А
такие люди, как Кегельбанов, этого не понимают, говорят, что это очень
дорого, а эффективность не очевидна. В действительности же авантюризм --
тратить деньги на вооружение, на средства физического уничтожения, ког
да
врага надо уничтожить духовно. И я расходую силы на мышиную возню для тог
о,
чтобы угодить руководству.
Шамаев заглянул в кабинет и вскоре вышел. Значит, председатель уже
поднялся на своем лифте и через потайную дверь появился в кабинете.
-- Егор Андронович просит вас немного обождать.
Сироткин забарабанил пальцами по лежащей на подоконнике папочке.
Вскоре, однако, загудел зуммер.
-- Теперь можно.
-- Здравия желаю! -- Сироткин по-военному вытянулся у двери.
-- Заходи, товарищ Сироткин, -- приветливо произнес Кегельбанов,
безымянным пальцем тронув переносье золотых очков.
Он стоял в углу кабинета, возле телевизора, в ярком свете солнца из
окна, расправляя в вазе красные гвоздики. Егор Андронович вытер платком
руки
и сел за стол.
-- Извини, что заставил ждать. Докладывай, товарищ Сироткин,
внимательно слушаю.
Василий Гордеевич вынул из папочки стенограмму и, нагнувшись, положил
перед Кегельбановым, а сам устроился в кресле сбоку, оказавшись ниже, та
к
что ему приходилось смотреть на председателя снизу вверх.
-- Весна? -- Кегельбанов мотнул головой в сторону окон, и глаза за
очками весело сощурились.
-- Так точно, весна, -- сдержанно пошутил Сироткин.
Кегельбанов вздохнул и стал просматривать текст. В одном месте он, не
отрывая глаз от строки, похлопал ладонью по столу, нащупывая карандаш, вз
ял
его и поставил на полях жирную красную галочку. Вытянув шею, Сироткин пон
ял,
какое место стенограммы привлекло внимание Егора Андроновича, и, вытащ
ив,
уже держал наготове другую бумажку, чтобы по окончании чтения положить
на
стол. Но Кегельбанов не стал читать до конца, спросил:
-- А это?
-- Список тоже готов, -- доложил Сироткин. -- Большая работа проведена,
как было приказано.
Прочитав список, Кегельбанов посмотрел на букет красных гвоздик в
дальнем углу комнаты.
-- Все это так... -- протянул он, думая о разговоре, который состоялся
полчаса назад с человеком, предпочитающим оставаться в тени. -- Значит,
считаешь, что у нас полное единство?
-- Это в каком смысле? -- осторожно уточнил Василий Гордеевич, угадывая
логический подвох, но еще не поняв какой.
-- Я имею в виду диалектическое единство, -- глаза Кегельбанова
смотрели на него, как ему показалось, с насмешкой. -- С одной стороны,
политических преступлений в стране нет. А с другой? С другой -- они успешно
раскрываются, так что ли?
-- Примерно так, -- для виду согласился Сироткин, оценив юмор. -- Но
можно ведь и чуточку иначе подвести базу: преступления успешно раскрыва
ются,
благодаря чему их может не быть.
-- Может не быть. Но -- есть.
Василий Гордеевич был опытным службистом и промолчал, чтобы дать
возможность руководству развить свои мысли.
-- Конечно, с оперативной точки зрения, чем быстрее, тем меньше забот,
-- Егор Андронович встал, снова пошел к цветам и еще раз поправил их. От
хрустальной вазы блики побежали по потолку. Сироткин тоже встал и стоя
поворачивался вслед за ходящим председателем. -- Да и дело небольшое, можн
о
бы разрешить. Но перспективно -- мы должны демонстрировать единство парт
ии и
народа в преддверии столетней ленинской годовщины, и не диалектическое
, а
полное! Как ты считаешь, Василий Гордеич, не помешают эти ваши превентивн
ые
мероприятия директиве о полном единении?
-- Мы расхлебываем Чехословакию, -- осторожно напомнил Сироткин. -- Это
ведь тоже...
Он замолчал, потому что почувствовал, что мыслит не в унисон с
руководством. Доклада о выполненной работе не получается. Что-то изменил
ось,
и предыдущее задание руководству уже неинтересно. В чем же дело? Какую
сторону проделанного выпячивать, чтобы она была одобрена?
-- Если я вас правильно понимаю, Егор Андроныч, открытые процессы
сейчас не нужны?
-- Открытые? Давай подумаем... Процессы делаете вы, а Запад
обрушивается с нападками на Политбюро. Кого же тогда, спрашивается, и от
кого мы охраняем?
-- Но ведь была политическая целесообразность, и она давала свои
результаты...
-- Ты вот что, Василий Гордеич, -- мягко прервал Кегельбанов, -- в
рамках профессиональных действуй, проявляй инициативу. Мы тебя за это це
ним.
Но в политику не лезь. Оставь ее нам, партийным работникам. Не возражаешь?
-- Я человек военный: приказано -- выполняю.
-- Вот и хорошо. Значит, ты понял, что ситуация изменилась. Хотя и не
настолько, чтобы отдыхать. Воспитывать интеллигенцию необходимо, особ
енно
связанную с идеологией. Но чем меньше вас видят, тем лучше.
-- Можно попробовать новые методы? -- осторожно и как бы вскользь
спросил Василий Гордеевич.
-- Если врачи одобрили, я не могу запретить... Но не всех сразу.
Попробуйте одного, не больше. Такого, кого в Европе не знают.
-- Найдем!
-- Найдете-то найдете... Но не надо, повторяю, политики. Разнообразьте
методы! Почему я должен вас этому учить? А остальных спустите пока в
Московское управление, пускай присмотрят, а там, после столетия, видно
будет.
-- Все понял, -- сказал Сироткин. -- Дело я захватил. Желаете
взглянуть?
Но Кегельбанов уже думал о других вещах, более государственных.
-- Не будем топтаться на месте, -- поморщившись, сказал он. -- На днях
будет обсуждаться вопрос о средствах, необходимых для расширения орга
нов.
Нужно заинтересовать значительными мероприятиями, оправдать внимани
е... У
тебя есть предложения, товарищ Сироткин?
-- Конкретно я не готов, а в общем, так сказать, виде нужны средства на
экспериментальные исследования...
-- Над людьми?
Сироткин промолчал. Кегельбанов думал с полминуты. Дужки золотых очко
в
искрились от солнца.
-- Это интересно, но пока рановато. Подработайте сперва теорию. А еще
что? В общем, потребности управления изложи письменно, мы подумаем. У теб
я
все?
-- Один вопросик, -- Василий Гордеевич понял, что аудиенция закончена.
-- Звонили из МВД: в Москве убийца ходит по квартирам с напильником. Убивае
т
женщин, некоторых мертвыми насилует. Около сорока жертв. Сами найти не
могут, просят помочь.
-- Помочь? Они что там думают -- у нас много свободного времени? Или
кадры лишние? Как сам-то считаешь?
-- Я так и ответил, -- сказал Сироткин и еще раз наклонил голову.
_59. ТАКОВА ПАРТИЙНАЯ ЖИЗНЬ_
Жизнеописание нижепоявляющегося героя тоже опускается. О нем
написаны тома, имеется множество его биографий, но события в его прошло
й
жизни появляются и исчезают в зависимости от зигзагов внутреннего и
международного положения, приурочиваясь к каждому историческому моме
нту.
Сочиняется все, включая должности и звания, потому что так надо. Таким
образом, об ошибках своей жизни, если таковые были, герой понятия не имеет
,
ибо сам он имеет к собственной биографии весьма косвенное отношение.
Только после восьми вечера человек с густыми бровями закончил
подписывать бумаги и отправил из кабинета троих своих помощников. Сраз
у
стало тихо, до тяжести в ушах. Он не любил такую тишину, она угнетала. Он
подошел к окну, занавешенному плотной белой портьерой, и глянул в щель. Та
м
тоже была тишь. Брусчатая площадь со сквером перед окном до самой царь-пу
шки
была пустынна. Население в Кремль уже не пускали. Только внизу, у подъезда
,
стояли два автомобиля. Его нового ЗИЛа не было, чтобы не смогли определит
ь,
где хозяин сейчас. Охрана выдумывала свои хитрости.
Он устал. Глаза, переутомленные долгим напряжением, то и дело
увлажнялись. Потягивало низ живота -- неприятное ощущение, от которого о
н
никак не мог избавиться уже давно. Но он улыбался, с непотерянным от
возраста любопытством оглядывая площадь, и настроение у него было
приподнятое. День прошел хорошо, он много успел, а ценность уходящего
времени он чувствовал теперь острее, хотя не терял иронии по отношению
к
себе самому. Это помогало сохранить заряд оптимизма и твердость духа,
которых большинство его сподвижников лишились.
Вот и теперь, вспомнив что-то, он хмыкнул, прошел к столу и, порывшись
в нижнем ящике, вытащил небольшую цветную репродукцию с картины художн
ика
Налбандяна. Иосиф Виссарионович в военной форме стоял в этом самом кабин
ете.
Мебель, правда, сменили. Края репродукции помялись, лежала она тут, конечн
о,
давно. Осваиваясь в этих помещениях, он, новый хозяин, нашел ее в столе
одного из референтов и принес к себе. Сталин чуть заметно улыбался.
Человек с густыми бровями вынул из среднего ящика стола ножницы и
аккуратно вырезал голову Генералиссимуса, стараясь не задеть воротнич
ка и
маршальской звезды. Голову эту он, взяв двумя пальцами, аккуратно опусти
л в
мусорную корзину. Затем, порывшись, вынул из ящика свою фотографию
подходящего размера и положил под репродукцию. Голова оказалась чуточ
ку
больше, и ему пришлось еще подрезать края отверстия.
Он рассмотрел себя в форме Генералиссимуса и пришел к выводу, что форма
эта ему идет. Если бы он получил эту власть, когда был моложе, он мог бы
сделать гораздо больше, чем теперь. Он стал подсчитывать количество орд
енов
и медалей у Сталина и у себя. Вычитал он столбиком, аккуратно ставя точки
над уменьшаемым, если занимал десяток. Наград у Сталина оказалось больш
е на
одиннадцать штук. Но ведь Сталин больше не получит орденов, а меня Родин
а
может наградить еще, если я буду работать честно, с полной отдачей сил.
Эта мысль развеселила его. Сталин никогда не относился к побрякушкам
серьезно, но того уверяли, что это важно. Против некоторых традиций
невозможно бороться. И чем больше у тебя власти, тем меньше ты можешь
сделать. Хозяином самого себя он был в молодости, на маленьких должностя
х. А
тут все налажено, крутится помимо воли. И любой подчиненный помыкает им,
а
все вместе они делают что хотят. Иногда он еще не успел сообразить, а дело
уже сделано. Зазвонил телефон. Он снял трубку, кашлянул.
-- Вам не нужен товарищ Сагайдак? Можно соединить?.. Соединяю.
-- Здравия желаю, Сизиф Антоныч! -- приветствовал он. -- Как ты себя
чувствуешь?
-- А вы? -- спросил Сагайдак. -- Если память мне не изменяет, настало
время увидеться. Когда вы сможете выкроить полчаса?
-- Давай завтра... Хотя нет, завтра среда -- заседание Совета
Министров... Тогда в четверг... В четверг у меня Политбюро. В пятницу тоже
не получится: секретариат ЦК...
-- Когда же?
-- Знаешь что? Сейчас.
-- Хм, -- произнес Сизиф Антонович. -- Я готов.
-- Добро! Высылаю машину.
Он сгреб со стола репродукцию художника Налбандяна с вырезанным на
месте головы отверстием и, разрывая на мелкие кусочки, отправлял ее в
корзину, когда зазвонил другой, прямой телефон.
-- Кегельбанов беспокоит. Вы не смогли бы принять меня для короткого
доклада?
Товарищ с густыми бровями сопел в трубку, затрудняясь, что отвечать.
Кегельбанова нельзя было не принять -- видимо, что-то важное, о чем он не
хочет говорить по телефону. Но надо будет отвечать, принять решение, а он
устал, надо передохнуть.
-- Сделаем так, -- он нашелся. -- Как только освобожусь, я позвоню. Ты
где будешь? На даче? Добро!
Он глянул на электрические часы: минула половина девятого. Скоро должн
ы
привезти Сизифа Антоновича. Он прислушался к шагам за дверью. Возможно, э
то
уже он.
По коридору в сопровождении заместителя коменданта Кремля, одетого в
темно-голубой костюм, действительно шагал степенной походкой здоровяк
Сизиф
Антонович в замшевом пиджаке цвета загорелой женской спины и хорошо
отглаженных серых брюках, помахивая чемоданчиком "дипломат". Рядом с ни
м
семенила сдержанной походкой миниатюрная Алла, время от времени касая
сь
плечом спутника.
Сагайдак немало удивился, будучи приглашен не на дачу, а в Кремль. Он
вошел в лоджию, где Алла принимала воздушную ванну.
-- Собирайся, детка, да побыстрей! -- сказал Сизиф Антонович. --
Выезжаю на одно дельце, и ты понадобишься. Только вот что: оденься
поскромнее и не забудь комсомольский значок.
Теперь Алла шла по коридору в строгом костюме, чуть похожая на
стюардессу международной линии Аэрофлота, в юбке всего на двадцать оди
н
сантиметр выше коленок. На одной из ее остреньких грудей красовался
комсомольский значок, на другой -- знак "Отличник социалистического
соревнования". Мягко-зеленый цвет стен, на которые ложились едва заметны
е
тени от складок белых шелковых занавесей, всплошную закрывавших окна,
создавал приятный полумрак. Чуть поблескивал под ногами светлый парке
т
идеальной чистоты. Мягкие дорожки глушили шаги. На каждом повороте стоя
л
солдат в коричневой гимнастерке и коричневом берете, без оружия, глядя
одновременно в обе стороны коридора.
Заместитель коменданта остановился, попросил подождать. Прислонив
"дипломат" к дивану, Сагайдак утонул в мягком кресле. Алла, сложив руки на
стиснутых коленках, скромно села рядом. Однако долго не пришлось ждать. Е
два
майор успел распахнуть створки дверей, человек с густыми бровями вышел
,
поспешая навстречу, и развел руки, готовясь обнять поднявшегося Сагайда
ка.
-- Здравствуй, родной! -- воскликнул он. -- Очень рад! Спасибо, что не
забываешь меня.
Гостю пришлось немного нагнуться, а хозяину -- встать на цыпочки, чтобы
их роста совпали, и они обнялись.
-- Мадам! -- повернувшись затем к Алле, молодцевато проговорил хозяин и
поцеловал ее узкую, как дощечка, руку.
Алла трогательно заморгала длинными ресницами. Стал красить брови,
отметил Сизиф Антонович, продолжая улыбаться.
-- Вы у меня здесь не бывали? -- спросил хозяин. -- Тогда пройдемте,
покажу.
Он открыл дверь и движением руки пригласил их, заботливо пропустив
вперед. В длинном помещении со стенами, обитыми красным деревом, вокруг
бесконечного стола, крытого зеленым сукном, были аккуратно расставлен
ы
стулья, обтянутые зеленой кожей. На столе возле каждого места лежали
аккуратно заточенные четыре карандаша и чистый блокнот.
-- Здесь заседает Политбюро, -- сказал хозяин. -- Как пишут газеты,
ленинская традиция, так что мы ее не нарушаем.
Сагайдак внимательно посмотрел на собеседника. В душе Сизифа Антонови
ча
непонятным образом сочеталась заботливость с отвращением, человечес
кое
неприятие отдельных людей с врачебным долгом лечить их. Как больной зу
б
сводит на нет пышное здоровье тела, это страдание было единственным изъ
яном
в его счастливом, абсолютно циничном существовании. Разве этот твой бол
ьной
виноват, который раз спрашивал он себя, что на свете Божьем для него не
нашлось должностенки помельче? Разве он не хочет спрятаться в деревне,
нянчить внуков? Разве он не в трагическом положении?
-- Извините, дорогой! -- Сагайдак заставил себя отрешиться от этих
неуместных раздумий, потому что хозяин что-то говорил ему. -- Я не
расслышал...
-- Я говорю, вон там, во главе стола, сидит товарищ с густыми
бровями... -- он смеялся и приглашал смеяться над собой. -- Здесь он
выступает с докладом. А вот здесь проверяет и подписывает важные докумен
ты в
присутствии членов Политбюро. Тут выясняется, кто может и кто не может
ничего сказать.
-- Ясно! -- сочувственно улыбался Сизиф Антонович.
Хозяин тоже засмеялся, глаза его заблестели. От смеха он наклонялся
вправо и влево, бриллиантовая заколка на его красном галстуке засверка
ла.
Алла вежливо присутствовала. Она все понимала по губам, но обладала
способностью пропускать мимо то, что ей было неинтересно.
-- А эта дверь куда? -- спросил Сагайдак.
-- Это ореховая комната. Зайдите, не бойтесь. Тут сидят и обсуждают
вопросы до заседания. Демократия!.. Ну, прошу в мой кабинет.
-- Отсюда я руковожу, -- устало произнес он и обвел рукой круг.
-- А мне можно попробовать? -- улыбнулся Сизиф Антонович и вежливо
пробрался к креслу.
Часть письменного стола занимало стеклянное полушарие с вдавленными
в
него золотыми монетами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
такие люди, как Кегельбанов, этого не понимают, говорят, что это очень
дорого, а эффективность не очевидна. В действительности же авантюризм --
тратить деньги на вооружение, на средства физического уничтожения, ког
да
врага надо уничтожить духовно. И я расходую силы на мышиную возню для тог
о,
чтобы угодить руководству.
Шамаев заглянул в кабинет и вскоре вышел. Значит, председатель уже
поднялся на своем лифте и через потайную дверь появился в кабинете.
-- Егор Андронович просит вас немного обождать.
Сироткин забарабанил пальцами по лежащей на подоконнике папочке.
Вскоре, однако, загудел зуммер.
-- Теперь можно.
-- Здравия желаю! -- Сироткин по-военному вытянулся у двери.
-- Заходи, товарищ Сироткин, -- приветливо произнес Кегельбанов,
безымянным пальцем тронув переносье золотых очков.
Он стоял в углу кабинета, возле телевизора, в ярком свете солнца из
окна, расправляя в вазе красные гвоздики. Егор Андронович вытер платком
руки
и сел за стол.
-- Извини, что заставил ждать. Докладывай, товарищ Сироткин,
внимательно слушаю.
Василий Гордеевич вынул из папочки стенограмму и, нагнувшись, положил
перед Кегельбановым, а сам устроился в кресле сбоку, оказавшись ниже, та
к
что ему приходилось смотреть на председателя снизу вверх.
-- Весна? -- Кегельбанов мотнул головой в сторону окон, и глаза за
очками весело сощурились.
-- Так точно, весна, -- сдержанно пошутил Сироткин.
Кегельбанов вздохнул и стал просматривать текст. В одном месте он, не
отрывая глаз от строки, похлопал ладонью по столу, нащупывая карандаш, вз
ял
его и поставил на полях жирную красную галочку. Вытянув шею, Сироткин пон
ял,
какое место стенограммы привлекло внимание Егора Андроновича, и, вытащ
ив,
уже держал наготове другую бумажку, чтобы по окончании чтения положить
на
стол. Но Кегельбанов не стал читать до конца, спросил:
-- А это?
-- Список тоже готов, -- доложил Сироткин. -- Большая работа проведена,
как было приказано.
Прочитав список, Кегельбанов посмотрел на букет красных гвоздик в
дальнем углу комнаты.
-- Все это так... -- протянул он, думая о разговоре, который состоялся
полчаса назад с человеком, предпочитающим оставаться в тени. -- Значит,
считаешь, что у нас полное единство?
-- Это в каком смысле? -- осторожно уточнил Василий Гордеевич, угадывая
логический подвох, но еще не поняв какой.
-- Я имею в виду диалектическое единство, -- глаза Кегельбанова
смотрели на него, как ему показалось, с насмешкой. -- С одной стороны,
политических преступлений в стране нет. А с другой? С другой -- они успешно
раскрываются, так что ли?
-- Примерно так, -- для виду согласился Сироткин, оценив юмор. -- Но
можно ведь и чуточку иначе подвести базу: преступления успешно раскрыва
ются,
благодаря чему их может не быть.
-- Может не быть. Но -- есть.
Василий Гордеевич был опытным службистом и промолчал, чтобы дать
возможность руководству развить свои мысли.
-- Конечно, с оперативной точки зрения, чем быстрее, тем меньше забот,
-- Егор Андронович встал, снова пошел к цветам и еще раз поправил их. От
хрустальной вазы блики побежали по потолку. Сироткин тоже встал и стоя
поворачивался вслед за ходящим председателем. -- Да и дело небольшое, можн
о
бы разрешить. Но перспективно -- мы должны демонстрировать единство парт
ии и
народа в преддверии столетней ленинской годовщины, и не диалектическое
, а
полное! Как ты считаешь, Василий Гордеич, не помешают эти ваши превентивн
ые
мероприятия директиве о полном единении?
-- Мы расхлебываем Чехословакию, -- осторожно напомнил Сироткин. -- Это
ведь тоже...
Он замолчал, потому что почувствовал, что мыслит не в унисон с
руководством. Доклада о выполненной работе не получается. Что-то изменил
ось,
и предыдущее задание руководству уже неинтересно. В чем же дело? Какую
сторону проделанного выпячивать, чтобы она была одобрена?
-- Если я вас правильно понимаю, Егор Андроныч, открытые процессы
сейчас не нужны?
-- Открытые? Давай подумаем... Процессы делаете вы, а Запад
обрушивается с нападками на Политбюро. Кого же тогда, спрашивается, и от
кого мы охраняем?
-- Но ведь была политическая целесообразность, и она давала свои
результаты...
-- Ты вот что, Василий Гордеич, -- мягко прервал Кегельбанов, -- в
рамках профессиональных действуй, проявляй инициативу. Мы тебя за это це
ним.
Но в политику не лезь. Оставь ее нам, партийным работникам. Не возражаешь?
-- Я человек военный: приказано -- выполняю.
-- Вот и хорошо. Значит, ты понял, что ситуация изменилась. Хотя и не
настолько, чтобы отдыхать. Воспитывать интеллигенцию необходимо, особ
енно
связанную с идеологией. Но чем меньше вас видят, тем лучше.
-- Можно попробовать новые методы? -- осторожно и как бы вскользь
спросил Василий Гордеевич.
-- Если врачи одобрили, я не могу запретить... Но не всех сразу.
Попробуйте одного, не больше. Такого, кого в Европе не знают.
-- Найдем!
-- Найдете-то найдете... Но не надо, повторяю, политики. Разнообразьте
методы! Почему я должен вас этому учить? А остальных спустите пока в
Московское управление, пускай присмотрят, а там, после столетия, видно
будет.
-- Все понял, -- сказал Сироткин. -- Дело я захватил. Желаете
взглянуть?
Но Кегельбанов уже думал о других вещах, более государственных.
-- Не будем топтаться на месте, -- поморщившись, сказал он. -- На днях
будет обсуждаться вопрос о средствах, необходимых для расширения орга
нов.
Нужно заинтересовать значительными мероприятиями, оправдать внимани
е... У
тебя есть предложения, товарищ Сироткин?
-- Конкретно я не готов, а в общем, так сказать, виде нужны средства на
экспериментальные исследования...
-- Над людьми?
Сироткин промолчал. Кегельбанов думал с полминуты. Дужки золотых очко
в
искрились от солнца.
-- Это интересно, но пока рановато. Подработайте сперва теорию. А еще
что? В общем, потребности управления изложи письменно, мы подумаем. У теб
я
все?
-- Один вопросик, -- Василий Гордеевич понял, что аудиенция закончена.
-- Звонили из МВД: в Москве убийца ходит по квартирам с напильником. Убивае
т
женщин, некоторых мертвыми насилует. Около сорока жертв. Сами найти не
могут, просят помочь.
-- Помочь? Они что там думают -- у нас много свободного времени? Или
кадры лишние? Как сам-то считаешь?
-- Я так и ответил, -- сказал Сироткин и еще раз наклонил голову.
_59. ТАКОВА ПАРТИЙНАЯ ЖИЗНЬ_
Жизнеописание нижепоявляющегося героя тоже опускается. О нем
написаны тома, имеется множество его биографий, но события в его прошло
й
жизни появляются и исчезают в зависимости от зигзагов внутреннего и
международного положения, приурочиваясь к каждому историческому моме
нту.
Сочиняется все, включая должности и звания, потому что так надо. Таким
образом, об ошибках своей жизни, если таковые были, герой понятия не имеет
,
ибо сам он имеет к собственной биографии весьма косвенное отношение.
Только после восьми вечера человек с густыми бровями закончил
подписывать бумаги и отправил из кабинета троих своих помощников. Сраз
у
стало тихо, до тяжести в ушах. Он не любил такую тишину, она угнетала. Он
подошел к окну, занавешенному плотной белой портьерой, и глянул в щель. Та
м
тоже была тишь. Брусчатая площадь со сквером перед окном до самой царь-пу
шки
была пустынна. Население в Кремль уже не пускали. Только внизу, у подъезда
,
стояли два автомобиля. Его нового ЗИЛа не было, чтобы не смогли определит
ь,
где хозяин сейчас. Охрана выдумывала свои хитрости.
Он устал. Глаза, переутомленные долгим напряжением, то и дело
увлажнялись. Потягивало низ живота -- неприятное ощущение, от которого о
н
никак не мог избавиться уже давно. Но он улыбался, с непотерянным от
возраста любопытством оглядывая площадь, и настроение у него было
приподнятое. День прошел хорошо, он много успел, а ценность уходящего
времени он чувствовал теперь острее, хотя не терял иронии по отношению
к
себе самому. Это помогало сохранить заряд оптимизма и твердость духа,
которых большинство его сподвижников лишились.
Вот и теперь, вспомнив что-то, он хмыкнул, прошел к столу и, порывшись
в нижнем ящике, вытащил небольшую цветную репродукцию с картины художн
ика
Налбандяна. Иосиф Виссарионович в военной форме стоял в этом самом кабин
ете.
Мебель, правда, сменили. Края репродукции помялись, лежала она тут, конечн
о,
давно. Осваиваясь в этих помещениях, он, новый хозяин, нашел ее в столе
одного из референтов и принес к себе. Сталин чуть заметно улыбался.
Человек с густыми бровями вынул из среднего ящика стола ножницы и
аккуратно вырезал голову Генералиссимуса, стараясь не задеть воротнич
ка и
маршальской звезды. Голову эту он, взяв двумя пальцами, аккуратно опусти
л в
мусорную корзину. Затем, порывшись, вынул из ящика свою фотографию
подходящего размера и положил под репродукцию. Голова оказалась чуточ
ку
больше, и ему пришлось еще подрезать края отверстия.
Он рассмотрел себя в форме Генералиссимуса и пришел к выводу, что форма
эта ему идет. Если бы он получил эту власть, когда был моложе, он мог бы
сделать гораздо больше, чем теперь. Он стал подсчитывать количество орд
енов
и медалей у Сталина и у себя. Вычитал он столбиком, аккуратно ставя точки
над уменьшаемым, если занимал десяток. Наград у Сталина оказалось больш
е на
одиннадцать штук. Но ведь Сталин больше не получит орденов, а меня Родин
а
может наградить еще, если я буду работать честно, с полной отдачей сил.
Эта мысль развеселила его. Сталин никогда не относился к побрякушкам
серьезно, но того уверяли, что это важно. Против некоторых традиций
невозможно бороться. И чем больше у тебя власти, тем меньше ты можешь
сделать. Хозяином самого себя он был в молодости, на маленьких должностя
х. А
тут все налажено, крутится помимо воли. И любой подчиненный помыкает им,
а
все вместе они делают что хотят. Иногда он еще не успел сообразить, а дело
уже сделано. Зазвонил телефон. Он снял трубку, кашлянул.
-- Вам не нужен товарищ Сагайдак? Можно соединить?.. Соединяю.
-- Здравия желаю, Сизиф Антоныч! -- приветствовал он. -- Как ты себя
чувствуешь?
-- А вы? -- спросил Сагайдак. -- Если память мне не изменяет, настало
время увидеться. Когда вы сможете выкроить полчаса?
-- Давай завтра... Хотя нет, завтра среда -- заседание Совета
Министров... Тогда в четверг... В четверг у меня Политбюро. В пятницу тоже
не получится: секретариат ЦК...
-- Когда же?
-- Знаешь что? Сейчас.
-- Хм, -- произнес Сизиф Антонович. -- Я готов.
-- Добро! Высылаю машину.
Он сгреб со стола репродукцию художника Налбандяна с вырезанным на
месте головы отверстием и, разрывая на мелкие кусочки, отправлял ее в
корзину, когда зазвонил другой, прямой телефон.
-- Кегельбанов беспокоит. Вы не смогли бы принять меня для короткого
доклада?
Товарищ с густыми бровями сопел в трубку, затрудняясь, что отвечать.
Кегельбанова нельзя было не принять -- видимо, что-то важное, о чем он не
хочет говорить по телефону. Но надо будет отвечать, принять решение, а он
устал, надо передохнуть.
-- Сделаем так, -- он нашелся. -- Как только освобожусь, я позвоню. Ты
где будешь? На даче? Добро!
Он глянул на электрические часы: минула половина девятого. Скоро должн
ы
привезти Сизифа Антоновича. Он прислушался к шагам за дверью. Возможно, э
то
уже он.
По коридору в сопровождении заместителя коменданта Кремля, одетого в
темно-голубой костюм, действительно шагал степенной походкой здоровяк
Сизиф
Антонович в замшевом пиджаке цвета загорелой женской спины и хорошо
отглаженных серых брюках, помахивая чемоданчиком "дипломат". Рядом с ни
м
семенила сдержанной походкой миниатюрная Алла, время от времени касая
сь
плечом спутника.
Сагайдак немало удивился, будучи приглашен не на дачу, а в Кремль. Он
вошел в лоджию, где Алла принимала воздушную ванну.
-- Собирайся, детка, да побыстрей! -- сказал Сизиф Антонович. --
Выезжаю на одно дельце, и ты понадобишься. Только вот что: оденься
поскромнее и не забудь комсомольский значок.
Теперь Алла шла по коридору в строгом костюме, чуть похожая на
стюардессу международной линии Аэрофлота, в юбке всего на двадцать оди
н
сантиметр выше коленок. На одной из ее остреньких грудей красовался
комсомольский значок, на другой -- знак "Отличник социалистического
соревнования". Мягко-зеленый цвет стен, на которые ложились едва заметны
е
тени от складок белых шелковых занавесей, всплошную закрывавших окна,
создавал приятный полумрак. Чуть поблескивал под ногами светлый парке
т
идеальной чистоты. Мягкие дорожки глушили шаги. На каждом повороте стоя
л
солдат в коричневой гимнастерке и коричневом берете, без оружия, глядя
одновременно в обе стороны коридора.
Заместитель коменданта остановился, попросил подождать. Прислонив
"дипломат" к дивану, Сагайдак утонул в мягком кресле. Алла, сложив руки на
стиснутых коленках, скромно села рядом. Однако долго не пришлось ждать. Е
два
майор успел распахнуть створки дверей, человек с густыми бровями вышел
,
поспешая навстречу, и развел руки, готовясь обнять поднявшегося Сагайда
ка.
-- Здравствуй, родной! -- воскликнул он. -- Очень рад! Спасибо, что не
забываешь меня.
Гостю пришлось немного нагнуться, а хозяину -- встать на цыпочки, чтобы
их роста совпали, и они обнялись.
-- Мадам! -- повернувшись затем к Алле, молодцевато проговорил хозяин и
поцеловал ее узкую, как дощечка, руку.
Алла трогательно заморгала длинными ресницами. Стал красить брови,
отметил Сизиф Антонович, продолжая улыбаться.
-- Вы у меня здесь не бывали? -- спросил хозяин. -- Тогда пройдемте,
покажу.
Он открыл дверь и движением руки пригласил их, заботливо пропустив
вперед. В длинном помещении со стенами, обитыми красным деревом, вокруг
бесконечного стола, крытого зеленым сукном, были аккуратно расставлен
ы
стулья, обтянутые зеленой кожей. На столе возле каждого места лежали
аккуратно заточенные четыре карандаша и чистый блокнот.
-- Здесь заседает Политбюро, -- сказал хозяин. -- Как пишут газеты,
ленинская традиция, так что мы ее не нарушаем.
Сагайдак внимательно посмотрел на собеседника. В душе Сизифа Антонови
ча
непонятным образом сочеталась заботливость с отвращением, человечес
кое
неприятие отдельных людей с врачебным долгом лечить их. Как больной зу
б
сводит на нет пышное здоровье тела, это страдание было единственным изъ
яном
в его счастливом, абсолютно циничном существовании. Разве этот твой бол
ьной
виноват, который раз спрашивал он себя, что на свете Божьем для него не
нашлось должностенки помельче? Разве он не хочет спрятаться в деревне,
нянчить внуков? Разве он не в трагическом положении?
-- Извините, дорогой! -- Сагайдак заставил себя отрешиться от этих
неуместных раздумий, потому что хозяин что-то говорил ему. -- Я не
расслышал...
-- Я говорю, вон там, во главе стола, сидит товарищ с густыми
бровями... -- он смеялся и приглашал смеяться над собой. -- Здесь он
выступает с докладом. А вот здесь проверяет и подписывает важные докумен
ты в
присутствии членов Политбюро. Тут выясняется, кто может и кто не может
ничего сказать.
-- Ясно! -- сочувственно улыбался Сизиф Антонович.
Хозяин тоже засмеялся, глаза его заблестели. От смеха он наклонялся
вправо и влево, бриллиантовая заколка на его красном галстуке засверка
ла.
Алла вежливо присутствовала. Она все понимала по губам, но обладала
способностью пропускать мимо то, что ей было неинтересно.
-- А эта дверь куда? -- спросил Сагайдак.
-- Это ореховая комната. Зайдите, не бойтесь. Тут сидят и обсуждают
вопросы до заседания. Демократия!.. Ну, прошу в мой кабинет.
-- Отсюда я руковожу, -- устало произнес он и обвел рукой круг.
-- А мне можно попробовать? -- улыбнулся Сизиф Антонович и вежливо
пробрался к креслу.
Часть письменного стола занимало стеклянное полушарие с вдавленными
в
него золотыми монетами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68