казалось, люди заживо разжижаются. Но хуже всего, однако, показался Альеноре не их вид, а поведение: эти кошмарные создания веселились вовсю!
Они держались за руки, пели и плясали; их изъеденные заразой лица были радостны. Альенора хотела убежать, но не успела, очутившись в центре неистового хоровода.
Она видела перед собой какую-то молодую, красивую, хорошо сложенную женщину, правая сторона лица которой стала сплошной язвой от основания шеи до уха. Рядом с нею зрелый мужчина, с кровавой размазней вместо носа, смеялся во все горло.
– Ноэль! Ноэль!
Альенора отшатнулась, поневоле вскрикнув от ужаса. Да, она хотела умереть, но не так же! Не от этой кровавой проказы, сводящей с ума, – поскольку несчастный явно впал в безумие, коль скоро так ликовал – в его-то состоянии…
– Возьмите себя в руки, дочь моя. К нам прибывает король.
Какая-то монахиня, слышавшая крик гостьи, сурово глядела на нее.
– Король? – переспросила Альенора.
– Он избрал наш монастырь для исцеления золотушных. Это великий день.
Действительно, скоро в воротах появились конные латники, а за ними – пышно одетые люди. Больные, прекратив петь и плясать, по очереди опускались на колени. Альенора, не слишком понимая, в чем дело, присоединилась к группе монашек и женщин-мирянок, вставших чуть поодаль.
Будучи англичанкой, Альенора Заморская не знала того, что здесь было известно каждому. Коронация наделяла королей Франции чудесным даром исцелять золотуху. Так называли эту болезнь, поражавшую в основном лицо и шею; она не была смертельной, но оставляла ужасные следы. В тот день, 20 июля 1429 года, Карл VII, как того требовал обычай, прибыл после коронации в монастырь Сен-Маркуль, чтобы излечивать своим прикосновением золотушных. Несчастные, проявлявшие столь великую радость, вовсе не были безумцами. Они получили единственную надежду на исцеление…
Карл VII въехал на сером коне, под громкие звуки труб. На нем были бело-голубой с золотом плащ и строгая черная шляпа. Для тех, кто видел короля, становилось очевидным: от воодушевления, проявленного Карлом на коронации, не осталось и следа. Он вновь стал унылым, неуверенным в себе молодым человеком – с маленькими глазками, острым носом и тонкими губами, сложенными в неприятную складку.
Карл VII спешился и подошел к коленопреклоненным больным. Его некрасивое лицо побледнело, когда он увидел их вблизи. Придворные, державшиеся за его спиной, в частности пузатый архиепископ Реньо де Шартр, попятились назад. Только Жанна д'Арк сошла с коня и встала рядом с королем. На Деве по-прежнему оставались доспехи, и в руке она держала белый стяг.
Карл начертал крест на лбу первого больного и неуверенным голосом произнес полагающуюся формулу:
– Король тебя касается, Бог исцеляет…
Альенора смотрела не на короля, а на Орлеанскую Деву, которую видела впервые, хотя и часто слышала о ней. Англичанка рассматривала Жанну с сильнейшим любопытством. Кто она? Святая, как утверждали французы, или колдунья, как называли Жанну ее соотечественники англичане? У самой Альеноры не было предубеждения. «Волчья дама» вышла из политической борьбы. Ее эта распря более не касалась.
Она закрыла глаза и прочитала короткую молитву. А, открыв их вновь, решила, что Жанна д'Арк и в самом деле святая, поскольку ее молитва исполнилась… Анн был здесь!
Он находился совсем рядом, в королевской свите, их разделяло всего лишь несколько человек. Он не заметил Альенору среди монахинь, но она-то прекрасно его видела, и это лицо не могло обмануть ее. Анн был несчастен, даже потерян. Время от времени вытаскивал из-под стального нагрудника свою серую повязку и подносил к губам.
Сердце Альеноры так и подскочило в груди! Слишком рано жертвовать собой. Анн до сих пор любит Теодору и нуждается в ней. Когда войско двинется в путь, Альенора последует за ним и явится ему при первом же затишье.
Альенора улыбнулась… Она все еще «волчья дама», хозяйка зимнего замка. Она все еще Теодора де Куссон.
***
Несмотря на то, что ему пошел уже девяносто первый год, Франсуа де Вивре находился в пути. Он покинул свой замок Вивре и отправился в Нант во главе небольшого отряда.
После отъезда Изидора Ланфана старик заперся у себя и решил, что это уже навсегда; но письмо от самого Изидора положило неожиданный конец его затворничеству.
Никто бы не мог описать словами счастье, которое принесло послание оруженосца старому сеньору… Анн вернулся живым и невредимым из своего паломничества! Он стал сеньором де Невилем!
И эта радость удваивалась, ибо впервые в жизни сердце Франсуа не скорбело за его страну. Изидор, писавший свое письмо на следующий же день после освобождения Орлеана, сообщил сиру де Вивре о снятии осады и о подвигах Жанны. Франсуа, добровольно заточивший себя в полном одиночестве, был одним из немногих, кто еще не знал о существовании Девственницы. А, узнав, сразу же уверовал в победу. Бог смилостивился, наконец, над Францией. За освобождением Орлеана скоро последует коронация Карла VII, освобождение Парижа – и всего королевства!
Но когда момент первого восторга миновал, Франсуа де Вивре понял, что должен действовать. Его долг ясен: поскольку, благодарение небу, Анн жив, надлежит восстановить его в правах, вновь сделать своим наследником. Однако легко сказать, да трудно выполнить.
О возврате Куссона нечего и думать. Никогда герцог не вернет ему эту неприступную крепость. Так что Франсуа попросит у своего сеньора только Вивре, чтобы Анн мог носить титул и герб. Но даже у этой просьбы весьма мало шансов на успех. С какой стати герцог согласится на подобное? Предложить выкупить замок за деньги? Но все имущество Франсуа принадлежит ему, лишь покуда он жив, а после кончины отойдет герцогству. Взывать к естественной справедливости? Но причина, по которой прадед лишил Анна его прав, никуда не делась: тот ведь по-прежнему женат на английской авантюристке…
От безысходности Франсуа решил отправиться в Нант самолично. Он надеялся, что герцог, увидев, что древний старец лично явился к нему, несмотря на преклонный возраст и тяготы путешествия, посочувствует и проявит великодушие. Честно говоря, только на это и мог рассчитывать Франсуа.
Пустившись в дорогу, сир де Вивре не переставал размышлять, и мало-помалу первое место в его мыслях заняла Теодора. Ибо самым удивительным в письме Изидора показалось ему именно это: Анн и Теодора любили друг друга. Кто такая на самом деле супруга Анна, английская шпионка или Теодора, уже не важно. Ведь он отлучил своего правнука от имущества и титула, всерьез полагая, что тот женился на «волчьей даме». И даже не задумывался тогда, справедливо ли это решение. А теперь вот задумался. И это повергло старика в смущение, возраставшее все больше и больше.
К Франсуа вернулось некое воспоминание, в тот роковой момент самым необъяснимым образом почему-то совершенно выскочившее у него из головы: ведь он и сам некогда совокупился с Теодорой!.. Да, да, он предавался с ней любви пятьдесят лет назад, в Италии, и после этого она спасла ему жизнь. Теодора – вовсе не зло, и Франсуа прекрасно знал это. В таком случае, почему же он так поступил? Пытаясь защитить своего правнука? Возможно. Но, может, также… из ревности? Может, в какой-то темной части своей души Франсуа хотел остаться единственным из Вивре, кто познал это фантастическое создание и был им любим?..
Он уже миновал Куссон и добрался до леса Ланноэ, когда заметил круглую хижину из нетесаных камней. Франсуа велел своей свите остановиться и вошел туда один. Второй раз проникал он сюда. Когда-то здесь разыгралась одна древняя история, еще более древняя, чем он сам, поскольку он был зачат именно в этой хижине, как узнал впоследствии, – на глазах шести мертвых волков. Франсуа так и не узнал почему. В любом случае это место осенено знаком волка.
Старик преклонил колена. На земле оставалось немного белой пыли, быть может, остаток древних костей. Франсуа прошептал:
– Анн, прости!
Потом еще тише:
– Прости, Теодора…
***
Став королем, Карл VII вновь поддался своим прежним демонам. Пыжась от официального признания, полученного благодаря коронации, он прислушивался теперь только к льстивым речам самых подлых придворных. Он забыл о своей стране, забыл о войне, забыл о Жанне д'Арк.
Лишь по необходимости – поскольку ликующее население деревень и городов, через которые он проезжал, желало видеть их вместе – он появлялся рядом с Девственницей, но если время от времени и смотрел в ее сторону, то с раздражением. Карл VII знал, что обязан Жанне всем, и не мог вынести этого…
Покинув аббатство Сен-Маркуль, он направился в сторону Парижа, потому что так было надо, потому что так было решено еще при отправлении в Реймс; но двигался как можно медленнее и по самой длинной дороге. В то самое время, когда англичане уже подумывали об окончательном возвращении на свой остров, а герцог Бургундский намеревался изъявить ему покорность, Карл VII затеял переговоры.
В его ближайшее окружение опять вернулся Ла Тремуйль, дувшийся на короля после отбытия с берегов Луары, – все такой же тучный, круглолицый, вкрадчиво улыбающийся. А вслед за ним возвратились и все остальные – с прежними коварными советами, недальновидными суждениями, трусливыми мнениями. После освобождения Реймса и восстановления архиепископства Реньо де Шартр не видел больше никакой выгоды в продолжении войны. И требовал незамедлительного возвращения в Шинон.
Все эти прихвостни опять щеголяли при дворе, отпускали шуточки и грубо хохотали, теша свое тщеславие.
Как-то утром армия застигла врасплох отряд англичан. Ла Тремуйль, заметив убегавших, решил атаковать их. Но он был так толст, что лошадь под ним рухнула на всем скаку, раздавленная его тяжестью. Понадобилось немало народу, чтобы вызволить фаворита…
Все это время Жанна держалась в стороне, молчаливая и бледная. Никогда еще она не казалась столь красивой и столь печальной.
Анн тоже грустил, хоть и по другой причине. Теодоры все не было; коль скоро она не появилась в Реймсе, то, видимо, никогда уже больше не появится. Она навсегда вернулась к волкам. Правда, Анну не удавалось понять почему.
Он поделился своей болью с Изидором, рядом с которым ехал, и это его немного утешило. Ибо теперь они держались вместе во французском войске. Бастард Орлеанский сказал своему крестнику, что тому больше незачем заниматься пропагандой: весть о коронации говорит уже сама за себя. Так что, уходя из Реймса, Анн расстался с Филиппиной и отцом Сильвестром. Те вернулись в Невиль-о-Буа…
Проходили дни. Население повсюду встречало французских солдат горячо и даже восторженно, однако маршрут, которым они следовали, сбивал с толку. Один за другим радостно открыли им свои ворота Лан, Суассон, Шато-Тьерри, Куломье, а они, вместо того чтобы идти прямо на Париж, уже совсем близкий, вновь забирали к северу по направлению к Компьеню. Делалось ли это для того, чтобы изолировать столицу, или же былая нерешительность снова одержала верх? Анн и Изидор склонялись ко второму мнению. До сих пор воодушевление и быстрота были их лучшими козырями. А подобная медлительность оставляла англичанам драгоценное время, чтобы организоваться.
Французское войско остановилось в Компьене в последний день июля, и сразу же распространился слух, что они останутся тут надолго. Начались переговоры с врагом. Приходилось ждать. Таким образом, Карл VII открыто признал, что вовсе не Париж был его истинной целью; он перестал притворяться.
Поскольку это был не просто привал, а длительная остановка, лагерь в чистом поле разбивать не стали и разместились на постой в городе. Сеньоров расселили по домам у обывателей.
Анн был с Изидором, когда от Бастарда Орлеанского явился посланец, чтобы указать ему место для постоя. Несмотря на протесты своего товарища, желавшего остаться не с рыцарями, а с основной частью армии, Анн вынудил оруженосца последовать за собой.
Их новое жилище оказалось не в самом Компьене, но за городскими стенами. Вскоре оба, следуя за своим провожатым, получили возможность восхититься при виде внушительного буржуазного особняка на берегу Уазы, с большим садом и тенистыми аллеями. Чем-то этот дом напоминал Невильский замок, но был гораздо больше и намного богаче. Возле реки, в самом конце парка, имелись огромные конюшни, в которых держали великолепных боевых коней. А на противоположном берегу начинался величественный Компьенский лес.
Однако восхищение двух товарищей возросло еще больше, когда они увидели владелицу этого поместья, которая учтиво вышла им навстречу. Ее звали Сабина Лекюрель, ей было ровно двадцать пять лет.
Любого поразила бы ее красота – совершенная, классическая. Она могла бы показаться холодной, если бы не была при этом так наполнена жизнью. Даже влюбленный в свою Теодору Анн, даже Изидор, столь скромный и сдержанный, были восхищены ею. При своем среднем росте Сабина Лекюрель была прекрасно сложена. У нее были округлые щеки с прелестными ямочками, кожа ослепительной белизны, голубые глаза, золотые волосы и улыбка, неизбежно побуждавшая улыбнуться в ответ.
Тот, кто подпадал под ее обаяние, обнаруживал и изящество ее туалета, столь же изысканного, сколь и целомудренного. В тот день Сабина Лекюрель надела белое бархатное платье с прорезными рукавами, закрытое до самой шеи, а голову покрыла не высоким убором по тогдашней моде, а простым муслиновым покрывалом. Изнанка очень длинных, расширяющихся раструбами рукавов была из голубого шелка. И никаких драгоценностей, кроме золотого крестика на цепочке. Довольно теплое и тяжелое для лета одеяние, казалось, ничуть не тяготило ее.
Сабина Лекюрель приветствовала своих гостей прелестным голосом и попросила следовать за слугами, которые покажут им их жилище. Потом добавила, что устраивает сегодня вечером празднество. Редко можно было встретить столь изысканные манеры, столь совершенную учтивость.
Изидор упрямо отказался занять комнату, предоставленную ему в доме, и устроился в амбаре на берегу Уазы, рядом с конюшнями. Помрачневший Анн поскорее заперся у себя. Тем не менее, он не удержался и расспросил провожавшего его слугу о молодой женщине.
Он узнал, что Сабина Лекюрель – единственная дочь богатого менялы. Ее мать умерла, дав ей жизнь, а отец скончался в прошлом году. Несмотря на то, что вокруг нее постоянно увивались женихи, она ни за кого не захотела выйти замуж.
И даже став единственной владелицей имущества, которым от ее имени управляли компаньоны отца, она по-прежнему отказывалась от брачных уз, что для всех представляло истинную загадку…
Вечером Анн и Изидор присутствовали на устроенном Сабиной пиру. Ревностная патриотка, она сделала все, что смогла, несмотря на то малое время, которым располагала, чтобы как можно лучше почтить французских рыцарей.
В прилегающей к дому части сада были поставлены столы, где каждый мог выбрать себе любое кушанье по вкусу. На помосте играли музыканты. Ярко горели факелы. Хотя солнце давно село, небо было еще не черным, но темно-синим.
Анн и Изидор, разумеется, были не единственными, кто поселился в просторной усадьбе Лекюрелей. Всего там собралось около десятка рыцарей. Без всякого удовольствия Анн и Изидор выяснили, кто делит с ними кров. Это оказались те из придворных, что вылезли на сцену после отъезда из Реймса: прихлебатели Ла Тремуйля, Реньо де Шартра и прочие господа того же пошиба.
Эти не стеснялись в выражении своих чувств. Навалившись на стол и обжираясь, они громогласно утверждали, что, обосновавшись в Компьене, Карл VII принял самое благоразумное из возможных решений. Наконец-то, можно отдохнуть, как следует, вместо того чтобы дышать пылью, таскаясь по дорогам!
Не обращая никакого внимания на остальных и в первую очередь на хозяйку дома, оказавшую им гостеприимство, они пьянствовали и пустословили меж собой, громко рыгая и оглушительно хохоча. От их поведения всем было не по себе, и праздник проходил довольно безрадостно.
Анн едва прикоснулся к пище, но из-за своей тоски выпил больше, чем следовало. Изидор же был воздержан, как в отношении еды, так и питья…
Вдруг хохот рыцарей сделался просто оглушительным. Оказывается, Сабина Лекюрель подошла к ним и робко попросила рассказать о Девственнице. Тут-то они все и заорали наперебой:
– Девственница, Девственница! Скажут ведь такое, Девственница!
– Вот-вот, а как же ее красавчик герцог?
– Уж он-то свое дело знает, этот Алансон. Сзади – бац! Вот и вся девственница!
Анн ринулся на говорившего и одной затрещиной свалил его наземь. Рыцарь вскочил в бешенстве, но Сабина встала меж ними и знаком велела музыкантам играть громче. Стычка на этом закончилась.
Анн быстро зашагал в глубь сада. Изидор последовал за ним.
– Куда вы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Они держались за руки, пели и плясали; их изъеденные заразой лица были радостны. Альенора хотела убежать, но не успела, очутившись в центре неистового хоровода.
Она видела перед собой какую-то молодую, красивую, хорошо сложенную женщину, правая сторона лица которой стала сплошной язвой от основания шеи до уха. Рядом с нею зрелый мужчина, с кровавой размазней вместо носа, смеялся во все горло.
– Ноэль! Ноэль!
Альенора отшатнулась, поневоле вскрикнув от ужаса. Да, она хотела умереть, но не так же! Не от этой кровавой проказы, сводящей с ума, – поскольку несчастный явно впал в безумие, коль скоро так ликовал – в его-то состоянии…
– Возьмите себя в руки, дочь моя. К нам прибывает король.
Какая-то монахиня, слышавшая крик гостьи, сурово глядела на нее.
– Король? – переспросила Альенора.
– Он избрал наш монастырь для исцеления золотушных. Это великий день.
Действительно, скоро в воротах появились конные латники, а за ними – пышно одетые люди. Больные, прекратив петь и плясать, по очереди опускались на колени. Альенора, не слишком понимая, в чем дело, присоединилась к группе монашек и женщин-мирянок, вставших чуть поодаль.
Будучи англичанкой, Альенора Заморская не знала того, что здесь было известно каждому. Коронация наделяла королей Франции чудесным даром исцелять золотуху. Так называли эту болезнь, поражавшую в основном лицо и шею; она не была смертельной, но оставляла ужасные следы. В тот день, 20 июля 1429 года, Карл VII, как того требовал обычай, прибыл после коронации в монастырь Сен-Маркуль, чтобы излечивать своим прикосновением золотушных. Несчастные, проявлявшие столь великую радость, вовсе не были безумцами. Они получили единственную надежду на исцеление…
Карл VII въехал на сером коне, под громкие звуки труб. На нем были бело-голубой с золотом плащ и строгая черная шляпа. Для тех, кто видел короля, становилось очевидным: от воодушевления, проявленного Карлом на коронации, не осталось и следа. Он вновь стал унылым, неуверенным в себе молодым человеком – с маленькими глазками, острым носом и тонкими губами, сложенными в неприятную складку.
Карл VII спешился и подошел к коленопреклоненным больным. Его некрасивое лицо побледнело, когда он увидел их вблизи. Придворные, державшиеся за его спиной, в частности пузатый архиепископ Реньо де Шартр, попятились назад. Только Жанна д'Арк сошла с коня и встала рядом с королем. На Деве по-прежнему оставались доспехи, и в руке она держала белый стяг.
Карл начертал крест на лбу первого больного и неуверенным голосом произнес полагающуюся формулу:
– Король тебя касается, Бог исцеляет…
Альенора смотрела не на короля, а на Орлеанскую Деву, которую видела впервые, хотя и часто слышала о ней. Англичанка рассматривала Жанну с сильнейшим любопытством. Кто она? Святая, как утверждали французы, или колдунья, как называли Жанну ее соотечественники англичане? У самой Альеноры не было предубеждения. «Волчья дама» вышла из политической борьбы. Ее эта распря более не касалась.
Она закрыла глаза и прочитала короткую молитву. А, открыв их вновь, решила, что Жанна д'Арк и в самом деле святая, поскольку ее молитва исполнилась… Анн был здесь!
Он находился совсем рядом, в королевской свите, их разделяло всего лишь несколько человек. Он не заметил Альенору среди монахинь, но она-то прекрасно его видела, и это лицо не могло обмануть ее. Анн был несчастен, даже потерян. Время от времени вытаскивал из-под стального нагрудника свою серую повязку и подносил к губам.
Сердце Альеноры так и подскочило в груди! Слишком рано жертвовать собой. Анн до сих пор любит Теодору и нуждается в ней. Когда войско двинется в путь, Альенора последует за ним и явится ему при первом же затишье.
Альенора улыбнулась… Она все еще «волчья дама», хозяйка зимнего замка. Она все еще Теодора де Куссон.
***
Несмотря на то, что ему пошел уже девяносто первый год, Франсуа де Вивре находился в пути. Он покинул свой замок Вивре и отправился в Нант во главе небольшого отряда.
После отъезда Изидора Ланфана старик заперся у себя и решил, что это уже навсегда; но письмо от самого Изидора положило неожиданный конец его затворничеству.
Никто бы не мог описать словами счастье, которое принесло послание оруженосца старому сеньору… Анн вернулся живым и невредимым из своего паломничества! Он стал сеньором де Невилем!
И эта радость удваивалась, ибо впервые в жизни сердце Франсуа не скорбело за его страну. Изидор, писавший свое письмо на следующий же день после освобождения Орлеана, сообщил сиру де Вивре о снятии осады и о подвигах Жанны. Франсуа, добровольно заточивший себя в полном одиночестве, был одним из немногих, кто еще не знал о существовании Девственницы. А, узнав, сразу же уверовал в победу. Бог смилостивился, наконец, над Францией. За освобождением Орлеана скоро последует коронация Карла VII, освобождение Парижа – и всего королевства!
Но когда момент первого восторга миновал, Франсуа де Вивре понял, что должен действовать. Его долг ясен: поскольку, благодарение небу, Анн жив, надлежит восстановить его в правах, вновь сделать своим наследником. Однако легко сказать, да трудно выполнить.
О возврате Куссона нечего и думать. Никогда герцог не вернет ему эту неприступную крепость. Так что Франсуа попросит у своего сеньора только Вивре, чтобы Анн мог носить титул и герб. Но даже у этой просьбы весьма мало шансов на успех. С какой стати герцог согласится на подобное? Предложить выкупить замок за деньги? Но все имущество Франсуа принадлежит ему, лишь покуда он жив, а после кончины отойдет герцогству. Взывать к естественной справедливости? Но причина, по которой прадед лишил Анна его прав, никуда не делась: тот ведь по-прежнему женат на английской авантюристке…
От безысходности Франсуа решил отправиться в Нант самолично. Он надеялся, что герцог, увидев, что древний старец лично явился к нему, несмотря на преклонный возраст и тяготы путешествия, посочувствует и проявит великодушие. Честно говоря, только на это и мог рассчитывать Франсуа.
Пустившись в дорогу, сир де Вивре не переставал размышлять, и мало-помалу первое место в его мыслях заняла Теодора. Ибо самым удивительным в письме Изидора показалось ему именно это: Анн и Теодора любили друг друга. Кто такая на самом деле супруга Анна, английская шпионка или Теодора, уже не важно. Ведь он отлучил своего правнука от имущества и титула, всерьез полагая, что тот женился на «волчьей даме». И даже не задумывался тогда, справедливо ли это решение. А теперь вот задумался. И это повергло старика в смущение, возраставшее все больше и больше.
К Франсуа вернулось некое воспоминание, в тот роковой момент самым необъяснимым образом почему-то совершенно выскочившее у него из головы: ведь он и сам некогда совокупился с Теодорой!.. Да, да, он предавался с ней любви пятьдесят лет назад, в Италии, и после этого она спасла ему жизнь. Теодора – вовсе не зло, и Франсуа прекрасно знал это. В таком случае, почему же он так поступил? Пытаясь защитить своего правнука? Возможно. Но, может, также… из ревности? Может, в какой-то темной части своей души Франсуа хотел остаться единственным из Вивре, кто познал это фантастическое создание и был им любим?..
Он уже миновал Куссон и добрался до леса Ланноэ, когда заметил круглую хижину из нетесаных камней. Франсуа велел своей свите остановиться и вошел туда один. Второй раз проникал он сюда. Когда-то здесь разыгралась одна древняя история, еще более древняя, чем он сам, поскольку он был зачат именно в этой хижине, как узнал впоследствии, – на глазах шести мертвых волков. Франсуа так и не узнал почему. В любом случае это место осенено знаком волка.
Старик преклонил колена. На земле оставалось немного белой пыли, быть может, остаток древних костей. Франсуа прошептал:
– Анн, прости!
Потом еще тише:
– Прости, Теодора…
***
Став королем, Карл VII вновь поддался своим прежним демонам. Пыжась от официального признания, полученного благодаря коронации, он прислушивался теперь только к льстивым речам самых подлых придворных. Он забыл о своей стране, забыл о войне, забыл о Жанне д'Арк.
Лишь по необходимости – поскольку ликующее население деревень и городов, через которые он проезжал, желало видеть их вместе – он появлялся рядом с Девственницей, но если время от времени и смотрел в ее сторону, то с раздражением. Карл VII знал, что обязан Жанне всем, и не мог вынести этого…
Покинув аббатство Сен-Маркуль, он направился в сторону Парижа, потому что так было надо, потому что так было решено еще при отправлении в Реймс; но двигался как можно медленнее и по самой длинной дороге. В то самое время, когда англичане уже подумывали об окончательном возвращении на свой остров, а герцог Бургундский намеревался изъявить ему покорность, Карл VII затеял переговоры.
В его ближайшее окружение опять вернулся Ла Тремуйль, дувшийся на короля после отбытия с берегов Луары, – все такой же тучный, круглолицый, вкрадчиво улыбающийся. А вслед за ним возвратились и все остальные – с прежними коварными советами, недальновидными суждениями, трусливыми мнениями. После освобождения Реймса и восстановления архиепископства Реньо де Шартр не видел больше никакой выгоды в продолжении войны. И требовал незамедлительного возвращения в Шинон.
Все эти прихвостни опять щеголяли при дворе, отпускали шуточки и грубо хохотали, теша свое тщеславие.
Как-то утром армия застигла врасплох отряд англичан. Ла Тремуйль, заметив убегавших, решил атаковать их. Но он был так толст, что лошадь под ним рухнула на всем скаку, раздавленная его тяжестью. Понадобилось немало народу, чтобы вызволить фаворита…
Все это время Жанна держалась в стороне, молчаливая и бледная. Никогда еще она не казалась столь красивой и столь печальной.
Анн тоже грустил, хоть и по другой причине. Теодоры все не было; коль скоро она не появилась в Реймсе, то, видимо, никогда уже больше не появится. Она навсегда вернулась к волкам. Правда, Анну не удавалось понять почему.
Он поделился своей болью с Изидором, рядом с которым ехал, и это его немного утешило. Ибо теперь они держались вместе во французском войске. Бастард Орлеанский сказал своему крестнику, что тому больше незачем заниматься пропагандой: весть о коронации говорит уже сама за себя. Так что, уходя из Реймса, Анн расстался с Филиппиной и отцом Сильвестром. Те вернулись в Невиль-о-Буа…
Проходили дни. Население повсюду встречало французских солдат горячо и даже восторженно, однако маршрут, которым они следовали, сбивал с толку. Один за другим радостно открыли им свои ворота Лан, Суассон, Шато-Тьерри, Куломье, а они, вместо того чтобы идти прямо на Париж, уже совсем близкий, вновь забирали к северу по направлению к Компьеню. Делалось ли это для того, чтобы изолировать столицу, или же былая нерешительность снова одержала верх? Анн и Изидор склонялись ко второму мнению. До сих пор воодушевление и быстрота были их лучшими козырями. А подобная медлительность оставляла англичанам драгоценное время, чтобы организоваться.
Французское войско остановилось в Компьене в последний день июля, и сразу же распространился слух, что они останутся тут надолго. Начались переговоры с врагом. Приходилось ждать. Таким образом, Карл VII открыто признал, что вовсе не Париж был его истинной целью; он перестал притворяться.
Поскольку это был не просто привал, а длительная остановка, лагерь в чистом поле разбивать не стали и разместились на постой в городе. Сеньоров расселили по домам у обывателей.
Анн был с Изидором, когда от Бастарда Орлеанского явился посланец, чтобы указать ему место для постоя. Несмотря на протесты своего товарища, желавшего остаться не с рыцарями, а с основной частью армии, Анн вынудил оруженосца последовать за собой.
Их новое жилище оказалось не в самом Компьене, но за городскими стенами. Вскоре оба, следуя за своим провожатым, получили возможность восхититься при виде внушительного буржуазного особняка на берегу Уазы, с большим садом и тенистыми аллеями. Чем-то этот дом напоминал Невильский замок, но был гораздо больше и намного богаче. Возле реки, в самом конце парка, имелись огромные конюшни, в которых держали великолепных боевых коней. А на противоположном берегу начинался величественный Компьенский лес.
Однако восхищение двух товарищей возросло еще больше, когда они увидели владелицу этого поместья, которая учтиво вышла им навстречу. Ее звали Сабина Лекюрель, ей было ровно двадцать пять лет.
Любого поразила бы ее красота – совершенная, классическая. Она могла бы показаться холодной, если бы не была при этом так наполнена жизнью. Даже влюбленный в свою Теодору Анн, даже Изидор, столь скромный и сдержанный, были восхищены ею. При своем среднем росте Сабина Лекюрель была прекрасно сложена. У нее были округлые щеки с прелестными ямочками, кожа ослепительной белизны, голубые глаза, золотые волосы и улыбка, неизбежно побуждавшая улыбнуться в ответ.
Тот, кто подпадал под ее обаяние, обнаруживал и изящество ее туалета, столь же изысканного, сколь и целомудренного. В тот день Сабина Лекюрель надела белое бархатное платье с прорезными рукавами, закрытое до самой шеи, а голову покрыла не высоким убором по тогдашней моде, а простым муслиновым покрывалом. Изнанка очень длинных, расширяющихся раструбами рукавов была из голубого шелка. И никаких драгоценностей, кроме золотого крестика на цепочке. Довольно теплое и тяжелое для лета одеяние, казалось, ничуть не тяготило ее.
Сабина Лекюрель приветствовала своих гостей прелестным голосом и попросила следовать за слугами, которые покажут им их жилище. Потом добавила, что устраивает сегодня вечером празднество. Редко можно было встретить столь изысканные манеры, столь совершенную учтивость.
Изидор упрямо отказался занять комнату, предоставленную ему в доме, и устроился в амбаре на берегу Уазы, рядом с конюшнями. Помрачневший Анн поскорее заперся у себя. Тем не менее, он не удержался и расспросил провожавшего его слугу о молодой женщине.
Он узнал, что Сабина Лекюрель – единственная дочь богатого менялы. Ее мать умерла, дав ей жизнь, а отец скончался в прошлом году. Несмотря на то, что вокруг нее постоянно увивались женихи, она ни за кого не захотела выйти замуж.
И даже став единственной владелицей имущества, которым от ее имени управляли компаньоны отца, она по-прежнему отказывалась от брачных уз, что для всех представляло истинную загадку…
Вечером Анн и Изидор присутствовали на устроенном Сабиной пиру. Ревностная патриотка, она сделала все, что смогла, несмотря на то малое время, которым располагала, чтобы как можно лучше почтить французских рыцарей.
В прилегающей к дому части сада были поставлены столы, где каждый мог выбрать себе любое кушанье по вкусу. На помосте играли музыканты. Ярко горели факелы. Хотя солнце давно село, небо было еще не черным, но темно-синим.
Анн и Изидор, разумеется, были не единственными, кто поселился в просторной усадьбе Лекюрелей. Всего там собралось около десятка рыцарей. Без всякого удовольствия Анн и Изидор выяснили, кто делит с ними кров. Это оказались те из придворных, что вылезли на сцену после отъезда из Реймса: прихлебатели Ла Тремуйля, Реньо де Шартра и прочие господа того же пошиба.
Эти не стеснялись в выражении своих чувств. Навалившись на стол и обжираясь, они громогласно утверждали, что, обосновавшись в Компьене, Карл VII принял самое благоразумное из возможных решений. Наконец-то, можно отдохнуть, как следует, вместо того чтобы дышать пылью, таскаясь по дорогам!
Не обращая никакого внимания на остальных и в первую очередь на хозяйку дома, оказавшую им гостеприимство, они пьянствовали и пустословили меж собой, громко рыгая и оглушительно хохоча. От их поведения всем было не по себе, и праздник проходил довольно безрадостно.
Анн едва прикоснулся к пище, но из-за своей тоски выпил больше, чем следовало. Изидор же был воздержан, как в отношении еды, так и питья…
Вдруг хохот рыцарей сделался просто оглушительным. Оказывается, Сабина Лекюрель подошла к ним и робко попросила рассказать о Девственнице. Тут-то они все и заорали наперебой:
– Девственница, Девственница! Скажут ведь такое, Девственница!
– Вот-вот, а как же ее красавчик герцог?
– Уж он-то свое дело знает, этот Алансон. Сзади – бац! Вот и вся девственница!
Анн ринулся на говорившего и одной затрещиной свалил его наземь. Рыцарь вскочил в бешенстве, но Сабина встала меж ними и знаком велела музыкантам играть громче. Стычка на этом закончилась.
Анн быстро зашагал в глубь сада. Изидор последовал за ним.
– Куда вы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67