот дом и свои украшения.
– И вы приняли их от нее, Габриэль? – Реми помрачнел еще больше. – Но вам с сестрами не показалось это чем-то вроде предательства памяти вашей матери?
– Точно так же рассуждает и Арианн, – вспыхнула Габриэль. – Здесь все оплачено деньгами моего отца. Почему же мне было не принять такое предложение?
– Можно признать справедливость подобной точки зрения, – уступил Реми. – Но…
Габриэль понимала, что ему хотелось бы задать ей много больше вопросов, но он колебался, скорее всего, потому, что боялся ответов. Габриэль швырнула щетку обратно на столик и решительно поднялась.
– Хватит обо мне. Я хотела бы услышать о том, как вы провели эти три года, Николя Реми.
– В моем рассказе нет ничего интересного, Габриэль, – сказал он.
– Тем не менее я настаиваю.
Габриэль величаво проплыла к скамье у окна и опустилась на вышитую диванную подушку. В былые времена она постучала бы рукой подле себя, таким дружественным жестом приглашая его сесть рядом. Но сейчас она указала Реми на стул с высокой спинкой на безопасном расстоянии от себя.
– Садитесь же, капитан, и поведайте мне обо всем.
Реми бросил прищуренный взгляд на стул, но садиться не стал. Он отошел к камину, держа бокал. Что-то неуловимо отстраненное появилось в его глазах, после того как она вернула его назад, к прошлому.
– Поведать обо всем? Я едва ли знаю, с чего следует начать.
– Почему бы не начать с того, что случилось с вами в ночь накануне Дня святого Варфоломея?
– Вот уж совсем неподходящая история для сказки перед сном. – Реми так крепко сжал бокал, что Габриэль удивилась прочности хрусталя: он не лопнул. Без сомнения, Реми тяжело вспоминать и говорить о той жуткой ночи, она вовсе не желала причинять ему лишних страданий.
Но и самой Габриэль воспоминания о той ночи несли боль, ей снова пришлось бы переживать те страдания, которые она испытывала при мысли, что Реми лежал, истекая кровью от, кинжального удара. Однако ей отчаянно хотелось знать, что случилось в действительности.
– Пожалуйста, Реми, – попросила она. – Расскажите мне хотя бы о том, как вам удалось выжить той ночью. Ренар видел, что вы упали, получив смертельную рану. Он решил, что с вами все кончено, иначе он никогда бы не оставил вас.
– Я знаю это. Граф – благородный и мужественный человек. Я счастлив, что он сумел выбраться из той бойни живым.
– Да, но как это удалось вам?
Реми большим глотком опустошил бокал вина.
– Меня спас волк.
– Как это?! – вскрикнула Габриэль. Если бы Реми не выглядел настолько мрачным, если бы это был кто-то другой, а не он, она решила бы, что ее разыгрывают. – Волк? Здесь, в Париже? – переспросила она недоверчиво.
Реми вздохнул и повел плечами. В нем больше не чувствовалось напряжения, когда он против своей воли усмехнулся, определенно вспомнив что-то забавное.
– Мартин ле Луп, то есть Волк – еще совсем мальчишка, но уже карманник и вор. Он увидел меня, неподвижно валявшегося на мостовой, и ему сильно приглянулись мои сапоги. Парень искал способ… как бы это… освободить меня от них.
Габриэль охватил ужас, она слишком четко представила себе эту сцену. Реми ранен и беспомощен, а какая-то уличная крыса пытается ограбить его, прежде чем остынет тело. Она не понимала, как у Реми хватало сил улыбаться при воспоминании о таком омерзительном поступке. Ее руки, лежавшие на коленях, непроизвольно сжались в кулаки.
– Как… гнусный маленький ублюдок… Его следовало повесить, распять и четвертовать.
– Если бы я умер, – Реми пожал плечами, – сапоги вряд ли мне пригодились бы. Но стоило Мартину коснуться меня, как я дико застонал, и парня чуть не хватил удар. Он мог запросто завершить задуманное и сбежать, и у меня не нашлось бы сил остановить его. Но вместо этого он оттащил меня в безопасное место, где и укрыл от разъяренной толпы, а сам тем временем бросился на поиски кого-нибудь, кто обработал бы мои раны. Он нашел пожилого священника, очень опытного и умеющего врачевать. – Реми насупился от смущения. – Я так никогда и не узнал ни его имени, ни причины, по которой он взялся помочь мне. По тем временам крайне опасный поступок. Ночь в канун Дня святого Варфоломея был не лучшим моментом для любого из католиков, которого бы вдруг поймали при попытке спасти протестантского солдата. Что касается Мартина, я и тут до конца не разобрался, что к чему. Вообще-то он очень практичный малый, когда речь идет о спасении его собственной шкуры. И по сей день я не знаю, зачем он рисковал собственной жизнью, пытаясь помочь мне.
Реми, может, и не знал, но Габриэль понимала почему. Такой самоотверженный человек, как Николя Реми, честный, отважный, благородный до кончиков ногтей, самим своим существованием пробуждал лучшее в других людях, заставлял их устремляться ему на помощь даже против собственной воли и вопреки любым разумным доводам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53