— подала голос Анна, византийская принцесса. У нее был необычный, золотистый цвет волос, которые мелкими кольцами обрамляли точеное, греческое лицо; карие, почти вишневые глаза и чуть приоткрытые губы, показывающие белоснежные зубки. Выглядела она моложе своих двадцати восьми лет.
— Три рыцаря через два часа покажутся на дороге к замку, — ответил Руши, посоветовавшись с гомункулом.
— Можете ли вы назвать их имена или хотя бы описать внешность? — каверзно спросила принцесса. — А мы потом проверим.
Руши вновь нагнулся к гомункулу.
— Одного из рыцарей зовут Гуго де Пейн, — сказал он, выпрямляясь. — Другой — Сент-Омер. Имя третьего не ясно. Гомункул говорит мне только, что это — циклоп. Все! — махнул он рукой. — Время гомункула кончается…
С этими словами маленький человек, схватившись обеими руками за голову, стал корчиться, словно испытывал страшную боль. Затем он как-то растворился, расползся в желтом дыму и исчез. Руши вышел из-за ширмы и поклонился гостям. Раздались жидкие хлопки: избалованная публика жаждала более душещипательных зрелищ. Но их Руши устраивал в другом месте и для особо посвященных, обходясь без своего помощника де Монбара.
— А что, этот де Пейн — который едет сюда — так ли он хорош и неприступен, как о нем рассказывают? — спросила супруга Клода Лотарингского с любопытством.
— Гуго де Пейн — один из лучших воинов Франции, — ответил граф Шампанский. — И я рад, что мы скоро увидим его.
— Но сердце его свободно, — добавила с улыбкой его жена.
— Да нет же! — возразила Беатриса, графиня де Редэ. — Он хранит верность своей возлюбленной, которая, кажется, умерла.
— Не умерла, а попросту убежала с другим, — заспорил с ней ее муж. — Кто-то увел ее прямо из под венца, лет десять назад.
— Ловко! — воскликнул восемнадцатилетний, вспыльчивый Фульк Анжуйский. — С этим де Пейном я поступил бы точно так же. Мне он не нравится.
— Я бы на вашем месте поостерегся, — мягко укорил его граф Шампанский. — Это небезопасно. А невеста Гуго де Пейна, графиня де Монморанси, исчезла во время морского путешествия. Корабль, на котором она плыла, натолкнулся на рифы и затонул.
— Или был захвачен пиратами, — добавил старый граф Рене Анжуйский.
— Любопытно, — задумчиво произнесла византийская принцесса. — Возможно ли заковать себя в лед одиночества и не видеть цвета жизни вокруг себя? И все из-за юношеских грез? И думать о мертвой, как о живой?
— Именно так, госпожа. Любовь — это и вера, и надежда, — ответил молчавший до сих пор граф Зегенгейм. Сам испытавший подобное, он понимал чувство де Пейна. Анна Комнин взглянула на него с легкой улыбкой.
— А есть ли она — любовь? — спросила принцесса.
Очнувшийся при этих словах дряхлеющий герцог Гильом Аквитанский продекламировал:
— Юность никнет, чахнет, тает,
А любовь налог взимает
С тех, кто в плен к ней попадает…
Знаю я любви повадки:
Здесь — радушье, там — загадки,
Здесь — лобзанье, там — припадки… Разумей!
— Браво! — хлопнула в ладоши Мария Шампанская. Все знали, что последние годы герцог разговаривает только стихами собственного сочинения. Ободренный старик вновь впал в дрему.
— И все же, любовь, — продолжила принцесса Анна. — Не зло ли это, раз она толкает людей на разные глупости? Жаль, что на сей вопрос не может ответить наш безвременно скончавшийся гомункул. Но, может быть, его хозяин даст необходимые разъяснения?
Симон Руши молча поклонился и выступил вперед.
— Восточная мудрость гласит: любовь начинается с созерцания, — произнес он. — Потом является задумчивость вместе с игрой воображения, затем бессонница, отощание, нечистоплотность, отупение, потеря стыда, сумасшествие, обмороки и смерть. Эти десять стадий проходят люди.
— Бред! — с отвращением проговорил Зегенгейм.
— Как угодно, — пожал плечами Руши. — Каждый видит то, что хочет видеть. Но не каждому дано разглядеть невидимое.
Не слишком-то я доверяю колдунам, — с вызовом сказал граф, демонстративно отвернувшись от Руши.
— Напрасно, — произнес в ответ каббалист. — Я, например, знаю, что через год мы встретимся в Палестине.
— И каким же ветром меня туда занесет? — полюбопытствовал Зегенгейм.
— Ветром перемен, который уже близок отсюда, — туманно ответил Руши. Граф Шампанский, видя, что дамы начинают скучать, поднялся с кресла.
— Однако, столы в зале уже накрыты и многочисленные гости ждут нас, — произнес он, подавая супруге руку. — Сегодня нас порадуют лучшие труверы, но мы надеемся, что победу в этом песенном состязании одержит наш несравненный герцог.
Стиху красот не занимать,
Все складно в нем до мелочей.
Его запомни, но не смей
Слова калечить и ломать,
пробормотал разбуженный Гильом Аквитанский, поддерживаемый двумя дамами. Гости стали подниматься и выходить из чародейской комнаты. Ренэ Алансон, сопровождавший принцессу Анну в ее поездке, подошел к ней, но она, улыбнувшись, предпочла стоявшего рядом графа Зегенгейма, протянув ему руку. Последним ушел неприметный Андре де Монбар. В опустевшей комнате остался лишь один человек — историограф иерусалимского короля Фуше Шартрский. Он достал из складок своего платья стило и бумагу, положил их на столик и начал записывать все, что видел. Это было не только его обязанностью, но и любимым делом всей жизни, — сохранить и донести до потомства аромат своего времени.
2
В огромном, ярко освещенном зале, за расставленными подковообразно столами сидело не менее трехсот человек. Музыканты без устали наигрывали на своих инструментах, прерывая несмолкаемый лай собак, которых слуги безуспешно пытались отогнать от своих хозяев и запереть где-нибудь в коридоре. Пажи, шталмейстеры и форшнейдеры сновали по залу с громадными блюдами, на которых лежали целые горы мяса, дичи, рыбы, зелени, фруктов, хлеба; кравчие волокли за собой кувшины и бурдюки с отменным вином, поскальзываясь на липком, усеянном кожурой и костьми полу. Шуты со своими трещотками и бубенцами проползали под столами и выскакивали из под них, пугая дам; акробаты крутили в воздухе сальто и глотали горящие факелы. То и дело выступал кто-нибудь из труверов, и тогда наступало относительное затишье, которое заканчивалось взрывом сотен голосов, обсуждавших его недостатки или достоинства. Кто-то из рыцарей пытался провести в зал своего верного коня, но его вытолкали вон. Герольды периодически объявляли о вновь прибывших гостях, стараясь прорваться сквозь шум, напоминающий рев прибоя:
— …Граф Жуаез и барон Сен-Люк! Жорж де ля Тремой с супругой! Виконт Луи де Буа-Бурдон! Маркиз Пьер де Сермуаз! Барон Робер де Фабро! Сербский князь Динко Менчетич! Рыцарь Ночной Звезды — без имени! Посланник польского короля — Анджей Кржицкий! Филипп де Комбефиз!..
Сидевшая на почетном месте между Ренэ Алансоном и графом Зегенгеймом византийская принцесса с некоторым испугом и изумлением наблюдала за всей этой вакханалией. Ей, привыкшей в Константинополе к утонченному обществу и изысканным беседам, были в диковинку картины грубого животного веселья, прикрытого мишурой светского лоска.
— Крепитесь, Анна, — украдкой пожал ее руку Алансон. — Мне, прожившему в Византии уже более пятнадцати лет и прикипевшему к ней душой, тоже кажутся дикими здешние нравы, хотя это и моя родина.
— Где маленькой девочкой я наблюдала нашествие ваших рыцарей во главе с Годфруа Буйонским в Константинополь, — возразила Анна Комнин. — Это было именно нашествие саранчи, другого слова не подберешь. Так что мне хорошо знакомы их тупость, необузданность и невежество.
— Есть все-таки некоторые исключения, — обиженно произнес брат Людовика. — Хотя бы я.
— И то потому, что вас чуть-чуть преобразила Византия, — улыбнулась принцесса. — И перестаньте жать мне руку — на нас смотрят.
— Пусть смотрят, — упрямо сказал Алансон. — Вы же знаете, как я люблю вас?
— И поэтому вы хотите сломать мне кисть?
— Анна, мне иногда кажется, что вы родились мраморной статуей и никогда любовь не обожжет вас.
— А вот и неправда, — возразила принцесса. — Хотите, я влюблюсь в первого же вошедшего в зал рыцаря?
— Не хочу! — хмуро отозвался Алансон.
В это время герольд, одетый в цвета своего графа, стукнул жезлом об пол и громко выкрикнул:
— Виконт Гуго де Пейн! Барон Бизоль де Сент-Омер! Роже де Мондидье!..
Рыцари, войдя в зал, огляделись. Граф Шампанский поднялся и направился к ним. Он обнял Гуго и Бизоля и повел новых гостей к своему столу.
— Так вот он какой… — прошептала Анна Комнин, с любопытством всматриваясь в лицо де Пейна, которого усадили неподалеку от нее. Алансон проследил за ее взглядом и недовольно фыркнул.
— Но как Руши мог узнать об их скором приезде? — спросила принцесса. — Я не верю в магию.
— У всех всюду шпионы, — пробормотал Алансон. — Ничего удивительного.
Пир, между тем, продолжался. Лиру взял трувер Кретьен де Труа, не уступающий в своей славе самому Гильому Аквитанскому. Он вышел на середину зала и, ударив по струнам, запел, а один из музыкантов подыгрывал ему на пошетте:
Я наудачу начну
Последней песни слова.
Бог весть, на воле ль, в плену,
Жива душа иль мертва,
Недужна иль здорова,
Храню любовь иль кляну, -
Себе не ставя в вину,
Пою, от страсти сгорая,
Красу Шампанского края!
Я каяться не хочу
И тайну в сердце таю.
Душой и телом служу,
Весь жар и пыл отдаю.
Несу я муку свою
И ношей сей дорожу:
Могу молить госпожу
Всю жизнь, не теряя пыла,
Чтоб боль мою наградила,
Любезная сердцу Мария!
И с этими словами трувер склонился в низком поклоне перед Марией Шампанской, которая одобрительно бросила ему букет гвоздик. Рыцари восторженно загудели.
— Ну, этот точно победит, — промолвила принцесса Анна. — С такой-то поддержкой! — Она вдруг встретилась 'глазами с де Пейном, который уже некоторое время смотрел на нее и не спешил отвести взгляд. Анна отчего-то смутилась и слегка покраснела, почувствовав какое-то волнение в груди. Но и ее взгляд, скользнув в сторону, вернулся к притягивающим, словно прохладные серые магниты, глазам рыцаря. На какое-то мгновение ей показалось, что наступила внезапная тишина: смолкла музыка, шум вокруг, крики гостей и лай собак, — лишь два человека остались в зале. Затем — пиршественное веселье вновь ворвалось в ее сознание. Гуго де Пейн приподнял свой серебряный кубок и поклонился ей.
— Какой нахал! — возмутился в полголоса Алансон. — Как бесцеремонно он вас разглядывал! Хотите, я вызову его на поединок?
— Поберегите себя, — насмешливо отозвалась принцесса. — Вам ли, впитавшему в себя изнеженный воздух Византии, идти против молний?
— Все равно, я этого так не оставлю, — нахмурился Алансон.
— Конечно, не оставите, — согласилась Анна. — Всем известно ваше коварство. Только придумайте на сей раз что-нибудь грандиозно зловещее.
— Прекратите, вы сводите меня с ума.
— Забавно: сводить можно бородавки, а то, чего нет… — пошутила принцесса. Ее вишневый взгляд вновь скользнул в сторону де Пейна, и тот, разговаривая в это время с графом Шампанским, слегка улыбнулся ей. Анна внимательно смотрела на него и не могла понять: что с ней происходит?' Почему вдруг ее так заинтересовал этот человек, о существовании которого она два часа назад даже не знала? Отчего мысли ее волнуются, когда она думает о нем? Что это за наваждение?
Она рассерженно отвернулась и решила про себя больше не смотреть в его сторону. А в это время герольды принесли печальное известие и шум в зале мгновенно утих: на Сицилии, в своем поместье, скончался герой освобождения Эдессы и Иерусалима, сподвижник Годфруа Буйонского, славный рыцарь Боэмунд Тарентский. Наступило траурное молчание, во время которого рыцари поднялись со своих мест. Притихли даже собаки, чувствуя общее горе.
— Я знала его, — прошептала Анна. — Это был отъявленный мерзавец.
— Молчите! — зашипел на нее Алансон.
Спустя некоторое время, шум в зале возобновился, а рыцари стали вспоминать военные подвиги Боэмунда. То тут, то там начал раздаваться смех, поскольку покойный был отчаянным храбрецом и таким же отчаянным шутником. Слава его гремела от Нормандии до Египта, и даже враги уважали его за доблесть, хотя и боялись изощренного коварства. Беспринципности его не было границ: будучи злейшим врагом византийского императора Алексея I Комнина, отца Анны, он не раздумывая принял вассальство и признал его своим сеньором, когда этого потребовали обстоятельства. А потом отрекся, когда обстоятельства повернулись в другую сторону.
— Что вы скажете о Боэмунде? — повернулась Анна к Людвигу фон Зегенгейму. — Вы ведь были в том походе на Иерусалим?
— Достойнее рыцаря трудно сыскать, — ответил сорокалетний граф. — В долине Догоргана, когда мы стояли лагерем, на нас неожиданно напали турки Солимана, собравшего свои силы после бегства от стен Никеи. Началась резня. Турки устремились в лагерь, не щадя даже пилигримов, которые шли с нами: ни детей, ни женщин, ни стариков. И лишь благодаря Боэмунду, который сумел сплотить и построить войска, мы смогли дать некоторый отпор и продержаться, пока не подоспели рыцари Годфруа Буйонского.
— Но я слышал, — произнес сидящий напротив Фульк Анжуйский, — что это он отравил бедного Хороса, князя Эдессы, когда тот усыновил его. Причем через две недели после сего смешного обряда?
— И это было, — спокойно ответил Зегенгейм. — В одном человеке могут таиться и вершины, и пропасти. Но без Боэмунда мы бы не одолели сельджуков.
— Но травить своего отчима, словно крысу! — вспыхнул Фульк.
Зегенгейм осторожно поставил свой кубок и посмотрел на юного графа.
— Я бы желал, чтобы вы побывали в Леванте и прошлись, как Боэмунд перед неприятельским войском, не обращая внимания на тучи устремленных в тебя стрел, — сказал он ровным голосом.
— Чушь! — крикнул Фульк, багровея от выпитого вина. К их столу устремился один из герольдов.
— Господа! Господа! — воззвал он. — Умерьте свой пыл до королевского турнира, осталось всего три дня!
А принцесса Анна, не в силах совладать с собой, снова взглянула в сторону Гуго де Пейна. Но его место оказалось пусто. И неожиданно для себя, она почувствовала, что огорчена этим. Исчез и хозяин замка — граф Шампанский.
— Герцог Гильом Аквитанский граф Пуату исполнит песню собственного сочинения! — объявил герольдмейстер, стукнув жезлом об пол. Старика выкатили прямо в кресле на середину зала. Его все еще сохранившие цепкость пальцы держали лиру, а рядом встали два музыканта; один — с флейтой, а другой — с терподионом, в котором от ударов звучали разные стержни, пластины и колокольчики. Голос знаменитого трувера был слаб, и поэтому рыцари притихли, напрягая слух:
Я любовь пою, пылая -
Дева мне мила младая,
Белокурая, живая,
Вся белее горностая,
Краска лишь у губ иная -
Алая, как роза мая…
Остальные двенадцать куплетов трувера были в том же тоне, где Гильом признавался в любви к юной пастушке. А закончил старый герцог так:
Если б мне подругой стала,
В сердце б радость клокотала,
И душа бы, как бывало,
Не спешила в бой нимало,
Мне б дала отрад немало
Верность пылкая вассала.
Если б небо дар послало -
Впредь забот душа б не знала!
Мало кто из рыцарей понял, о каком даре просил небеса дряхлеющий трувер, но все бурно выразили свой восторг.
— Победит герцог, — произнесла Анна Комнин. — По традиции.
— Не торопитесь, — остерег ее Алансон. — Под занавес припасена еще одна жемчужина. Некий Жарнак, приехавший из Клюни. Говорят, его голос напоминает пение сирен.
А в это время граф Шампанский и Гуго де Пейн прогуливались по длинному коридору возле зала. Мимо них сновали слуги с подносами, почтительно склоняясь в поклонах. Возле выставленных в галереи рыцарских доспехов спал настоящий, живой рыцарь, вытянув ноги.
— Отнесите его в покои, — приказал граф мажордому, следовавшему за ними. Узнав о намерении своего вассала отправиться в Святую Землю, граф размышлял. У него имелись свои причины на то, чтобы всемерно сопутствовать этому предприятию. Причины эти косвенно касались и той тайны, которую открыл перед смертью отец Гуго своему сыну. Всматриваясь в непроницаемое лицо де Пейна, граф задумался, колеблясь: можно ли посвятить крестника в те замыслы, которые он лелеял? Искренно любя Гуго, он все же решил обождать, поскольку замышляемое им могло преобразить даже самого верного человека — и оттолкнуть. Но присутствие Гуго в Иерусалиме в дальнейшем помогло бы решить многие вопросы, если бы контроль за его действиями находился в его, графа Шампанского, руках. А как это сделать — он знал. И граф дал согласие своему крестнику, благословляя его в путь.
— Через свои каналы я извещу, Бодуэна I, своего старого приятеля, о том, чтобы тебе была оказана всяческая помощь, — сказал граф, обнимая Гуго. — Но помни, что ты представляешь прежде всего Шампань, откуда ты родом — и никогда не должен идти против наших интересов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
— Три рыцаря через два часа покажутся на дороге к замку, — ответил Руши, посоветовавшись с гомункулом.
— Можете ли вы назвать их имена или хотя бы описать внешность? — каверзно спросила принцесса. — А мы потом проверим.
Руши вновь нагнулся к гомункулу.
— Одного из рыцарей зовут Гуго де Пейн, — сказал он, выпрямляясь. — Другой — Сент-Омер. Имя третьего не ясно. Гомункул говорит мне только, что это — циклоп. Все! — махнул он рукой. — Время гомункула кончается…
С этими словами маленький человек, схватившись обеими руками за голову, стал корчиться, словно испытывал страшную боль. Затем он как-то растворился, расползся в желтом дыму и исчез. Руши вышел из-за ширмы и поклонился гостям. Раздались жидкие хлопки: избалованная публика жаждала более душещипательных зрелищ. Но их Руши устраивал в другом месте и для особо посвященных, обходясь без своего помощника де Монбара.
— А что, этот де Пейн — который едет сюда — так ли он хорош и неприступен, как о нем рассказывают? — спросила супруга Клода Лотарингского с любопытством.
— Гуго де Пейн — один из лучших воинов Франции, — ответил граф Шампанский. — И я рад, что мы скоро увидим его.
— Но сердце его свободно, — добавила с улыбкой его жена.
— Да нет же! — возразила Беатриса, графиня де Редэ. — Он хранит верность своей возлюбленной, которая, кажется, умерла.
— Не умерла, а попросту убежала с другим, — заспорил с ней ее муж. — Кто-то увел ее прямо из под венца, лет десять назад.
— Ловко! — воскликнул восемнадцатилетний, вспыльчивый Фульк Анжуйский. — С этим де Пейном я поступил бы точно так же. Мне он не нравится.
— Я бы на вашем месте поостерегся, — мягко укорил его граф Шампанский. — Это небезопасно. А невеста Гуго де Пейна, графиня де Монморанси, исчезла во время морского путешествия. Корабль, на котором она плыла, натолкнулся на рифы и затонул.
— Или был захвачен пиратами, — добавил старый граф Рене Анжуйский.
— Любопытно, — задумчиво произнесла византийская принцесса. — Возможно ли заковать себя в лед одиночества и не видеть цвета жизни вокруг себя? И все из-за юношеских грез? И думать о мертвой, как о живой?
— Именно так, госпожа. Любовь — это и вера, и надежда, — ответил молчавший до сих пор граф Зегенгейм. Сам испытавший подобное, он понимал чувство де Пейна. Анна Комнин взглянула на него с легкой улыбкой.
— А есть ли она — любовь? — спросила принцесса.
Очнувшийся при этих словах дряхлеющий герцог Гильом Аквитанский продекламировал:
— Юность никнет, чахнет, тает,
А любовь налог взимает
С тех, кто в плен к ней попадает…
Знаю я любви повадки:
Здесь — радушье, там — загадки,
Здесь — лобзанье, там — припадки… Разумей!
— Браво! — хлопнула в ладоши Мария Шампанская. Все знали, что последние годы герцог разговаривает только стихами собственного сочинения. Ободренный старик вновь впал в дрему.
— И все же, любовь, — продолжила принцесса Анна. — Не зло ли это, раз она толкает людей на разные глупости? Жаль, что на сей вопрос не может ответить наш безвременно скончавшийся гомункул. Но, может быть, его хозяин даст необходимые разъяснения?
Симон Руши молча поклонился и выступил вперед.
— Восточная мудрость гласит: любовь начинается с созерцания, — произнес он. — Потом является задумчивость вместе с игрой воображения, затем бессонница, отощание, нечистоплотность, отупение, потеря стыда, сумасшествие, обмороки и смерть. Эти десять стадий проходят люди.
— Бред! — с отвращением проговорил Зегенгейм.
— Как угодно, — пожал плечами Руши. — Каждый видит то, что хочет видеть. Но не каждому дано разглядеть невидимое.
Не слишком-то я доверяю колдунам, — с вызовом сказал граф, демонстративно отвернувшись от Руши.
— Напрасно, — произнес в ответ каббалист. — Я, например, знаю, что через год мы встретимся в Палестине.
— И каким же ветром меня туда занесет? — полюбопытствовал Зегенгейм.
— Ветром перемен, который уже близок отсюда, — туманно ответил Руши. Граф Шампанский, видя, что дамы начинают скучать, поднялся с кресла.
— Однако, столы в зале уже накрыты и многочисленные гости ждут нас, — произнес он, подавая супруге руку. — Сегодня нас порадуют лучшие труверы, но мы надеемся, что победу в этом песенном состязании одержит наш несравненный герцог.
Стиху красот не занимать,
Все складно в нем до мелочей.
Его запомни, но не смей
Слова калечить и ломать,
пробормотал разбуженный Гильом Аквитанский, поддерживаемый двумя дамами. Гости стали подниматься и выходить из чародейской комнаты. Ренэ Алансон, сопровождавший принцессу Анну в ее поездке, подошел к ней, но она, улыбнувшись, предпочла стоявшего рядом графа Зегенгейма, протянув ему руку. Последним ушел неприметный Андре де Монбар. В опустевшей комнате остался лишь один человек — историограф иерусалимского короля Фуше Шартрский. Он достал из складок своего платья стило и бумагу, положил их на столик и начал записывать все, что видел. Это было не только его обязанностью, но и любимым делом всей жизни, — сохранить и донести до потомства аромат своего времени.
2
В огромном, ярко освещенном зале, за расставленными подковообразно столами сидело не менее трехсот человек. Музыканты без устали наигрывали на своих инструментах, прерывая несмолкаемый лай собак, которых слуги безуспешно пытались отогнать от своих хозяев и запереть где-нибудь в коридоре. Пажи, шталмейстеры и форшнейдеры сновали по залу с громадными блюдами, на которых лежали целые горы мяса, дичи, рыбы, зелени, фруктов, хлеба; кравчие волокли за собой кувшины и бурдюки с отменным вином, поскальзываясь на липком, усеянном кожурой и костьми полу. Шуты со своими трещотками и бубенцами проползали под столами и выскакивали из под них, пугая дам; акробаты крутили в воздухе сальто и глотали горящие факелы. То и дело выступал кто-нибудь из труверов, и тогда наступало относительное затишье, которое заканчивалось взрывом сотен голосов, обсуждавших его недостатки или достоинства. Кто-то из рыцарей пытался провести в зал своего верного коня, но его вытолкали вон. Герольды периодически объявляли о вновь прибывших гостях, стараясь прорваться сквозь шум, напоминающий рев прибоя:
— …Граф Жуаез и барон Сен-Люк! Жорж де ля Тремой с супругой! Виконт Луи де Буа-Бурдон! Маркиз Пьер де Сермуаз! Барон Робер де Фабро! Сербский князь Динко Менчетич! Рыцарь Ночной Звезды — без имени! Посланник польского короля — Анджей Кржицкий! Филипп де Комбефиз!..
Сидевшая на почетном месте между Ренэ Алансоном и графом Зегенгеймом византийская принцесса с некоторым испугом и изумлением наблюдала за всей этой вакханалией. Ей, привыкшей в Константинополе к утонченному обществу и изысканным беседам, были в диковинку картины грубого животного веселья, прикрытого мишурой светского лоска.
— Крепитесь, Анна, — украдкой пожал ее руку Алансон. — Мне, прожившему в Византии уже более пятнадцати лет и прикипевшему к ней душой, тоже кажутся дикими здешние нравы, хотя это и моя родина.
— Где маленькой девочкой я наблюдала нашествие ваших рыцарей во главе с Годфруа Буйонским в Константинополь, — возразила Анна Комнин. — Это было именно нашествие саранчи, другого слова не подберешь. Так что мне хорошо знакомы их тупость, необузданность и невежество.
— Есть все-таки некоторые исключения, — обиженно произнес брат Людовика. — Хотя бы я.
— И то потому, что вас чуть-чуть преобразила Византия, — улыбнулась принцесса. — И перестаньте жать мне руку — на нас смотрят.
— Пусть смотрят, — упрямо сказал Алансон. — Вы же знаете, как я люблю вас?
— И поэтому вы хотите сломать мне кисть?
— Анна, мне иногда кажется, что вы родились мраморной статуей и никогда любовь не обожжет вас.
— А вот и неправда, — возразила принцесса. — Хотите, я влюблюсь в первого же вошедшего в зал рыцаря?
— Не хочу! — хмуро отозвался Алансон.
В это время герольд, одетый в цвета своего графа, стукнул жезлом об пол и громко выкрикнул:
— Виконт Гуго де Пейн! Барон Бизоль де Сент-Омер! Роже де Мондидье!..
Рыцари, войдя в зал, огляделись. Граф Шампанский поднялся и направился к ним. Он обнял Гуго и Бизоля и повел новых гостей к своему столу.
— Так вот он какой… — прошептала Анна Комнин, с любопытством всматриваясь в лицо де Пейна, которого усадили неподалеку от нее. Алансон проследил за ее взглядом и недовольно фыркнул.
— Но как Руши мог узнать об их скором приезде? — спросила принцесса. — Я не верю в магию.
— У всех всюду шпионы, — пробормотал Алансон. — Ничего удивительного.
Пир, между тем, продолжался. Лиру взял трувер Кретьен де Труа, не уступающий в своей славе самому Гильому Аквитанскому. Он вышел на середину зала и, ударив по струнам, запел, а один из музыкантов подыгрывал ему на пошетте:
Я наудачу начну
Последней песни слова.
Бог весть, на воле ль, в плену,
Жива душа иль мертва,
Недужна иль здорова,
Храню любовь иль кляну, -
Себе не ставя в вину,
Пою, от страсти сгорая,
Красу Шампанского края!
Я каяться не хочу
И тайну в сердце таю.
Душой и телом служу,
Весь жар и пыл отдаю.
Несу я муку свою
И ношей сей дорожу:
Могу молить госпожу
Всю жизнь, не теряя пыла,
Чтоб боль мою наградила,
Любезная сердцу Мария!
И с этими словами трувер склонился в низком поклоне перед Марией Шампанской, которая одобрительно бросила ему букет гвоздик. Рыцари восторженно загудели.
— Ну, этот точно победит, — промолвила принцесса Анна. — С такой-то поддержкой! — Она вдруг встретилась 'глазами с де Пейном, который уже некоторое время смотрел на нее и не спешил отвести взгляд. Анна отчего-то смутилась и слегка покраснела, почувствовав какое-то волнение в груди. Но и ее взгляд, скользнув в сторону, вернулся к притягивающим, словно прохладные серые магниты, глазам рыцаря. На какое-то мгновение ей показалось, что наступила внезапная тишина: смолкла музыка, шум вокруг, крики гостей и лай собак, — лишь два человека остались в зале. Затем — пиршественное веселье вновь ворвалось в ее сознание. Гуго де Пейн приподнял свой серебряный кубок и поклонился ей.
— Какой нахал! — возмутился в полголоса Алансон. — Как бесцеремонно он вас разглядывал! Хотите, я вызову его на поединок?
— Поберегите себя, — насмешливо отозвалась принцесса. — Вам ли, впитавшему в себя изнеженный воздух Византии, идти против молний?
— Все равно, я этого так не оставлю, — нахмурился Алансон.
— Конечно, не оставите, — согласилась Анна. — Всем известно ваше коварство. Только придумайте на сей раз что-нибудь грандиозно зловещее.
— Прекратите, вы сводите меня с ума.
— Забавно: сводить можно бородавки, а то, чего нет… — пошутила принцесса. Ее вишневый взгляд вновь скользнул в сторону де Пейна, и тот, разговаривая в это время с графом Шампанским, слегка улыбнулся ей. Анна внимательно смотрела на него и не могла понять: что с ней происходит?' Почему вдруг ее так заинтересовал этот человек, о существовании которого она два часа назад даже не знала? Отчего мысли ее волнуются, когда она думает о нем? Что это за наваждение?
Она рассерженно отвернулась и решила про себя больше не смотреть в его сторону. А в это время герольды принесли печальное известие и шум в зале мгновенно утих: на Сицилии, в своем поместье, скончался герой освобождения Эдессы и Иерусалима, сподвижник Годфруа Буйонского, славный рыцарь Боэмунд Тарентский. Наступило траурное молчание, во время которого рыцари поднялись со своих мест. Притихли даже собаки, чувствуя общее горе.
— Я знала его, — прошептала Анна. — Это был отъявленный мерзавец.
— Молчите! — зашипел на нее Алансон.
Спустя некоторое время, шум в зале возобновился, а рыцари стали вспоминать военные подвиги Боэмунда. То тут, то там начал раздаваться смех, поскольку покойный был отчаянным храбрецом и таким же отчаянным шутником. Слава его гремела от Нормандии до Египта, и даже враги уважали его за доблесть, хотя и боялись изощренного коварства. Беспринципности его не было границ: будучи злейшим врагом византийского императора Алексея I Комнина, отца Анны, он не раздумывая принял вассальство и признал его своим сеньором, когда этого потребовали обстоятельства. А потом отрекся, когда обстоятельства повернулись в другую сторону.
— Что вы скажете о Боэмунде? — повернулась Анна к Людвигу фон Зегенгейму. — Вы ведь были в том походе на Иерусалим?
— Достойнее рыцаря трудно сыскать, — ответил сорокалетний граф. — В долине Догоргана, когда мы стояли лагерем, на нас неожиданно напали турки Солимана, собравшего свои силы после бегства от стен Никеи. Началась резня. Турки устремились в лагерь, не щадя даже пилигримов, которые шли с нами: ни детей, ни женщин, ни стариков. И лишь благодаря Боэмунду, который сумел сплотить и построить войска, мы смогли дать некоторый отпор и продержаться, пока не подоспели рыцари Годфруа Буйонского.
— Но я слышал, — произнес сидящий напротив Фульк Анжуйский, — что это он отравил бедного Хороса, князя Эдессы, когда тот усыновил его. Причем через две недели после сего смешного обряда?
— И это было, — спокойно ответил Зегенгейм. — В одном человеке могут таиться и вершины, и пропасти. Но без Боэмунда мы бы не одолели сельджуков.
— Но травить своего отчима, словно крысу! — вспыхнул Фульк.
Зегенгейм осторожно поставил свой кубок и посмотрел на юного графа.
— Я бы желал, чтобы вы побывали в Леванте и прошлись, как Боэмунд перед неприятельским войском, не обращая внимания на тучи устремленных в тебя стрел, — сказал он ровным голосом.
— Чушь! — крикнул Фульк, багровея от выпитого вина. К их столу устремился один из герольдов.
— Господа! Господа! — воззвал он. — Умерьте свой пыл до королевского турнира, осталось всего три дня!
А принцесса Анна, не в силах совладать с собой, снова взглянула в сторону Гуго де Пейна. Но его место оказалось пусто. И неожиданно для себя, она почувствовала, что огорчена этим. Исчез и хозяин замка — граф Шампанский.
— Герцог Гильом Аквитанский граф Пуату исполнит песню собственного сочинения! — объявил герольдмейстер, стукнув жезлом об пол. Старика выкатили прямо в кресле на середину зала. Его все еще сохранившие цепкость пальцы держали лиру, а рядом встали два музыканта; один — с флейтой, а другой — с терподионом, в котором от ударов звучали разные стержни, пластины и колокольчики. Голос знаменитого трувера был слаб, и поэтому рыцари притихли, напрягая слух:
Я любовь пою, пылая -
Дева мне мила младая,
Белокурая, живая,
Вся белее горностая,
Краска лишь у губ иная -
Алая, как роза мая…
Остальные двенадцать куплетов трувера были в том же тоне, где Гильом признавался в любви к юной пастушке. А закончил старый герцог так:
Если б мне подругой стала,
В сердце б радость клокотала,
И душа бы, как бывало,
Не спешила в бой нимало,
Мне б дала отрад немало
Верность пылкая вассала.
Если б небо дар послало -
Впредь забот душа б не знала!
Мало кто из рыцарей понял, о каком даре просил небеса дряхлеющий трувер, но все бурно выразили свой восторг.
— Победит герцог, — произнесла Анна Комнин. — По традиции.
— Не торопитесь, — остерег ее Алансон. — Под занавес припасена еще одна жемчужина. Некий Жарнак, приехавший из Клюни. Говорят, его голос напоминает пение сирен.
А в это время граф Шампанский и Гуго де Пейн прогуливались по длинному коридору возле зала. Мимо них сновали слуги с подносами, почтительно склоняясь в поклонах. Возле выставленных в галереи рыцарских доспехов спал настоящий, живой рыцарь, вытянув ноги.
— Отнесите его в покои, — приказал граф мажордому, следовавшему за ними. Узнав о намерении своего вассала отправиться в Святую Землю, граф размышлял. У него имелись свои причины на то, чтобы всемерно сопутствовать этому предприятию. Причины эти косвенно касались и той тайны, которую открыл перед смертью отец Гуго своему сыну. Всматриваясь в непроницаемое лицо де Пейна, граф задумался, колеблясь: можно ли посвятить крестника в те замыслы, которые он лелеял? Искренно любя Гуго, он все же решил обождать, поскольку замышляемое им могло преобразить даже самого верного человека — и оттолкнуть. Но присутствие Гуго в Иерусалиме в дальнейшем помогло бы решить многие вопросы, если бы контроль за его действиями находился в его, графа Шампанского, руках. А как это сделать — он знал. И граф дал согласие своему крестнику, благословляя его в путь.
— Через свои каналы я извещу, Бодуэна I, своего старого приятеля, о том, чтобы тебе была оказана всяческая помощь, — сказал граф, обнимая Гуго. — Но помни, что ты представляешь прежде всего Шампань, откуда ты родом — и никогда не должен идти против наших интересов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75