Аптека закрывалась в восемь, и я приняла решение.
— Пап, по дороге домой заскочим в аптеку.
— Что тебе нужно?
— Пластырь.
— Но ты вроде не порезалась.
— Тогда бумажные платки.
— У тебя насморк?
— Ладно, солпадеин, — рассердилась я.
— Голова болит?
— Да, разболелась.
Я запарковала машину, папа отстегнулся. Я с раздражением приказала:
— Папа, сиди в машине, ты нездоров. Черта с два! Он уже что-то заподозрил.
— Мне тоже надо кое-что купить.
— Что?
— М-мм… — Он пробежал глазами витрину с рекламными вывесками. — Масло энотеры.
Приложив руку к паху, он вошел следом.
ЛИЛИ
27
Когда Жожо с сестрой уехали, я тоже пошла домой, уложила Эму спать и собралась с мыслями. Пришло время прочесть письмо Антона.
Выбора все равно не было. Я понимала, от него никуда не деться.
Я легла на диван и достала из конверта три мятых листочка.
«Моя ненаглядная Лили.
Когда ты читаешь это письмо? Через полгода после нашего разрыва ? Через год? Неважно, сколько у тебя ушло на это времени, я все равно тебе благодарен за то, что ты за него взялась.
Я хочу сказать тебе только то, что я очень, очень сожалею обо всех несчастьях, которые навлек на твою голову, но поскольку я не умею быть кратким, извинения займут, наверное, несколько страниц.
Ты в настоящий момент испытываешь негодование по поводу нашей совместной жизни и прилагаешь усилия к тому, чтобы поскорее от нее дистанцироваться. Ты убеждена, что с самого начала и до конца наши отношения были одной большой ошибкой.
Когда мы с тобой познакомились, перед тобой встал страшный выбор — между Джеммой и мной. Я старался отнестись к этому с пониманием, мне казалось, я тебя понял, но в тот момент я был большим эгоистом, одуревшим от счастья и убежденным в том, что нам суждено быть вместе, поэтому ничего я на самом деле тогда не понял. Оглядываясь назад, должен признать, что я, наверное, так и не проникся всей глубиной переживаемой тобою вины и страха расплаты. В свое оправдание могу сказать, что я все же старался, но меня постоянно слепило счастье оттого, что мы вместе.
Не знаю, удастся ли вообще когда-нибудь убедить тебя в том, что мы правильно сделали, что сошлись. Но, может быть, ты постараешься не портить себе всю оставшуюся жизнь тем, чтобы таскать за собой большой мешок позора. Может быть, тебе станет легче, если посмотришь на нашу дочь ? Это такое искрящееся существо, она делает прекраснее этот мир, а ведь сотворили ее мы, ты и я. Значит, что-то хорошее из нашей совместной жизни все-таки получилось.
Еще мне хочется попросить прощения у вас с Эмой за то, что лишил вас дома. Словами не передашь всего стыда, который я испытываю. Сейчас, когда я вспоминаю, как я рвался его купить, как уговаривал тебя, мне начинает казаться, что я втянул тебя в эту авантюру силой, и мне становится стыдно вдвойне. Но, может быть, я объясню, чем я тогда руководствовался ? Приобретение этого дома было рискованным мероприятием, но риск не казался таким уж большим. Все говорило за то, что деньги у нас будут — так считала Жожо, так считали в издательстве, даже в банке так считали.
Я боялся, что если мы не купим для нашей семьи дом, то быстро растранжирим все твои гонорары и останемся с кучей барахла на руках — стереосистемы, машины, куклы Барби и т. д., — а уверенности в завтрашнем дне так и не обретем. (Ты же знаешь, какие мы.) Это была попытка вести себя как взрослый и ответственный человек.
Мне казалось, разумнее купить под залог дом, который нам не по карману, чем небольшую квартирку, с тем чтобы уже через год искать новую и дважды платить все пошлины и сборы. Мне казалось, какие мы умные, что не тратим время и деньги на промежуточные варианты. Я, дурак, воображал, что умею видеть перспективу. Но теперь это все неважно. Я не прислушался к твоим предупреждениям, все пошло прахом, и мне стыдно слушать, как я сейчас ищу себе оправдание.
Я себя считал оптимистом — ты считала меня глупцом; ты оказалась права, и, если бы мне дали шанс сделать все заново, я бы поступил иначе.
Учитывая перипетии с жильем, перенесенные тобою в детстве, самое главное было обеспечить тебе спокойствие и стабильность, я же принес тебе одни утраты.
Я сожалею о своей ошибке, горько сожалею о том, что принес тебе несчастье, но ни на минуту не жалею о тех днях, что мы были вместе. Когда мне будет восемьдесят и я стану перебирать в памяти всю свою жизнь, я буду знать, что в ней была одна абсолютно чистая вещь. С того мгновения, как мы встретились у станции метро, меня не покидало чувство, что я самый счастливый человек на земле. Каждый божий день я не переставал удивляться тому счастью, какое на меня обрушилось, — многим людям и за всю жизнь не выпадает того, что выпало нам за три с половиной года, и я всегда буду благодарен за это судьбе. Ты будешь жить дальше, встретишь другого человека, и я останусь для тебя всего лишь прочитанной главой, но ты для меня была, есть и всегда будешь всей книгой, от пролога до финала.
Навеки твой,
Антон».
Я отложила письмо и стала смотреть в потолок. Смотрела, смотрела и смотрела.
Я знала, что так будет. Знала давно, не один месяц, еще до поездки к маме. Поэтому я к ней и поехала.
Когда я ушла от Антона, я думала, что уже примирилась с расставанием. Потом, когда стали приходить открытки, я поняла, что ни с чем не примирилась. Я просто потеряла чувствительность, как рука, когда отлежишь во сне, а когда эта чувствительность ко мне вернулась, я бросилась к маме в тщетной попытке убежать от неизбежного.
Уже тогда я знала, мне придется делать этот выбор: любовь к Антону незаметно прокралась назад в мое сердце; на какое-то время ее вытеснила горечь утраты нашего дома, но она вернулась в полном здравии и громко требует, чтобы с ней считались.
Но как это сделать?
Я понятия не имела.
По крайней мере, я разобралась в том, что творилось в моей душе: я была очень зла на Антона; терять любимое жилье было моим больным местом с детства. Но теперь — не знаю, время прошло или расстояние — я его больше не винила. Я думала, что никогда его не прощу, но вот — простила.
Еще до того, как я прочла его письмо, я уже понимала, что он тогда предпринял: он пошел на риск, но это был риск небольшой. А дальше ему не повезло.
А я? Я ведь тоже там была, я могла сказать свое слово. Я же избрала пассивную тактику и выбрала позицию, с которой в случае неудачи удобно будет осуждать.
С деньгами Антон беспечен, это точно. Но и я не лучше.
Но можно ли считать, что теперь, когда мы осознали свои ошибки, мы гарантированы от будущих промахов? Если бы речь шла только о нас с Антоном, мы могли бы рискнуть и опять сойтись, сделать вторую попытку, и были бы уверены, что, если снова выйдет осечка, мы переживем. Но у нас есть ребенок, которому и так уже досталось на его крошечном веку. Ради Эмы мы были обязаны тщательно взвешивать все дальнейшие шаги.
Меня вдруг стукнуло: для Эмы ведь наверняка лучше, если родители будут вместе? Но возможно, я лишь уговаривала себя. Потому что любила.
А как же Джемма? Смогу ли я когда-нибудь переступить то, что я ей сделала? Если бы это зависело от меня, я ни за что не причинила бы ей и мимолетной боли. Но я причинила ей невыразимые страдания. Это уже случилось, ничего изменить нельзя, даже если мы с Антоном разойдемся навсегда.
Я тяжело вздохнула и посмотрела на потолок в надежде найти там ответы.
Счастье — редкая штука, за него надо хвататься не раздумывая. Я хотела сделать как лучше — но разве угадаешь? Гарантий никто не дает.
Можно рассуждать до посинения — все равно не будешь знать, что хорошо, а что плохо.
Я решила составить список, как будто принять самое важное в жизни решение можно с помощью столбика, накорябанного на полях программы телепередач. Но… почему не попробовать?
1. Эме лучше, если родители будут вместе.
2. Наверное, я все же сумею преодолеть комплекс вины перед Джеммой.
3. Я простила Антона за историю с домом, а впредь мы будем осмотрительнее.
4. Он мой самый близкий человек на всем белом свете (не считая Эмы).
Н-да…
Что ж, подумала я, поговорить с Антоном, пожалуй, можно. Хуже не будет. И вот, призывая в свидетели все силы вселенские, я приняла решение. Я ему позвоню — прямо сейчас, только один раз, — а если не застану, это будет означать, что нам не суждено быть вместе. Я боязливо взяла трубку, стараясь донести до нее всю важность возложенной на нее миссии. Интересно, где сейчас Антон, что уготовила нам судьба… Потом я набрала номер, поднесла трубку к уху, услышала гудки и стала молиться.
ЖОЖО
28
На приеме издательства «Докин Эмери» Джослин Форсайт маячил в дверях, изнывая от скуки. Выход на пенсию оказался для него непростым делом — его по-прежнему тянуло туда, где бурлила жизнь. Но сейчас он жалел, что напросился на этот банкет. По крайней мере, начало выдалось на удивление скучным. Доминировали на вечере младотурки. Девушек красивых не наблюдалось. И тут сердце его радостно забилось.
— Жожо Харви! А мы-то вас уже списали!
Сегодня она была особенно привлекательна, и с ней была не менее симпатичная девушка, которую Жожо представила как свою кузину.
— Слышал, слышал про вас и вашу Лили Райт, молодец! Сколько уж раз на ее карьере крест ставили? Азартная штука — работать на себя. — Он нагнулся ближе. — С этим Гантом наши, конечно, перегнули. Рад, что у вас все налаживается. Конечно, если у кого и получится, так только у вас.
Жожо тряхнула головой и просияла:
— Спасибо, Джослин.
Она отошла. Нет у нее времени болтать. Она тут с миссией. Особого назначения.
Бок о бок с Бекки она перемещалась по залу, принимая поздравления и дифирамбы. Все чувства были обострены, нервы — как натянутая струна, Жожо часто трясла головой и смеялась с преувеличенным оживлением. Даже наедине с Бекки она не выходила из роли, пока та на нее не шикнула:
— Прекрати! Подумают, что ты нанюхалась. Жожо прошипела в ответ:
— А вдруг он здесь? Пусть видит, как я счастлива!
— Жожо, еще не факт, что ты для этого созрела.
— Мне неизбежно придется с ним увидеться, не здесь, так в другом месте. Нельзя жить крадучись и все время бояться наткнуться. Пора уже.
Но после двадцати минут представления она призналась:
— Наверное, его тут нет. Давай съедим по кусочку курочки и свалим отсюда.
ДЖЕММА
29
Сопровождаемая отцом, ковыляющим, как если бы ему ампутировали все его хозяйство, я поспешила внутрь. От возбуждения мне даже сделалось нехорошо. За прилавком кто-то был, в белом халате, фигура похожа, но лица мне было не видно.
Я решила, если опять окажется Хромоножка, я сдаюсь. Значит, нам с Джонни Рецептом не суждено встретиться.
Наконец, мучительно медленно, человек повернулся, и — слава тебе, господи! — это оказался Джонни.
— Джемма! — Его лицо озарилось, после чего он вопросительно глянул поверх моей головы.
— А, это мой отец, — пояснила я. — Не обращай на него внимания.
— Да!
Я шагнула вперед.
— Я получила твое письмо, — неуверенно начала я. — Спасибо тебе. Тебе правда моя книга понравилась?
— Да. Особенно любовная линия Иззи и Уилли.
— Да? — Щеки у меня стали цвета пожарной машины.
— Здорово, что в конце у них все складывается. Он вроде симпатичный парень. — Он озадаченно уставился куда-то за мою спину. Отец. Старый эгоист. Надо было за мной тащиться?
— Да, Уилл действительно симпатяга. — Я старалась сосредоточиться на цели своего визите, то есть заручиться если не симпатией, то хотя бы интересом со стороны Джонни. — Он классный.
— И Иззи тоже.
Сзади подал голос отец.
— Бог ты мой, да вы же и есть этот Уилл! — воскликнул он.
Он прохромал поближе.
— А я — Деклан Нолан, сбежавший папаша.
Все это начинало принимать слишком личный оборот, я перебила отца:
— А я — Иззи.
— Славная девушка.
— Как в книге. Наконец до него дошло.
— Я, пожалуй, вас оставлю. Вы уж тут сами…
Он направился к двери, а я повернулась к Джонни. У меня мелькнуло страшное видение: мы навсегда застыли в этом положении, разделяемые прилавком, и я прошу дурацкие, ненужные мне лекарства, а он, с добрыми глазами, мне их отпускает. Это был момент истины. Надо было что-то сказать, чтобы сдвинуться с мертвой точки. Первым нарушил тишину Джонни.
— Джемма, — сказал он.
— Да? — У меня перехватило дыхание.
— Я тут подумал…
— Да?
— Не сходить ли нам куда-нибудь выпить?
— Да?
— Как думаешь, не пора ли… Да!
Спустя некоторое время, в машине, папа сказал:
— Поверить не могу. Ты сама приехала к мужчине и выложила ему все как на духу. Что делается, что делается… Вот времена!
— Перестань, пап, подумаешь… Я же не просила его бросить жену, с которой он прожил тридцать пять лет.
Неужели я это сказала? Мы настороженно повернулись друг к другу. Наконец отец подал голос.
— Мне кажется, нам не мешало бы сходить к семейному психологу. Как думаешь?
— Папа, не говори глупостей, мы же ирландцы.
— Но носить в себе такую обиду невозможно. Я задумалась.
— Это пройдет. Просто дай мне время.
— Время лечит, да? Я опять задумалась.
— Да. В большинстве случаев.
ЖОЖО
30
И тут, приготовившись в очередной раз тряхнуть головой и заглотнуть очередной коктейль, Жожо увидела его — он стоял у дальней стены, в темном костюме, и неотрывно смотрел на нее. Их глаза встретились, и ее будто ударили в солнечное сплетение. Мгновенно в зале остались только он и она (правы все-таки эти писатели, воспевающие расширенные зрачки).
Сердце в груди бешено колотилось, рука, сжимающая бокал, вспотела, и все было как во сне. Его губы сложились в какое-то слово. «Подожди». И еще — «Пожалуйста». Потом он выставил вперед плечо и стал сквозь толпу пробиваться к ней.
— Он идет сюда, — зашипела Бекки. — Беги!
— Нет, — Это нужно было сделать. Может, им отпущен еще только один шанс встретиться — так почему бы не теперь?
Он исчез из виду, потом появился снова, уже совсем рядом, в гуще младотурок. Бекки отошла в сторонку. А потом он возник перед ней.
— Жожо? — Он спросил это таким тоном, будто проверял, настоящая ли она.
— Марк! — Даже произносить его имя уже было радостью.
— Выглядишь… — он поискал подходящее слово, — классно.
— На том стоим, — парировала она. Его лицо радостно озарилось, и все стало как раньше. Пока Жожо не сказала:
— Как дела у Кэсси и ребят? Марк осторожно ответил:
— Все в порядке.
— Вы все еще вместе? Он замялся:
— Она узнала о нас с тобой.
— Черт! Как же это?
— После того как ты ушла, сразу стало ясно, что дело нечистое. — Он горько засмеялся. — Я был сам не свой.
По правде сказать, она тоже не была на седьмом небе.
— Она небось давно знала?
— Догадывалась. Только не знала, что это ты.
— Мне очень жаль. Я не хотела причинять ей боль.
— Она говорит — как знать, может, так и есть? — что, когда наконец узнала, ей стало легче. Говорит, делать вид, что не замечает моих вечных отлучек, было очень тяжело. В последние месяцы мы пытались что-то склеить.
— И устроили грандиозный праздник, чтобы снова поклясться друг другу в любви и верности, пока смерть не разлучит вас?
Он выдавил улыбку:
— Нет. Дальше психотерапевта пока не зашло. Мы стараемся. — Он замолчал. — Но я все равно постоянно думаю о тебе.
Она теперь стояла ближе, ее тянуло к нему как магнитом. Жожо резко распрямила плечи и отстранилась, боясь вдохнуть его запах — перед ним она бы не устояла.
— Может, встретились бы как-нибудь? — предложил Марк. — Выпили бы по-приятельски?
— Ты прекрасно знаешь, что это невозможно.
Неожиданно он выпалил:
— Даже теперь я каждый день задаю себе вопрос: как я мог быть таким идиотом? Эгоистом, который все время думал о нас, вместо того чтобы думать о тебе? Если бы можно было вернуть то голосование…
— Прекрати. Я тоже об этом много думала. Дело не только в голосовании, меня не оставляло чувство вины перед Кэсси и детьми. Думаю, что, дойди до дела, я бы все равно не смогла. И знаешь что я тебе скажу? Думаю, в глубине души ты тоже струсил. Поэтому меня и предал.
— Нет, нет, ты не права! — замахал руками Марк.
— Не нет, а да, — твердо заявила Жожо.
— Категорически нет.
— Как знаешь. Это так, версия. — Что теперь спорить? Не так это и важно.
На них смотрели, уж больно откровенно они себя вели.
— Марк, мне пора.
— Да? Но…
Она протиснулась сквозь толпу, в которой все были ей знакомы, и улыбалась, улыбалась…
На улице она зашагала быстрее, так что Бекки с трудом за ней поспевала. Отойдя на безопасное расстояние, она вдруг задержалась у какого-то дома и согнулась пополам.
— Тошнит? — забеспокоилась Бекки и обхватила за плечи.
— Нет, — невнятно проговорила она. — Просто очень больно.
Они простояли так несколько минут, Жожо тихонько всхлипывала, у Бекки разрывалось сердце, но Жожо вдруг выпрямилась, тряхнула головой и попросила:
— Платок.
Бекки порылась в сумочке и протянула ей бумажный платок.
— Ты ведь можешь к нему вернуться, а?
— Этому не бывать. Никогда.
— Ну, как это может быть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— Пап, по дороге домой заскочим в аптеку.
— Что тебе нужно?
— Пластырь.
— Но ты вроде не порезалась.
— Тогда бумажные платки.
— У тебя насморк?
— Ладно, солпадеин, — рассердилась я.
— Голова болит?
— Да, разболелась.
Я запарковала машину, папа отстегнулся. Я с раздражением приказала:
— Папа, сиди в машине, ты нездоров. Черта с два! Он уже что-то заподозрил.
— Мне тоже надо кое-что купить.
— Что?
— М-мм… — Он пробежал глазами витрину с рекламными вывесками. — Масло энотеры.
Приложив руку к паху, он вошел следом.
ЛИЛИ
27
Когда Жожо с сестрой уехали, я тоже пошла домой, уложила Эму спать и собралась с мыслями. Пришло время прочесть письмо Антона.
Выбора все равно не было. Я понимала, от него никуда не деться.
Я легла на диван и достала из конверта три мятых листочка.
«Моя ненаглядная Лили.
Когда ты читаешь это письмо? Через полгода после нашего разрыва ? Через год? Неважно, сколько у тебя ушло на это времени, я все равно тебе благодарен за то, что ты за него взялась.
Я хочу сказать тебе только то, что я очень, очень сожалею обо всех несчастьях, которые навлек на твою голову, но поскольку я не умею быть кратким, извинения займут, наверное, несколько страниц.
Ты в настоящий момент испытываешь негодование по поводу нашей совместной жизни и прилагаешь усилия к тому, чтобы поскорее от нее дистанцироваться. Ты убеждена, что с самого начала и до конца наши отношения были одной большой ошибкой.
Когда мы с тобой познакомились, перед тобой встал страшный выбор — между Джеммой и мной. Я старался отнестись к этому с пониманием, мне казалось, я тебя понял, но в тот момент я был большим эгоистом, одуревшим от счастья и убежденным в том, что нам суждено быть вместе, поэтому ничего я на самом деле тогда не понял. Оглядываясь назад, должен признать, что я, наверное, так и не проникся всей глубиной переживаемой тобою вины и страха расплаты. В свое оправдание могу сказать, что я все же старался, но меня постоянно слепило счастье оттого, что мы вместе.
Не знаю, удастся ли вообще когда-нибудь убедить тебя в том, что мы правильно сделали, что сошлись. Но, может быть, ты постараешься не портить себе всю оставшуюся жизнь тем, чтобы таскать за собой большой мешок позора. Может быть, тебе станет легче, если посмотришь на нашу дочь ? Это такое искрящееся существо, она делает прекраснее этот мир, а ведь сотворили ее мы, ты и я. Значит, что-то хорошее из нашей совместной жизни все-таки получилось.
Еще мне хочется попросить прощения у вас с Эмой за то, что лишил вас дома. Словами не передашь всего стыда, который я испытываю. Сейчас, когда я вспоминаю, как я рвался его купить, как уговаривал тебя, мне начинает казаться, что я втянул тебя в эту авантюру силой, и мне становится стыдно вдвойне. Но, может быть, я объясню, чем я тогда руководствовался ? Приобретение этого дома было рискованным мероприятием, но риск не казался таким уж большим. Все говорило за то, что деньги у нас будут — так считала Жожо, так считали в издательстве, даже в банке так считали.
Я боялся, что если мы не купим для нашей семьи дом, то быстро растранжирим все твои гонорары и останемся с кучей барахла на руках — стереосистемы, машины, куклы Барби и т. д., — а уверенности в завтрашнем дне так и не обретем. (Ты же знаешь, какие мы.) Это была попытка вести себя как взрослый и ответственный человек.
Мне казалось, разумнее купить под залог дом, который нам не по карману, чем небольшую квартирку, с тем чтобы уже через год искать новую и дважды платить все пошлины и сборы. Мне казалось, какие мы умные, что не тратим время и деньги на промежуточные варианты. Я, дурак, воображал, что умею видеть перспективу. Но теперь это все неважно. Я не прислушался к твоим предупреждениям, все пошло прахом, и мне стыдно слушать, как я сейчас ищу себе оправдание.
Я себя считал оптимистом — ты считала меня глупцом; ты оказалась права, и, если бы мне дали шанс сделать все заново, я бы поступил иначе.
Учитывая перипетии с жильем, перенесенные тобою в детстве, самое главное было обеспечить тебе спокойствие и стабильность, я же принес тебе одни утраты.
Я сожалею о своей ошибке, горько сожалею о том, что принес тебе несчастье, но ни на минуту не жалею о тех днях, что мы были вместе. Когда мне будет восемьдесят и я стану перебирать в памяти всю свою жизнь, я буду знать, что в ней была одна абсолютно чистая вещь. С того мгновения, как мы встретились у станции метро, меня не покидало чувство, что я самый счастливый человек на земле. Каждый божий день я не переставал удивляться тому счастью, какое на меня обрушилось, — многим людям и за всю жизнь не выпадает того, что выпало нам за три с половиной года, и я всегда буду благодарен за это судьбе. Ты будешь жить дальше, встретишь другого человека, и я останусь для тебя всего лишь прочитанной главой, но ты для меня была, есть и всегда будешь всей книгой, от пролога до финала.
Навеки твой,
Антон».
Я отложила письмо и стала смотреть в потолок. Смотрела, смотрела и смотрела.
Я знала, что так будет. Знала давно, не один месяц, еще до поездки к маме. Поэтому я к ней и поехала.
Когда я ушла от Антона, я думала, что уже примирилась с расставанием. Потом, когда стали приходить открытки, я поняла, что ни с чем не примирилась. Я просто потеряла чувствительность, как рука, когда отлежишь во сне, а когда эта чувствительность ко мне вернулась, я бросилась к маме в тщетной попытке убежать от неизбежного.
Уже тогда я знала, мне придется делать этот выбор: любовь к Антону незаметно прокралась назад в мое сердце; на какое-то время ее вытеснила горечь утраты нашего дома, но она вернулась в полном здравии и громко требует, чтобы с ней считались.
Но как это сделать?
Я понятия не имела.
По крайней мере, я разобралась в том, что творилось в моей душе: я была очень зла на Антона; терять любимое жилье было моим больным местом с детства. Но теперь — не знаю, время прошло или расстояние — я его больше не винила. Я думала, что никогда его не прощу, но вот — простила.
Еще до того, как я прочла его письмо, я уже понимала, что он тогда предпринял: он пошел на риск, но это был риск небольшой. А дальше ему не повезло.
А я? Я ведь тоже там была, я могла сказать свое слово. Я же избрала пассивную тактику и выбрала позицию, с которой в случае неудачи удобно будет осуждать.
С деньгами Антон беспечен, это точно. Но и я не лучше.
Но можно ли считать, что теперь, когда мы осознали свои ошибки, мы гарантированы от будущих промахов? Если бы речь шла только о нас с Антоном, мы могли бы рискнуть и опять сойтись, сделать вторую попытку, и были бы уверены, что, если снова выйдет осечка, мы переживем. Но у нас есть ребенок, которому и так уже досталось на его крошечном веку. Ради Эмы мы были обязаны тщательно взвешивать все дальнейшие шаги.
Меня вдруг стукнуло: для Эмы ведь наверняка лучше, если родители будут вместе? Но возможно, я лишь уговаривала себя. Потому что любила.
А как же Джемма? Смогу ли я когда-нибудь переступить то, что я ей сделала? Если бы это зависело от меня, я ни за что не причинила бы ей и мимолетной боли. Но я причинила ей невыразимые страдания. Это уже случилось, ничего изменить нельзя, даже если мы с Антоном разойдемся навсегда.
Я тяжело вздохнула и посмотрела на потолок в надежде найти там ответы.
Счастье — редкая штука, за него надо хвататься не раздумывая. Я хотела сделать как лучше — но разве угадаешь? Гарантий никто не дает.
Можно рассуждать до посинения — все равно не будешь знать, что хорошо, а что плохо.
Я решила составить список, как будто принять самое важное в жизни решение можно с помощью столбика, накорябанного на полях программы телепередач. Но… почему не попробовать?
1. Эме лучше, если родители будут вместе.
2. Наверное, я все же сумею преодолеть комплекс вины перед Джеммой.
3. Я простила Антона за историю с домом, а впредь мы будем осмотрительнее.
4. Он мой самый близкий человек на всем белом свете (не считая Эмы).
Н-да…
Что ж, подумала я, поговорить с Антоном, пожалуй, можно. Хуже не будет. И вот, призывая в свидетели все силы вселенские, я приняла решение. Я ему позвоню — прямо сейчас, только один раз, — а если не застану, это будет означать, что нам не суждено быть вместе. Я боязливо взяла трубку, стараясь донести до нее всю важность возложенной на нее миссии. Интересно, где сейчас Антон, что уготовила нам судьба… Потом я набрала номер, поднесла трубку к уху, услышала гудки и стала молиться.
ЖОЖО
28
На приеме издательства «Докин Эмери» Джослин Форсайт маячил в дверях, изнывая от скуки. Выход на пенсию оказался для него непростым делом — его по-прежнему тянуло туда, где бурлила жизнь. Но сейчас он жалел, что напросился на этот банкет. По крайней мере, начало выдалось на удивление скучным. Доминировали на вечере младотурки. Девушек красивых не наблюдалось. И тут сердце его радостно забилось.
— Жожо Харви! А мы-то вас уже списали!
Сегодня она была особенно привлекательна, и с ней была не менее симпатичная девушка, которую Жожо представила как свою кузину.
— Слышал, слышал про вас и вашу Лили Райт, молодец! Сколько уж раз на ее карьере крест ставили? Азартная штука — работать на себя. — Он нагнулся ближе. — С этим Гантом наши, конечно, перегнули. Рад, что у вас все налаживается. Конечно, если у кого и получится, так только у вас.
Жожо тряхнула головой и просияла:
— Спасибо, Джослин.
Она отошла. Нет у нее времени болтать. Она тут с миссией. Особого назначения.
Бок о бок с Бекки она перемещалась по залу, принимая поздравления и дифирамбы. Все чувства были обострены, нервы — как натянутая струна, Жожо часто трясла головой и смеялась с преувеличенным оживлением. Даже наедине с Бекки она не выходила из роли, пока та на нее не шикнула:
— Прекрати! Подумают, что ты нанюхалась. Жожо прошипела в ответ:
— А вдруг он здесь? Пусть видит, как я счастлива!
— Жожо, еще не факт, что ты для этого созрела.
— Мне неизбежно придется с ним увидеться, не здесь, так в другом месте. Нельзя жить крадучись и все время бояться наткнуться. Пора уже.
Но после двадцати минут представления она призналась:
— Наверное, его тут нет. Давай съедим по кусочку курочки и свалим отсюда.
ДЖЕММА
29
Сопровождаемая отцом, ковыляющим, как если бы ему ампутировали все его хозяйство, я поспешила внутрь. От возбуждения мне даже сделалось нехорошо. За прилавком кто-то был, в белом халате, фигура похожа, но лица мне было не видно.
Я решила, если опять окажется Хромоножка, я сдаюсь. Значит, нам с Джонни Рецептом не суждено встретиться.
Наконец, мучительно медленно, человек повернулся, и — слава тебе, господи! — это оказался Джонни.
— Джемма! — Его лицо озарилось, после чего он вопросительно глянул поверх моей головы.
— А, это мой отец, — пояснила я. — Не обращай на него внимания.
— Да!
Я шагнула вперед.
— Я получила твое письмо, — неуверенно начала я. — Спасибо тебе. Тебе правда моя книга понравилась?
— Да. Особенно любовная линия Иззи и Уилли.
— Да? — Щеки у меня стали цвета пожарной машины.
— Здорово, что в конце у них все складывается. Он вроде симпатичный парень. — Он озадаченно уставился куда-то за мою спину. Отец. Старый эгоист. Надо было за мной тащиться?
— Да, Уилл действительно симпатяга. — Я старалась сосредоточиться на цели своего визите, то есть заручиться если не симпатией, то хотя бы интересом со стороны Джонни. — Он классный.
— И Иззи тоже.
Сзади подал голос отец.
— Бог ты мой, да вы же и есть этот Уилл! — воскликнул он.
Он прохромал поближе.
— А я — Деклан Нолан, сбежавший папаша.
Все это начинало принимать слишком личный оборот, я перебила отца:
— А я — Иззи.
— Славная девушка.
— Как в книге. Наконец до него дошло.
— Я, пожалуй, вас оставлю. Вы уж тут сами…
Он направился к двери, а я повернулась к Джонни. У меня мелькнуло страшное видение: мы навсегда застыли в этом положении, разделяемые прилавком, и я прошу дурацкие, ненужные мне лекарства, а он, с добрыми глазами, мне их отпускает. Это был момент истины. Надо было что-то сказать, чтобы сдвинуться с мертвой точки. Первым нарушил тишину Джонни.
— Джемма, — сказал он.
— Да? — У меня перехватило дыхание.
— Я тут подумал…
— Да?
— Не сходить ли нам куда-нибудь выпить?
— Да?
— Как думаешь, не пора ли… Да!
Спустя некоторое время, в машине, папа сказал:
— Поверить не могу. Ты сама приехала к мужчине и выложила ему все как на духу. Что делается, что делается… Вот времена!
— Перестань, пап, подумаешь… Я же не просила его бросить жену, с которой он прожил тридцать пять лет.
Неужели я это сказала? Мы настороженно повернулись друг к другу. Наконец отец подал голос.
— Мне кажется, нам не мешало бы сходить к семейному психологу. Как думаешь?
— Папа, не говори глупостей, мы же ирландцы.
— Но носить в себе такую обиду невозможно. Я задумалась.
— Это пройдет. Просто дай мне время.
— Время лечит, да? Я опять задумалась.
— Да. В большинстве случаев.
ЖОЖО
30
И тут, приготовившись в очередной раз тряхнуть головой и заглотнуть очередной коктейль, Жожо увидела его — он стоял у дальней стены, в темном костюме, и неотрывно смотрел на нее. Их глаза встретились, и ее будто ударили в солнечное сплетение. Мгновенно в зале остались только он и она (правы все-таки эти писатели, воспевающие расширенные зрачки).
Сердце в груди бешено колотилось, рука, сжимающая бокал, вспотела, и все было как во сне. Его губы сложились в какое-то слово. «Подожди». И еще — «Пожалуйста». Потом он выставил вперед плечо и стал сквозь толпу пробиваться к ней.
— Он идет сюда, — зашипела Бекки. — Беги!
— Нет, — Это нужно было сделать. Может, им отпущен еще только один шанс встретиться — так почему бы не теперь?
Он исчез из виду, потом появился снова, уже совсем рядом, в гуще младотурок. Бекки отошла в сторонку. А потом он возник перед ней.
— Жожо? — Он спросил это таким тоном, будто проверял, настоящая ли она.
— Марк! — Даже произносить его имя уже было радостью.
— Выглядишь… — он поискал подходящее слово, — классно.
— На том стоим, — парировала она. Его лицо радостно озарилось, и все стало как раньше. Пока Жожо не сказала:
— Как дела у Кэсси и ребят? Марк осторожно ответил:
— Все в порядке.
— Вы все еще вместе? Он замялся:
— Она узнала о нас с тобой.
— Черт! Как же это?
— После того как ты ушла, сразу стало ясно, что дело нечистое. — Он горько засмеялся. — Я был сам не свой.
По правде сказать, она тоже не была на седьмом небе.
— Она небось давно знала?
— Догадывалась. Только не знала, что это ты.
— Мне очень жаль. Я не хотела причинять ей боль.
— Она говорит — как знать, может, так и есть? — что, когда наконец узнала, ей стало легче. Говорит, делать вид, что не замечает моих вечных отлучек, было очень тяжело. В последние месяцы мы пытались что-то склеить.
— И устроили грандиозный праздник, чтобы снова поклясться друг другу в любви и верности, пока смерть не разлучит вас?
Он выдавил улыбку:
— Нет. Дальше психотерапевта пока не зашло. Мы стараемся. — Он замолчал. — Но я все равно постоянно думаю о тебе.
Она теперь стояла ближе, ее тянуло к нему как магнитом. Жожо резко распрямила плечи и отстранилась, боясь вдохнуть его запах — перед ним она бы не устояла.
— Может, встретились бы как-нибудь? — предложил Марк. — Выпили бы по-приятельски?
— Ты прекрасно знаешь, что это невозможно.
Неожиданно он выпалил:
— Даже теперь я каждый день задаю себе вопрос: как я мог быть таким идиотом? Эгоистом, который все время думал о нас, вместо того чтобы думать о тебе? Если бы можно было вернуть то голосование…
— Прекрати. Я тоже об этом много думала. Дело не только в голосовании, меня не оставляло чувство вины перед Кэсси и детьми. Думаю, что, дойди до дела, я бы все равно не смогла. И знаешь что я тебе скажу? Думаю, в глубине души ты тоже струсил. Поэтому меня и предал.
— Нет, нет, ты не права! — замахал руками Марк.
— Не нет, а да, — твердо заявила Жожо.
— Категорически нет.
— Как знаешь. Это так, версия. — Что теперь спорить? Не так это и важно.
На них смотрели, уж больно откровенно они себя вели.
— Марк, мне пора.
— Да? Но…
Она протиснулась сквозь толпу, в которой все были ей знакомы, и улыбалась, улыбалась…
На улице она зашагала быстрее, так что Бекки с трудом за ней поспевала. Отойдя на безопасное расстояние, она вдруг задержалась у какого-то дома и согнулась пополам.
— Тошнит? — забеспокоилась Бекки и обхватила за плечи.
— Нет, — невнятно проговорила она. — Просто очень больно.
Они простояли так несколько минут, Жожо тихонько всхлипывала, у Бекки разрывалось сердце, но Жожо вдруг выпрямилась, тряхнула головой и попросила:
— Платок.
Бекки порылась в сумочке и протянула ей бумажный платок.
— Ты ведь можешь к нему вернуться, а?
— Этому не бывать. Никогда.
— Ну, как это может быть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59