Максим вытащил еще тю
бик
клею и повторил операцию. Только бы Кашину не понадобилось сейчас выйти
,
пока клей не успел схватить.
Повеселев от первой удачи, Максим Петрович с рюкзачком на плече приеха
л
на Белорусский вокзал. Он взял билет до Звенигорода и в полупустом вагон
е
электрички положил ноги на противоположную скамью. Солнце сияло и пекл
о,
зелень вдоль дороги вдруг вся сразу распустилась, пошла острыми листик
ами,
и, где не видно было мусора и плохо одетого народа, красота брала душу в
блаженные объятия, и ничто не раздражало глаз, утомленных превратностя
ми
судьбы.
В Звенигороде он долго шагал по краю шоссе, пока не миновал стен
Саввино-Сторожевского монастыря. Он повспоминал на ходу основателя его
князя
Юрия Дмитриевича, сына Дмитрия Донского, подумал, как усложняется жизнь,
но
тут же сам и отверг собственный тезис, решив, что ничего не осложняется, вс
е
осталось простым и пошлым. С высокого берега открылись Максиму петли
Москвы-реки, пространство полей и лесов с залысинами да кустарниками, ст
оль
полное воздуха и света, что он на мгновение позабыл, для какой-такой цели
сюда прибыл. Купола церковные сияли, восстановленные из тлена. Постояв,
Максим поправил рюкзак, двинулся берегом до моста и перебрался по шатки
м
доскам на другую сторону Москвы-реки, где было низко и неподалеку шла
дорога. Решил он идти, сколько можно будет, до зеленых заборов, за которым
и
вылизаны дорожки, да раскрашены купальни, да посажены на цепь моторные
катера. И царские особняки в соснах стоят и глядят не на вас.
Тут где-то, помнил Закаморный, должен был оставаться карьер, из
которого брали песок на строительство особняков и дорог к ним. Через пол
часа
путник действительно до него добрел. В карьер на чистый песок был навале
н
строительный мусор.
-- Даже здесь гадят, возле правительственных особняков, -- сказал вслух
Максим. -- Поистине, страна-помойка! Это облегчает мою совесть, прости,
Господи, грешного!
Он присел, развязал рюкзак, вынул из него мотки фотопленок, несколько
книг, обернутых в газету. В полиэтиленовых мешках, тщательно заклеенных
,
побросал он это на дно котлована.
Вынув из кармана красную повязку, Закаморный нацепил ее на рукав,
придав себе административный вид, а рюкзак положил под куст. Сам сел на
обочину, стал ждать. Людей тут не было, да и машин не было: утром и вечером
прокатывали лихо хозяева особняков да их родня. Максим Петрович, однако
,
знал, чего ждать. И дождался. По дороге медленно полз тяжелый ЗИЛ с мышиног
о
цвета цистерной. Закаморный поднялся с обочины, директивно махнул руко
й с
красной повязкой.
-- Полный? -- со знанием дела спросил он шофера.
Тот, притормозив, подтвердил.
-- Значит, приказ такой: спускать в этот котлован. Здесь будет
проводиться научный эксперимент по регенерации и аэрации. Да не бойсь!
Останешься не в обиде. На это дело отпущены средства. Спускай экскремент!..
Шофер подчинился. Выскочил, сбросил толстый шланг, включил насос, и
жидкость забурлила, потекла на дно котлована, заполняя окрестность удуш
ающим
запахом сконцентрированных человеческих испражнений. Максим равноду
шно сел
на обочине, задремал.
-- А расчет когда? -- спросил шофер, едва цистерна опорожнилась.
Максим вялой рукой вынул пятерку.
-- Сейчас еще подвезу, -- заспешил шофер, пряча деньги. Этого золота в
дачах тут не перевесть. А не хватит -- из Звенигорода могу!
Нелегко было сидеть полдня, охраняя правительственные испражнения.
После десятой машины, когда финансы иссякли, Максим решил, что в карьере
накоплено достаточно. Он спустился к самому краю зловонного моря и выры
л
норку. В нее положил другую коробочку, извлеченную из рюкзака, и закопал е
е,
протянув по краю жижи тонкую проволоку. Он полюбовался делом рук своих,
вскарабкался вверх и, накинув на плечо рюкзачок, потопал по дороге назад
к
Звенигороду. Тут, возле почты, нашел он телефон и, опустив монету, набрал
заветный номер, который давно выучил наизусть. Трубку обмотал носовым
платком для искажения голоса, а за обе щеки положил по черствой сушке с
маком.
-- Мне, извиняюсь, начальника, -- сказал Максим. -- Ах, слушаете! Я сам
коммунист, персональный пенсионер. Зарубин мое фамилие. Вначале хотел
доехать к вам лично, сообщить, а после думаю, не успею...
-- В чем дело?
-- Дело в том, что я обнаружил склад антисоветской литературы и мой
долг помочь органам...
Он кратко объяснил, как проехать.
В продмаге он купил хлеба, банку частика в томатном соусе и бутылку
минеральной воды. Больше ничего в магазине не было. Закаморный направил
ся
вдоль высокого берега, застроенного сараюшками и хибарками, перереза
я
напрямик незагороженные и незасаженные еще картошкой грядки. Вскоре
облюбовал он сарай возле нежилой дачи, проник в него с оглядкой, отвел в
стене его плохую доску и возле нее уселся на бревно. В щели перед ним
открылась полоса Москвы-реки и на другом берегу, внизу, возле дороги,
карьер, подготовленный для научного эксперимента. Максим развязал рюкз
ачок,
вынул бинокль. А рядом на земле расставил воду, хлеб, консервы и стал,
сполоснув минеральной водой руки, со смаком закусывать, деревянной щепо
чкой
вынимая из банки частика в томате. Обед его прервался. На дороге внизу
показалась черная "Волга". Она остановилась. Из нее выскочил бодрый челов
ек
в спортивной куртке и пошел вдоль обочины. Машина за ним медленно поехал
а.
-- О, да я вижу, вы серьезно к прогулке отнеслись! -- удовлетворенно
проговорил Максим, приставив к глазам бинокль.
Наподалеку от первой "Волги" остановились еще две. В последней рядом с
шофером сидел офицер: погоны были видны хорошо, а звездочки и бинокль не
помог разобрать. Первый человек, который выскочил из машины, замахал рук
ами.
И вот все три "Волги", носы в зады, остановились возле карьера. Дверцы
захлопали. Максим насчитал двенадцать душ вместе с офицером.
Они разбрелись вокруг, осматривались, некоторые отлучились в кусты
перед началом работы и выходили, застегивая ширинки. Все собрались на кр
аю
котлована, зажимая пальцами носы. Полиэтиленовый мешок с фотопленками
,
полный воздуха, всплыл со дна и покачивался на поверхности. Офицер что-т
о
приказал одному из своих. Тот отправился к багажнику и приволок, растяги
вая
на ходу, штангу со щипцами на конце.
"Трехзевый Цербер, хищный и громадный, собачьим лаем лает на народ", --
торжественно процитировал Закаморный великого Данте.
Мешок с фотопленками они подцепили. Столпились, чтобы поглядеть, что в
нем. Стали вскрывать с брезгливостью. "Ну, что, подонки? Попали в свою
родную среду? -- написал там сегодня поутру Максим на листе, привязав ручк
у
к правой ноге. -- Дайте срок, все вы утонете в собственном дерьме. Приятного
плавания, дзержинцы!" Жаль, прочитать сочинение Максима не все собравшие
ся
успели. Один из них, старательно шаривший по обрыву, задел проволоку. Ухну
л
взрыв. Эхо повторило грохот несколько раз. Пыль и брызги поднялись столб
ом и
садились медленно. Когда снова стало видно котлован в бинокль, обочина
дороги сползла, сместив приехавших специалистов вниз. В зловонной жиже
под
обвалом показывались руки, головы. Барахтаясь и хватаясь за других, това
рищи
выбрались на обочину.
-- Отмыватья придется на Лубяночке, -- хмуро произнес Максим Петрович,
-- если дают горячую воду. А если нет -- холодненькой.
Он тихо поднялся с бревнышка, не тратя времени сложил в рюкзачок
пожитки, притворил на место доску в стене сарая и огородами пошел к шоссе
.
По дороге, сделав петлю, Максим остановился возле церкви, перекрестился
и
вошел внутрь. Он купил свечку, поставил ее, опустился на колени и долго
молился, касаясь лбом пола.
-- Прости меня, Господи, что рабов твоих окунул в дерьмо! Ибо не рабы
они тебе. Такие предали тебя, нас предают и человечество погубят, не
усомнившись ни на минуту. Прости меня, что действовал их методами. Затыка
ют
они глотки тем, кто говорить может. Разве не всем такое право ты дал от
рождения, Господи?
Закаморный поднялся с колен, еще раз перекрестился и, выйдя из Божьего
храма, отправился на шоссе. Тут он остановил попутный грузовик, проехал н
а
нем несколько километров и слез, направив стопы по просеке, через лес. На
неприметной поляне путешественник остановился. Он положил свои пожитк
и на
мелкую травку, пробившуюся сквозь прошлогоднюю листву. Встав спиной к
заходящему солнцу, отмерил шагами расстояние от трех берез и стал копат
ь
яму.
Из ямы Максим аккуратно вытащил свои богатства: железный сундучок,
весьма тяжелый, обмотанный полиэтиленовой скатертью, и канистру. Закамо
рный
оглянулся, не мешает ли кто, но даже птицы в этот час умолкли, и было тихо.
Лишь гул изредка проносившихся грузовиков долетал с бетонки. С волнени
ем
приподнял он крышку сундука. В нем, почти до самого верха, аккуратно
уложенные лежали носы. Большие и маленькие, гипсовые, глиняные, бетонные
,
бронзовые и из нержавеющей стали, деревянные, стеклянные, фарфоровые, и
з
папье-маше. Отломанные, отпиленные, отбитые молотком с больших и малых
бюстов, статуй, экспонатов, сохраненные для вечности носы великого гени
я
революции, сына, отца и деда пролетариев всех стран.
Стремясь собрать наиболее полное собрание ленинских носов, Закаморны
й
отбивал их в скверах и парках, в учреждениях, на заводах и на
железнодорожных станциях. Он не спал ночью, пока ему не удавалось овладе
ть
очередным носом. Коллекционер спешил: ведь в любую минуту могло случить
ся
нечто чрезвычайное, какая-нибудь перемена власти, и тогда со статуями Ле
нина
поступят так же, как с монументами Сталина, которые у него на глазах
опутывали цепями, валили и давили гусеницами бульдозеров. Сохранились л
и для
потомков носы товарища Сталина? Нет, ничего не сохранилось! А носы
основоположника -- вот они, хоть сейчас на выставку. Максим уже придумал е
е
название: "Носиана-Лениниана".
Из рюкзака Закаморный вынул пару свеженьких носов. Один из них он
ухитрился отбить в кинотеатре "Космос", для чего пришлось разориться на
билет и посмотреть часть немыслимого фильма. Второй -- уходя последний ра
з
из редакции "Трудовой правды". Новые носы Максим аккуратно уложил в
сундучок, добавив туда исторический документ, сорванный с доски приказ
ов в
соответствующем учреждении.
ЦИРКУЛЯРНОЕ ПИСЬМО No 82/4-С
В целях улучшения качества продукции всем скульптурным фабрикам
Художественного фонда СССР приказываю в срочном порядке укрепить кар
кас
бюстов В.И.Ленина (все артикулы) введением в нос головы металлического
крючка, препятствующего повреждению носа путем излома.
Основание: отношение компетентных органов.
Замдиректора (подпись неразборчива)
Покончив с носианой и опустив сундук в яму, Закаморный открыл канистру
и бросил в нее несколько листков бумаги, исписанных мелким почерком. Он,
бывало, читал друзьям, но никогда не показывал свои стихи. Он не слушал
ничьих мнений, будучи уверенным в том, что коллектив уродует личность.
-- О русская земля! -- бормотал Максим, закапывая канистру рядом с
сундучком и закладывая яму кусками дерна. -- Что хранишь ты в израненном
теле своем? Человеческие кости да рукописи...
_72. ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ 3.К.МОРНОГО_
_ИЗ ТЕТРАДИ, СВЕРНУТОЙ В ТРУБКУ И ПРОСУНУТОЙ НА ВЕРЕВОЧКЕ В ГОРЛО_
ПОЛИЭТИЛЕНОВОЙ КАНИСТРЫ
Закопана в лесу под Звенигородом: 24-й километр первой кольцевой
бетонки, не обозначенной на картах; от километрового столба по просеке д
о
трех берез; от средней березы на солнце, восходящее в апреле, шесть шагов.
_ДОМА И ЛЮДИ_
На тихой улице Песчаной,
напротив парка и кино,
ты был прописан постоянно
и просто жил уже давно
на тихой улице Песчаной.
Напротив парка и кино
стоят дома спиной друг к другу,
в витринах выставив вино,
выдерживая жар и вьюгу,
напротив парка и кино.
Стоят дома спиной друг к другу.
Им все равно, кто здесь живет,
кто водку пьет, кто пишет фугу,
кто спит, кто водит самолет.
Стоят дома спиной друг к другу.
Им все равно, кто здесь живет.
И людям вовсе безразлично:
мельчает русский наш народ.
Ты мрешь с тоски, а мне отлично.
Им все равно, кто здесь живет.
И людям вовсе безразлично:
там свадьба, тут протечка ванн.
Одним смешно, другим трагично.
Ведь и внимание -- обман!
И людям вовсе безразлично.
Там свадьба, тут протечка ванн.
Нам наплевать на ваше горе.
Вот новый импортный диван.
Мальчишки пишут на заборе.
Там свадьба, тут протечка ванн.
Нам наплевать на ваше горе.
Вот если было бы дано
святое обрести во взоре
и нечто человечье!.. Но...
Нам наплевать на ваше горе.
_ПРОХОЖИЙ_
Все идет в одно место...
Экклезиаст, 3,20.
Шел по улице прохожий,
никому он не мешал.
Все текли, и тек он тоже,
все дышали -- он дышал.
И держался тихо очень
направленья одного.
Замечал он, между прочим,
кое-что про кой-кого.
Шепот, крики, разговоры,
чью-то радость, чей-то смех,
в окна наблюдал сквозь шторы
чей-то стыд и чей-то грех.
А ему навстречу позже
человеческой рекой
на прохожего похожий
шел прохожий, но другой.
Узнавал он тех по роже,
что гуляют и глядят,
засекал таких прохожих,
чтобы вставить в свой доклад.
Был еще один прохожий,
плыл величественно он
в черной "Чайке". Ну так что же?
Это тоже моцион.
А потом прохожий третий
приходил в свой кабинет
и, собрав доклады эти,
отправлялся в туалет.
Изучал он в туалете
персонально каждый факт,
и затем, простите, дети,
совершался некий акт.
По трубе в реку стремится
за докладами доклад.
Над рекою пар клубится --
дышит смрадом стар и млад.
Самокритики не зная,
Бог заметит невзначай:
"Эх, природа, мать такая!
Сотворила -- получай!"
Шел по улице прохожий,
никому он не мешал.
Все текли, и тек он тоже,
все дышали -- он дышал.
_БАЛЛАДА О ЛЕЙТЕНАНТЕ_
Глушилки перестали верещать,
И тишина настала вдруг такая,
Что Бог бы мог еще Христа зачать
Или создать магнитофон "Акая".
Вернулся, выпив пива, лейтенант,
Включил рубильник, и опять завыло,
Захрюкало, трещало, в бубны било, --
У лейтенанта был на то талант.
Всю ночь он вел с диверсиями бой.
Бурлил и таял Днепрогэс в эфире.
Был лейтенант доволен сам собой:
Он мир спасал от мира в этом мире.
Спаситель наш, сдав смену ровно в пять,
Пришел домой, и сон его был светел.
Рубильник он во сне сжимал опять,
А грудь жены в кровати не заметил.
Враги не спят снаружи и внутри.
Прав лейтенант, какого ищут ляда?
Пока он пил, я, что ни говори,
Поймал чуть-чуть неглушенного яда.
"Авроры" залп стоит сплошной стеной.
Глушители не спят, почетна их работа.
Надежда лишь на очередь в пивной.
Пей, лейтенант! Послушать так охота!
_ВИЗИТ В ПИТЕР_
В Ленинграде бываю я редко.
Погуляла здесь царская власть.
Затоптала ее оперетка
"Год семнадцатый". Рушили всласть.
Триста лет, как исчезло болото,
И по трупам прошел эскадрон.
Только зябко и грустно мне что-то
В этом царстве солдат и ворон.
Вот уже и задвинули шторку
На окне, что в Европу ведет.
Скоро двинем "Аврору" к Нью-Йорку,
Чтобы не было статуй свобод.
Ах, как сладки безумства припадки,
Море крови подвластно руке.
Тот, что с гривой волос, -- на лошадке,
Тот, что лысый, -- на броневике.
Город болен. Он желтый и мрачный.
И пронзителен запах мочи.
Лица, стертые шкуркой наждачной,
Только лучше об этом -- молчи.
_РОДИНА_
"Не верь, -- друзья нас учат, -- не проси,
Не лги, не компромисствуй, не участвуй".
Кому же улыбнуться на Руси?
Кому сказать простое слово "здравствуй"?
Здесь в черных трубах наш сгорает пот,
И красным пеплом светятся ракеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
бик
клею и повторил операцию. Только бы Кашину не понадобилось сейчас выйти
,
пока клей не успел схватить.
Повеселев от первой удачи, Максим Петрович с рюкзачком на плече приеха
л
на Белорусский вокзал. Он взял билет до Звенигорода и в полупустом вагон
е
электрички положил ноги на противоположную скамью. Солнце сияло и пекл
о,
зелень вдоль дороги вдруг вся сразу распустилась, пошла острыми листик
ами,
и, где не видно было мусора и плохо одетого народа, красота брала душу в
блаженные объятия, и ничто не раздражало глаз, утомленных превратностя
ми
судьбы.
В Звенигороде он долго шагал по краю шоссе, пока не миновал стен
Саввино-Сторожевского монастыря. Он повспоминал на ходу основателя его
князя
Юрия Дмитриевича, сына Дмитрия Донского, подумал, как усложняется жизнь,
но
тут же сам и отверг собственный тезис, решив, что ничего не осложняется, вс
е
осталось простым и пошлым. С высокого берега открылись Максиму петли
Москвы-реки, пространство полей и лесов с залысинами да кустарниками, ст
оль
полное воздуха и света, что он на мгновение позабыл, для какой-такой цели
сюда прибыл. Купола церковные сияли, восстановленные из тлена. Постояв,
Максим поправил рюкзак, двинулся берегом до моста и перебрался по шатки
м
доскам на другую сторону Москвы-реки, где было низко и неподалеку шла
дорога. Решил он идти, сколько можно будет, до зеленых заборов, за которым
и
вылизаны дорожки, да раскрашены купальни, да посажены на цепь моторные
катера. И царские особняки в соснах стоят и глядят не на вас.
Тут где-то, помнил Закаморный, должен был оставаться карьер, из
которого брали песок на строительство особняков и дорог к ним. Через пол
часа
путник действительно до него добрел. В карьер на чистый песок был навале
н
строительный мусор.
-- Даже здесь гадят, возле правительственных особняков, -- сказал вслух
Максим. -- Поистине, страна-помойка! Это облегчает мою совесть, прости,
Господи, грешного!
Он присел, развязал рюкзак, вынул из него мотки фотопленок, несколько
книг, обернутых в газету. В полиэтиленовых мешках, тщательно заклеенных
,
побросал он это на дно котлована.
Вынув из кармана красную повязку, Закаморный нацепил ее на рукав,
придав себе административный вид, а рюкзак положил под куст. Сам сел на
обочину, стал ждать. Людей тут не было, да и машин не было: утром и вечером
прокатывали лихо хозяева особняков да их родня. Максим Петрович, однако
,
знал, чего ждать. И дождался. По дороге медленно полз тяжелый ЗИЛ с мышиног
о
цвета цистерной. Закаморный поднялся с обочины, директивно махнул руко
й с
красной повязкой.
-- Полный? -- со знанием дела спросил он шофера.
Тот, притормозив, подтвердил.
-- Значит, приказ такой: спускать в этот котлован. Здесь будет
проводиться научный эксперимент по регенерации и аэрации. Да не бойсь!
Останешься не в обиде. На это дело отпущены средства. Спускай экскремент!..
Шофер подчинился. Выскочил, сбросил толстый шланг, включил насос, и
жидкость забурлила, потекла на дно котлована, заполняя окрестность удуш
ающим
запахом сконцентрированных человеческих испражнений. Максим равноду
шно сел
на обочине, задремал.
-- А расчет когда? -- спросил шофер, едва цистерна опорожнилась.
Максим вялой рукой вынул пятерку.
-- Сейчас еще подвезу, -- заспешил шофер, пряча деньги. Этого золота в
дачах тут не перевесть. А не хватит -- из Звенигорода могу!
Нелегко было сидеть полдня, охраняя правительственные испражнения.
После десятой машины, когда финансы иссякли, Максим решил, что в карьере
накоплено достаточно. Он спустился к самому краю зловонного моря и выры
л
норку. В нее положил другую коробочку, извлеченную из рюкзака, и закопал е
е,
протянув по краю жижи тонкую проволоку. Он полюбовался делом рук своих,
вскарабкался вверх и, накинув на плечо рюкзачок, потопал по дороге назад
к
Звенигороду. Тут, возле почты, нашел он телефон и, опустив монету, набрал
заветный номер, который давно выучил наизусть. Трубку обмотал носовым
платком для искажения голоса, а за обе щеки положил по черствой сушке с
маком.
-- Мне, извиняюсь, начальника, -- сказал Максим. -- Ах, слушаете! Я сам
коммунист, персональный пенсионер. Зарубин мое фамилие. Вначале хотел
доехать к вам лично, сообщить, а после думаю, не успею...
-- В чем дело?
-- Дело в том, что я обнаружил склад антисоветской литературы и мой
долг помочь органам...
Он кратко объяснил, как проехать.
В продмаге он купил хлеба, банку частика в томатном соусе и бутылку
минеральной воды. Больше ничего в магазине не было. Закаморный направил
ся
вдоль высокого берега, застроенного сараюшками и хибарками, перереза
я
напрямик незагороженные и незасаженные еще картошкой грядки. Вскоре
облюбовал он сарай возле нежилой дачи, проник в него с оглядкой, отвел в
стене его плохую доску и возле нее уселся на бревно. В щели перед ним
открылась полоса Москвы-реки и на другом берегу, внизу, возле дороги,
карьер, подготовленный для научного эксперимента. Максим развязал рюкз
ачок,
вынул бинокль. А рядом на земле расставил воду, хлеб, консервы и стал,
сполоснув минеральной водой руки, со смаком закусывать, деревянной щепо
чкой
вынимая из банки частика в томате. Обед его прервался. На дороге внизу
показалась черная "Волга". Она остановилась. Из нее выскочил бодрый челов
ек
в спортивной куртке и пошел вдоль обочины. Машина за ним медленно поехал
а.
-- О, да я вижу, вы серьезно к прогулке отнеслись! -- удовлетворенно
проговорил Максим, приставив к глазам бинокль.
Наподалеку от первой "Волги" остановились еще две. В последней рядом с
шофером сидел офицер: погоны были видны хорошо, а звездочки и бинокль не
помог разобрать. Первый человек, который выскочил из машины, замахал рук
ами.
И вот все три "Волги", носы в зады, остановились возле карьера. Дверцы
захлопали. Максим насчитал двенадцать душ вместе с офицером.
Они разбрелись вокруг, осматривались, некоторые отлучились в кусты
перед началом работы и выходили, застегивая ширинки. Все собрались на кр
аю
котлована, зажимая пальцами носы. Полиэтиленовый мешок с фотопленками
,
полный воздуха, всплыл со дна и покачивался на поверхности. Офицер что-т
о
приказал одному из своих. Тот отправился к багажнику и приволок, растяги
вая
на ходу, штангу со щипцами на конце.
"Трехзевый Цербер, хищный и громадный, собачьим лаем лает на народ", --
торжественно процитировал Закаморный великого Данте.
Мешок с фотопленками они подцепили. Столпились, чтобы поглядеть, что в
нем. Стали вскрывать с брезгливостью. "Ну, что, подонки? Попали в свою
родную среду? -- написал там сегодня поутру Максим на листе, привязав ручк
у
к правой ноге. -- Дайте срок, все вы утонете в собственном дерьме. Приятного
плавания, дзержинцы!" Жаль, прочитать сочинение Максима не все собравшие
ся
успели. Один из них, старательно шаривший по обрыву, задел проволоку. Ухну
л
взрыв. Эхо повторило грохот несколько раз. Пыль и брызги поднялись столб
ом и
садились медленно. Когда снова стало видно котлован в бинокль, обочина
дороги сползла, сместив приехавших специалистов вниз. В зловонной жиже
под
обвалом показывались руки, головы. Барахтаясь и хватаясь за других, това
рищи
выбрались на обочину.
-- Отмыватья придется на Лубяночке, -- хмуро произнес Максим Петрович,
-- если дают горячую воду. А если нет -- холодненькой.
Он тихо поднялся с бревнышка, не тратя времени сложил в рюкзачок
пожитки, притворил на место доску в стене сарая и огородами пошел к шоссе
.
По дороге, сделав петлю, Максим остановился возле церкви, перекрестился
и
вошел внутрь. Он купил свечку, поставил ее, опустился на колени и долго
молился, касаясь лбом пола.
-- Прости меня, Господи, что рабов твоих окунул в дерьмо! Ибо не рабы
они тебе. Такие предали тебя, нас предают и человечество погубят, не
усомнившись ни на минуту. Прости меня, что действовал их методами. Затыка
ют
они глотки тем, кто говорить может. Разве не всем такое право ты дал от
рождения, Господи?
Закаморный поднялся с колен, еще раз перекрестился и, выйдя из Божьего
храма, отправился на шоссе. Тут он остановил попутный грузовик, проехал н
а
нем несколько километров и слез, направив стопы по просеке, через лес. На
неприметной поляне путешественник остановился. Он положил свои пожитк
и на
мелкую травку, пробившуюся сквозь прошлогоднюю листву. Встав спиной к
заходящему солнцу, отмерил шагами расстояние от трех берез и стал копат
ь
яму.
Из ямы Максим аккуратно вытащил свои богатства: железный сундучок,
весьма тяжелый, обмотанный полиэтиленовой скатертью, и канистру. Закамо
рный
оглянулся, не мешает ли кто, но даже птицы в этот час умолкли, и было тихо.
Лишь гул изредка проносившихся грузовиков долетал с бетонки. С волнени
ем
приподнял он крышку сундука. В нем, почти до самого верха, аккуратно
уложенные лежали носы. Большие и маленькие, гипсовые, глиняные, бетонные
,
бронзовые и из нержавеющей стали, деревянные, стеклянные, фарфоровые, и
з
папье-маше. Отломанные, отпиленные, отбитые молотком с больших и малых
бюстов, статуй, экспонатов, сохраненные для вечности носы великого гени
я
революции, сына, отца и деда пролетариев всех стран.
Стремясь собрать наиболее полное собрание ленинских носов, Закаморны
й
отбивал их в скверах и парках, в учреждениях, на заводах и на
железнодорожных станциях. Он не спал ночью, пока ему не удавалось овладе
ть
очередным носом. Коллекционер спешил: ведь в любую минуту могло случить
ся
нечто чрезвычайное, какая-нибудь перемена власти, и тогда со статуями Ле
нина
поступят так же, как с монументами Сталина, которые у него на глазах
опутывали цепями, валили и давили гусеницами бульдозеров. Сохранились л
и для
потомков носы товарища Сталина? Нет, ничего не сохранилось! А носы
основоположника -- вот они, хоть сейчас на выставку. Максим уже придумал е
е
название: "Носиана-Лениниана".
Из рюкзака Закаморный вынул пару свеженьких носов. Один из них он
ухитрился отбить в кинотеатре "Космос", для чего пришлось разориться на
билет и посмотреть часть немыслимого фильма. Второй -- уходя последний ра
з
из редакции "Трудовой правды". Новые носы Максим аккуратно уложил в
сундучок, добавив туда исторический документ, сорванный с доски приказ
ов в
соответствующем учреждении.
ЦИРКУЛЯРНОЕ ПИСЬМО No 82/4-С
В целях улучшения качества продукции всем скульптурным фабрикам
Художественного фонда СССР приказываю в срочном порядке укрепить кар
кас
бюстов В.И.Ленина (все артикулы) введением в нос головы металлического
крючка, препятствующего повреждению носа путем излома.
Основание: отношение компетентных органов.
Замдиректора (подпись неразборчива)
Покончив с носианой и опустив сундук в яму, Закаморный открыл канистру
и бросил в нее несколько листков бумаги, исписанных мелким почерком. Он,
бывало, читал друзьям, но никогда не показывал свои стихи. Он не слушал
ничьих мнений, будучи уверенным в том, что коллектив уродует личность.
-- О русская земля! -- бормотал Максим, закапывая канистру рядом с
сундучком и закладывая яму кусками дерна. -- Что хранишь ты в израненном
теле своем? Человеческие кости да рукописи...
_72. ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ 3.К.МОРНОГО_
_ИЗ ТЕТРАДИ, СВЕРНУТОЙ В ТРУБКУ И ПРОСУНУТОЙ НА ВЕРЕВОЧКЕ В ГОРЛО_
ПОЛИЭТИЛЕНОВОЙ КАНИСТРЫ
Закопана в лесу под Звенигородом: 24-й километр первой кольцевой
бетонки, не обозначенной на картах; от километрового столба по просеке д
о
трех берез; от средней березы на солнце, восходящее в апреле, шесть шагов.
_ДОМА И ЛЮДИ_
На тихой улице Песчаной,
напротив парка и кино,
ты был прописан постоянно
и просто жил уже давно
на тихой улице Песчаной.
Напротив парка и кино
стоят дома спиной друг к другу,
в витринах выставив вино,
выдерживая жар и вьюгу,
напротив парка и кино.
Стоят дома спиной друг к другу.
Им все равно, кто здесь живет,
кто водку пьет, кто пишет фугу,
кто спит, кто водит самолет.
Стоят дома спиной друг к другу.
Им все равно, кто здесь живет.
И людям вовсе безразлично:
мельчает русский наш народ.
Ты мрешь с тоски, а мне отлично.
Им все равно, кто здесь живет.
И людям вовсе безразлично:
там свадьба, тут протечка ванн.
Одним смешно, другим трагично.
Ведь и внимание -- обман!
И людям вовсе безразлично.
Там свадьба, тут протечка ванн.
Нам наплевать на ваше горе.
Вот новый импортный диван.
Мальчишки пишут на заборе.
Там свадьба, тут протечка ванн.
Нам наплевать на ваше горе.
Вот если было бы дано
святое обрести во взоре
и нечто человечье!.. Но...
Нам наплевать на ваше горе.
_ПРОХОЖИЙ_
Все идет в одно место...
Экклезиаст, 3,20.
Шел по улице прохожий,
никому он не мешал.
Все текли, и тек он тоже,
все дышали -- он дышал.
И держался тихо очень
направленья одного.
Замечал он, между прочим,
кое-что про кой-кого.
Шепот, крики, разговоры,
чью-то радость, чей-то смех,
в окна наблюдал сквозь шторы
чей-то стыд и чей-то грех.
А ему навстречу позже
человеческой рекой
на прохожего похожий
шел прохожий, но другой.
Узнавал он тех по роже,
что гуляют и глядят,
засекал таких прохожих,
чтобы вставить в свой доклад.
Был еще один прохожий,
плыл величественно он
в черной "Чайке". Ну так что же?
Это тоже моцион.
А потом прохожий третий
приходил в свой кабинет
и, собрав доклады эти,
отправлялся в туалет.
Изучал он в туалете
персонально каждый факт,
и затем, простите, дети,
совершался некий акт.
По трубе в реку стремится
за докладами доклад.
Над рекою пар клубится --
дышит смрадом стар и млад.
Самокритики не зная,
Бог заметит невзначай:
"Эх, природа, мать такая!
Сотворила -- получай!"
Шел по улице прохожий,
никому он не мешал.
Все текли, и тек он тоже,
все дышали -- он дышал.
_БАЛЛАДА О ЛЕЙТЕНАНТЕ_
Глушилки перестали верещать,
И тишина настала вдруг такая,
Что Бог бы мог еще Христа зачать
Или создать магнитофон "Акая".
Вернулся, выпив пива, лейтенант,
Включил рубильник, и опять завыло,
Захрюкало, трещало, в бубны било, --
У лейтенанта был на то талант.
Всю ночь он вел с диверсиями бой.
Бурлил и таял Днепрогэс в эфире.
Был лейтенант доволен сам собой:
Он мир спасал от мира в этом мире.
Спаситель наш, сдав смену ровно в пять,
Пришел домой, и сон его был светел.
Рубильник он во сне сжимал опять,
А грудь жены в кровати не заметил.
Враги не спят снаружи и внутри.
Прав лейтенант, какого ищут ляда?
Пока он пил, я, что ни говори,
Поймал чуть-чуть неглушенного яда.
"Авроры" залп стоит сплошной стеной.
Глушители не спят, почетна их работа.
Надежда лишь на очередь в пивной.
Пей, лейтенант! Послушать так охота!
_ВИЗИТ В ПИТЕР_
В Ленинграде бываю я редко.
Погуляла здесь царская власть.
Затоптала ее оперетка
"Год семнадцатый". Рушили всласть.
Триста лет, как исчезло болото,
И по трупам прошел эскадрон.
Только зябко и грустно мне что-то
В этом царстве солдат и ворон.
Вот уже и задвинули шторку
На окне, что в Европу ведет.
Скоро двинем "Аврору" к Нью-Йорку,
Чтобы не было статуй свобод.
Ах, как сладки безумства припадки,
Море крови подвластно руке.
Тот, что с гривой волос, -- на лошадке,
Тот, что лысый, -- на броневике.
Город болен. Он желтый и мрачный.
И пронзителен запах мочи.
Лица, стертые шкуркой наждачной,
Только лучше об этом -- молчи.
_РОДИНА_
"Не верь, -- друзья нас учат, -- не проси,
Не лги, не компромисствуй, не участвуй".
Кому же улыбнуться на Руси?
Кому сказать простое слово "здравствуй"?
Здесь в черных трубах наш сгорает пот,
И красным пеплом светятся ракеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68