– Так называется большое кольцо в центре щита.
Анн взял его в руки. Молодой человек весь дрожал, так велико было его волнение. Отец Сильвестр прав: нет ничего проще и прекраснее. Словно сияющий ореол средь ясного неба…
Священник продолжил:
– Род Невилей весьма древний, но угас уже век с лишним назад. Герцог Орлеанский восстановил титул ради вашей матушки. Этот герб – ваш. Неужели вы отвергнете его?
С болью в душе Анн покачал головой.
– Я не могу, святой отец. Я обещал Богу сражаться вместе с крестьянами.
– По крайней мере, разделите со мной это жилище, оно ведь ваше по праву.
– С вашего позволения, я бы предпочел жить среди них.
– Да будет по воле вашей, сын мой…
Они вышли к людям. Священник объявил своим прихожанам, ожидавшим снаружи, что Анн Иерусалимский – истинный приверженец дофина и искусный воин. Он призвал их перейти под его начало.
Восторженные крики встретили эту речь. Бородатый великан бросился к Анну и протянул ему руку. На макушке у него вздулась здоровенная шишка.
– Меня зовут Колен Руссель. Даже и не знаю, как мне заслужить прощение!
Анн показал пальцем на шишку, прежде чем обменяться с ним дружеским рукопожатием.
– Это я должен просить тебя о прощении, Колен! Я хочу устроиться в деревне. Окажешь мне гостеприимство?
– Так ты не у кюре будешь жить?
– Эти хоромы годятся для благородных или священников, а я ни то, ни другое… Ну так что, примешь меня?
– Нас там многовато, ну да ничего, потеснимся! Согласен, и от всего сердца!
С этого дня деревня Невиль-о-Буа стала самым ярым оплотом сопротивления. Все здоровые мужчины сделались солдатами, в ущерб пчеловодству. Подростки служили разведчиками, наблюдая главным образом за передвижением неприятельских войск. Женщины работали за двоих и дома, и на пасеках, чтобы возместить отсутствие мужей и братьев.
Было бы неточным сказать, что Анн стал вожаком отряда. Руководящую должность разделяли трое – они принимали решения сообща. Колен Руссель, как никто другой, знал окрестности, особенно Орлеанский лес, в котором для него не было тайн. Отец Сильвестр со своей рассудительностью, опытом и авторитетом был духовным вождем. Анн занимался боевой подготовкой и всеми военными вопросами.
Колен Руссель не солгал, сказав Анну, что у него тесновато. Дом-то был большой, но кроме жены и шестерых детей там жили еще его родители, родители жены, свояченица с детьми… не считая соседки, которую он приютил из человеколюбия.
Весь этот люд укладывался на ночь на больших пятиместных лежанках, а наименее расторопные – прямо на полу, среди свободно разгуливающих кур и свиней. Поначалу немного растерявшись от такой тесноты, Анн, в конце концов, пообвык, и ему это даже стало нравиться. Он хотел делить с народом его судьбу и для начала должен был притерпеться к скученности.
Нет, он не сожалел о Невильском замке. Один в большой спальне этого аристократического жилища он бы беспрестанно думал о Теодоре. А здесь, на жестких топчанах, где все лежали вповалку, где постоянно приходилось отпихивать чьи-то руки, ноги и груди, среди храпа, вскриков, стонов, сопенья и пуканья он и не вспоминал об оставленной супруге.
Когда первое удивление миновало, Анна, в конце концов, признали в Невиле. Несмотря на то, что пришелец был не похож на остальных, он вполне естественно влился в деревенскую общину. Мужчины восхищались его ловкостью во владении оружием, отвагой и непоколебимой верой в победу. А женщинам он глянулся своей пригожестью, непринужденностью в обращении, красноречием – и окружавшей его тайной.
Конечно же, не одна молоденькая крестьяночка увлеклась им, но лишь одной из всех хватило духу открыться; быть может, потому что она была смелее других… Она приходилась старшей дочкой гостеприимцу Анна, Колену Русселю, и это обстоятельство, возможно, придало ей смелости.
Филиппина Руссель, кареглазая брюнеточка, которой недавно исполнилось восемнадцать, миловидная, веселая и бойкая. Она любила жизнь и смеялась по любому поводу, позволявшему ей поминутно блестеть ровными зубками, которыми ее одарила природа. Красота этой девушки была здоровой, свежей и тем более заметной, что одевалась она без всяких прикрас. Контраст между бедностью наряда и ее собственным очарованием никого не оставлял равнодушным. Да что говорить – Филиппина была прехорошенькая, и все деревенские парни ее обхаживали.
Она влюбилась в Анна, как только увидела его драку с отцом на деревенской площади. Она полюбила пришельца сразу же и всем сердцем, а когда он поселился в их доме, думала, что умрет от счастья.
Увы, продолжение принесло ей лишь разочарование и огорчения. Сказать, что Анн не обращал на нее внимания, было бы недостаточно: ее для него попросту не существовало. Анн помышлял только о войне и только о ней и говорил – с другими мужчинами. Напрасно Филиппина исхитрялась попадаться ему повсюду на пути. Анн замечал ее не больше, чем если бы она была прозрачной. По ночам она издалека смотрела на него, спящего. Устроиться с ним рядом она не решалась – это причинило бы ей слишком большие страдания. Но и находясь в отдалении, она продолжала мучиться.
Через какое-то время Филиппине Руссель пришлось признать очевидное: Анн Иерусалимский – не для нее. Она-то считала, что он послан ей самим небом, что он – ее суженый, а оказалось, что это всего лишь пустая мечта. Анн принадлежал другому миру и когда-нибудь туда вернется. Он только рядится простолюдином, да и то дурно! Комедианты и то больше похожи.
Теперь она лишилась и надежды, и иллюзий, но все же хотела поговорить с ним. Как-то раз в конце осени Филиппина пошла за ним в лес, где, как она знала, Анн обучал крестьян обращаться с оружием. Она нашла его под дубом. Он был весь в поту. Отдыхая после упражнений, вконец измотавших его соратников, он что-то писал.
– Что делаешь?
Анн даже не поднял глаз от листка.
– Пишу проповедь. Обличаю грехи Солсбери и рассказываю, как Господь покарал его. В воскресенье все священники Гатине прочитают это своей пастве.
– А почему отец Сильвестр ее не напишет?
– Потому что он предпочел, чтобы это сделал я.
Анн по-прежнему не удостоил ее даже взглядом. Филиппина пылко воскликнула:
– Возьми меня к себе в солдаты! Я тоже хочу драться! На сей раз, он оставил свои записи.
– Ты с ума сошла?
– Не с мечом, а с луком. Научи меня стрелять!
– Это единственное оружие, которым я не владею.
– Тогда я сама выучусь!
Он хотел было вернуться к писанию, но она села рядом и прикрыла листок рукой.
– Анн, я люблю тебя!
Наступило молчание. Он в упор посмотрел на эту кареглазую темноволосую девушку, почти вплотную приблизившую к нему лицо, но не удивился и не рассердился. У него был чуть раздосадованный вид, какой бывает у человека, которого попусту отрывают от дела. Наконец, он опять взялся за прежнее занятие, но Филиппина опять ему помешала.
– Кто ты? Почему такой бесчувственный? Можно подумать, у тебя и женщины-то никогда не было!
На сей раз он поспешно отвернулся. И показался ей далеким, полностью отчужденным, погруженным в себя.
– Ты права. У меня никогда не было женщины.
– Тогда почему носишь обручальное кольцо? На ком ты женат? Говорят, некоторые отшельники носят обручальное кольцо, желая показать, что обвенчаны с Богом.
– Я не отшельник.
– И не крестьянин тоже. Я давно к тебе присматриваюсь: ты ничего не смыслишь ни в растениях, ни в скотине…
Филиппина так и впилась в него своими карими глазищами.
– Так кто ты такой? Ты бы побил на турнире всех рыцарей Франции и Англии, а говоришь, что не из благородных. Ты непорочнее, чем юный послушник, а врешь, будто не священник. Ну так кто же ты, Анн Иерусалимский?
– Я твой командир, раз ты хочешь драться вместе со мной. Так что отстань, это мой первый приказ!
Она весело вскочила.
– Слушаюсь! Ты ведь мне потом еще что-нибудь прикажешь, ладно?
Она не стала дожидаться ответа, помчалась прочь – и бросила на бегу:
– Меня Филиппиной зовут!



***

Настала зима. С ее приходом война стала топтаться на месте. В Орлеане и возле него и осажденные, и осаждающие не двигались со своих позиций. После захвата Турели англичане не осмелились на штурм. Они предпочли взять город измором. Для этого они соорудили ряд небольших укреплений вокруг городских стен, чтобы помешать орлеанцам выйти.
Джон Тэлбот, назначенный заменить графа Солсбери, получил в начале декабря трехтысячное подкрепление. Но и Джон Стюарт, коннетабль Шотландии, страны яростно антианглийской, тоже высадился во Франции. Ему удалось прорвать блокаду и войти в город во главе своих трех тысяч человек, чтобы оказать помощь защитникам Орлеана. Соотношение сил осталось прежним.
Осада все больше обрастала рутиной. Англичане вместе с подкреплениями получили несколько десятков бомбард, мечущих камни в сотню фунтов весом. Эти снаряды регулярно обрушивались на город, тут пробивая крышу, там убивая курицу или собаку, а порой и человека. В ответ грохотали семьдесят деревянных, окованных железными обручами орудий старшего пушкаря Монтеклера.
В конце января Бастард Орлеанский решил побудить противника к каким-нибудь активным действиям. Во время сильного дождя он развернул войско перед городом и предложил сражение по всем правилам. Сам он командовал центром, Ла Ир и Потон де Ксентрай – двумя флангами.
Но англичане отказались от битвы и остались на месте.
Изидор Ланфан вернулся в Орлеан со смешанным чувством. Он был раздосадован тем, что так и не пришлось вступить в бой. Впервые за много недель он сидел, наконец, верхом на Безотрадном и подобно ему, фыркавшему от нетерпения, с трудом сдерживал себя. Но с другой стороны, он сохранил ужасное воспоминание о битве при Азенкуре, тоже начавшейся под проливным дождем. Та битва завершилась в кровавой трясине. Так что, может, оно и к лучшему. Час французской победы еще пробьет…
Изидор много думал об Анне. Как разворачивается его битва – в столь трудных, столь неблагодарных условиях, которые он сам для себя избрал…
Для Анна зима оказалась поводом для большого удивления: он забыл, что это такое! Холод, кажущаяся смерть природы – всего этого в прошлом году на Кипре не было.
Кипр… Словно целый век назад зимовал он на Кипре, хотя прошел всего год. Последней зимой на памяти Анна была та великая куссонская зима: появление Альеноры, волки. Ему казалось, что он пережил за минувшие два года столько, сколько большинство людей проживают за всю свою жизнь.
От таких мыслей голова кружилась так отчаянно, что Анн пытался заглушить это чувство действием. Он возглавил небольшой отряд, составленный из самых решительных и наиболее закаленных жителей деревни, и они превратились в разбойников с большой дороги. Нападали, конечно, только на англичан и их союзников.
Они ушли из деревни. Ночевали в заброшенных домах или пещерах, о существовании которых знал Колен Руссель. Были стремительны, непредсказуемы, неуловимы. Если им сообщали о продвижении вражеской колонны, они устраивали засаду. Пропускали ее целиком, а когда появлялся последний, отставший солдат, из зарослей выпархивало несколько стрел. Они бросались к упавшему, чтобы прикончить, если тот был еще жив, завладевали его одеждой, латами, оружием и исчезали. Сами потери для англичан были невелики, но подрывали их боевой дух. Те чувствовали себя не просто неуютно, но в постоянном враждебном окружении. Страх уже не покидал захватчиков.
В маленьком отряде была и Филиппина Руссель. Сначала Анн воспротивился этому, но она так настаивала, что он смирился. Девушка самостоятельно научилась стрелять из лука. Конечно, она не могла тягаться силой с мужчинами, но восполняла это большой меткостью стрельбы. Правда, Анн не хотел, чтобы Филиппина участвовала в настоящих стычках. Так что стреляла она не по вражеским солдатам, но обеспечивала отряд продовольствием, охотясь на мелкую дичь – на птиц, белок, кроликов…
На Рождество 1429 года Анну исполнилось семнадцать лет. Весь этот день он провел в какой-то пещере. Англичане гнались за ними по пятам. Один из крестьян был убит и лежал среди живых, уже совсем окоченевший. Земля промерзла, и они не могли его похоронить. Филиппина смотрела на Анна, а он слушал волков. Он думал о Теодоре, совсем близкой, быть может. Вспоминал об Изидоре, находившемся чуть дальше, за стенами Орлеана. И о Франсуа де Вивре, который был совсем далеко, в своем замке. Кого из близких людей он еще увидит, а кого уже нет? Что судил Бог ему самому и Франции в этом 1429 году?


***

В среду, 9 февраля 1429 года, в Орлеане узнали, что к осаждавшим из Шартра двинулся английский обоз с продовольствием. Он состоял из трехсот подвод с сельдью, потому что как раз начинался пост. Сопровождало его пятнадцать сотен англичан, парижан, пикардийцев и нормандцев под командованием английского капитана Джона Фастолфа Джон Фастолф (1385-1466) послужил прообразом для шекспировского Фальстафа. (Прим. перев.)

и парижского прево Симона Морье.
Бастард Орлеанский собрал военный совет, на котором было решено перейти к действиям. Победа не только уничтожила бы маленькую армию, составлявшую эскорт, но и лишила бы противника провианта. Случай был тем более благоприятный, что неподалеку находилась французская армия – четыре тысячи человек во главе с графом де Клермоном, которые готовились двинуться в Орлеан из Блуа. Достаточно было передать им, чтобы они направились к Шартру. Осажденные со своей стороны сделали бы вылазку, соединились с графом де Клермоном, и у полутора тысяч англо-французов не останется ни малейшего шанса против подобного численного перевеса.
Так и произошло. 10 февраля из Орлеана выступила тысяча человек под командованием Бастарда: пятьсот французских всадников с маршалом де Сен-Севером, Ла Иром, Ксентраем и пятьсот шотландских всадников, ведомых коннетаблем Джоном Стюартом.
Изидор Ланфан находился в числе французов. Впервые он шел в бой с тех пор, как покинул Вивре. Он ехал на Безотрадном, в доспехах Анна, с флажком «пасти и песок» на копье. Его сердце готово было выскочить из груди…
Им удалось беспрепятственно пройти через английские линии и взять направление на северо-запад.
Обе французские армии увидели друг друга у Рувре-Сен-Дени, неподалеку от Шартра, в субботу, 12 февраля 1429 года. Они заметили также и вражеский обоз, который практически не продвинулся вперед. Однако, несмотря на приказы, переданные ему через гонцов, граф де Клермон необъяснимо отказался соединиться с войском Бастарда. Он удовлетворился тем, что остановился на некотором расстоянии и наблюдал за развитием событий.
Англо-французы тоже заметили противника. Сначала они дрогнули, поскольку кавалерийская атака наверняка раздавила бы их. Но, удостоверившись в том, что никто на них пока не нападает, и немало удивленные столь нежданной отсрочкой, они стали поспешно готовиться к обороне: поставили повозки в круг, впереди наклонно вбили заостренные колья, направив острие на высоту конской груди. Между повозками и кольями заняли место лучники. Рыцари же встали в середину круга, под надежной защитой, чтобы контратаковать в подходящий момент.
Казалось бы, дело ясное: в таких условиях атаковать невозможно. Из-за непонятного поведения графа де Клермона благоприятный момент упущен. Оставалось только вернуться в Орлеан, надеясь, что когда-нибудь представится и другой случай. Но пылкость Бастарда Орлеанского, а также тщеславие и глупость коннетабля Шотландии привели к катастрофе.
Между ними завязался яростный спор. Бастард жаждал немедленной кавалерийской атаки. Джон Стюарт соглашался: да, следует напасть; однако, ко всеобщему удивлению, намеревался сделать это в пешем строю. И ничто не могло заставить его прислушаться к голосу рассудка. Напрасно Бастард горячился, угрожал – тот в ответ упрямо твердил:
– Я коннетабль в своей стране. У вас нет права мне приказывать!
В конце концов, договорились так: пусть каждый нападает как ему угодно. Вот таким образом и завязалась битва…
Пока граф де Клермон и его четыре тысячи солдат наблюдали за происходящим, тысяча человек из орлеанского гарнизона бросилась на англичан. У них и без того уже было мало шансов против полутора тысяч противника, надежно укрепившегося за повозками. Двинувшись на врага наполовину пешими, наполовину верхом, они могли прийти только к собственному разгрому.
Герольды Бастарда отправились передать приказ французским всадникам. Заслышав их, Изидор вздрогнул. Настал высший миг. Он, скромный простолюдин, понесет в бой цвета своих господ, как он надеялся, навстречу победе! Он молился, чтобы к вечеру этого дня Бог дал ему победить или погибнуть.
Конечно же, он, как и все остальные, понятия не имел о ситуации. В гуще войска ничего не знают ни о замыслах военачальников, ни об общем плане сражения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67