Аридей. Но...
Фи л о т. Среди пленных должен быть Пармелион. Пошли его сюда, я скажу ему все, что нужно.
Аридей. Хорошо, пусть будет так. Идем, Стратон! До скорой встречи, царевич!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ Ф И Л О Т.
Фи л о т. Боги! Ударь молния хоть на пядь ближе, я был бы сражен наповал. По боги неисповедимы. Пламя отступило, дым рассеялся, и я лишь оглушен. Неужели все это случилось только для того, чтобы я увидел, сколь жалок я сам и в сколь жалкое положение ввергнут из-за меня мой родитель? Теперь я вновь могу предстать перед тобой, отец! Правда, все еще с потупленным взором, но потупиться заставит меня только стыд, а не жгучее сознание того, что я стал причиной твоей гибели. Теперь я должен бояться лишь одного — твоего насмешливого упрека, а не проклятья, удержанного на устах верховной силой родительской любви.
Однако, клянусь небом, я не в меру снисходителен к себе. Вправе ли я простить себе все ошибки, которые как будто прощает мне судьба? Не должен ли я судить себя строже, чем судят меня она и мой отец, эти слишком добросердечные судьи! Могут свести на нет любое плачевное последствие моего плена, они не могут лишь одного — смыть с меня пятно позора. Не той скоропреходящей грязи, которой поливает нас язык черни, а того подлинно вечного стыда, на который обрекает меля мои внутренний суд — мое собственное беспристрастное «я».
И как легко поддаюсь я самообольщению! Разве отец мой так ничего и не потеряет из-за меня? Разве так уж ничтожны выгоды, которые могло бы принести ему пленение Политимета но угоди в плен и я? Его пленник не нужен ему только из-за меня. Военное счастье все равно улыбнулось бы тому, кто этого достоин; дело моего отца восторжествовало бы, окажись в плену один лишь Политимет, а не Политимет и Филот!
А теперь... Что за мысль мелькнула у меня? Нет, это некий бог внушил мне се. Я должен следовать ей! Дай уловить тебя, мгновенная мысль! Вот она вновь родилась во мне. Она ширится, она озаряет всю мою душу!
Что сказал царь? Почему он хочет, чтобы я немедля послал к отцу вестника, стоящего вне подозрения? Для того чтобы мой отец не заподозрил — да, таковы были его слова,— что я умер от полученной раны. Значит, он полагает, что, будь я уже мери: дело приняло бы совсем другой оборот? Так ли ото? Тысячу раз благодарю Аридея за такое откровение, тысячу раз! В самом деле, будь это так, в руках у моего отца был бы пленный царевич, за которого он мог бы потребовать все, что угодно; а у царя, его врага, был бы лишь труп пленного царевича, за который он ничего не мог бы потребовать и который ему оставалось бы либо похоронить, либо сжечь, чтобы он больше не вызывал у пего отвращения.
Прекрасно, это я понял. Следовательно, если я, жалкий племянник, хочу, чтобы победа досталась моему отцу, за чем стало дело? За моей смертью. Да, только за нею. О, человек, если только он умеет умереть, поистине сильнее, чем ему кажется!
Но я? Я ведь лишь росток, молодой побег. Сумею ли умереть я? Это должен уметь не только взрослый человек, настоящий мужчина, это должен уметь и юноша и мальчик, иначе они ничего не умеют. Кто прожил десять лет, у того было десять лет до того, чтобы научиться умирать; а чему не научился за десять лет, тому не научишься и ,за двадцать, и за тридцать, и за целый век.
Пусть, глядя па меня, каков я есть, люди увидят, каким я мог стать. А кем я мог, кем хотел стать? Героем. Что такое герой? О мой далекий сейчас от меня, мой несравненный родитель, незримо присутствуй в душе моей! Разве не учил ты меня, что герой — это муж, знающий, что есть блага, которые дороже жизни; муж, посвятивший свою жизнь служению государству, себя одного — служению многим? Герой — это мужчина. Мужчина, отец мой? Значит, не юноша? Нелепый вопрос! Хорошо, что отец его не слышал. Он подумал бы, что мне хочется, чтобы он ответил «пет»! Сколько лет должно быть сосне, чтобы она годилась стать мачтой? Сколько лет? Столько, чтоб она была достаточно высокой и крепкой.
«Каждая вещь,— говаривал мудрец, воспитавший меня,— совершенна, коль скоро она способна выполнить свое назначение». Я могу выполнить свое назначение, могу умереть на благо государства: значит, я — настоящий человек, значит, я — мужчина. Мужчина, хотя еще несколько дней назад был мальчиком.
Что за пламя бушует у меня в крови! Какое воодушевление охватывает меня! Сердцу стало тесно в груди! Терпение, сердце, скоро я дам тебе свободу! Скоро избавлю тебя от твоей докучной, однообразной службы! Скоро ты получишь отдых, долгий отдых...
Кто там идет? Парменион. Решай быстрее, Филот! Что мне сказать ему? Что передать через него отцу?.. Верно! Это я должен сказать, это и передам.
явлЕНиЕ ПЯТОЕ Филот, Парменион.
Филот. Подойди ближе, Парменион. Ну? Почему так робко? С таким виноватым видом? Кого ты стыдишься — себя или меня?
Парменион. Нас обоих, царевич.
Филот. И впредь говори то, что думаешь, Парменион. Видно, мы оба мало чего стоим, раз оказались здесь. Ты уже слышал, что случилось со мной?
Парменион. К сожалению, да.
Филот. И что же ты чувствовал, когда слушал?
Парменион. Сам. не знаю. Я то жалел тебя, то восхищался тобой, то проклинал тебя.
Фи л о т. Да, да! Но ты, конечно, и то, что беда не так уж велика, ибо сразу же вслед за этим наши взяли в плен Политимета.
П а р м е н и о н. Конечно, узнал и чуть не расхохотался. Сдается мне, судьба подчас чересчур уж сильно замахивается, когда хочет легонько стукнуть нас. Казалось, она вот-вот пас раздавит, а на самом-то деле она всего лишь комара у пас па лбу прихлопнула.
Фи л о т. К делу! Я должен послать тебя вместе с гонцом царя к моему отцу.
Парменион. Прекрасно! Значит, один пленник замолвит словечко за другого. Без доброй вести, которую я доставлю нашему царю от тебя и которая, уж конечно, стоит благосклонной улыбки, меня наверняка ждал бы у него не слишком теплый прием.
Фил о т. Довольно, мой честный Парменион! Поговорим серьезно. Мой отец знает, что враги унесли тебя с поля битвы окровавленного и полумертвого. Что бы там ни говорили, невелика заслуга взять в плен того, из чьих рук выбила оружие близкая смерть. Сколько у тебя ран, старый служака?
Парменион. Ну, раньше список получался длинный. Теперь, правда, я его сильно сократил.
Ф и л о т. Как так?
Парменион. Ха! Я перестал считать места, куда нанесены раны; чтобы не тратить зря время и силы, я называю лишь те места, куда не ранен. В общем, пустяки! Зачем нам кости, как не затем, чтобы вражеская сталь тупилась об них?
Ф и л о т. Достойный ответ! Что же ты, однако, намерен сказать моему отцу?
П а р м е н и о н. То, что вижу — что ты в добром здравии. Ведь твоя рана, если только мне сказали правду...
Ф п л о т. Почти что не рана.
Парменион. Маленькая приятная памятка. Все равно что пылкая девчонка за губу укусила. Верно, царевич?
Ф и л о т. Откуда мне знать?
Парменион. Ну-ну, придет время, придет и опыт... Затем я скажу твоему отцу, что, по-моему, ты желаешь...
Ф и л о т. Чего?
Парменион. Вернуться к нему, и чем скорее, тем лучше. Твоя сыновняя любовь, твое мучительное нетерпение...
Ф и л о т. Скажи еще — тоска по родине. Ну, погоди, шутник, я научу тебя думать обо мне иначе!
Парменион. Клянусь небесами, не надо! Мой милый скороспелый герой, позволь сказать тебе правду: ты еще ребенок! Не старайся разом подавить в себе нежное дитя и превратиться в сурового воина: это вряд ли сделало бы честь твоему сердцу, и твоя отвага показалась бы тогда прирожденной дикостью. Я тоже отец, отец единственного сына, которого лишь немногим старше тебя и столь же пылок. Да ты ведь знаешь его.
Фи л о т. Да, знаю. Он обещает стать тем, чем уже стал его отец.
Парме пион. По не будь я уверен, что юный сорванец каждую свободную от службы минуту тоскует по отцу и стремится к нему, как ягненок к овце, я, веришь ли, предпочел бы, чтобы он вовсе не родился. Сейчас он должен любить меня больше, нежели чтить. Придет время, когда мне придется удовлетвориться почтением. Это будет тогда, когда поток его нежности устремится по другому руслу — когда он сам станет отцом. Не сердись за откровенность, царевич.
Ф и л о т. Разве можно сердиться на тебя? Ты прав. Скажи моему отцу все, что, по-твоему, в подобных обстоятельствах должен сказать нежный сын. Извинись за мою юношескую опрометчивость, которая чуть не погубила и его и государство. Попроси его простить мне мою ошибку. Уверь его, что я никогда не напомню о ней новыми ошибками и сделаю все, чтобы он мог позабыть о случившемся. Заклинай его...
Парменион. Положись на меня! Мы, воины, неплохо умеем говорить такие слова — пожалуй, получше, чем иной ученый болтун; они идут у нас от чистого сердца. Положись на меня! Я все пол ял. Будь здоров, царевич, я спешу.
Ф и л о т. И прости меня.
П а р м е нио н. Полно! Что за торжественный вид ты вдруг напустил на себя?
Ф и л о т. Сын дал тебе наказ, царевич — еще нет. Первый может давать волю чувствам, второй обязан мыслить. Сын может страстно желать сейчас же, как можно скорее вновь очутиться рядом с отцом, со своим любимым отцом, царевич — не может. Слушай меня!
Парменион. Что? Царевич не может?
Ф и л о т. И не желает.
Парменион. Не желает?
Фи л о т. Слушай!
Парменион. Я изумлен.
Фи л о т. Повторяю: слушай, а не изумляйся. Слушай!
Парменион. Я слушаю и изумляюсь. Сверкнула молния, я жду грома. Говори, царевич. Только смотри, юноша, не будь вторично слишком тороплив.
Фи л о т. Довольно умничать, воин. Слушай! У меня есть причины освободиться из плена не раньше чем завтра. Слышишь, раньше чем завтра! Поэтому скажи нашему царю, чтобы он не слишком спешил с ответом вражескому гонцу. Некоторые обстоятельства, некоторый расчет вынуждают Фил от а просить об этой оттяжке. Ты понял меня?
П а р м е н и о н. Нет.
Ф и л о т. Нет? Предатель!
П а р м е н и о п. Спокойно, царевич! Попугай ничего по понимает, но удерживает в памяти то, что ему говорят. Не тревожься. Я твоему отцу все, что слышу от тебя.
Фи л о т. Ха! Я запретил тебе умничать, и это злит тебя, Кем это ты так избалован? Разве все твои начальники излагали тебе причины своих решений?
П а р м е н и о н. Все, царевич, кроме молодых.
Фи л о т. Превосходно! Парменион, будь я столь же обидчив, как ты...
Парменион. И все-таки слепого повиновения может требовать от меня лишь тот, кому опыт дал две пары глаз.
Ф и л о т. Выходит, я должен просить у тебя прощения? Ну что ж, прошу простить меня, Парменион. Не ворчи, старина! Подобрей снова, старше отец! Ты, конечно, умнее меня. Но самые лучшие мысли необязательно приходят в голову самым умным. Хорошая мысль — дар Фортуны, а Фортуна, как тебе известно, нередко одаряет юнца щедрее, чем старца,— она ведь степа. Слепа, Парменион, начисто слепа к любым заслугам. Разве в противном случае ты уже давно не был бы полководцем?
Парменион. Ого, как ты умеешь льстить, милый царевич! Но ответь по совести: уж не хочешь ли ты меня подкупить? Да, подкупить лестью?
Ф и л о т. Я льщу тебе? Подкупаю тебя? Ты — человек, которого можно подкупить?
Парменион. Я могу стать им, если ты будешь продолжать в том же роде. Я больше сам себе не доверяю.
Фи л о т. Так что же я хотел сказать?.. Да, вот что: такая хорошая мысль, какой Фортуна подчас озаряет самую тупую голову, мелькнула сейчас и у меня. Просто мелькнула, и никакой тут моей заслуги нет. Будь она рождена моим разумом, моей находчивостью, разве я не захотел бы обдумать ее вместе с тобой? Но я не могу это сделать: если я поделюсь ею, она улетучится. Она так тонка, так неуловима, что я не в силах облечь ее в слова. Я в состоянии лишь вникать в нее, как научил меня думать первый философ — бог. Уловить, чем она отличается о г других мыслей,— вот самое большее, на что я способен. Вероятно, о ней достаточно сказать, что это по существу детская мысль, а удачной я считаю ее лишь потому, что более удачная мне еще никогда не приходила в голову. Как бы то ни было, если она не принесет пользы, то ничему и не повредит. Это уж я знаю точно: моя мысль — самая безвредная на свете, она безвредна, как молитва. Разве ты перестанешь молиться лишь потому, что не знаешь наверняка, поможет тебе молитва или нет? Словом, не омрачай мою радость, Парменион, мой честный Парменион! Прошу тебя, обнимаю тебя... Если ты хоть немного любишь меня... Сделаешь? Могу я положиться на тебя? Можешь ты сделать так, чтобы меня обменяли только завтра? Сделаешь?
Парменион. Сделаю ли? Разве я не обязан сделать? Слушай, царевич, когда ты наконец станешь царем, не ограничивайся только приказами. Приказ — ненадежное средство. Поступай с тем, на кого возлагаешь трудную задачу, так, как поступил сейчас со мной, и если уж он откажет тебе в повиновении... Нет, немыслимо! Он не сможет отказать тебе! Я ведь тоже знаю, в чем человек может отказать.
Фи л о т. Что такое повиновение? Что общего у дружбы, которую ты выказываешь мне, с повиновением? Итак, сделаешь, друг мой?
Парменион. Замолчи! Замолчи! Я твой, безраздельно твой. Да, я сделаю все. Я скажу, непременно скажу твоему отцу, чтобы он вызволил тебя из плена лишь завтра. Почему лишь завтра — не знаю. Да мне и не надо знать. Ему тоже. Мне достаточно знать, что этого желаешь ты. Больше ты ничего не хочешь? Может быть, я должен сделать еще что-нибудь? Ринуться за тебя в огонь? Броситься со скалы? Лишь прикажи, мой дорогой маленький друг, лишь прикажи! Теперь я готов для тебя на все! Одно твое слово, и я совершу даже предательство, пойду на низость! Я холодею при одной мысли об этом, и все же, царевич, если тебе угодно, я пойду на это, да, пойду.
Фи л о т. О мой лучший, мой пламенный друг! О ты... Как мне назвать тебя? Творец моей грядущей славы! Клянусь тебе всем самым святым для меня — честью моего отца, успехом его оружия, благоденствием его страны,— клянусь тебе, что до смерти не забуду твоей преданности, твоего рвения. Ах, если бы мог я достойно вознаградить их! Слышите вы, боги, мою клятву? А теперь, Парменион, поклянись и ты! Поклянись мне свято сдержать свое слово!
Парменион. Поклясться? Я слишком стар для клятв.
Ф и л о т. А я слишком молод, чтобы поверить тебе без клятвы. Поклянись! Я клялся тебе своим отцом, а ты клянись мне своим сыном. Ты ведь любишь его? Искренне любишь?
Парменион. Так же искренне, как тебя! Ты требуешь клятвы, и я клянусь. Клянусь тебе единственным сыном, своей кровью, которая течет в его жилах, той кровью, которую я охотно проливал для твоего отца, которую и сын мой охотно прольет за тебя в свой день и час,— клянусь тебе этой кровью сдержать свое слово! А если я нарушу его, пусть мой сын падет в первом же сражении и не доживет до славных дней твоего царствования! Слышите вы, боги, мою клятву?
Фи л о т. Не слушайте его, боги! Не тем клянешься, старик. Разве пасть в первом же сражении, разве не дожить до моего царствования — это несчастье? Разве ранняя смерть — несчастье?
Парменион. Я этого не говорю. И все же лишь для того, чтобы увидеть тебя на троне и послужить тебе, я хотел бы того, чего вовсе не хочу,— снова стать молодым. Твой отец хорош, но ты будешь лучше.
Ф и л о т. Никаких похвал в ущерб моему отцу! Измени свою клятву, и вот как: если ты не сдержишь слово, пусть сын твой станет трусом и ничтожеством, пусть, если ему представится выбор между смертью и позором, он изберет позор, пусть проживет девяносто лет посмешищем для женщин, но и в девяносто лет неохотно расстанется с жизнью.
Парменион. Я в ужасе и все же клянусь: пусть будет так! Внимайте страшнейшей из клятв, боги!
Фи л о т. Внимайте ему!.. Вот и хорошо, Парменион, теперь ты можешь идти. Мы достаточно долго задержали друг друга и наделали слишком много шуму из-за пустяка. В самом деле, разве это не пустяк — передать моему отцу, уговорить его, чтобы он не обменял меня раньше чем завтра. А если он захочет знать причину, что ж, придумай ее по дороге.
Парменион. Придется! До сих пор я, хоть и дожил до старости, еще никогда не выдумывал небылиц. Но в угоду тебе, царевич... Дай мне только волю: дурному не поздно учиться и в старости. Будь здоров!
Ф и л о т. Обними меня! Ступай.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Ф И Л О Т.
Фил о т. На свете столько обманщиков, и все же обманывать невыносимо трудно, даже если делаешь это из наилучших побуждений. Сколько мне пришлось вертеться и изворачиваться! Мой добрый Парменион, устрой лишь, чтобы отец вызволил меня не раньше чем завтра, и ему больше не придется вызволять меня. Теперь я выиграл время, достаточно времени, чтобы укрепиться в своем решении. Достаточно, чтобы избрать наивернейшее средство. Горе мне, если я не найду его! Приди мне на помощь, юношеское упорство, раз уж мне не дана в удел стойкость старца!
Решено! Твердо решено! Я эго чувствую, я успокаиваюсь, я спокоен! (Как бы созерцая самого себя.) Таков, как ты сейчас, Филот... Ха! Это будет блистательное, великое зрелище: юноша, распростертый на земле с мечом в груди!
Меч? О, боги! Жалкий, злополучный неудачник! Только теперь я подумал об этом. У меня нет меча, у меня ничего нет! Мой меч стал добычей воина, взявшего меня в плен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31