б) вместо жесткой привязанности граждан к той или иной общно-
сти - классу, этносу, словом, вместо единой коллективной судьбы -
риск индивидуального самоопределения и право свободно менять груп-
повую принадлежность. Демократическая культура исходит из презумп-
ции эпохи Просвещения о сообществе суверенных индивидов, и в эко-
номике, и в политике действующих от своего собственного имени, а не
230
от лица высших коллективных сущностей. Собственно, и сегодня демо-
кратия основывается на этой презумпции.
В самом деле, политические выборы утратили бы всякий смысл, ес-
ли бы люди вели себя в политике в духе принципа единой коллективной
судьбы и голосовали, как всегда, лояльные члены своих макрогрупп,
классов. Тогда распределение голосов избирателей всегда было бы за-
ранее известным, будучи отражением социальной структуры и совпадая
с удельным весом рабочего класса, крестьянства и т.п. Лишь в той ме-
ре, какой избиратели ведут себя как свободные "электроны", меняя
свою "орбиту" (ориентацию) в ходе новых выборов, демократическая
; Вселенная становится сложной, стохастической.
3 Демократическую политическую систему неплохо описывает бихе-
ii виористская теория обмена. Различные конкурирующие партии высту-
S лают в качестве продавцов политического товара, а избиратели - в ка-
1 честве его покупателей. Нормальный демократический процесс требует
единого политического рынка, свободного от протекционистских барье-
ров. Это означает, что его "товары" - различные политические идеи,
программы и платформы — беспрепятственно циркулируют и конкури-
руют между собой; избирателей интересует исключительно качество
"товаров", а не облик продавца. В этой связи Алмонд характеризует
американскую политическую культуру как "фридредерскую", непро-
текционистскую, в отличие от континентально-европейской, сохраняю-
щей в некоторых своих ареалах протекционистские установки. Эти ус-
тановки дают о себе знать везде, где избиратели демонстрируют априор-
ную готовность принимать или отвергать политические идеи, в зависи-
мости от того, исходят ли они от "социально близких" или "социально
далеких".
Здесь возникает вопрос о перспективах, о "господствующих тенден-
циях" в развитии политической культуры. Г.Алмонд, как и большинство
теоретиков "атлантизма", склонен выстраивать пространственно-времен-
ную иерархию политических культур, располагая их на "оси прогрес-
са": американская выступает эталоном современной культуры, другие
призваны эволюционировать в том же направлении. Здесь мышление
атлантистов в чем-то поразительно напоминает марксистское: та же
единая линейная перспектива, те же неумолимые императивы прогресса.
Однако, глядя на эволюцию политических институтов послевоенной
Германии или Японии, мы убеждаемся, что здесь внешний, экзогенный
фактор играет большую роль, чем внутренний.
В свое время Р.Арон назвал демократию ФРГ "импортированной".
Не означает ли это, что при ослаблении давления прежнего "экзоген-
ного фактора" эволюция данной страны способна совершить очередной
зигзаг, не укладывающийся в рамки атлантизма? Недавнее объединение
231
Германии дает повод всерьез об этом поразмышлять. Однако здесь мы
видим, что дихотомия Алмонда, противопоставляющая англо-амери-
канскую политическую культуру континетально-европейской, как и
дихотомии М.Вебера и Густава Ле Бона, акцентирующие различие про-
тестантской и католической Европы, "латинских" и "германских" наро-
дов, не всегда эвристична.
В 70-х гг. в ряде ведущих стран Западной Европы наметились тен-
денции, удаляющие их от "атлантического образца". Самоё удивитель-
ное при этом то, что они охватили Великобританию, тем самым поста-
вив под сомнения эвристическую ценность понятия "англо-америка-
низма". До этого времени политическая культура Великобритании соот-
ветствовала эталону центризма. Лейбористы слева и тори справа тяготе-
ли к центру, где концентрировался прагматичный и благонамеренный
британский избиратель. И вдруг происходит внезапное "полевение"
лейбористов, их отход от центризма. В качестве реакции намечается и
радикализация консерваторов, заметно дрейфующих вправо. В результа-
те в традиционном центре образуется заметный вакуум: британская по-
литическая культура словно бы заимствует континентальную модель
политической поляризации.
Аналогичные сдвиги в это же время происходят в ФРГ. Прежняя
система "двух с половиной партий" в этой стране была центричной.
Умеренная "половинная" партия свободных демократов "делала прави-
тельство": социал-демократы, как и христианские демократы, побежда-
ли только в коалиции с этой небольшой партией, посылая каждая со
своей стороны (с "левой" или "правой" частей политического спектра)
импульсы в сторону "центра". С появлением значительно более ради-
кальной партии "зеленых" для обеих крупных партий возникла альтер-
натива центризму. Теперь социал-демократы могли рассчитывать на
получение голосов большинства, двигаясь не вправо, к центру, а влево,
в коалиции с "зелеными" или с целью захвата их электората. В проти-
вовес левому радикализму "зеленых" (направленному против ценностей
потребительского общества) партия свободных демократов эволюциони-
рует вправо. Таким образом, вместо центристских коалиций намечаются
две полярные: левая, объединяющая социал-демократов и "зеленых", и
правая, объединяющая христианских демократов со свободными демо-
кратами.
Во Франции примерно в эти же годы происходит усиление традици-
онной для этой страны партийно-политической поляризации. К началу
80-х гг. происходит заметное "полевение" партии социалистов и начи-
нается ее коалиция с коммунистами. Эта коалиция и побеждает на вы-
борах в мае 1981 года, когда ее лидер Ф.Миттеран заявил, что верит в
концепцию "ruptur" (поворота, перелома истории).
232
Но вера в новое общество и нового человека явно противоречит фи-
лософии политического центризма. Как уже отмечалось выше, цен-
тризм как искусство мирного сосуществования с оппонентами в поли-
тическом пространстве, тем самым обеспечивает и высокую преемст-
венность во времени: каждая из победивших центристских коалиций
более склонна к приятию исторического наследия, чем к его решитель-
ному пересмотру.
В начале 80-х гг. Франция была еще менее "центричной", чем в
предшествующий период, и в этом отношении ее политические тенден-
ции вписывались в общий "антиатлантический сдвиг", наметившийся в
Западной Европе. В левой части внезапно поляризованного политиче-
ского спектра возник феномен, получивший в кругах НАТО название
"левого национализма", направленного одновременно и против союза с
США, и против европейской интеграции. Обнаружилось таким образом,
что если "центризм" способствует консолидации Запада и на уровне
отдельных стран и на цивилизованном уровне в целом, то "поляри-
зация" подрывает ее основы с обеих сторон. Не случайно именно тогда
в Кремле возникла концепция "финляндизации" Западной Европы, от-
рыва ее от США и "нейтрализации" ее внешней политики в духе, угод-
ном СССР. Ракеты "СС-20", опасные для Западной Европы, призваны
были служить аргументом в пользу такой нейтрализации. Советская
дипломатия "деликатно" давала понять европейцам, что в случае
"ядерной кастрации" их военного потенциала с помощью хирургически
точных "СС-20" страны Западной Европы окажутся совершенно безза-
щитными перед натиском советских танковых дивизий, а на эффектив-
ное вмешательство США вряд ли стоит рассчитывать: оно оказалось бы
таковым лишь в случае использования межконтинентальных баллисти-
ческих ракет, т.е. стратегии тотального самоуничтожения, на что
"разумные эгоисты" - американцы вряд ли когда-нибудь пойдут.
Удивительно, что этот военно-стратегический натиск на Западную
Европу с Востока совпал с пиком восточной экзальтации ее интеллек-
туалов и молодежи. Никогда еще базовые принципы Запада, основы его
жизнестроения не подвергались столь мощной атаке со стороны новых
левых, хиппи, "зеленых", а также прозелитов дзен-буддизма и других
восточных религий.
Активно формировался саморазрушительный образ хищной и амо-
ральной "потребительской" цивилизации, индустриального мутанта,
враждебного природе и культуре, противостоящего всему остальному
миру, а также всей мировой истории и традиции. Не случайно ортодок-
сы атлантизма в этот период стали говорить о хрупкости западной
цивилизации, о ее одиночестве в мире враждебных народов и куль-
тур. Осуждалось и "пятая колонна" левых интеллектуалов. Ж.Эллюль
233
писал: "... Перед лицом растущей ненависти и осуждения в адрес запад-
ного мира, которые сопровождаются самоубийственной восточной эк-
зальтацией многих европейцев, для меня, давнего критика технической
цивилизации, становится обязанностью показать, что Запад есть и нечто
совсем другое - непреходящая духовно-историческая ценность совре-
менного мира и что конец Запада явился бы в настоящих условиях и
концом цивилизованности вообще"1.
Сегодня многим нашим "западникам" всемирная история представля-
ется в виде неуклонной поступи победоносной западной цивилизации,
всюду демонстрирующей свои преимущества. Эта линейная перспек-
тива - наследие старого лапласовского разума вкупе с марксистским
историческим монизмом - игнорирует реальные альтернативы, а также
соблазны и искушения человека в истории, которые сами по себе при-
надлежат не к миру незначащих иллюзий, а имеют онтологический
смысл: способны увлечь человеческие общества на неожиданный путь,
невразумительный для адептов теории прогресса.
Нынешний статус Запада, полученный в результате краха тоталитар-
ной сверхдержавы и ее сателлитов, отнюдь не является закономерным
итогом и единственно возможной перспективой истории. В этом нас
убеждает опыт 70-х гг. - периода активной ревизии статуса и роли За-
пада в мировой культуре.
Вообще человеческая история экзистенциальна; любые ее повороты,
достижения и итоги не стоят натурализовать в духе "окончательных
завоеваний", "полных и окончательных побед". В истории действует
перманентный вызов со стороны сил хаоса, энтропии, которая является
наиболее вероятной тенденцией. Но человек приходит в мир как раз для
того, чтобы наименее вероятные феномены - красоту, добро и гармо-
нию, порядок и стабильность - сделать более вероятными. И здесь у
него нет гарантий в виде "непреложных исторических закономерностей"
и других обнадеживающих хитростей мирового разума. Только мобили-
зовав весь интеллектуально-нравственный и волевой потенциал, он спо-
собен отбить очередную атаку сил хаоса и выровнять колею современ-
ной ему истории. Поэтому и понятие политической культуры не стоит
натурализировать, приписывая ей черты неотъемлемого, чуть ли не при-
родного признака того или иного народа или региона планеты. Сегодня,
как никогда в прошлом, цивилизации и культуры Запада и Востока ак-
тивно взаимодействуют и влияют друг на друга. Современный человек -
не "цельная" в духе прежней авторитарно-патриархальной этики лич-
ность, а, напротив, гетерогенная, совмещающая в своей душе, в системе
своих ориентацией и ценностей, разнородные социокультурные начала.
Синтезы, которых достигает современный человек, никогда не являются
1 Ellul J. Trahison de 1'Occident. P., 1975. P. 7.
234
окончательными, они рушатся под напором новых фактов и импульсов
и потому свою работу по гармонизации внутреннего и внешнего мира -
без чего человек не может жить - ему приходится совершать неустанно,
каждый раз преодолевая внешний натиск или внутренние искушения
хаоса.
Сегодня Запад выступает победоносным, а Восток кажется повер-
женным. Но достаточно вспомнить совсем недавний кризис западной
идентичности и его ощущения "одиночества в мире", чтобы понять не-
однозначность и "неокончательность" итогов истории. В этой связи осо-
бенно важным является вопрос о природе современного тоталитаризма:
является ли он сугубо восточным феноменом, из чего напрашивался бы
вывод о том, что крах тоталитарных режимов - это очередное отступ-
ление Азии перед Европой, Востока перед Западом? В популярной по-
литологической литературе и публицистике перечисление авторитарных
и тоталитарных режимов идет "через запятую", будто речь идет о коли-
чественных градациях того же самого признака. Между тем авторитар-
но-патриархальный и тоталитарный режимы принадлежат к разным кар-
тинам мира, к разным культурно-историческим традициям.
Для авторитарно-патриархальной политической культуры ключевой
метафорой является "семья". Общество в целом рассматривается как
большая семья во главе с "Отцом". Семантически значимые дифферен-
циации такого общества являлись воспроизводством патриархального
архетипа: властителем был "царь-батюшка", его подданные назывались
"отроками" (детьми), социально не защищенные, нуждающиеся в обще-
ственном призрении, — "сиротами", а отколовшиеся изгои общества -
"гулящими людьми", т.е. отщепенцами "большой семьи". Достаточно
сопоставить этот образ с тоталитарным образом общества как единой
фабрики, и отдельных его членов, как "колесиков и винтиков", чтобы
,, понять всю глубину культурологического различия между авторитарно-
1 патриархальной и тоталитарной культурой. Ключевой метафорой здесь
| является "механизм", а идеалом ее специфической "рациональности"
\ является человеческое действие, уподобленное автомату. Традиционный
3 авторитарный правитель чувствовал себя помещенным в органику род-
! ства с его непреложными этическими нормами и заповедями. Как писал
об этом И.Е.Забелин, "от родного корня пошла наша внутренняя нрав^
ственная жизнь, от этого корня произошли все ее формы, не исключая
даже и государственную. Вот почему в нашем рабстве, в его существе,
постоянно скрывалось какое-то родственное благодушие, смягчавшее
даже и силу крепостных отношений, так, что раб и холоп становились у
нас детьми, чадами дома..."1.
1 Забелин HJE. Домашний быт русских цариц в XVI и XVH столетиях. Но-
восибирск, 1992. С. 39.
235
Отличие царского режима до 1917 г. от большевистской диктатуры!
связано не только с буржуазно-демократическими реформами 1861 г.,[
придавшими ему смешанный характер, но и с его первичной, автори-а
тарно-патриархальной интенцией, с его культурным архетипом. Внут-
ренний, направленный против собственного народа, геноцид в этом типе
режима был бы так же необычен и противоестествен, как самоубийство
или отцеубийство. Напротив, там, где довлеет образ общества как меха-
низма, где господствует этически не стесненная "научная" рациональ-
ность, склонная заменять негодные или морально устаревшие "детали"
на новые более пригодные, а людей рассматривать как сырье для про-
мышленности, там геноцид может являться разновидностью технологий.
Иное несомненное отличие тоталитарных режимов от авторитарно-
патриархальных связано с доминантой модернизма. Предтечами тотали-
таризма явились не только нечаевского типа революционеры, но и фу-
туристический художественный авангард, презирающий природную и
культурную гармонию и "старую" мораль. Показательным для его на-
строений является поэтический "манифест" А.Мариенгофа:
Кровью плюем зазорно
Богу в юродивый взор,
Вот на красном черным:
- массовый террор!1
Характерно, что эти откровения еще не относятся к апологетиче-
скому жанру "социалистического реализма", утвердившемуся значи-
тельно позже. В данном случае художественный авангард даже обходил
большевистских вождей "слева", нередко упрекая их в недостаточном
радикализме разрушения. Без ниспровергательной активности этого
авангарда, направленной на духовные твердыни цивилизации, на дис-
кредитацию морали и традиции, тоталитарный большевистский полити-
ческий авангард вряд ли сумел бы победить старую культуру. Для этого
ему не хватало ни воображения^ ни духовного влияния, ни престижа. И
здесь противоположность авторитарно-патриархального и тоталитарного |
режимов выступает наиболее контрастно. Первый из них является тра-
дшшоналистским по своей интенции: гордыне футуристического вооб-
ражения он противопоставляет либо смирение обычая, либо осторож-
ность обыденного здравого смысла. Сам пафос официозной "народ-
ности" уваровско-катковского типа как раз и связан с противопоставле-
нием здравомыслия и традиции, сберегаемых "внизу", в толще народа,
1 Мой век, мои друзья и подруги. Воспоминания Мариенгофа, Шершеневи-
ча, Грузинова. М., 1990. С. 10.
236
релятивизму, субъективизму и суемудрию "беспочвенной" интеллиген-
ции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63