Думаю, я счастливая, что у меня ногти на ногах не криво растут. Вросший ноготь — это ужасно. А делать операцию — вообще с ума сойдешь.
Мама с папой переглянулись.
— Надо тебе врачу показаться, — сказала мама.
Вовсе нет. Обычный приступ благодарности судьбе, который случается у меня после чего-то ужасного. Я попыталась объяснить.
— Мы с Эмой вчера могли запросто погибнуть. Нас могло придавить бетонной тумбой, я могла вывернуть машину в кювет — ведь мне ничего не было видно! — мы могли врезаться в грузовик. Так как ничего этого не случилось, я и вспомнила обо всех ужасах, которые могли произойти, но не произошли. Хотя нельзя сказать, чтобы у меня сейчас все было в порядке, я все равно чувствую себя счастливой.
На лицах родителей ничто не отразилось, и я продолжала.
— Ночью мне снилось, что я несу Эму через поле, а с неба валятся огромные камни, но они падают у нас за спиной, и там, где мы прошли, разверзается земля. Но мы с Эмой невредимы, мне открывается безопасный проход, по нему я и иду.
Я замолчала. Лица у них оставались бесстрастными. Наконец заговорил отец.
— У тебя, наверное, сотрясение мозга, дочка. — Он повернулся к маме. — Полюбуйся, что мы с ней сделали. Это мы с тобой виноваты.
Он пустился в разглагольствования о том, как повезет меня к лучшим специалистам в Лондоне, но мама его оборвала:
— Пожалуйста, не мели чепухи.
— Спасибо, мама. — Хоть кто-то меня понял. Но тут она добавила:
— Местного доктора вполне хватит.
Я пыталась запрятать это поглубже, но не могла. Это было похоже на то давнее нападение, только наоборот — если вы понимаете, о чем я. Тогда мне открылись все страшные вещи, которые могут случаться с людьми. Теперь — то, что могло произойти, но не произошло.
«Наш мир вполне безопасное место, — подумала я. — И жизнь отнюдь не рискованная штука».
На следующее утро папа нехотя уехал домой — его срочно затребовала Дебс, ей приспичило открыть банку джема или что-то в этом роде, — и мы остались втроем: я, мама и Эма. Погода была чудесная, настроение — тоже. Я готова была скакать от радости, что у меня не шумит в ушах. Или что я не прокаженная.
Я повернулась к маме.
— А здорово, когда подагры нет, правда?
В ответ она рявкнула: «Да, точно!», набрала номер и вызвала врача на дом.
Доктор Лотт, молодой человек с курчавой головой, вошел в мою комнату с розочками меньше чем через час.
— Ну, какие у нас проблемы?
За меня ответила мама:
— У нее разлад с мужем, карьера рухнула, но она вполне счастлива. Правда же?
Я подтвердила. Да, все так. Доктор Лотт нахмурил брови.
— Что ж, это тревожный симптом. Тревожный, но еще не говорит о болезни.
— Меня чуть не убили, — сказала я.
Он с ужасом посмотрел на маму. Брови поползли вверх.
— Нет, не она. — Я рассказала, что произошло.
— А-а, — сказал он. — Ну, все понятно. Ваш организм настолько поражен фактом своего спасения, что у вас произошел массированный выброс адреналина. Это объясняет вашу эйфорию. Не переживайте, это быстро пройдет.
— То есть я скоро опять впаду в депрессию?
— Да, да, — успокоил он. — И даже, может быть, более глубокую, чем всегда. У вас может начаться адреналиновая недостаточность.
— Ну, слава богу, — сказала мама, — вы нас успокоили. Спасибо, доктор. Я вас провожу.
Она проводила его до «Сааба», а в окно доносились их голоса.
— Вы ничего ей не выпишете? — спросила мама.
— Например?
Мама была озадачена.
— Ну, не антидепрессанты, а наоборот? Как это назвать?
— С ней все в порядке.
— Но она невыносима. А больше всего меня волнует, как эти ее восторги отразятся на ребенке.
— На той девочке, что кричит на овец? Она не производит впечатления ребенка, перенесшего психическую травму. И если честно — тот факт, что после такого шока ее мама пребывает в хорошем настроении, ей только на пользу.
Я победным жестом сжала кулак. Беспокойство за Эму не оставляло меня ни на миг, и сейчас я была счастлива узнать, что — по чистой случайности — делаю то, что лучше для ребенка.
— Не волнуйтесь, — успокоил маму доктор Лотт, — эйфория у Лили скоро пройдет.
— А пока — что нам делать?
— Она, кажется, писательница? Посоветуйте ей сесть и обо всем написать. Уговорите, если не послушает. Начнет писать — по крайней мере, говорить перестанет.
Он еще и договорить не успел, а я уже схватила ручку и тетрадь и написала: «Грейс проснулась и убедилась, что и в эту ночь самолет не рухнул ей на голову». Неплохое начало, подумала я.
И следующий абзац был хорош. Грейс пошла принять душ и не обварилась кипятком; съела тарелку хлопьев — и не подавилась; включила чайник и не погибла от удара током; сунула руку в ящик с инструментом, но не пропорола ножом вену; вышла из дома, но не поскользнулась на огрызке яблока и не угодила прямо под колеса мчащегося автомобиля. По дороге на работу автобус не попал в аварию, рака ушной раковины из-за мобильного телефона у нее тоже пока нет, и на работе на ее стол не упал с неба кусок метеорита. И все это — до девяти часов утра! Тут же родилось название — «Зачарованная».
Все заняло меньше пяти недель. Все это время мы с Эмой жили у мамы, и я по пятнадцать часов в день сидела за маминым компьютером и стучала по клавишам. Пальцы не поспевали за потоком слов, выдаваемым моим мозгом.
Когда стало ясно, что меня захватило не на шутку, мама взяла на себя все заботы об Эме.
В те дни, когда ей нужно было на работу (она работает на полставки — рассылает фартучки с эмблемой «Национального достояния» из находящегося неподалеку старинного имения), она просто брала Эму с собой. А в другие дни они гуляли с Эмой по полям, рвали весенние полевые цветы и превращались (по ее словам) в «женщин, резвящихся вместе с овцами». А я была предоставлена сама себе и могла перенести свой рассказ из головы в компьютер.
Мою героиню звали Грейс — довольно примитивный выбор, согласна, ведь Грейс значит «милость господня», но все же лучше, чем Лаки — «везучая». Она стояла в центре запутанного любовного сюжета (не треугольника, а шестиугольника — во как!), разворачивающегося на фоне тех страшных вещей, которые нас минуют.
В тот первый вечер я читала маме и Эме вслух то, что успела написать за день.
— Дорогая, это чудесно! — сказала мама.
— Грязь! — согласилась Эма. — Гадость!
— Это просто замечательно. И столько оптимизма!
— Но ты — моя мама, — заметила я. — Мне нужно чье-то объективное мнение.
Я бы не стала тебя обманывать, дочка. Я не из таких мамаш. — И блаженно добавила: — Надеюсь, ты не считаешь меня бездушной из-за того, что я вызвала тебе врача. Я просто за тебя тревожилась.
— Я все понимаю.
— Между прочим, Антон снова звонил, он жаждет видеть Эму.
— Нет. Ему сюда нельзя. Мне врач запретил. Я могу сделать что-то резкое.
— Ты же не можешь отказать ему в праве видеться с ребенком, тем более что она чуть не погибла. Лили, нельзя быть такой эгоисткой.
Неважно, что там хочет Антон, но об Эме я должна была подумать. Хотя недавнюю травму она и перенесла со своей обычной самонадеянностью, регулярное общение с отцом было ей жизненно необходимо.
— Ладно, — проворчала я угрюмо. Как девчонка.
Мама вышла из комнаты, но быстро вернулась.
— Завтра утром он приедет. Просил передать тебе спасибо.
— Мам, сегодня, когда приедет Антон, ты сама ему открой и отдай Эму, я не могу.
— Это еще почему?
— Потому что, — повторила я, — мне врач не рекомендовал резких движений.
— Каких таких резких движений?
— Резких — и все тут. Пусть сначала эта адреналиновая лихорадка — или как там? — пройдет, тогда я смогу с ним видеться.
Она была недовольна. И рассердилась еще больше, когда я задернула в спальне шторы, чтобы не наделать ничего резкого при виде Антона. Я с головой ушла в запутанную любовную историю Грейс с ее счастливыми избавлениями и ждала, пока пройдет время.
Прошло несколько часов, и мама вошла. Я вынула из ушей затычки (я их вставила на всякий случай — чтобы звук Антонова голоса не спровоцировал резких движений с моей стороны) и спросила:
— Уехал?
— Да.
— Как он?
— Хорошо. Обрадовался, когда Эму увидел. А она-то… Папина дочка, ничего не скажешь.
— Обо мне не спрашивал?
— А как же.
— Что сказал?
— Сказал: «Как там Лили?»
— И все?
— Да вроде.
— А после этого вы о чем говорили?
— Да так, ни о чем… Мы с Эмой играли. Передразнивали овец.
— А когда уходил, ничего про меня не сказал? Мама подумала.
— Нет, — наконец ответила она. — Ничего.
— Чудесно, — проворчала я, глядя на экран.
— А что ты так волнуешься? Ты же от него ушла.
— Я не волнуюсь. Просто удивительно, что он такой невежливый.
— Невежливый? — удивилась мама. — И это говорит женщина, которая все это время просидела с опущенными шторами и затычками в ушах? Невежливый, говоришь?
Второй приезд Антона я восприняла спокойнее: он приехал повидать ребенка, у него есть на это право. Мама правильно говорит: я должна радоваться, что у моей дочери такой любящий отец. После этого он каждые пять-шесть дней приезжал из Лондона, но я из комнаты не выходила. Впрочем, однажды — даже сквозь затычки в ушах — до меня донесся его смех, и это было как удариться ногой, которая когда-то была сломана; я поразилась, насколько сильной болью это отзывалось. До сих пор.
Как-то раз, когда я укладывала Эму, она прошептала мне в шею — так тихо, что я с трудом расслышала:
— Антон вкусно пахнет. — Само по себе это ничего не значило. Эма еще мало произносила осмысленных фраз и с таким же успехом могла сказать: «Антон лижет деревья» или «Антон пьет бензин». Но на меня накатила такая тоска, что захотелось выть.
Мне пришлось призвать на помощь заклинание, которое помогало мне в первые дни нашей разлуки: мы с Антоном были влюблены, потом у нас родился ребенок, мы с самого начала были родственные души. Утрата таких редкостных отношений не может пройти безболезненно, и факт разрыва всегда будет вызывать страдания.
Я подумала о безмятежных днях перед самой моей поездкой к маме, мне тогда казалось, что еще одна встреча — и мы с Антоном станем друзьями. Как я тогда заблуждалась! Мы и на шаг не продвинулись.
Целыми днями я продолжала писать, слова так и лились из меня, а вечером, перед тем как уложить Эму, я зачитывала написанное за день, и мама неизменно восхищалась. Эма тоже отпускала комментарии. («Чепуха». «Бяка». «Вонючка».) Пока дефицита адреналина, предсказанного доктором Лоттом, я не ощущала, но чем дальше, тем менее значительным становился факт нашего спасения. К началу мая, когда я закончила книгу, я почти вернулась в нормальное состояние. (Хотя, пожалуй, все еще оставалась немного бодрее, чем до аварии.)
Я знала, что «Зачарованная» наверняка будет иметь успех; людям она понравится. Это не было самонадеянностью; я также отдавала себе отчет, что рецензии будут разгромными. Но теперь я уже кое-что понимала в издательском деле. Я видела, как реагируют люди на «Мими», и догадывалась, что примерно так же будет встречена «Зачарованная». Сюжет и место действия не имели с «Мими» ничего общего, но настроение было очень схожее. Начнем с того, что здесь не было и намека на реализм. Если смотреть на вещи доброжелательно (а почему бы нет?), я бы сказала, в этой книжке было что-то волшебное.
Пришла пора возвращаться в Лондон. Мама грустила, но старалась виду не показывать.
— Я — что… — говорила она. — Овцы-то как скучать будут! Мне кажется, они произвели Эму в какое-то овечье божество.
— Мы будем вас навещать.
— Да, пожалуйста. И передай привет Антону. Ты ведь с ним в Лондоне будешь видеться? Уже не боишься резких движений?
Я не знала. Может быть.
— Можно тебе дать совет, дочка?
— Нет, мам, лучше не надо. Но ее уже было не остановить.
— Я знаю, у Антона деньги не задерживаются, но лучше жить с транжирой, чем со скупердяем.
— Откуда тебе знать? У тебя был скупердяй?
— Да. Питер. — Мамин второй муж. Отец Сьюзан. — Он мне деньги выдавал с таким видом, будто ему зуб тянут. — Это была для меня новость. Или нет? Пожалуй, я догадывалась, но думала, что, нахлебавшись с папой всяких авантюр, мама этому только рада.
— С папой хотя бы скучно не было, — задумчиво проговорила мама.
— Ага. Так весело, что ты от него ушла.
— Дорогая, прости. Просто он меня доконал своими хитроумными схемами обогащения. Но, пожив с мужчиной, который подсчитывает, на сколько должно хватать рулона туалетной бумаги, я пришла к выводу, что лучше один день прожить транжирой, чем тысячу лет — скупердяем. — Тут на лице ее отразилось беспокойство. — Но это не значит, что мы с твоим отцом собираемся опять сойтись. Не пойми меня превратно.
Мы с Эмой вернулись в Лондон.
Мне было так стыдно, что я раздолбала замечательную чужую машину, что я купила Ирине новую — в конце концов, мои расчудесные потиражные еще лежали на счету. Однако на Ирину мой широкий жест не произвел никакого впечатления.
— Зачем? — удивилась она. — Страховщики бы мне и так купили.
Я пожала плечами.
— Ну, тогда… Получишь по страховке деньги — можешь мне отдать.
— Ты не умеешь обращаться с деньгами, — строго произнесла она. — Прямо зла не хватает!
Но, несмотря на то что я купила ей новую машину, она меня простила и опять пустила нас с Эмой к себе — пока мы не обзаведемся собственным жильем.
Едва войдя в спальню, я увидела, что корзина так и не выносилась за все время моего отсутствия. Я уехала — и Ирина, по-видимому, сочла бестактным вторгаться в мою частную жизнь. Письмо Антона все еще лежало там, даже уголок торчал. Я взглянула, немного помедлила, а потом быстро достала его и спрятала назад в комод. Оно прямо жгло мне руки.
Прежде чем отвезти рукопись к Жожо, я решила опробовать ее на ком-то, кто не станет надо мной смеяться; лучше всего на эту роль годилась Ирина. Она проглотила ее за один вечер, а возвращая текст, бесстрастно произнесла:
— Мне не понравилось.
— Так, дальше? — приободрила ее я.
— Слишком оптимистично. Но другим понравится, даже очень.
— Вот! — радостно согласилась я. — Я тоже так думаю.
ДЖЕММА
21
Неожиданно пришла весна, и жизнь вновь стала прекрасна. Папа был дома с мамой, моя книга вот-вот должна была выйти — она уже появилась в дьюти-фри, но пока еще рано было судить о спросе, — и теперь, когда отпала необходимость спасать маму, я могла возместить долг по кредитке, продать машину и купить другую, такую, на которую бы не кидались мужики..
Не исключено, что со временем я последую примеру Жожо и стану работать самостоятельно. Но, учитывая начинающуюся писательскую карьеру, я решила с этим повременить.
Единственное, что отравляло мне существование, это то, что я никак не могла оправиться от стыда за свой флирт с Джонни Рецептом и избегала даже приближаться к аптеке. Но покажите мне человека, чья жизнь абсолютно свободна от неприятных моментов, и я скажу вам, что это покойник.
В апреле, незадолго до выхода моей книги в свет, я наконец поехала на Антигуа в отпуск. Вместо Оуэна я пригласила с собой Андреа. Потом Коди тоже выразил желание, следом за ним — Тревор с Дженнифер, потом Сильви с Найалом сказали, что тоже бы не прочь отдохнуть, а Сьюзан вообще собралась приехать из Сиэтла — короче, нас вдруг оказалось восемь. В таком составе недельного тура нам показалось мало, и мы взяли двухнедельный.
Еще до вылета из Дублина настроение у всех было возбужденное. В аэропорту семеро из нас обступили книжную стойку, где была выставлена «Радуга», и наперебой загалдели:
— Говорят, потрясающая книга!
— Если бы ехал в отпуск, непременно бы купил.
После этого одна женщина ее купила, тогда Коди отвел ее в сторонку и таинственным шепотом сообщил, что автор среди нас. Дама, явно уверенная, что это розыгрыш, позволила все же мне надписать ей книжку и не стала возражать, когда я обронила слезу, а Коди снимал торжественный момент на видео.
Когда мы приехали на курорт, то рядом с нами у бассейна оказалась женщина — другая, не та, что в аэропорту, — которая читала «В погоне за радугой». Правда, тут же находились еще шестьсот сорок семь человек с «Мими» в руках, но это неважно. Не стану спорить, каждый раз, как я видела эту ненавистную обложку, что-то у меня в груди екало, но не настолько, чтобы нельзя было справиться.
Мы разыскали Сьюзан, она прилетела днем раньше, и последующие две недели прошли потрясающе весело. Солнце светило без перерыва, мы все прекрасно ладили, всегда было с кем сыграть в теннис, а если нам требовался «простор» (ужасное слово!), то в нем недостатка не было. В отеле имелись джакузи, три ресторана, всевозможные водные развлечения и столько первоклассного спиртного, сколько мы были в силах в себя влить. Я бесконечно ходила на косметический массаж, ныряла с маской, прочла шесть книжек и даже хотела попробовать себя в виндсерфинге, но меня прогнали и сказали прийти в другой раз, когда я еще не совсем одурею от халявных коктейлей. Мы познакомились с массой интересных людей, и Сьюзан, Тревор и Дженнифер получили шикарный секс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Мама с папой переглянулись.
— Надо тебе врачу показаться, — сказала мама.
Вовсе нет. Обычный приступ благодарности судьбе, который случается у меня после чего-то ужасного. Я попыталась объяснить.
— Мы с Эмой вчера могли запросто погибнуть. Нас могло придавить бетонной тумбой, я могла вывернуть машину в кювет — ведь мне ничего не было видно! — мы могли врезаться в грузовик. Так как ничего этого не случилось, я и вспомнила обо всех ужасах, которые могли произойти, но не произошли. Хотя нельзя сказать, чтобы у меня сейчас все было в порядке, я все равно чувствую себя счастливой.
На лицах родителей ничто не отразилось, и я продолжала.
— Ночью мне снилось, что я несу Эму через поле, а с неба валятся огромные камни, но они падают у нас за спиной, и там, где мы прошли, разверзается земля. Но мы с Эмой невредимы, мне открывается безопасный проход, по нему я и иду.
Я замолчала. Лица у них оставались бесстрастными. Наконец заговорил отец.
— У тебя, наверное, сотрясение мозга, дочка. — Он повернулся к маме. — Полюбуйся, что мы с ней сделали. Это мы с тобой виноваты.
Он пустился в разглагольствования о том, как повезет меня к лучшим специалистам в Лондоне, но мама его оборвала:
— Пожалуйста, не мели чепухи.
— Спасибо, мама. — Хоть кто-то меня понял. Но тут она добавила:
— Местного доктора вполне хватит.
Я пыталась запрятать это поглубже, но не могла. Это было похоже на то давнее нападение, только наоборот — если вы понимаете, о чем я. Тогда мне открылись все страшные вещи, которые могут случаться с людьми. Теперь — то, что могло произойти, но не произошло.
«Наш мир вполне безопасное место, — подумала я. — И жизнь отнюдь не рискованная штука».
На следующее утро папа нехотя уехал домой — его срочно затребовала Дебс, ей приспичило открыть банку джема или что-то в этом роде, — и мы остались втроем: я, мама и Эма. Погода была чудесная, настроение — тоже. Я готова была скакать от радости, что у меня не шумит в ушах. Или что я не прокаженная.
Я повернулась к маме.
— А здорово, когда подагры нет, правда?
В ответ она рявкнула: «Да, точно!», набрала номер и вызвала врача на дом.
Доктор Лотт, молодой человек с курчавой головой, вошел в мою комнату с розочками меньше чем через час.
— Ну, какие у нас проблемы?
За меня ответила мама:
— У нее разлад с мужем, карьера рухнула, но она вполне счастлива. Правда же?
Я подтвердила. Да, все так. Доктор Лотт нахмурил брови.
— Что ж, это тревожный симптом. Тревожный, но еще не говорит о болезни.
— Меня чуть не убили, — сказала я.
Он с ужасом посмотрел на маму. Брови поползли вверх.
— Нет, не она. — Я рассказала, что произошло.
— А-а, — сказал он. — Ну, все понятно. Ваш организм настолько поражен фактом своего спасения, что у вас произошел массированный выброс адреналина. Это объясняет вашу эйфорию. Не переживайте, это быстро пройдет.
— То есть я скоро опять впаду в депрессию?
— Да, да, — успокоил он. — И даже, может быть, более глубокую, чем всегда. У вас может начаться адреналиновая недостаточность.
— Ну, слава богу, — сказала мама, — вы нас успокоили. Спасибо, доктор. Я вас провожу.
Она проводила его до «Сааба», а в окно доносились их голоса.
— Вы ничего ей не выпишете? — спросила мама.
— Например?
Мама была озадачена.
— Ну, не антидепрессанты, а наоборот? Как это назвать?
— С ней все в порядке.
— Но она невыносима. А больше всего меня волнует, как эти ее восторги отразятся на ребенке.
— На той девочке, что кричит на овец? Она не производит впечатления ребенка, перенесшего психическую травму. И если честно — тот факт, что после такого шока ее мама пребывает в хорошем настроении, ей только на пользу.
Я победным жестом сжала кулак. Беспокойство за Эму не оставляло меня ни на миг, и сейчас я была счастлива узнать, что — по чистой случайности — делаю то, что лучше для ребенка.
— Не волнуйтесь, — успокоил маму доктор Лотт, — эйфория у Лили скоро пройдет.
— А пока — что нам делать?
— Она, кажется, писательница? Посоветуйте ей сесть и обо всем написать. Уговорите, если не послушает. Начнет писать — по крайней мере, говорить перестанет.
Он еще и договорить не успел, а я уже схватила ручку и тетрадь и написала: «Грейс проснулась и убедилась, что и в эту ночь самолет не рухнул ей на голову». Неплохое начало, подумала я.
И следующий абзац был хорош. Грейс пошла принять душ и не обварилась кипятком; съела тарелку хлопьев — и не подавилась; включила чайник и не погибла от удара током; сунула руку в ящик с инструментом, но не пропорола ножом вену; вышла из дома, но не поскользнулась на огрызке яблока и не угодила прямо под колеса мчащегося автомобиля. По дороге на работу автобус не попал в аварию, рака ушной раковины из-за мобильного телефона у нее тоже пока нет, и на работе на ее стол не упал с неба кусок метеорита. И все это — до девяти часов утра! Тут же родилось название — «Зачарованная».
Все заняло меньше пяти недель. Все это время мы с Эмой жили у мамы, и я по пятнадцать часов в день сидела за маминым компьютером и стучала по клавишам. Пальцы не поспевали за потоком слов, выдаваемым моим мозгом.
Когда стало ясно, что меня захватило не на шутку, мама взяла на себя все заботы об Эме.
В те дни, когда ей нужно было на работу (она работает на полставки — рассылает фартучки с эмблемой «Национального достояния» из находящегося неподалеку старинного имения), она просто брала Эму с собой. А в другие дни они гуляли с Эмой по полям, рвали весенние полевые цветы и превращались (по ее словам) в «женщин, резвящихся вместе с овцами». А я была предоставлена сама себе и могла перенести свой рассказ из головы в компьютер.
Мою героиню звали Грейс — довольно примитивный выбор, согласна, ведь Грейс значит «милость господня», но все же лучше, чем Лаки — «везучая». Она стояла в центре запутанного любовного сюжета (не треугольника, а шестиугольника — во как!), разворачивающегося на фоне тех страшных вещей, которые нас минуют.
В тот первый вечер я читала маме и Эме вслух то, что успела написать за день.
— Дорогая, это чудесно! — сказала мама.
— Грязь! — согласилась Эма. — Гадость!
— Это просто замечательно. И столько оптимизма!
— Но ты — моя мама, — заметила я. — Мне нужно чье-то объективное мнение.
Я бы не стала тебя обманывать, дочка. Я не из таких мамаш. — И блаженно добавила: — Надеюсь, ты не считаешь меня бездушной из-за того, что я вызвала тебе врача. Я просто за тебя тревожилась.
— Я все понимаю.
— Между прочим, Антон снова звонил, он жаждет видеть Эму.
— Нет. Ему сюда нельзя. Мне врач запретил. Я могу сделать что-то резкое.
— Ты же не можешь отказать ему в праве видеться с ребенком, тем более что она чуть не погибла. Лили, нельзя быть такой эгоисткой.
Неважно, что там хочет Антон, но об Эме я должна была подумать. Хотя недавнюю травму она и перенесла со своей обычной самонадеянностью, регулярное общение с отцом было ей жизненно необходимо.
— Ладно, — проворчала я угрюмо. Как девчонка.
Мама вышла из комнаты, но быстро вернулась.
— Завтра утром он приедет. Просил передать тебе спасибо.
— Мам, сегодня, когда приедет Антон, ты сама ему открой и отдай Эму, я не могу.
— Это еще почему?
— Потому что, — повторила я, — мне врач не рекомендовал резких движений.
— Каких таких резких движений?
— Резких — и все тут. Пусть сначала эта адреналиновая лихорадка — или как там? — пройдет, тогда я смогу с ним видеться.
Она была недовольна. И рассердилась еще больше, когда я задернула в спальне шторы, чтобы не наделать ничего резкого при виде Антона. Я с головой ушла в запутанную любовную историю Грейс с ее счастливыми избавлениями и ждала, пока пройдет время.
Прошло несколько часов, и мама вошла. Я вынула из ушей затычки (я их вставила на всякий случай — чтобы звук Антонова голоса не спровоцировал резких движений с моей стороны) и спросила:
— Уехал?
— Да.
— Как он?
— Хорошо. Обрадовался, когда Эму увидел. А она-то… Папина дочка, ничего не скажешь.
— Обо мне не спрашивал?
— А как же.
— Что сказал?
— Сказал: «Как там Лили?»
— И все?
— Да вроде.
— А после этого вы о чем говорили?
— Да так, ни о чем… Мы с Эмой играли. Передразнивали овец.
— А когда уходил, ничего про меня не сказал? Мама подумала.
— Нет, — наконец ответила она. — Ничего.
— Чудесно, — проворчала я, глядя на экран.
— А что ты так волнуешься? Ты же от него ушла.
— Я не волнуюсь. Просто удивительно, что он такой невежливый.
— Невежливый? — удивилась мама. — И это говорит женщина, которая все это время просидела с опущенными шторами и затычками в ушах? Невежливый, говоришь?
Второй приезд Антона я восприняла спокойнее: он приехал повидать ребенка, у него есть на это право. Мама правильно говорит: я должна радоваться, что у моей дочери такой любящий отец. После этого он каждые пять-шесть дней приезжал из Лондона, но я из комнаты не выходила. Впрочем, однажды — даже сквозь затычки в ушах — до меня донесся его смех, и это было как удариться ногой, которая когда-то была сломана; я поразилась, насколько сильной болью это отзывалось. До сих пор.
Как-то раз, когда я укладывала Эму, она прошептала мне в шею — так тихо, что я с трудом расслышала:
— Антон вкусно пахнет. — Само по себе это ничего не значило. Эма еще мало произносила осмысленных фраз и с таким же успехом могла сказать: «Антон лижет деревья» или «Антон пьет бензин». Но на меня накатила такая тоска, что захотелось выть.
Мне пришлось призвать на помощь заклинание, которое помогало мне в первые дни нашей разлуки: мы с Антоном были влюблены, потом у нас родился ребенок, мы с самого начала были родственные души. Утрата таких редкостных отношений не может пройти безболезненно, и факт разрыва всегда будет вызывать страдания.
Я подумала о безмятежных днях перед самой моей поездкой к маме, мне тогда казалось, что еще одна встреча — и мы с Антоном станем друзьями. Как я тогда заблуждалась! Мы и на шаг не продвинулись.
Целыми днями я продолжала писать, слова так и лились из меня, а вечером, перед тем как уложить Эму, я зачитывала написанное за день, и мама неизменно восхищалась. Эма тоже отпускала комментарии. («Чепуха». «Бяка». «Вонючка».) Пока дефицита адреналина, предсказанного доктором Лоттом, я не ощущала, но чем дальше, тем менее значительным становился факт нашего спасения. К началу мая, когда я закончила книгу, я почти вернулась в нормальное состояние. (Хотя, пожалуй, все еще оставалась немного бодрее, чем до аварии.)
Я знала, что «Зачарованная» наверняка будет иметь успех; людям она понравится. Это не было самонадеянностью; я также отдавала себе отчет, что рецензии будут разгромными. Но теперь я уже кое-что понимала в издательском деле. Я видела, как реагируют люди на «Мими», и догадывалась, что примерно так же будет встречена «Зачарованная». Сюжет и место действия не имели с «Мими» ничего общего, но настроение было очень схожее. Начнем с того, что здесь не было и намека на реализм. Если смотреть на вещи доброжелательно (а почему бы нет?), я бы сказала, в этой книжке было что-то волшебное.
Пришла пора возвращаться в Лондон. Мама грустила, но старалась виду не показывать.
— Я — что… — говорила она. — Овцы-то как скучать будут! Мне кажется, они произвели Эму в какое-то овечье божество.
— Мы будем вас навещать.
— Да, пожалуйста. И передай привет Антону. Ты ведь с ним в Лондоне будешь видеться? Уже не боишься резких движений?
Я не знала. Может быть.
— Можно тебе дать совет, дочка?
— Нет, мам, лучше не надо. Но ее уже было не остановить.
— Я знаю, у Антона деньги не задерживаются, но лучше жить с транжирой, чем со скупердяем.
— Откуда тебе знать? У тебя был скупердяй?
— Да. Питер. — Мамин второй муж. Отец Сьюзан. — Он мне деньги выдавал с таким видом, будто ему зуб тянут. — Это была для меня новость. Или нет? Пожалуй, я догадывалась, но думала, что, нахлебавшись с папой всяких авантюр, мама этому только рада.
— С папой хотя бы скучно не было, — задумчиво проговорила мама.
— Ага. Так весело, что ты от него ушла.
— Дорогая, прости. Просто он меня доконал своими хитроумными схемами обогащения. Но, пожив с мужчиной, который подсчитывает, на сколько должно хватать рулона туалетной бумаги, я пришла к выводу, что лучше один день прожить транжирой, чем тысячу лет — скупердяем. — Тут на лице ее отразилось беспокойство. — Но это не значит, что мы с твоим отцом собираемся опять сойтись. Не пойми меня превратно.
Мы с Эмой вернулись в Лондон.
Мне было так стыдно, что я раздолбала замечательную чужую машину, что я купила Ирине новую — в конце концов, мои расчудесные потиражные еще лежали на счету. Однако на Ирину мой широкий жест не произвел никакого впечатления.
— Зачем? — удивилась она. — Страховщики бы мне и так купили.
Я пожала плечами.
— Ну, тогда… Получишь по страховке деньги — можешь мне отдать.
— Ты не умеешь обращаться с деньгами, — строго произнесла она. — Прямо зла не хватает!
Но, несмотря на то что я купила ей новую машину, она меня простила и опять пустила нас с Эмой к себе — пока мы не обзаведемся собственным жильем.
Едва войдя в спальню, я увидела, что корзина так и не выносилась за все время моего отсутствия. Я уехала — и Ирина, по-видимому, сочла бестактным вторгаться в мою частную жизнь. Письмо Антона все еще лежало там, даже уголок торчал. Я взглянула, немного помедлила, а потом быстро достала его и спрятала назад в комод. Оно прямо жгло мне руки.
Прежде чем отвезти рукопись к Жожо, я решила опробовать ее на ком-то, кто не станет надо мной смеяться; лучше всего на эту роль годилась Ирина. Она проглотила ее за один вечер, а возвращая текст, бесстрастно произнесла:
— Мне не понравилось.
— Так, дальше? — приободрила ее я.
— Слишком оптимистично. Но другим понравится, даже очень.
— Вот! — радостно согласилась я. — Я тоже так думаю.
ДЖЕММА
21
Неожиданно пришла весна, и жизнь вновь стала прекрасна. Папа был дома с мамой, моя книга вот-вот должна была выйти — она уже появилась в дьюти-фри, но пока еще рано было судить о спросе, — и теперь, когда отпала необходимость спасать маму, я могла возместить долг по кредитке, продать машину и купить другую, такую, на которую бы не кидались мужики..
Не исключено, что со временем я последую примеру Жожо и стану работать самостоятельно. Но, учитывая начинающуюся писательскую карьеру, я решила с этим повременить.
Единственное, что отравляло мне существование, это то, что я никак не могла оправиться от стыда за свой флирт с Джонни Рецептом и избегала даже приближаться к аптеке. Но покажите мне человека, чья жизнь абсолютно свободна от неприятных моментов, и я скажу вам, что это покойник.
В апреле, незадолго до выхода моей книги в свет, я наконец поехала на Антигуа в отпуск. Вместо Оуэна я пригласила с собой Андреа. Потом Коди тоже выразил желание, следом за ним — Тревор с Дженнифер, потом Сильви с Найалом сказали, что тоже бы не прочь отдохнуть, а Сьюзан вообще собралась приехать из Сиэтла — короче, нас вдруг оказалось восемь. В таком составе недельного тура нам показалось мало, и мы взяли двухнедельный.
Еще до вылета из Дублина настроение у всех было возбужденное. В аэропорту семеро из нас обступили книжную стойку, где была выставлена «Радуга», и наперебой загалдели:
— Говорят, потрясающая книга!
— Если бы ехал в отпуск, непременно бы купил.
После этого одна женщина ее купила, тогда Коди отвел ее в сторонку и таинственным шепотом сообщил, что автор среди нас. Дама, явно уверенная, что это розыгрыш, позволила все же мне надписать ей книжку и не стала возражать, когда я обронила слезу, а Коди снимал торжественный момент на видео.
Когда мы приехали на курорт, то рядом с нами у бассейна оказалась женщина — другая, не та, что в аэропорту, — которая читала «В погоне за радугой». Правда, тут же находились еще шестьсот сорок семь человек с «Мими» в руках, но это неважно. Не стану спорить, каждый раз, как я видела эту ненавистную обложку, что-то у меня в груди екало, но не настолько, чтобы нельзя было справиться.
Мы разыскали Сьюзан, она прилетела днем раньше, и последующие две недели прошли потрясающе весело. Солнце светило без перерыва, мы все прекрасно ладили, всегда было с кем сыграть в теннис, а если нам требовался «простор» (ужасное слово!), то в нем недостатка не было. В отеле имелись джакузи, три ресторана, всевозможные водные развлечения и столько первоклассного спиртного, сколько мы были в силах в себя влить. Я бесконечно ходила на косметический массаж, ныряла с маской, прочла шесть книжек и даже хотела попробовать себя в виндсерфинге, но меня прогнали и сказали прийти в другой раз, когда я еще не совсем одурею от халявных коктейлей. Мы познакомились с массой интересных людей, и Сьюзан, Тревор и Дженнифер получили шикарный секс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59