Из окружавших его осколков стекла можно было заключить, что в пылу борьбы мы с Оуэном приземлились на бокал с вином.
Тут я увидела, что мой замечательный деревянный пол пошел странными серебристыми пузырями, и меня объял ужас, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это компакт-диски, в невероятном количестве разбросанные по всей комнате, блестят на солнце. В прихожей из-под двери торчала крайне гневная записка от Гэри и Гей, моих верхних соседей: они негодовали по поводу ночного шума. Они-то негодовали, а мне хотелось умереть. Придется извиняться, а у меня было такое чувство, что ко мне уже никогда не вернется дар речи.
Конечно, я знавала времена, когда подобные сцены были в порядке вещей каждым воскресным утром (после субботнего вечера), но в таком состоянии я не была уже лет сто (ну, год, это точно).
Надо заметить, с последнего раза, когда я привела в дом неизвестно где подцепленного мужика, что-то, наверное, изменилось, поскольку юный наглец оставил мне записку. Я полагала, что такие типы должны втихаря сваливать часа в четыре утра, впопыхах сунув трусы в карман брюк, и больше никогда не показываться. Но эта записка, накорябанная моей подводкой для глаз на рекламной листовке очистительных клизм (мне их шлют миллионами), содержала следующий текст:
«Принцесса Угольного Ведерка, чем-то ты меня странно притягиваешь. Давай как-нибудь повторим. Я тебе позвоню, как только заживут синяки. Оуэн.
P.S. Живи и здравствуй. Я тебе позвоню».
От этих слов, преодолевая воспаленные глазные яблоки и растрепанные волосы, в глубь моего опухшего мозга проникло нечто — я поняла, что это невыносимое зловещее чувство, от которого стало трудно дышать, не просто похмелье, а мысль о маме! Глаза мои обратились к телефону — и смотреть-то страшно. На автоответчике истерически мигала лампочка — наверное, с утроенной частотой, словно разгневавшись. (Интересно, такое вообще возможно? Может ли мигание участиться, если накопилось слишком много сообщений?)
О ужас. Кошмар, бред, жуть, КАТАСТРОФА. Как если бы не прозвонил будильник и я пропустила свадьбу лучшей подруги, бесплатный перелет на «Конкорде» до Барбадоса, хирургическую операцию, которая могла бы спасти мне жизнь…
Я не должна быть в своей квартире. Я должна была приехать к маме. Я обещала, она только при этом условии отпустила меня на день рождения. Ну, как я могла забыть? И сегодня утром — как я могла снова уснуть? Как я могла вспомнить о ней только сейчас?
Я нажала кнопку воспроизведения, и, когда бесстрастный голос Маргарет Тэтчер сообщил: «У вас — десять — новых — сообщений», — мне захотелось умереть. Первые четыре оказались от Гэри и Гей этажом выше. Они были очень, очень сердиты. После этого пошли мамины звонки. Первый — в пять утра. «Ты где? Почему не пришла домой? Почему не отвечаешь по мобильному? Я так и не ложилась». Второй звонок был в шесть пятнадцать, затем — в восемь тридцать и в двадцать минут десятого. С каждым разом в ее голосе слышалось все больше отчаяния, а в половине одиннадцатого она уже хрипела: «Мне нехорошо. Это сердце. На сей раз — точно. Где ты?»
Следующее сообщение было оставлено не мамой, а миссис Келли. «Твоя несчастная мать отправлена в клинику в ужасном состоянии, — ледяным тоном сообщала она. — Если ты найдешь время позвонить домой, мы все будем тебе крайне признательны».
9
TO: Susan…inseattle@yahoo.com
FROM: Gemma 343@hotmail.com
SUBJECT: Страсти улеглись аж через три дня
Я только сегодня пришла в себя.
У мамы, хвала господу, с сердцем все оказалось в порядке. Был очередной приступ паники. Медсестры провели с ней воспитательную работу — на предмет «тратить понапрасну время полицейских равносильно преступлению». Но после того как она поведала им об уходе отца и моем исчезновении, они обратили весь гнев на меня, и я почувствовала такие угрызения, что покорно выслушивала все их упреки.
Папы по-прежнему так и нет. Всю прошлую неделю я работала как автомат, и времени задуматься у меня на самом деле не было. Но теперь, когда обычная рутина восстановилась, я вдруг поняла, что папы нет уже две с лишним недели. Все это время я словно пребывала в трансе — неужели прошло уже две недели? Но я была готова дать голову на отсечение, что к исходу месяца он вернется.
Коди, миссис Келли, мои сослуживцы — все только и твердят, какой он старый дурак, но стоит мне начать с ними соглашаться, как у меня наворачиваются слезы, на меня начинают смотреть с каким-то подозрением, и я понимаю, о чем они на самом деле думают: что это ведь не мой муж меня бросил. Женам еще можно смахивать слезу, но от дочерей ждут, что они присоединятся к общему хору негодования. Я попробовала обозвать его «ополоумевшим старым подонком», и миссис Келли меня похвалила: «Правильно, девочка». Но я тут же расплакалась, чем вызвала ее крайнее раздражение.
В этом деле все какими-то полосами. То мне кажется, я понимаю: папа ушел и все разрушил; потом вдруг оживляюсь и начинаю думать, что он скоро вернется. Но тут меня будто оглушает мысль о том, что время идет, а он возвращаться не собирается, и эта мысль сидит у меня в голове, причиняя еще большую боль, чем прежде. Но, как я уже сказала, давай выждем месяц, это хороший круглый срок.
Да, и насчет волшебной палочки. Спасибо, что напомнила, что меня всегда тянуло к дешевой безвкусице. А что, к слову, безвкусного в моей шапочке для душа под девизом: «Пустите Кити в Нью-Йорк»? Красивая вещица, не говоря уже о функциональности.
Всю эту неделю я опять на работе. Какое облегчение — работать всего по десять часов в день. И иметь в досягаемости магазины. Я занялась покупками. Покупаю какие-то странные вещи. Вчера в обеденный перерыв купила стеклянный брелок в виде переливающегося всеми цветами радуги стилета, да еще с голубым цветком на конце. Потом я покрасила ногти в десять разных цветов — каждый последующий более приторно-пастельный, чем предыдущий. Это дань моей не первой молодости.
Ну ладно, пора бежать. Пришли мне какой-нибудь анекдот.
Крепко целую,
Джемма.
В тот вечер по дороге домой, как уже бывало не раз, я заскочила в аптеку взять для мамы очередное лекарство. На сей раз это была ножная мазь от грибка — понять не могу, где она его подцепила, учитывая, что она ни в бассейн, ни в какую общественную баню сроду не ходила. Но прежде чем я сказала, что мне нужно, симпатяга аптекарь возник из-за прилавка и объявил:
— В субботу вечером вы были в ударе.
Вся кровь, которая циркулировала в сосудах моей физиономии, разом прилила к щекам, а ноги и руки опять пустились в дрожь, что меня крайне раздосадовало, поскольку я только-только привела их в нормальное состояние.
— А где мы с вами виделись? — спросила я, с трудом ворочая обескровленными губами.
Он озадаченно помолчал, потом смутился и сказал:
— В «Хэммане».
— В «Хэммане»? — Господи, кого еще я там встретила в субботу вечером?
— Это для вас… неожиданность?
Еще какая. Вся эта история для меня неожиданность. И то, что я встретилась в баре с аптекарем и начисто об этом забыла. И то, что ему дали увольнительную из аптеки. В чем он был одет? Я не могла представить его в цивильном платье, только в белом халате. И был ли он там один или с компанией других провизоров, все — в белых халатах?
— Я тогда малость перебрала, — пролепетала я.
— Суббота же, — миролюбиво произнес он, но вслед за тем напустил на себя строгий вид и изрек: — Вам разве доктор не говорил, что спиртное во время приема антидепрессантов надо исключить?
Что ж, пора.
— Нет, не говорил, — ответила я, — поскольку, видите ли, дело в том, что эти лекарства, которые я у вас покупала, они не для меня, а для моей мамы. Извините, что я вам раньше не сказала, просто как-то к слову не пришлось.
Он сделал шаг назад, смерил меня долгим взглядом, легонько покивал, переваривая информацию, и наконец снова заговорил:
— А для себя вы ничего не брали?
Я перебрала в уме длинный список медикаментов, которые покупала для мамы; не только антидепрессанты, транквилизаторы и снотворное, но и антигистаминные препараты от ее сыпи, антациды от желудка, болеутоляющее от синусита…
— Лак для ногтей был для меня.
— Знаете что? — задумался он. — Я чувствую себя полным идиотом.
— Не стоит, — успокоила я. — Это я виновата, надо было вам сразу сказать. Тем более что вы были со мной так любезны. Несмотря на то что со мной все было в порядке.
— О'кей. — Он еще не справился со смущением.
— А можно полюбопытствовать? — спросила я. — Как там было, в этом «Хэммане»?
— А, неплохо. Только сплошная молодежь.
У меня тут же мелькнул вопрос, сколько же ему лет — до этой минуты он для меня был человек без возраста. По правде сказать, я вообще не воспринимала его как живого человека, просто как некую милосердную сущность, выдающую таблетки для поддержания в моей маме остатков рассудка.
— Это из-за белого халата, — уловил он мои мысли. — Он очень обезличивает. Я, скорее всего, не многим старше вас, Морин, и кстати, до меня только что дошло, что это, наверное, не настоящее ваше имя?
— Конечно. Мое настоящее имя — Джемма.
— У меня, представьте, тоже есть имя, — сказал он. — Джонни.
ТО : Susan…inseattle@yahoo.com
FROM: Gemma 343@hotmail.com
SUBJECT: Чудеса продолжаются
Угадай. Этот парень мне позвонил. Ну, с которым я познакомилась после дня рождения Коди. Оуэн, или как там его зовут. Он хочет меня куда-нибудь пригласить. «Зачем?» — спросила я. «Выпить», — говорит. «Ты целых две недели молчал», — заметила я. «Это я себе цену набивал», — ответил он.
В общем, я ему сказала, что не могу, а он: «Понятно. Хочешь побольше времени проводить со своим ведерком для угля».
На самом деле причина в другом. В том, что в данный момент мама меня ни за что не отпустит. Она отпускает меня только на работу и в аптеку, а сил сопротивляться у меня нет, особенно после того, как я так безобразно себя вела в тот вечер…
Ладно, напиши, как у тебя дела. Кавалера не завела?
Целую,
Джемма.
Кстати, о лекарствах. У мамы кончились снотворные таблетки — она их горстями ела, — так что мне пришлось сесть за руль, и любезный молодой человек, как всегда, стоял за прилавком в белом халате.
— Привет, Джемма, — поздоровался он. — Не Морин, а Джемма. Немного практики — и будет само собой получаться. Как бывает, когда меняют название какой-нибудь фирмы: первое время все с трудом его выговаривают, а потом привыкают.
— Это точно, — согласилась я. — Вы когда-нибудь бываете где-то помимо аптеки?
Он задумался.
— Нет.
— Но почему? Разве нельзя нанять еще кого-то, чтоб вам полегче было?
— Этот «кто-то» у меня есть — мой брат. Но он недавно попал в аварию. На мотоцикле.
Повисла пауза. Я сочувственно запыхтела:
— Давно это случилось?
— В октябре.
— Сто лет назад!
— И еще сто лет пройдет, пока он поправится. Он ногу искалечил.
Я снова сочувственно вздохнула.
— А временного работника днем с огнем не найдешь.
— Но можно же сократить часы работы? Какая необходимость работать допоздна?
— Все знают, что мы открыты до десяти. Вспомните, как вы сами примчались в первый раз. Что было бы, если б мы уже закрылись?
При этой мысли я зажмурилась. У меня на руках оказалась бы мамаша в состоянии буйного помешательства, которое ничем не снимешь. Он был прав.
— Я тоже мало куда хожу. — Мне не хотелось, чтобы он чувствовал себя единственным таким несчастным. — Вот к вам приеду — уже, считай, в свет вышла.
— Как это? — Какой он любопытный! Да и винить нельзя, я бы тоже спятила, сидя в четырех стенах с утра до ночи и читая надписи на упаковках с медикаментами. И я рассказала ему все. Ну, почти все. Про тот звонок, про высветленные пряди Колетт, про папины бакенбарды, про мамин «сердечный приступ» и про то, сколько я в последнее время смотрю телевизор.
Потом кто-то пришел за глазными каплями, и я уехала.
10
Поскольку я единственный ребенок в семье, я всегда знала, что когда-то мне придется нянчиться с кем-то из престарелых родителей. Но сейчас я еще не была к этому готова. Я думала, это где-то в далеком будущем, и в сознании у меня рисовалась туманная картина, где это бремя делил со мной преданный мужчина. Больше того, я была уверена, что второй из родителей соизволит к тому времени лечь в могилу, а не прыгать в койке с собственной секретаршей. Ну что ж, человек предполагает… Ну вы сами знаете.
В поразительно короткий срок моя прежняя жизнь канула в Лету. Со стороны она мне очень даже нравилась — моя квартирка, мои друзья, моя независимость, — но сейчас было проще уступить маме. А если уж совсем откровенно, то, лишившись отца, я ощутила потребность сблизиться с мамой, единственной из родителей, которая у меня осталась.
Помимо моей воли я втянулась в рутину, заключавшуюся в том, что мы с мамой по большей части сидели дома, как две чудачки. Мне разрешалось отлучаться на работу или в аптеку за ее лекарствами, после чего я возвращалась домой и вечерами напролет сидела с ней перед телевизором, наслаждаясь всегда одинаковым набором передач: две серии «Симпсонов», час на «Баффи», затем девятичасовые новости.
Если я задерживалась на работе, мама смотрела это все одна, а потом, когда я приезжала, пересказывала мне увиденное. По выходным у нас было «Инспектор Морс» или «Чисто английское убийство» — сериалы, которые она всегда смотрела с отцом, и самое странное то, что, никогда не оставаясь одной, я испытывала жуткое одиночество.
Нам с мамой нечего было сказать друг другу. Время от времени она изрекала:
— Как думаешь, почему он ушел?
— Может, из-за того, что дядя Лео и тетя Марго умерли практически один за другим.
У меня тоже сердце разрывается, как о них подумаю, — отвечала мама. — Но я же не завожу себе любовника, как видишь.
— Ну, тогда, может, из-за того, что в августе ему стукнет шестьдесят. Люди часто сходят с ума, когда предстоит круглая дата.
— Мне два года назад исполнилось шестьдесят — и что? Разве я из-за этого крутила с кем-нибудь шашни?
Мы жаждали папиного возвращения, и вся наша жизнь превратилась в сплошное бдение, хотя мы в том и не признавались. Мама бросила готовить, и мы питались одними крекерами, паштетами и концентратами. Стоило мне подняться с дивана, чтобы бросить в рот какую-то крошку, как мама раздражалась, и меня начинало мучить раскаяние.
Никто не верил, что я не могу уговорить отца приехать домой.
— Ты же все умеешь устроить, — удивлялся Коди.
— Ну да, если не считать моей личной жизни. — Это не было самоуничижением, я просто хотела избавить его от необходимости говорить неприятные вещи.
На работе дела обстояли не лучше. Хотя я пока не потеряла ни одного клиента (одна эта мысль уже тянет на Темную Комнату), новых заказов добыть тоже не удавалось, и Франциск с Франческой были не слишком довольны, поскольку, как мне постоянно напоминали, мне надлежало из года в год повышать оборот на пятнадцать процентов. (До прошлого года это были лишь десять процентов, но теперь им вздумалось покупать виллу в Испании, и аппетиты возросли.)
— Новые клиенты с неба не падают, — ворчала Франческа. — Ты должна их искать, Джемма. Волка ноги кормят.
Беда была в том, что я растеряла весь запал. Весь мой бизнес зиждется на моей личной бодрости и энергии. Когда я приглашаю на обед кадровиков крупных компаний, то должна ослеплять их своей энергией и убеждать в том, что их предстоящая конференция просто обречена на то, чтобы стать ни с чем не сравнимым, блистательным и незабываемым мероприятием, которое поневоле озарит и их своим блеском и сиянием.
Все за меня тревожились, особенно Коди.
— Ты совсем нигде не бываешь. Это на тебя не похоже, ты никогда раньше не вешала носа.
— Я и не вешаю. Это все временно, пока папа не вернется. Про себя я дала ему два месяца, чтобы образумиться, а прошло только полтора.
— А если он вообще не вернется?
— Вернется. — Свои надежды я основывала на нескольких факторах, в первую очередь на том, что писем от адвоката насчет «финансового урегулирования» не поступало.
— Если твоя мать так и останется затворницей, тебе придется от нее съехать.
— Я не могу. Она тут же начинает рыдать и задыхаться. Мне проще сидеть дома. Она даже в церковь не ходит. Говорит, религия — чушь собачья.
Коди ахнул:
— Ну, тут она, конечно, права, но я и не предполагал, что все так плохо. Я сейчас приеду.
Он заехал, посидел с мамой и объявил:
— Послушайте, Морин, оттого что вы тут сидите безвылазно, он не придет.
— Если я пойду на танцы или играть в бридж — результат будет тот же.
— Морин, жизнь продолжается.
— Только не для меня.
Спустя некоторое время он сдался, а выйдя в коридор, восхищенно прошептал:
— Упертая у тебя мать!
— А я тебе что говорю? Упрямая как баран.
— Теперь понятно, откуда это в тебе. Нового шоколада нет? Ой! — Он театральным жестом закрыл рот рукой. — Надо думать, что нет. И, судя по твоей маме, она и лежалый-то весь подъела.
Я открыла рот, чтобы возразить, но он решительно перебил и приложил руку к груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Тут я увидела, что мой замечательный деревянный пол пошел странными серебристыми пузырями, и меня объял ужас, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это компакт-диски, в невероятном количестве разбросанные по всей комнате, блестят на солнце. В прихожей из-под двери торчала крайне гневная записка от Гэри и Гей, моих верхних соседей: они негодовали по поводу ночного шума. Они-то негодовали, а мне хотелось умереть. Придется извиняться, а у меня было такое чувство, что ко мне уже никогда не вернется дар речи.
Конечно, я знавала времена, когда подобные сцены были в порядке вещей каждым воскресным утром (после субботнего вечера), но в таком состоянии я не была уже лет сто (ну, год, это точно).
Надо заметить, с последнего раза, когда я привела в дом неизвестно где подцепленного мужика, что-то, наверное, изменилось, поскольку юный наглец оставил мне записку. Я полагала, что такие типы должны втихаря сваливать часа в четыре утра, впопыхах сунув трусы в карман брюк, и больше никогда не показываться. Но эта записка, накорябанная моей подводкой для глаз на рекламной листовке очистительных клизм (мне их шлют миллионами), содержала следующий текст:
«Принцесса Угольного Ведерка, чем-то ты меня странно притягиваешь. Давай как-нибудь повторим. Я тебе позвоню, как только заживут синяки. Оуэн.
P.S. Живи и здравствуй. Я тебе позвоню».
От этих слов, преодолевая воспаленные глазные яблоки и растрепанные волосы, в глубь моего опухшего мозга проникло нечто — я поняла, что это невыносимое зловещее чувство, от которого стало трудно дышать, не просто похмелье, а мысль о маме! Глаза мои обратились к телефону — и смотреть-то страшно. На автоответчике истерически мигала лампочка — наверное, с утроенной частотой, словно разгневавшись. (Интересно, такое вообще возможно? Может ли мигание участиться, если накопилось слишком много сообщений?)
О ужас. Кошмар, бред, жуть, КАТАСТРОФА. Как если бы не прозвонил будильник и я пропустила свадьбу лучшей подруги, бесплатный перелет на «Конкорде» до Барбадоса, хирургическую операцию, которая могла бы спасти мне жизнь…
Я не должна быть в своей квартире. Я должна была приехать к маме. Я обещала, она только при этом условии отпустила меня на день рождения. Ну, как я могла забыть? И сегодня утром — как я могла снова уснуть? Как я могла вспомнить о ней только сейчас?
Я нажала кнопку воспроизведения, и, когда бесстрастный голос Маргарет Тэтчер сообщил: «У вас — десять — новых — сообщений», — мне захотелось умереть. Первые четыре оказались от Гэри и Гей этажом выше. Они были очень, очень сердиты. После этого пошли мамины звонки. Первый — в пять утра. «Ты где? Почему не пришла домой? Почему не отвечаешь по мобильному? Я так и не ложилась». Второй звонок был в шесть пятнадцать, затем — в восемь тридцать и в двадцать минут десятого. С каждым разом в ее голосе слышалось все больше отчаяния, а в половине одиннадцатого она уже хрипела: «Мне нехорошо. Это сердце. На сей раз — точно. Где ты?»
Следующее сообщение было оставлено не мамой, а миссис Келли. «Твоя несчастная мать отправлена в клинику в ужасном состоянии, — ледяным тоном сообщала она. — Если ты найдешь время позвонить домой, мы все будем тебе крайне признательны».
9
TO: Susan…inseattle@yahoo.com
FROM: Gemma 343@hotmail.com
SUBJECT: Страсти улеглись аж через три дня
Я только сегодня пришла в себя.
У мамы, хвала господу, с сердцем все оказалось в порядке. Был очередной приступ паники. Медсестры провели с ней воспитательную работу — на предмет «тратить понапрасну время полицейских равносильно преступлению». Но после того как она поведала им об уходе отца и моем исчезновении, они обратили весь гнев на меня, и я почувствовала такие угрызения, что покорно выслушивала все их упреки.
Папы по-прежнему так и нет. Всю прошлую неделю я работала как автомат, и времени задуматься у меня на самом деле не было. Но теперь, когда обычная рутина восстановилась, я вдруг поняла, что папы нет уже две с лишним недели. Все это время я словно пребывала в трансе — неужели прошло уже две недели? Но я была готова дать голову на отсечение, что к исходу месяца он вернется.
Коди, миссис Келли, мои сослуживцы — все только и твердят, какой он старый дурак, но стоит мне начать с ними соглашаться, как у меня наворачиваются слезы, на меня начинают смотреть с каким-то подозрением, и я понимаю, о чем они на самом деле думают: что это ведь не мой муж меня бросил. Женам еще можно смахивать слезу, но от дочерей ждут, что они присоединятся к общему хору негодования. Я попробовала обозвать его «ополоумевшим старым подонком», и миссис Келли меня похвалила: «Правильно, девочка». Но я тут же расплакалась, чем вызвала ее крайнее раздражение.
В этом деле все какими-то полосами. То мне кажется, я понимаю: папа ушел и все разрушил; потом вдруг оживляюсь и начинаю думать, что он скоро вернется. Но тут меня будто оглушает мысль о том, что время идет, а он возвращаться не собирается, и эта мысль сидит у меня в голове, причиняя еще большую боль, чем прежде. Но, как я уже сказала, давай выждем месяц, это хороший круглый срок.
Да, и насчет волшебной палочки. Спасибо, что напомнила, что меня всегда тянуло к дешевой безвкусице. А что, к слову, безвкусного в моей шапочке для душа под девизом: «Пустите Кити в Нью-Йорк»? Красивая вещица, не говоря уже о функциональности.
Всю эту неделю я опять на работе. Какое облегчение — работать всего по десять часов в день. И иметь в досягаемости магазины. Я занялась покупками. Покупаю какие-то странные вещи. Вчера в обеденный перерыв купила стеклянный брелок в виде переливающегося всеми цветами радуги стилета, да еще с голубым цветком на конце. Потом я покрасила ногти в десять разных цветов — каждый последующий более приторно-пастельный, чем предыдущий. Это дань моей не первой молодости.
Ну ладно, пора бежать. Пришли мне какой-нибудь анекдот.
Крепко целую,
Джемма.
В тот вечер по дороге домой, как уже бывало не раз, я заскочила в аптеку взять для мамы очередное лекарство. На сей раз это была ножная мазь от грибка — понять не могу, где она его подцепила, учитывая, что она ни в бассейн, ни в какую общественную баню сроду не ходила. Но прежде чем я сказала, что мне нужно, симпатяга аптекарь возник из-за прилавка и объявил:
— В субботу вечером вы были в ударе.
Вся кровь, которая циркулировала в сосудах моей физиономии, разом прилила к щекам, а ноги и руки опять пустились в дрожь, что меня крайне раздосадовало, поскольку я только-только привела их в нормальное состояние.
— А где мы с вами виделись? — спросила я, с трудом ворочая обескровленными губами.
Он озадаченно помолчал, потом смутился и сказал:
— В «Хэммане».
— В «Хэммане»? — Господи, кого еще я там встретила в субботу вечером?
— Это для вас… неожиданность?
Еще какая. Вся эта история для меня неожиданность. И то, что я встретилась в баре с аптекарем и начисто об этом забыла. И то, что ему дали увольнительную из аптеки. В чем он был одет? Я не могла представить его в цивильном платье, только в белом халате. И был ли он там один или с компанией других провизоров, все — в белых халатах?
— Я тогда малость перебрала, — пролепетала я.
— Суббота же, — миролюбиво произнес он, но вслед за тем напустил на себя строгий вид и изрек: — Вам разве доктор не говорил, что спиртное во время приема антидепрессантов надо исключить?
Что ж, пора.
— Нет, не говорил, — ответила я, — поскольку, видите ли, дело в том, что эти лекарства, которые я у вас покупала, они не для меня, а для моей мамы. Извините, что я вам раньше не сказала, просто как-то к слову не пришлось.
Он сделал шаг назад, смерил меня долгим взглядом, легонько покивал, переваривая информацию, и наконец снова заговорил:
— А для себя вы ничего не брали?
Я перебрала в уме длинный список медикаментов, которые покупала для мамы; не только антидепрессанты, транквилизаторы и снотворное, но и антигистаминные препараты от ее сыпи, антациды от желудка, болеутоляющее от синусита…
— Лак для ногтей был для меня.
— Знаете что? — задумался он. — Я чувствую себя полным идиотом.
— Не стоит, — успокоила я. — Это я виновата, надо было вам сразу сказать. Тем более что вы были со мной так любезны. Несмотря на то что со мной все было в порядке.
— О'кей. — Он еще не справился со смущением.
— А можно полюбопытствовать? — спросила я. — Как там было, в этом «Хэммане»?
— А, неплохо. Только сплошная молодежь.
У меня тут же мелькнул вопрос, сколько же ему лет — до этой минуты он для меня был человек без возраста. По правде сказать, я вообще не воспринимала его как живого человека, просто как некую милосердную сущность, выдающую таблетки для поддержания в моей маме остатков рассудка.
— Это из-за белого халата, — уловил он мои мысли. — Он очень обезличивает. Я, скорее всего, не многим старше вас, Морин, и кстати, до меня только что дошло, что это, наверное, не настоящее ваше имя?
— Конечно. Мое настоящее имя — Джемма.
— У меня, представьте, тоже есть имя, — сказал он. — Джонни.
ТО : Susan…inseattle@yahoo.com
FROM: Gemma 343@hotmail.com
SUBJECT: Чудеса продолжаются
Угадай. Этот парень мне позвонил. Ну, с которым я познакомилась после дня рождения Коди. Оуэн, или как там его зовут. Он хочет меня куда-нибудь пригласить. «Зачем?» — спросила я. «Выпить», — говорит. «Ты целых две недели молчал», — заметила я. «Это я себе цену набивал», — ответил он.
В общем, я ему сказала, что не могу, а он: «Понятно. Хочешь побольше времени проводить со своим ведерком для угля».
На самом деле причина в другом. В том, что в данный момент мама меня ни за что не отпустит. Она отпускает меня только на работу и в аптеку, а сил сопротивляться у меня нет, особенно после того, как я так безобразно себя вела в тот вечер…
Ладно, напиши, как у тебя дела. Кавалера не завела?
Целую,
Джемма.
Кстати, о лекарствах. У мамы кончились снотворные таблетки — она их горстями ела, — так что мне пришлось сесть за руль, и любезный молодой человек, как всегда, стоял за прилавком в белом халате.
— Привет, Джемма, — поздоровался он. — Не Морин, а Джемма. Немного практики — и будет само собой получаться. Как бывает, когда меняют название какой-нибудь фирмы: первое время все с трудом его выговаривают, а потом привыкают.
— Это точно, — согласилась я. — Вы когда-нибудь бываете где-то помимо аптеки?
Он задумался.
— Нет.
— Но почему? Разве нельзя нанять еще кого-то, чтоб вам полегче было?
— Этот «кто-то» у меня есть — мой брат. Но он недавно попал в аварию. На мотоцикле.
Повисла пауза. Я сочувственно запыхтела:
— Давно это случилось?
— В октябре.
— Сто лет назад!
— И еще сто лет пройдет, пока он поправится. Он ногу искалечил.
Я снова сочувственно вздохнула.
— А временного работника днем с огнем не найдешь.
— Но можно же сократить часы работы? Какая необходимость работать допоздна?
— Все знают, что мы открыты до десяти. Вспомните, как вы сами примчались в первый раз. Что было бы, если б мы уже закрылись?
При этой мысли я зажмурилась. У меня на руках оказалась бы мамаша в состоянии буйного помешательства, которое ничем не снимешь. Он был прав.
— Я тоже мало куда хожу. — Мне не хотелось, чтобы он чувствовал себя единственным таким несчастным. — Вот к вам приеду — уже, считай, в свет вышла.
— Как это? — Какой он любопытный! Да и винить нельзя, я бы тоже спятила, сидя в четырех стенах с утра до ночи и читая надписи на упаковках с медикаментами. И я рассказала ему все. Ну, почти все. Про тот звонок, про высветленные пряди Колетт, про папины бакенбарды, про мамин «сердечный приступ» и про то, сколько я в последнее время смотрю телевизор.
Потом кто-то пришел за глазными каплями, и я уехала.
10
Поскольку я единственный ребенок в семье, я всегда знала, что когда-то мне придется нянчиться с кем-то из престарелых родителей. Но сейчас я еще не была к этому готова. Я думала, это где-то в далеком будущем, и в сознании у меня рисовалась туманная картина, где это бремя делил со мной преданный мужчина. Больше того, я была уверена, что второй из родителей соизволит к тому времени лечь в могилу, а не прыгать в койке с собственной секретаршей. Ну что ж, человек предполагает… Ну вы сами знаете.
В поразительно короткий срок моя прежняя жизнь канула в Лету. Со стороны она мне очень даже нравилась — моя квартирка, мои друзья, моя независимость, — но сейчас было проще уступить маме. А если уж совсем откровенно, то, лишившись отца, я ощутила потребность сблизиться с мамой, единственной из родителей, которая у меня осталась.
Помимо моей воли я втянулась в рутину, заключавшуюся в том, что мы с мамой по большей части сидели дома, как две чудачки. Мне разрешалось отлучаться на работу или в аптеку за ее лекарствами, после чего я возвращалась домой и вечерами напролет сидела с ней перед телевизором, наслаждаясь всегда одинаковым набором передач: две серии «Симпсонов», час на «Баффи», затем девятичасовые новости.
Если я задерживалась на работе, мама смотрела это все одна, а потом, когда я приезжала, пересказывала мне увиденное. По выходным у нас было «Инспектор Морс» или «Чисто английское убийство» — сериалы, которые она всегда смотрела с отцом, и самое странное то, что, никогда не оставаясь одной, я испытывала жуткое одиночество.
Нам с мамой нечего было сказать друг другу. Время от времени она изрекала:
— Как думаешь, почему он ушел?
— Может, из-за того, что дядя Лео и тетя Марго умерли практически один за другим.
У меня тоже сердце разрывается, как о них подумаю, — отвечала мама. — Но я же не завожу себе любовника, как видишь.
— Ну, тогда, может, из-за того, что в августе ему стукнет шестьдесят. Люди часто сходят с ума, когда предстоит круглая дата.
— Мне два года назад исполнилось шестьдесят — и что? Разве я из-за этого крутила с кем-нибудь шашни?
Мы жаждали папиного возвращения, и вся наша жизнь превратилась в сплошное бдение, хотя мы в том и не признавались. Мама бросила готовить, и мы питались одними крекерами, паштетами и концентратами. Стоило мне подняться с дивана, чтобы бросить в рот какую-то крошку, как мама раздражалась, и меня начинало мучить раскаяние.
Никто не верил, что я не могу уговорить отца приехать домой.
— Ты же все умеешь устроить, — удивлялся Коди.
— Ну да, если не считать моей личной жизни. — Это не было самоуничижением, я просто хотела избавить его от необходимости говорить неприятные вещи.
На работе дела обстояли не лучше. Хотя я пока не потеряла ни одного клиента (одна эта мысль уже тянет на Темную Комнату), новых заказов добыть тоже не удавалось, и Франциск с Франческой были не слишком довольны, поскольку, как мне постоянно напоминали, мне надлежало из года в год повышать оборот на пятнадцать процентов. (До прошлого года это были лишь десять процентов, но теперь им вздумалось покупать виллу в Испании, и аппетиты возросли.)
— Новые клиенты с неба не падают, — ворчала Франческа. — Ты должна их искать, Джемма. Волка ноги кормят.
Беда была в том, что я растеряла весь запал. Весь мой бизнес зиждется на моей личной бодрости и энергии. Когда я приглашаю на обед кадровиков крупных компаний, то должна ослеплять их своей энергией и убеждать в том, что их предстоящая конференция просто обречена на то, чтобы стать ни с чем не сравнимым, блистательным и незабываемым мероприятием, которое поневоле озарит и их своим блеском и сиянием.
Все за меня тревожились, особенно Коди.
— Ты совсем нигде не бываешь. Это на тебя не похоже, ты никогда раньше не вешала носа.
— Я и не вешаю. Это все временно, пока папа не вернется. Про себя я дала ему два месяца, чтобы образумиться, а прошло только полтора.
— А если он вообще не вернется?
— Вернется. — Свои надежды я основывала на нескольких факторах, в первую очередь на том, что писем от адвоката насчет «финансового урегулирования» не поступало.
— Если твоя мать так и останется затворницей, тебе придется от нее съехать.
— Я не могу. Она тут же начинает рыдать и задыхаться. Мне проще сидеть дома. Она даже в церковь не ходит. Говорит, религия — чушь собачья.
Коди ахнул:
— Ну, тут она, конечно, права, но я и не предполагал, что все так плохо. Я сейчас приеду.
Он заехал, посидел с мамой и объявил:
— Послушайте, Морин, оттого что вы тут сидите безвылазно, он не придет.
— Если я пойду на танцы или играть в бридж — результат будет тот же.
— Морин, жизнь продолжается.
— Только не для меня.
Спустя некоторое время он сдался, а выйдя в коридор, восхищенно прошептал:
— Упертая у тебя мать!
— А я тебе что говорю? Упрямая как баран.
— Теперь понятно, откуда это в тебе. Нового шоколада нет? Ой! — Он театральным жестом закрыл рот рукой. — Надо думать, что нет. И, судя по твоей маме, она и лежалый-то весь подъела.
Я открыла рот, чтобы возразить, но он решительно перебил и приложил руку к груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59