Но Куланж – в самом сердце Бургундии, и Анн не строил никаких иллюзий насчет воинственности Карла VII и его советников…
В конце концов, он пришел к заключению, что, если не хочет остаться тут на долгие годы, то должен бежать, каков бы ни был риск.
И Анн незамедлительно приступил к осуществлению своего замысла, поступив так, как это делают в его положении беглецы. Он связал простыни и попытался спуститься из окна. Поскольку веревка оказалась недостаточно длинной, единственное, на что он мог рассчитывать, – это добраться по простыням до комнаты, расположенной этажом ниже.
Но страх высоты снова сыграл с Анном дурную шутку. Ступив ногой на край окна, он испытал такое головокружение, что камнем рухнул вниз.
Ему повезло. Кусты смягчили падение, и незадачливого беглеца нашли, всего в ссадинах и ушибах, но живого.
Одилон Легри, непосредственно отвечавший за пленника, с большими издержками вызвал из Осера врача. Несмотря на все хлопоты, Анн долго оставался в критическом состоянии.
Объяснялось это не столько серьезностью ран, сколько его душевным упадком. Анн не боролся, чтобы выздороветь, не сопротивлялся недугу. В своем полубреду он полагал, что так лучше. Он умрет в Куланже. Бургундский замок станет его могилой – вот и хорошо. Он ни о чем не жалел. Он хорошо сражался. Победил черного рыцаря. Его похоронят как доблестного воина, как Изидора. В некотором смысле даже лучше, что его побег не удался! Что за радость – вновь оказаться в полном одиночестве среди солдат?
Анн был уверен, что скоро умрет, но при этом оставался безмятежно спокойным. Только одна мучительная мысль время от времени донимала его: мысль об отсутствующей Теодоре. Почему она не приходит? Ведь она – его жена: ей надлежит находиться рядом с супругом в этом последнем испытании. Впервые в жизни он сердился на нее…
В конце концов, крепкое сложение молодого человека взяло свое, и в начале декабря он окончательно поправился… лишь для того, чтобы снова оказаться в одиночестве, в пустом замке, с ужасным чувством тоски. Одиночество заточения было подобием, отображением всей его жизни. Ему еще нет двадцати, а кажется, будто он уже испытал все. Осталось только одно грустное развлечение: глядеть на облака сквозь решетку, которой забрали его окно…
Эсташ де Куланж приехал к Рождеству. Он возвращался с коронации Генриха VI и пребывал в весьма дурном расположении духа. Отчет Одилона Легри о попытке пленника бежать только усугубил его раздражение. Все же бургундский сеньор заглянул к нему, чтобы справиться о самочувствии, и позволил присутствовать на богослужении и праздничной трапезе в его обществе – при условии, что тот даст слово не пытаться бежать.
Анн охотно принял это предложение, способное хоть немного развеять его смертельную скуку. Тем более что Эсташ де Куланж, насколько мог судить Анн, был неплохим человеком.
Итак, оба присутствовали на рождественской мессе, которую отслужил местный кюре в замковой часовне, столь же непритязательной, как и все остальное. Она, видимо, была построена в те же времена, что и донжон, поскольку все арки в ней были не стрельчатыми, а круглыми, как делали давным-давно. Чем-то она напоминала церковь Гроба Господня, но по размерам гораздо меньше.
Внутри было темно, скудное убранство и скромность алтаря не помешали Анну молиться с особым пылом. Обращение к Богу пошло ему на пользу. Пленник чувствовал себя уже гораздо лучше, когда последовал за хозяином в парадный зал, где должна была состояться трапеза.
Анн не удивился, обнаружив там полное отсутствие комфорта. Длинный стол и скамьи составляли единственную обстановку помещения. Плиты пола местами отсутствовали, позволяя видеть утрамбованную землю. Под ногами пирующих свободно расхаживали куры.
Единственным источником света был огонь в камине. На голых стенах не имелось никаких украшений, кроме герба Куланжей: на серебряном поле голубая перевязь и три золотые раковины.
Бегло осмотрев новое место, Анн все свое внимание перенес на сира де Куланжа.
Тому было около тридцати пяти лет. Темные, коротко остриженные волосы и тонкие усики. Бургундец ничем не был похож на грубого солдафона. Чувствовалось, что он воевал лишь потому, что его к этому обязывал долг, поскольку таков был приказ его сюзерена, однако сам он предпочитал жизнь в своей деревне, среди своих подданных.
По сравнению со скудной тюремной кормежкой праздничный ужин был настоящим пиршеством. Впрочем, Анн едва заметил это, настолько Эсташ де Куланж завладел его вниманием. Раньше Анн и помыслить не мог, что встретит когда-нибудь подобного противника. Юный сир де Невиль и не предполагал даже, что таковой существует.
Сир де Куланж был бургундцем, потому что Куланж находился в Бургундии, но в остальном проявлял такой же французский патриотизм, как и сам Анн. Он оплакивал несчастья Франции и желал лишь одного: полного и окончательного союза между герцогом Филиппом и королем Карлом VII, что позволило бы изгнать, наконец, англичан на их заморский остров. Об этих чужаках Эсташ де Куланж отзывался даже с большей резкостью, чем его пленник.
Анн удивился:
– Похоже, вы ничуть не любите ваших союзников.
– Это правда. Я их ненавижу.
– Что они вам сделали?
– Убили моего отца при Азенкуре.
– При Азенкуре!..
Эсташ де Куланж объяснил Анну, который этого не знал, что, несмотря на приказ герцога, запретившего им участвовать в битве, сотни бургундских рыцарей присоединились тогда к французскому войску и нашли геройскую смерть, служа стране, которую почитали родиной…
Выслушав, Анн промолвил задумчиво:
– Мой отец тоже погиб при Азенкуре.
Между ними вдруг сразу, сама собой, возникла симпатия. Но война есть война, и Эсташ перешел к главной причине, ради которой пожелал провести с Анном этот вечер.
– Я решил назначить за вас выкуп в полторы тысячи ливров.
Анн не стал спорить. Такой рыцарь, как он, стоил подобной суммы. И все же Анн счел необходимым объяснить своему победителю, что ни его прадед, ни кто бы то ни было не в состоянии выплатить требуемое. Собственно, это обстоятельство и подтолкнуло пленника к неудавшемуся побегу. Желая убедить собеседника в собственной правдивости, Анн вошел в подробности и рассказал почти всю свою жизнь, с горечью излив душу.
Эсташ де Куланж не перебивал Анна. Он слушал с большим вниманием и даже пытался найти слова утешения. Не переставая говорить, Анн выпил, сам того не заметив, больше, чем следовало. Так что к концу рассказа совершенно захмелел и уснул прямо на скамье.
Сир де Куланж удалился, направляясь в свои покои. Он решил не трогать пленника и не переводить его этой ночью в камеру. Тот ведь дал слово не пытаться бежать. К тому же было Рождество. И Анн остался спать, навалившись на стол среди кур, клюющих остатки ужина.
Добравшись до своей комнаты, хозяин замка задумался. Невзгоды пленника тронули его, но они же ставили победителя в весьма затруднительное положение. Что же ему делать с этим лишенным наследства рыцарем, который остался один в целом свете и никому не нужен? Он-то надеялся на богатый выкуп, а вышло, что все эти месяцы он просто оказывал своему пленнику дармовое гостеприимство, хотя Куланжи и без того довольно бедны!
Сир Эсташ направился к письменному прибору, стоявшему на столе, и взялся за перо. Он все-таки отправит предложение о выкупе Франсуа де Вивре. Может статься, что молодой Анн сгущает краски. Не стоит терять надежды. Иначе и в самом деле непонятно, как выйти из этой ситуации.
***
Рождественское утро только занялось, когда в Куланже поднялся настоящий переполох. Одилон Легри в сопровождении стражников и прочей челяди выскочил навстречу юной девушке, прибывшей в замок верхом.
– Барышня! Вот не ждали!
– Захотела повидать брата на Рождество. Как он?
– Прекрасно. Вчера вернулся с войны…
Одилон Легри просто сиял от восхищения, равно как и все стражники и слуги, суетившиеся вокруг нее. Всадницу звали Диана де Куланж. Она была сестрой Эсташа; ей сравнялось двадцать три года, и каждый ее приезд в замок становился праздником, настоящим благословением для всех его обитателей, словно сама жизнь врывалась вместе с нею в это унылое место.
У Дианы де Куланж были темные волосы, голубые глаза и полные щечки с очаровательными ямочками. Она была красива той простой, естественной красотой, которая цветет сама по себе. Чувствовалось, что эта девушка ждет от жизни всего, и жизнь не могла разочаровать такую красавицу, ибо, что бы ни случилось, Диана все приняла бы только с хорошей стороны. У нее были сочные губы, улыбавшиеся жадно и весело, и белые зубы.
Несмотря на скудные доходы семьи, Диана неизменно проявляла утонченное изящество в выборе нарядов. Одевалась она почти всегда в черное и белое, цвета богини Дианы. Ее платье было сшито отнюдь не из бархата или редких шелков, и оторочено на декольте и вокруг запястий не горностаем, а всего лишь белым кроликом, но это ей восхитительно шло. Наряд девушки был также весьма сдержанным и не выставлял напоказ ее прелести, ибо прекрасная Диана была целомудренна, как и подобает богине. На ней были только серебряные украшения: витое ожерелье поверх черной горжетки и заколка в виде полумесяца, частично удерживающая густые черные волосы.
По своему обыкновению Диана явилась не одна. Она обожала охоту и, как подобает дамам, держала для этого сокола. Тот сидел на своем привычном месте, на правом плече хозяйки, вцепившись когтями в кожаный наплечник, пришитый к платью. Глаза птицы закрывал черный колпачок с белым султанчиком из перьев.
Никогда Диана де Куланж не расставалась с соколом, даже в помещении, так что, в конце концов, приобрела репутацию девицы с причудами. Сокол, которого звали Зефирином – ибо он летел на добычу быстро, как зефир, – был для Дианы чем-то большим, чем просто ловчая птица. То был ее единственный друг, ее наперсник. Она часто разговаривала с ним, обращая лицо в его сторону, но никто не слышал, что именно она ему нашептывает…
С помощью Одилона Легри Диана спешилась. Слуги снимали ее поклажу с двух мулов. Один был нагружен книгами, другой – музыкальными инструментами, среди которых имелся даже орган-позитив, который для игры ставят на стол. И книги, и музыкальные инструменты принадлежали замку. Диана всегда брала их с собой, поскольку ее брат не имел склонности к подобным занятиям.
Диана де Куланж направилась в парадный зал, спросив начальника гарнизона:
– Что тут происходило в мое отсутствие?
– У нас пленник, барышня, молодой французский рыцарь.
Диана широко распахнула глаза и на какой-то миг застыла в изумлении.
– Где он? В донжоне?
– Сейчас нет. Ужинал с вашим братом, да там и заснул. Монсеньор приказал его не трогать.
– Так он спит!
Девушка произнесла эти слова с вовсе не свойственной ей серьезностью. Войдя в зал, она сделала знак Одилону Легри не следовать за ней. Сбитый с толку начальник стражи остался на пороге…
Анн, погруженный в беспамятство, явно находился не в лучшем своем виде. Его голова лежала рядом с тарелкой. Одежда, которую он не снимал с себя за те полгода, что находился в плену, приобрела неопределенный цвет от грязи, а теперь еще и была заляпана винными пятнами. К тому же он храпел, что ничуть не беспокоило курицу, копошившуюся возле него.
Но Диану захлестнуло такое сильное волнение, что она замерла, не в силах пошевелиться, и все смотрела на эти светлые кудри, как у ангелов на витражах и в молитвенниках, на эти правильные, чистые, совершенные черты… Никогда она не видела подобной красоты!
Одно-единственное имя сорвалось с ее губ:
– Эндимион!
Отец Эсташа и Дианы – пока битва при Азенкуре не оборвала преждевременно его жизнь, – был человеком начитанным, обожавшим латинские тексты. Это он собрал библиотеку, которую дочь возила теперь с собой. Особой страстью он проникся к римской богине Диане, чье имя и дал дочери.
Диана тоже преклонялась перед той, которая в некотором смысле была ее покровительницей, ее языческой «святой». Она знала о ней все. Как и она сама, богиня обожала своего брата, но была совсем не похожа на него: сестра Аполлона считалась божеством ночи и луны, тогда как ее брат-близнец олицетворял собой солнце. И, как она сама, Диана тоже обожала охоту, правда не соколиную, а с луком.
Но больше всего в истории богини Дианы девушку чаровали любовные увлечения девственного божества, точнее, ее единственная любовь, ибо богиня полюбила и познала лишь одного мужчину, Эндимиона, охотника, обреченного Юпитером на тридцатилетний сон. Случайно Диана наткнулась на него во время охоты. Очарованная красотой юноши, она приходила любоваться им каждую ночь, а когда он проснулся, соединилась с ним, и у них родилось множество детей.
Еще маленькой девочкой Диана де Куланж поклялась себе, что влюбится в мужчину, которого застанет спящим, каким бы невозможным это ни казалось. И вот это свершилось!..
Девушке захотелось призвать в свидетели своего единственного друга, который никогда не покидал ее. Она сняла с головы сокола колпачок и шепнула:
– Смотри, Зефирин, это он!
Птице открывали глаза только для охоты. Удивленный сокол некоторое время крутил головой, потом взлетел, опустился Анну на руку и вцепился в нее когтями. Тот вскрикнул и резко вскочил. Ошеломленно уставился на сокола, перевел взгляд на свою окровавленную руку и, наконец, на девушку в черно-белом платье.
Диана закусила губу.
– Прошу прощения. Я не хотела…
Она приблизилась, надела колпачок Зефирину на голову и вновь посадила его себе на плечо.
Тут как раз вошел Эсташ де Куланж. Диана успела бросить на незнакомого молодого человека последний взгляд, выражавший одновременно изумление, восхищение, благодарность… то есть попросту любовь.
Сир де Куланж недовольно поморщился, увидев свою сестру в обществе пленника. Торопливо представил их друг другу:
– Моя сестра Диана… Сир…
После запутанной истории, которую он слышал накануне, Эсташ больше не знал, как ему называть этого рыцаря. Поэтому выбрал самое простое:
– Сир Анн.
И кликнул Одилона Легри, чтобы тот отвел пленника обратно в место заточения. Когда брат и сестра остались одни, Эсташ ласково улыбнулся Диане и спросил с некоторым упреком:
– Почему ты так быстро покинула бургундский двор?
– Чтобы повидаться с тобой. Не хотела оставлять тебя одного на Рождество.
– Тебе там не нравится?
– Кроме охоты – скучно.
Эсташ де Куланж вздохнул. Он обожал свою сестру, но она же была и главной его заботой.
Меж ними было двенадцать лет разницы. Старший брат заменил ей отца. Их мать умерла, дав жизнь Диане. После гибели отца при Азенкуре Эсташ воспитывал ее один. Диане было тогда семь лет, а ему – девятнадцать. Старший брат даже не женился из-за нее. Вот почему в свои тридцать пять он все еще оставался холостяком. Он дал себе слово найти хорошую партию для Дианы, прежде чем самому вступить в брак.
Но его сестра и в самом деле была не такой, как другие. Она искала великой, невозможной любви. Никакой мужчина не встречал благосклонности в ее глазах.
Немало молодых людей побывало в унылых стенах замка Куланж! А она ни на одного даже не взглянула. Впрочем, ей по душе пришлась одинокая жизнь. Диане нравилось делить свое время между чтением отцовых книг, органом и охотой в Кламсийском лесу.
В начале прошлого года Эсташ де Куланж потерял терпение и с согласия герцога отправил сестру в Дижон, к бургундскому двору, в надежде, что там она встретит родственную душу, но, похоже, этого опять не случилось…
– Ты никого там не нашла по своему вкусу?
– Нет. И, похоже, я тоже никому не по вкусу.
Последние слова Диана произнесла с полным восторгом.
Эсташ де Куланж снова вздохнул.
– Еще бы! Может, какой молодой человек и подошел бы поближе, да это пернатое вечно сидит на твоем плече. Ты их всех отпугиваешь, Диана. Но это, быть может, изменится…
– Как же?
– Если я получу выкуп за моего рыцаря. Я назначил полторы тысячи ливров. С таким приданым ты уж точно выйдешь замуж, хоть с соколом, хоть без сокола на плече!
– Я не желаю, чтобы выкуп за этого несчастного стал моим приданым!
Обычно сдержанный и спокойный, Эсташ де Куланж внезапно взорвался.
– Мне тридцать пять лет! Я пожертвовал тебе всю свою жизнь, а может, и будущее нашего рода, если из-за тебя умру без наследника. Ведь я мог бы выдать тебя против твоей воли, на это у меня есть право. А ты, ты отказываешься от…
Диана попросила прощения, и брат тотчас смягчился. Они обнялись, несмотря на неудобство, которое представлял собой Зефирин.
Эсташ улыбнулся чуть печально.
– Впрочем, я вообще не уверен, что когда-нибудь получу эти полторы тысячи ливров.
– Почему?
– Понятия не имею, кто их заплатит. Похоже, наш пленник остался один в целом свете.
– Один в целом свете?
Голубой взор Дианы сделался отстраненным, мечтательным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
В конце концов, он пришел к заключению, что, если не хочет остаться тут на долгие годы, то должен бежать, каков бы ни был риск.
И Анн незамедлительно приступил к осуществлению своего замысла, поступив так, как это делают в его положении беглецы. Он связал простыни и попытался спуститься из окна. Поскольку веревка оказалась недостаточно длинной, единственное, на что он мог рассчитывать, – это добраться по простыням до комнаты, расположенной этажом ниже.
Но страх высоты снова сыграл с Анном дурную шутку. Ступив ногой на край окна, он испытал такое головокружение, что камнем рухнул вниз.
Ему повезло. Кусты смягчили падение, и незадачливого беглеца нашли, всего в ссадинах и ушибах, но живого.
Одилон Легри, непосредственно отвечавший за пленника, с большими издержками вызвал из Осера врача. Несмотря на все хлопоты, Анн долго оставался в критическом состоянии.
Объяснялось это не столько серьезностью ран, сколько его душевным упадком. Анн не боролся, чтобы выздороветь, не сопротивлялся недугу. В своем полубреду он полагал, что так лучше. Он умрет в Куланже. Бургундский замок станет его могилой – вот и хорошо. Он ни о чем не жалел. Он хорошо сражался. Победил черного рыцаря. Его похоронят как доблестного воина, как Изидора. В некотором смысле даже лучше, что его побег не удался! Что за радость – вновь оказаться в полном одиночестве среди солдат?
Анн был уверен, что скоро умрет, но при этом оставался безмятежно спокойным. Только одна мучительная мысль время от времени донимала его: мысль об отсутствующей Теодоре. Почему она не приходит? Ведь она – его жена: ей надлежит находиться рядом с супругом в этом последнем испытании. Впервые в жизни он сердился на нее…
В конце концов, крепкое сложение молодого человека взяло свое, и в начале декабря он окончательно поправился… лишь для того, чтобы снова оказаться в одиночестве, в пустом замке, с ужасным чувством тоски. Одиночество заточения было подобием, отображением всей его жизни. Ему еще нет двадцати, а кажется, будто он уже испытал все. Осталось только одно грустное развлечение: глядеть на облака сквозь решетку, которой забрали его окно…
Эсташ де Куланж приехал к Рождеству. Он возвращался с коронации Генриха VI и пребывал в весьма дурном расположении духа. Отчет Одилона Легри о попытке пленника бежать только усугубил его раздражение. Все же бургундский сеньор заглянул к нему, чтобы справиться о самочувствии, и позволил присутствовать на богослужении и праздничной трапезе в его обществе – при условии, что тот даст слово не пытаться бежать.
Анн охотно принял это предложение, способное хоть немного развеять его смертельную скуку. Тем более что Эсташ де Куланж, насколько мог судить Анн, был неплохим человеком.
Итак, оба присутствовали на рождественской мессе, которую отслужил местный кюре в замковой часовне, столь же непритязательной, как и все остальное. Она, видимо, была построена в те же времена, что и донжон, поскольку все арки в ней были не стрельчатыми, а круглыми, как делали давным-давно. Чем-то она напоминала церковь Гроба Господня, но по размерам гораздо меньше.
Внутри было темно, скудное убранство и скромность алтаря не помешали Анну молиться с особым пылом. Обращение к Богу пошло ему на пользу. Пленник чувствовал себя уже гораздо лучше, когда последовал за хозяином в парадный зал, где должна была состояться трапеза.
Анн не удивился, обнаружив там полное отсутствие комфорта. Длинный стол и скамьи составляли единственную обстановку помещения. Плиты пола местами отсутствовали, позволяя видеть утрамбованную землю. Под ногами пирующих свободно расхаживали куры.
Единственным источником света был огонь в камине. На голых стенах не имелось никаких украшений, кроме герба Куланжей: на серебряном поле голубая перевязь и три золотые раковины.
Бегло осмотрев новое место, Анн все свое внимание перенес на сира де Куланжа.
Тому было около тридцати пяти лет. Темные, коротко остриженные волосы и тонкие усики. Бургундец ничем не был похож на грубого солдафона. Чувствовалось, что он воевал лишь потому, что его к этому обязывал долг, поскольку таков был приказ его сюзерена, однако сам он предпочитал жизнь в своей деревне, среди своих подданных.
По сравнению со скудной тюремной кормежкой праздничный ужин был настоящим пиршеством. Впрочем, Анн едва заметил это, настолько Эсташ де Куланж завладел его вниманием. Раньше Анн и помыслить не мог, что встретит когда-нибудь подобного противника. Юный сир де Невиль и не предполагал даже, что таковой существует.
Сир де Куланж был бургундцем, потому что Куланж находился в Бургундии, но в остальном проявлял такой же французский патриотизм, как и сам Анн. Он оплакивал несчастья Франции и желал лишь одного: полного и окончательного союза между герцогом Филиппом и королем Карлом VII, что позволило бы изгнать, наконец, англичан на их заморский остров. Об этих чужаках Эсташ де Куланж отзывался даже с большей резкостью, чем его пленник.
Анн удивился:
– Похоже, вы ничуть не любите ваших союзников.
– Это правда. Я их ненавижу.
– Что они вам сделали?
– Убили моего отца при Азенкуре.
– При Азенкуре!..
Эсташ де Куланж объяснил Анну, который этого не знал, что, несмотря на приказ герцога, запретившего им участвовать в битве, сотни бургундских рыцарей присоединились тогда к французскому войску и нашли геройскую смерть, служа стране, которую почитали родиной…
Выслушав, Анн промолвил задумчиво:
– Мой отец тоже погиб при Азенкуре.
Между ними вдруг сразу, сама собой, возникла симпатия. Но война есть война, и Эсташ перешел к главной причине, ради которой пожелал провести с Анном этот вечер.
– Я решил назначить за вас выкуп в полторы тысячи ливров.
Анн не стал спорить. Такой рыцарь, как он, стоил подобной суммы. И все же Анн счел необходимым объяснить своему победителю, что ни его прадед, ни кто бы то ни было не в состоянии выплатить требуемое. Собственно, это обстоятельство и подтолкнуло пленника к неудавшемуся побегу. Желая убедить собеседника в собственной правдивости, Анн вошел в подробности и рассказал почти всю свою жизнь, с горечью излив душу.
Эсташ де Куланж не перебивал Анна. Он слушал с большим вниманием и даже пытался найти слова утешения. Не переставая говорить, Анн выпил, сам того не заметив, больше, чем следовало. Так что к концу рассказа совершенно захмелел и уснул прямо на скамье.
Сир де Куланж удалился, направляясь в свои покои. Он решил не трогать пленника и не переводить его этой ночью в камеру. Тот ведь дал слово не пытаться бежать. К тому же было Рождество. И Анн остался спать, навалившись на стол среди кур, клюющих остатки ужина.
Добравшись до своей комнаты, хозяин замка задумался. Невзгоды пленника тронули его, но они же ставили победителя в весьма затруднительное положение. Что же ему делать с этим лишенным наследства рыцарем, который остался один в целом свете и никому не нужен? Он-то надеялся на богатый выкуп, а вышло, что все эти месяцы он просто оказывал своему пленнику дармовое гостеприимство, хотя Куланжи и без того довольно бедны!
Сир Эсташ направился к письменному прибору, стоявшему на столе, и взялся за перо. Он все-таки отправит предложение о выкупе Франсуа де Вивре. Может статься, что молодой Анн сгущает краски. Не стоит терять надежды. Иначе и в самом деле непонятно, как выйти из этой ситуации.
***
Рождественское утро только занялось, когда в Куланже поднялся настоящий переполох. Одилон Легри в сопровождении стражников и прочей челяди выскочил навстречу юной девушке, прибывшей в замок верхом.
– Барышня! Вот не ждали!
– Захотела повидать брата на Рождество. Как он?
– Прекрасно. Вчера вернулся с войны…
Одилон Легри просто сиял от восхищения, равно как и все стражники и слуги, суетившиеся вокруг нее. Всадницу звали Диана де Куланж. Она была сестрой Эсташа; ей сравнялось двадцать три года, и каждый ее приезд в замок становился праздником, настоящим благословением для всех его обитателей, словно сама жизнь врывалась вместе с нею в это унылое место.
У Дианы де Куланж были темные волосы, голубые глаза и полные щечки с очаровательными ямочками. Она была красива той простой, естественной красотой, которая цветет сама по себе. Чувствовалось, что эта девушка ждет от жизни всего, и жизнь не могла разочаровать такую красавицу, ибо, что бы ни случилось, Диана все приняла бы только с хорошей стороны. У нее были сочные губы, улыбавшиеся жадно и весело, и белые зубы.
Несмотря на скудные доходы семьи, Диана неизменно проявляла утонченное изящество в выборе нарядов. Одевалась она почти всегда в черное и белое, цвета богини Дианы. Ее платье было сшито отнюдь не из бархата или редких шелков, и оторочено на декольте и вокруг запястий не горностаем, а всего лишь белым кроликом, но это ей восхитительно шло. Наряд девушки был также весьма сдержанным и не выставлял напоказ ее прелести, ибо прекрасная Диана была целомудренна, как и подобает богине. На ней были только серебряные украшения: витое ожерелье поверх черной горжетки и заколка в виде полумесяца, частично удерживающая густые черные волосы.
По своему обыкновению Диана явилась не одна. Она обожала охоту и, как подобает дамам, держала для этого сокола. Тот сидел на своем привычном месте, на правом плече хозяйки, вцепившись когтями в кожаный наплечник, пришитый к платью. Глаза птицы закрывал черный колпачок с белым султанчиком из перьев.
Никогда Диана де Куланж не расставалась с соколом, даже в помещении, так что, в конце концов, приобрела репутацию девицы с причудами. Сокол, которого звали Зефирином – ибо он летел на добычу быстро, как зефир, – был для Дианы чем-то большим, чем просто ловчая птица. То был ее единственный друг, ее наперсник. Она часто разговаривала с ним, обращая лицо в его сторону, но никто не слышал, что именно она ему нашептывает…
С помощью Одилона Легри Диана спешилась. Слуги снимали ее поклажу с двух мулов. Один был нагружен книгами, другой – музыкальными инструментами, среди которых имелся даже орган-позитив, который для игры ставят на стол. И книги, и музыкальные инструменты принадлежали замку. Диана всегда брала их с собой, поскольку ее брат не имел склонности к подобным занятиям.
Диана де Куланж направилась в парадный зал, спросив начальника гарнизона:
– Что тут происходило в мое отсутствие?
– У нас пленник, барышня, молодой французский рыцарь.
Диана широко распахнула глаза и на какой-то миг застыла в изумлении.
– Где он? В донжоне?
– Сейчас нет. Ужинал с вашим братом, да там и заснул. Монсеньор приказал его не трогать.
– Так он спит!
Девушка произнесла эти слова с вовсе не свойственной ей серьезностью. Войдя в зал, она сделала знак Одилону Легри не следовать за ней. Сбитый с толку начальник стражи остался на пороге…
Анн, погруженный в беспамятство, явно находился не в лучшем своем виде. Его голова лежала рядом с тарелкой. Одежда, которую он не снимал с себя за те полгода, что находился в плену, приобрела неопределенный цвет от грязи, а теперь еще и была заляпана винными пятнами. К тому же он храпел, что ничуть не беспокоило курицу, копошившуюся возле него.
Но Диану захлестнуло такое сильное волнение, что она замерла, не в силах пошевелиться, и все смотрела на эти светлые кудри, как у ангелов на витражах и в молитвенниках, на эти правильные, чистые, совершенные черты… Никогда она не видела подобной красоты!
Одно-единственное имя сорвалось с ее губ:
– Эндимион!
Отец Эсташа и Дианы – пока битва при Азенкуре не оборвала преждевременно его жизнь, – был человеком начитанным, обожавшим латинские тексты. Это он собрал библиотеку, которую дочь возила теперь с собой. Особой страстью он проникся к римской богине Диане, чье имя и дал дочери.
Диана тоже преклонялась перед той, которая в некотором смысле была ее покровительницей, ее языческой «святой». Она знала о ней все. Как и она сама, богиня обожала своего брата, но была совсем не похожа на него: сестра Аполлона считалась божеством ночи и луны, тогда как ее брат-близнец олицетворял собой солнце. И, как она сама, Диана тоже обожала охоту, правда не соколиную, а с луком.
Но больше всего в истории богини Дианы девушку чаровали любовные увлечения девственного божества, точнее, ее единственная любовь, ибо богиня полюбила и познала лишь одного мужчину, Эндимиона, охотника, обреченного Юпитером на тридцатилетний сон. Случайно Диана наткнулась на него во время охоты. Очарованная красотой юноши, она приходила любоваться им каждую ночь, а когда он проснулся, соединилась с ним, и у них родилось множество детей.
Еще маленькой девочкой Диана де Куланж поклялась себе, что влюбится в мужчину, которого застанет спящим, каким бы невозможным это ни казалось. И вот это свершилось!..
Девушке захотелось призвать в свидетели своего единственного друга, который никогда не покидал ее. Она сняла с головы сокола колпачок и шепнула:
– Смотри, Зефирин, это он!
Птице открывали глаза только для охоты. Удивленный сокол некоторое время крутил головой, потом взлетел, опустился Анну на руку и вцепился в нее когтями. Тот вскрикнул и резко вскочил. Ошеломленно уставился на сокола, перевел взгляд на свою окровавленную руку и, наконец, на девушку в черно-белом платье.
Диана закусила губу.
– Прошу прощения. Я не хотела…
Она приблизилась, надела колпачок Зефирину на голову и вновь посадила его себе на плечо.
Тут как раз вошел Эсташ де Куланж. Диана успела бросить на незнакомого молодого человека последний взгляд, выражавший одновременно изумление, восхищение, благодарность… то есть попросту любовь.
Сир де Куланж недовольно поморщился, увидев свою сестру в обществе пленника. Торопливо представил их друг другу:
– Моя сестра Диана… Сир…
После запутанной истории, которую он слышал накануне, Эсташ больше не знал, как ему называть этого рыцаря. Поэтому выбрал самое простое:
– Сир Анн.
И кликнул Одилона Легри, чтобы тот отвел пленника обратно в место заточения. Когда брат и сестра остались одни, Эсташ ласково улыбнулся Диане и спросил с некоторым упреком:
– Почему ты так быстро покинула бургундский двор?
– Чтобы повидаться с тобой. Не хотела оставлять тебя одного на Рождество.
– Тебе там не нравится?
– Кроме охоты – скучно.
Эсташ де Куланж вздохнул. Он обожал свою сестру, но она же была и главной его заботой.
Меж ними было двенадцать лет разницы. Старший брат заменил ей отца. Их мать умерла, дав жизнь Диане. После гибели отца при Азенкуре Эсташ воспитывал ее один. Диане было тогда семь лет, а ему – девятнадцать. Старший брат даже не женился из-за нее. Вот почему в свои тридцать пять он все еще оставался холостяком. Он дал себе слово найти хорошую партию для Дианы, прежде чем самому вступить в брак.
Но его сестра и в самом деле была не такой, как другие. Она искала великой, невозможной любви. Никакой мужчина не встречал благосклонности в ее глазах.
Немало молодых людей побывало в унылых стенах замка Куланж! А она ни на одного даже не взглянула. Впрочем, ей по душе пришлась одинокая жизнь. Диане нравилось делить свое время между чтением отцовых книг, органом и охотой в Кламсийском лесу.
В начале прошлого года Эсташ де Куланж потерял терпение и с согласия герцога отправил сестру в Дижон, к бургундскому двору, в надежде, что там она встретит родственную душу, но, похоже, этого опять не случилось…
– Ты никого там не нашла по своему вкусу?
– Нет. И, похоже, я тоже никому не по вкусу.
Последние слова Диана произнесла с полным восторгом.
Эсташ де Куланж снова вздохнул.
– Еще бы! Может, какой молодой человек и подошел бы поближе, да это пернатое вечно сидит на твоем плече. Ты их всех отпугиваешь, Диана. Но это, быть может, изменится…
– Как же?
– Если я получу выкуп за моего рыцаря. Я назначил полторы тысячи ливров. С таким приданым ты уж точно выйдешь замуж, хоть с соколом, хоть без сокола на плече!
– Я не желаю, чтобы выкуп за этого несчастного стал моим приданым!
Обычно сдержанный и спокойный, Эсташ де Куланж внезапно взорвался.
– Мне тридцать пять лет! Я пожертвовал тебе всю свою жизнь, а может, и будущее нашего рода, если из-за тебя умру без наследника. Ведь я мог бы выдать тебя против твоей воли, на это у меня есть право. А ты, ты отказываешься от…
Диана попросила прощения, и брат тотчас смягчился. Они обнялись, несмотря на неудобство, которое представлял собой Зефирин.
Эсташ улыбнулся чуть печально.
– Впрочем, я вообще не уверен, что когда-нибудь получу эти полторы тысячи ливров.
– Почему?
– Понятия не имею, кто их заплатит. Похоже, наш пленник остался один в целом свете.
– Один в целом свете?
Голубой взор Дианы сделался отстраненным, мечтательным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67