мы игнорируем истину, стараемся ее ликвидировать. Но ложь
затягивает, как трясина.
-- И вас тоже! Утонете! Может, лучше тонуть в истине?
-- Что? Писать правду для себя? Да для себя я ее и так знаю. А писать
для других -- опять посадят.
-- А если появится щель?
-- Щель, чтобы гавкнуть и спрятаться? Щель... Да и где она -- правда? И
чья она? Твоя? Моя? Их? Фейхтвангер объяснил миру, что нацисты превращают
Германию в сумасшедший дом. Но вот он приехал в страну, где диктатура был
а
изощреннее фашистской, и стал пускать пузыри... Вы же знаете, Слава, как я
отношусь к Солженицыну. Но разве в том, что он, а не кто-либо другой стал
выразителем нашей лагерной эпохи, заслуга его таланта? Нет, дело случая.
Я
знаю старого писателя, у которого есть повесть, похожая на "Один день Иван
а
Денисовича", только написана раньше. И с точки зрения правдолюбцев врод
е
вас, гораздо более сильная и мрачная. Повесть не попала к Твардовскому и
выше. А и попала -- ее бы не напечатали, потому что герой повести -- еврей,
и его убивают зверски, а когда тело вывозят из лагеря, охранник для провер
ки
протыкает ему сердце, как положено, штыком. Оптимизма не получилось. В
щелочку просунулся Александр Исаич, и слава Богу. Но многие другие остал
ись,
а дверь захлопнулась.
-- Кто этот человек?
-- Вопрос нетактичный, мальчик.
-- Извините, -- смутился Вячеслав. -- Я имел в виду, что я автора,
возможно, знаю.
-- Если знаете, догадайтесь. Давайте посидим, вот пустая скамейка, а то
я устал маршировать.
Яков Маркович вынул из кармана сложенную "Трудовую правду", расстелил,
уселся, сопя.
-- Ладно! -- Слава присел рядом. -- Допустим, убеждений нет, но
честность -- простая человеческая честность еще есть?
-- Хе! Честность... Кому она нужна? Разве может желчь разлиться по телу
и сделать его здоровым? Нет, я хочу утонуть в трясине лжи вместе со всеми,
на кого я израсходовал жизнь. Твердя изо дня в день всю эту чушь о светлых
идеалах, я изо всех сил тяну их в омут. Честность только тормозит.
-- А как же совесть?
-- Совесть?.. -- Раппопорт умолк, глаза его стали злыми. Он поморщился
от боли, вытащил из кармана конфету, развернул, пососал. Желудочный сок
устремился на конфету. Яков Маркович рыгнул, и ему стало легче. -- Вы,
Слава, моей совести не видели, и сам я тоже. Если она и была, ее давно
направили в нужное русло. Мать моя в царской ссылке сидела за то, чтобы я
был свободен. А я? Мне велели рассказать побольше, не то посадят жену. Там я
кончил университет совести. А от сына я теперь слышу, что это я виноват в
том, что наша свобода хуже тюрьмы, и обвиняю в этом свою мать. Цепь
замкнулась. На кой ляд мне маяться с совестью? Остатки сил я потрачу на
доказательство, что наш советский паралич -- самый прогрессивный.
-- Ну, Рап, вы Мистификатор!
-- Я? Да это век такой. Если потомки обзовут нашу эру, то не атомной,
не космической, а -- Эрой Великой Липы. А я, ее сын, даром хлеб не ем. Я
нужен. Макарцев держит меня, потому что со мной он спокоен. Сам он
ничтожество, хотя и корчит из себя порядочного. И Ягубов без меня червяк! Н
е
на Ленина, а на меня надо молиться. Да Ленина, с его путаницей мыслей, я бы
в "Трудовую правду" литсотрудником не взял. У нас его давно бы посадили за
левизну и правизну. Данный строй может существовать только благодаря т
аким
червеобразным, как я. Вопросы есть?
Ивлев обратил внимание на молодую женщину с коляской, поглядел на ее
длинные ноги в ботинках, сказал:
-- Чепуха, конечно, но спрошу. А что если бы произошло невероятное?
-- Интересно! Через сколько лет -- через пятьдесят или пятьсот? Эта
земля, дружище, может, как никакая другая, страданиями и терпением заслуж
ила
от Бога более порядочную власть. И прессу... Но...
-- А вы?
Раппопорт прикрыл ладонью глаза, задумался.
-- Я? Я часть этой системы и этой страны, винтик. Куда же мне деваться,
поскольку я еще не умер? Я думаю одно, говорю другое, пишу третье. Какая
богатая интеллектуальная жизнь! Нет, атмосфера нашей прессы уникальна,
и
только в ней я дышу полной грудью.
-- Что же вы тогда будете делать?
Старичок-пенсионер, постукивая клюкой, подошел к скамье, покашлял и
осторожно сел на край. Раппопорт не отвечал, поднялся, сложил газету и
спрятал в карман. Они снова пошли вдоль бульвара, и только тогда Яков
Маркович прохрипел:
-- Что буду делать лично я? Это вы серьезно? Знаете, тогда ведь границу
откроют. Я, пожалуй, тогда эмигрирую, если, конечно, доживу.
-- Вы? Побежите от свободы? Но куда?!
-- А что? На Западе принято считать, что данная идеология привлекает
нищие народы. В действительности она привлекает только честолюбивых
насильников, своих и чужих. Эти ребята понимают, что отсталых легко
обмануть. Кроме того, на свете еще немало наивных людей, которые просто
устали от благоденствия.
-- Разве их ничему не научил наш зоосад?
-- Клетку можно почувствовать только изнутри. А у них руки чешутся по
цепям. У них сладостное предчувствие зуда от кнута. Погаси свет -- и
тараканы лезут изо всех щелей. Уж они уговаривать себя не заставят, схава
ют
все, что плохо лежит. А схватив, первым делом отгородятся от мира колючей
проволокой и начнут выпускать -- что? Конечно, "Правду".
-- "Трудовую правду"?
-- Не возражаю! В любом случае, сразу понадобятся профессиональные
лжецы.
-- Но вы же не знаете других языков!
-- И не нужно. Я понадоблюсь тогда, когда их уже заставят кукарекать
по-русски. Моя функция -- оболванивать массу, развивать стадные инстинкты
,
науськивать одних людей на других, ибо человек человеку друг, товарищ и
волк. На мой век работы хватит. Без лжи, Вячеслав Сергеич, люди почему-то
забывают, что есть на свете истина. Выходит, хотя у меня самого совести нет
,
именно я временно исполняю обязанности совести прогрессивного челове
чества.
Вот такие дела, старина. Вы уж извините за откровенность. И вообще, поменьш
е
меня слушайте, я ведь не врать не умею. Надеюсь, все останется между нами?..
Тем более, что есть причина, чтобы помалкивать...
-- Причина? Она всегда была!
Яков Маркович погладил вращательным движением занывший опять желудо
к.
-- Следователь Чалый, век его не забуду, был милейший человек. Говорил
ласково, с пониманием. Про детей своих рассказывал -- очень их любил. И
чтобы лучше меня в доверительной беседе видеть, направлял мне в лицо
настольную лампу -- вплотную к глазам. И держал эту лампу часов по шесть.
Это было как десять солнц, которые вы бы видели сейчас. Если я закрывал
глаза, он колол меня пером в шею, отрываясь от протокола. Вот они, синие
пятна!.. Не того мне жаль, что зрения осталось в одном глазу пятьдесят
процентов, а в другом -- двадцать пять. И не того, что очки для меня
заказать -- никто не хочет шлифовать линзы. Жаль, что глаза теперь болят
заранее. Кто-нибудь только еще идет к выключателю свет зажечь, а у меня --
как удар током. Ничего не могу поделать! Свет стараюсь зажигать сам и
отвлекаю внимание разными способами.
-- Вы это к чему?
-- К тому, что на шмон у меня такое же предчувствие. Руки тянутся назад
и вкладываются пальцы в пальцы: сейчас поведут... По редакции рукопись
ходит, не слышал?
-- Пока нет. Надеюсь, меня не минует?
-- Поосторожней, Славик, не нравится мне это...
-- Что вы! Сейчас не пятьдесят второй.
-- Но и не пятьдесят седьмой! По-моему, они копошатся... Кстати, почему
бы вам не мотнуть в командировку?
-- Хотите меня спрятать? Но мне бояться нечего!
-- Таких людей нет... Что вы все время оглядываетесь на женщин, будто
никогда их не видели? Да, хотел вам сказать: совокупляться лучше дома,
Вячеслав Сергеич.
Ивлев почесал нос, пробормотал:
-- У кого дома?
-- У меня. Понадобится, не стесняйтесь, берите ключи.
_29. ШАБАШ_
По вечерам каждый, кто по графику под стеклом у Анны Семеновны был
"свежей головой", вместо того, чтобы выискивать в полосах блох, читал серу
ю
папку. И каждый, сделав для себя открытие, приходил к выводу, что лучше об
этом не распространяться: почти наверняка рукопись в конверте в стол
главного редактора положена специально, чтобы ловить на этот примитив
ный
крючок. Если бы Макарцев сам оказался леваком, он не держал бы Самиздат в
кабинете. Впрочем, и другие мысли приходили в голову. Что, если Игорь
Иванович придумал новый способ воспитания сотрудников и рассчитывает
поднять
свой престиж? А может, наверху что-нибудь слышно и есть надежда на
послабления? Никаких иллюзий не было только у Якова Марковича. Он колеба
лся
между доверием редактора и необходимостью предупредить друзей.
А на "Трудовую правду" сыпались ошибки, и Ягубов не мог понять в чем
дело. У секретаря парткома и директора автозавода поменяли инициалы.
Народного артиста СССР оскорбили, назвав заслуженным. Перепутали счет в
двух
хоккейных матчах, состоявшихся в разных городах, и к Анечкиному телефон
у
пришлось посадить сотрудника отдела спорта, который не отходил до
одиннадцати вечера. Некоторые читатели угрожали, что из-за ошибки в
хоккейном счете перестанут выписывать "Трудовую правду". Это было неопа
сно:
тираж газеты был установлен сверху и зависел от бумаги, покупаемой в
Финляндии. Уменьшение подписки увеличивало розничную продажу, и тольк
о.
Однако за ошибки по головке не гладили. В подписанной полосе Ягубов попр
осил
портрет обрубить так, чтобы Ленин смотрел вдаль, а не вниз. Верстальщик
обрубил цинк, но отсек часть ленинского затылка, и Ягубов ездил объяснят
ься
в ЦК. Верстальщика уволили, дежурные получили выговора.
Приказы Ягубова о выговорах Кашин вывешивал на видном месте, однако чт
о
ни день проскакивали новые ошибки. Очередная "свежая голова", зачитавшис
ь
рукописью в кабинете Макарцева, небрежно просматривала полосы. Хорошо
еще,
Бог миловал от крупных идеологических ляпов -- тут звонков читателей не б
ыло
бы, но от звонка сверху не поздоровилось бы всем.
Яков Маркович пыхтел над материалами по субботнику. Каждый день шли в
номер статьи, информация. Ягубов требовал широты охвата и, что раздражал
о
Таврова больше всего, творческого подхода. Поэтому, когда Анна Семеновн
а
вошла к Раппопорту, он сам спросил:
-- Опять к Ягубову? Вы думаете, он мне не надоел?
-- У вас внутренний телефон все время занят. Может, неисправен?
-- Исправен! -- пробурчал Раппопорт, вставая.
В действительности он вытаскивал один проводок от этого телефона из
розетки, предполагая, что Ягубов или кто-то другой слушает, что происходи
т в
отделах. Следом за Локотковой, бесцеремонно разглядывая ее ноги и то, чт
о
находится выше, Тавров побрел к замредактора. На лестнице он не удержалс
я и
слегка погладил Анну Семеновну по симпатично выступающей сзади части т
ела.
-- Что это вы, Яков Маркыч? -- строго спросила она.
-- Ox, Анечка... Воспоминания молодости...
Локоткова хихикнула, но для порядка назидательно произнесла:
Ягубов расхаживал по кабинету, преисполненный возбуждения. Увидев в
дверях Таврова, радостно улыбнулся.
-- Входите, входите, Раппопорт, -- потирая руки, сказал он. -- Для вас
у меня новость.
Ругать не будет, мгновенно сообразил Яков Маркович. А с чего же он так
радуется?
-- Звонили сверху по поводу субботника?
-- Уже знаете? И знаете, кто звонил?
Раппопорт мог бы, конечно, догадаться и об этом (велика мудрость!), но
Ягубов не дал ему времени подумать.
-- Только что звонил по ВЧ товарищ Хомутилов. Он просил передать, что
его шефу доложили о нашем почине, а он сообщил... вы сами понимаете кому, --
Ягубов сделал внушительную паузу. -- И оттуда приказано поздравить колле
ктив
редакции. Большая честь! Мы на правильном пути: Политбюро на днях решит
сделать субботник всесоюзным.
-- Я рад за вас, -- Яков Маркович с шумом выпустил воздух через нос.
Ягубов не обратил внимания на его последнее слово.
-- Все это большая честь, но и ко многому нас обязывает. Тираж газеты
-- девять миллионов, нас читает вся страна!
-- А конкретнее? -- перебил Тавров.
-- Конкретнее? Давайте трудиться так, чтобы оправдать доверие.
-- Мой субботник уже идет.
-- Вот именно! -- подхватил Ягубов. -- Это вы хорошо сказали. Член
Политбюро (пока не сказали кто) лично выступит у нас в газете со статьей п
о
поводу субботника, и статью подготовите вы.
-- Вот это уже конкретнее, -- похвалил Тавров.
Ягубов подождал, пока Раппопорт осмыслит свою ответственность, подоше
л
к столу и взял гранки.
-- Да, чтобы не забыть! Насчет юбилея Парижской коммуны... Подправьте
гранки, пожалуйста. Не надо никаких баррикад, поменьше о восстании и толп
ах
народа на улицах. Ведь все это имеет чисто исторический интерес. И добавь
те
о новой сильной власти, которая была необходима. Ясно?
Раппопорт молча забрал из рук Степана Трофимовича статью и сразу, не
заходя к себе, отправился в справочную библиотеку. Там сидел Ивлев.
-- Клюнули?! -- воскликнул Ивлев и перешел на шепот. -- Им просто
нечего делать. Разобраться в политике или экономике образование не
позволяет. А субботник -- тут они при деле. Но потомки... Потомки будут вас
презирать, Тавров, за эту подлость.
-- Потомкам, поскольку вы моложе и у вас есть шанс с ними встретиться,
передайте, что в статьях членов Политбюро я использовал только нацистс
кую
терминологию: "борьба за наши идеалы", "великая победа" и прочая. Пустячок,
а приятно.
-- Вот они где! -- раздался крик на весь читальный зал.
В дверях красовалась борода Максима Петровича.
-- Тише, Макс, -- урезонил его Тавров, -- что за оргия?
-- Оргия впереди.
-- Уже знаешь?
-- "День тот был пятница, и настала суббота". Евангелие от Луки. С вас
причитается...
-- Но ты же не пьешь, завязал.
-- Я бросил не пить. Пошли!
Закаморный, Раппопорт и Ивлев гуськом вылезли из двери библиотеки и
направились в отдел коммунистического воспитания. Яков Маркович изну
три
повернул ключ, чтобы не ломились посторонние, и тут же на столе оказалас
ь
бутылка водки, извлеченная Максимом из кармана потрепанного пальто.
-- Какая оперативность! -- восхитился Раппопорт. -- Ну-с, распределим
обязанности: я разливаю, вы -- пьете.
Он выплеснул остатки чая из одного стакана под стол, взял с подоконника
еще стакан и наполнил оба.
-- Налейте и себе глоток, Яков Маркыч, -- попросил Вячеслав.
Тавров посмотрел на часы.
-- Как говорил мой друг Миша Светлов, от без пяти четыре до четырех я
не пью.
Максим поднял стакан и почесал им кончик носа.
-- Ну, выпьем за то, во имя чего мы, несмотря ни на что...
-- И чтоб мы всегда гуляли на именинах, а наши враги гуляли на
костылях, -- подхватил Раппопорт.
Это был ритуал, молитва и дань времени в одночасье. Ивлев не допил,
поперхнулся, на дне немного осталось. Он оторвал кусок чистой бумаги на
столе у Якова Марковича, пожевал и сплюнул в угол. Закаморный, хлебнув одн
им
глотком до дна, задышал усиленно и глубоко, по системе йогов, закусывая
кислородом.
-- Ну что? Заводная лягушка запрыгала? -- спросил Максим.
-- Разве может быть иначе? -- удивился Яков Маркович. -- Три этапа
выпуска газеты по закону Раппопорта. Первый этап -- всеобщий бардак и
неразбериха. Второй -- избиение невиновных. Третий -- награждение
непричастных.
-- Мы непричастные?! -- возмутился Ивлев. -- Не вы ли втянули нас в
авантюру с субботником?
-- Я никого никуда не втягиваю, Славочка. Я плыву по течению, обходя
омуты. В данном случае я просто назвал вещь своим именем. -- Раппопорт
указал пальцем на телефон и договорил шепотом. -- Я открыто сказал, что тру
д
у нас рабский, а они почему-то орут "ура".
-- Это же надо! -- пробормотал Ивлев. -- Заставить
двухсотпятидесятимиллионный народ вкалывать задарма, да еще в субботу,
когда
по всем еврейским законам работать грех! И это сделал наш простой советс
кий
Раппопорт!
-- В Библии сказано, -- заметил Максим, -- не человек для субботы, а
суббота для человека. Рап исправил Библию: человек -- для субботы!
-- Погодите, еще не то будет! -- мрачно сказал Тавров. -- По субботам
будут субботники, по воскресеньям воскресники. Праздники присоединим
к
отпуску, отпуск -- к пенсии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
затягивает, как трясина.
-- И вас тоже! Утонете! Может, лучше тонуть в истине?
-- Что? Писать правду для себя? Да для себя я ее и так знаю. А писать
для других -- опять посадят.
-- А если появится щель?
-- Щель, чтобы гавкнуть и спрятаться? Щель... Да и где она -- правда? И
чья она? Твоя? Моя? Их? Фейхтвангер объяснил миру, что нацисты превращают
Германию в сумасшедший дом. Но вот он приехал в страну, где диктатура был
а
изощреннее фашистской, и стал пускать пузыри... Вы же знаете, Слава, как я
отношусь к Солженицыну. Но разве в том, что он, а не кто-либо другой стал
выразителем нашей лагерной эпохи, заслуга его таланта? Нет, дело случая.
Я
знаю старого писателя, у которого есть повесть, похожая на "Один день Иван
а
Денисовича", только написана раньше. И с точки зрения правдолюбцев врод
е
вас, гораздо более сильная и мрачная. Повесть не попала к Твардовскому и
выше. А и попала -- ее бы не напечатали, потому что герой повести -- еврей,
и его убивают зверски, а когда тело вывозят из лагеря, охранник для провер
ки
протыкает ему сердце, как положено, штыком. Оптимизма не получилось. В
щелочку просунулся Александр Исаич, и слава Богу. Но многие другие остал
ись,
а дверь захлопнулась.
-- Кто этот человек?
-- Вопрос нетактичный, мальчик.
-- Извините, -- смутился Вячеслав. -- Я имел в виду, что я автора,
возможно, знаю.
-- Если знаете, догадайтесь. Давайте посидим, вот пустая скамейка, а то
я устал маршировать.
Яков Маркович вынул из кармана сложенную "Трудовую правду", расстелил,
уселся, сопя.
-- Ладно! -- Слава присел рядом. -- Допустим, убеждений нет, но
честность -- простая человеческая честность еще есть?
-- Хе! Честность... Кому она нужна? Разве может желчь разлиться по телу
и сделать его здоровым? Нет, я хочу утонуть в трясине лжи вместе со всеми,
на кого я израсходовал жизнь. Твердя изо дня в день всю эту чушь о светлых
идеалах, я изо всех сил тяну их в омут. Честность только тормозит.
-- А как же совесть?
-- Совесть?.. -- Раппопорт умолк, глаза его стали злыми. Он поморщился
от боли, вытащил из кармана конфету, развернул, пососал. Желудочный сок
устремился на конфету. Яков Маркович рыгнул, и ему стало легче. -- Вы,
Слава, моей совести не видели, и сам я тоже. Если она и была, ее давно
направили в нужное русло. Мать моя в царской ссылке сидела за то, чтобы я
был свободен. А я? Мне велели рассказать побольше, не то посадят жену. Там я
кончил университет совести. А от сына я теперь слышу, что это я виноват в
том, что наша свобода хуже тюрьмы, и обвиняю в этом свою мать. Цепь
замкнулась. На кой ляд мне маяться с совестью? Остатки сил я потрачу на
доказательство, что наш советский паралич -- самый прогрессивный.
-- Ну, Рап, вы Мистификатор!
-- Я? Да это век такой. Если потомки обзовут нашу эру, то не атомной,
не космической, а -- Эрой Великой Липы. А я, ее сын, даром хлеб не ем. Я
нужен. Макарцев держит меня, потому что со мной он спокоен. Сам он
ничтожество, хотя и корчит из себя порядочного. И Ягубов без меня червяк! Н
е
на Ленина, а на меня надо молиться. Да Ленина, с его путаницей мыслей, я бы
в "Трудовую правду" литсотрудником не взял. У нас его давно бы посадили за
левизну и правизну. Данный строй может существовать только благодаря т
аким
червеобразным, как я. Вопросы есть?
Ивлев обратил внимание на молодую женщину с коляской, поглядел на ее
длинные ноги в ботинках, сказал:
-- Чепуха, конечно, но спрошу. А что если бы произошло невероятное?
-- Интересно! Через сколько лет -- через пятьдесят или пятьсот? Эта
земля, дружище, может, как никакая другая, страданиями и терпением заслуж
ила
от Бога более порядочную власть. И прессу... Но...
-- А вы?
Раппопорт прикрыл ладонью глаза, задумался.
-- Я? Я часть этой системы и этой страны, винтик. Куда же мне деваться,
поскольку я еще не умер? Я думаю одно, говорю другое, пишу третье. Какая
богатая интеллектуальная жизнь! Нет, атмосфера нашей прессы уникальна,
и
только в ней я дышу полной грудью.
-- Что же вы тогда будете делать?
Старичок-пенсионер, постукивая клюкой, подошел к скамье, покашлял и
осторожно сел на край. Раппопорт не отвечал, поднялся, сложил газету и
спрятал в карман. Они снова пошли вдоль бульвара, и только тогда Яков
Маркович прохрипел:
-- Что буду делать лично я? Это вы серьезно? Знаете, тогда ведь границу
откроют. Я, пожалуй, тогда эмигрирую, если, конечно, доживу.
-- Вы? Побежите от свободы? Но куда?!
-- А что? На Западе принято считать, что данная идеология привлекает
нищие народы. В действительности она привлекает только честолюбивых
насильников, своих и чужих. Эти ребята понимают, что отсталых легко
обмануть. Кроме того, на свете еще немало наивных людей, которые просто
устали от благоденствия.
-- Разве их ничему не научил наш зоосад?
-- Клетку можно почувствовать только изнутри. А у них руки чешутся по
цепям. У них сладостное предчувствие зуда от кнута. Погаси свет -- и
тараканы лезут изо всех щелей. Уж они уговаривать себя не заставят, схава
ют
все, что плохо лежит. А схватив, первым делом отгородятся от мира колючей
проволокой и начнут выпускать -- что? Конечно, "Правду".
-- "Трудовую правду"?
-- Не возражаю! В любом случае, сразу понадобятся профессиональные
лжецы.
-- Но вы же не знаете других языков!
-- И не нужно. Я понадоблюсь тогда, когда их уже заставят кукарекать
по-русски. Моя функция -- оболванивать массу, развивать стадные инстинкты
,
науськивать одних людей на других, ибо человек человеку друг, товарищ и
волк. На мой век работы хватит. Без лжи, Вячеслав Сергеич, люди почему-то
забывают, что есть на свете истина. Выходит, хотя у меня самого совести нет
,
именно я временно исполняю обязанности совести прогрессивного челове
чества.
Вот такие дела, старина. Вы уж извините за откровенность. И вообще, поменьш
е
меня слушайте, я ведь не врать не умею. Надеюсь, все останется между нами?..
Тем более, что есть причина, чтобы помалкивать...
-- Причина? Она всегда была!
Яков Маркович погладил вращательным движением занывший опять желудо
к.
-- Следователь Чалый, век его не забуду, был милейший человек. Говорил
ласково, с пониманием. Про детей своих рассказывал -- очень их любил. И
чтобы лучше меня в доверительной беседе видеть, направлял мне в лицо
настольную лампу -- вплотную к глазам. И держал эту лампу часов по шесть.
Это было как десять солнц, которые вы бы видели сейчас. Если я закрывал
глаза, он колол меня пером в шею, отрываясь от протокола. Вот они, синие
пятна!.. Не того мне жаль, что зрения осталось в одном глазу пятьдесят
процентов, а в другом -- двадцать пять. И не того, что очки для меня
заказать -- никто не хочет шлифовать линзы. Жаль, что глаза теперь болят
заранее. Кто-нибудь только еще идет к выключателю свет зажечь, а у меня --
как удар током. Ничего не могу поделать! Свет стараюсь зажигать сам и
отвлекаю внимание разными способами.
-- Вы это к чему?
-- К тому, что на шмон у меня такое же предчувствие. Руки тянутся назад
и вкладываются пальцы в пальцы: сейчас поведут... По редакции рукопись
ходит, не слышал?
-- Пока нет. Надеюсь, меня не минует?
-- Поосторожней, Славик, не нравится мне это...
-- Что вы! Сейчас не пятьдесят второй.
-- Но и не пятьдесят седьмой! По-моему, они копошатся... Кстати, почему
бы вам не мотнуть в командировку?
-- Хотите меня спрятать? Но мне бояться нечего!
-- Таких людей нет... Что вы все время оглядываетесь на женщин, будто
никогда их не видели? Да, хотел вам сказать: совокупляться лучше дома,
Вячеслав Сергеич.
Ивлев почесал нос, пробормотал:
-- У кого дома?
-- У меня. Понадобится, не стесняйтесь, берите ключи.
_29. ШАБАШ_
По вечерам каждый, кто по графику под стеклом у Анны Семеновны был
"свежей головой", вместо того, чтобы выискивать в полосах блох, читал серу
ю
папку. И каждый, сделав для себя открытие, приходил к выводу, что лучше об
этом не распространяться: почти наверняка рукопись в конверте в стол
главного редактора положена специально, чтобы ловить на этот примитив
ный
крючок. Если бы Макарцев сам оказался леваком, он не держал бы Самиздат в
кабинете. Впрочем, и другие мысли приходили в голову. Что, если Игорь
Иванович придумал новый способ воспитания сотрудников и рассчитывает
поднять
свой престиж? А может, наверху что-нибудь слышно и есть надежда на
послабления? Никаких иллюзий не было только у Якова Марковича. Он колеба
лся
между доверием редактора и необходимостью предупредить друзей.
А на "Трудовую правду" сыпались ошибки, и Ягубов не мог понять в чем
дело. У секретаря парткома и директора автозавода поменяли инициалы.
Народного артиста СССР оскорбили, назвав заслуженным. Перепутали счет в
двух
хоккейных матчах, состоявшихся в разных городах, и к Анечкиному телефон
у
пришлось посадить сотрудника отдела спорта, который не отходил до
одиннадцати вечера. Некоторые читатели угрожали, что из-за ошибки в
хоккейном счете перестанут выписывать "Трудовую правду". Это было неопа
сно:
тираж газеты был установлен сверху и зависел от бумаги, покупаемой в
Финляндии. Уменьшение подписки увеличивало розничную продажу, и тольк
о.
Однако за ошибки по головке не гладили. В подписанной полосе Ягубов попр
осил
портрет обрубить так, чтобы Ленин смотрел вдаль, а не вниз. Верстальщик
обрубил цинк, но отсек часть ленинского затылка, и Ягубов ездил объяснят
ься
в ЦК. Верстальщика уволили, дежурные получили выговора.
Приказы Ягубова о выговорах Кашин вывешивал на видном месте, однако чт
о
ни день проскакивали новые ошибки. Очередная "свежая голова", зачитавшис
ь
рукописью в кабинете Макарцева, небрежно просматривала полосы. Хорошо
еще,
Бог миловал от крупных идеологических ляпов -- тут звонков читателей не б
ыло
бы, но от звонка сверху не поздоровилось бы всем.
Яков Маркович пыхтел над материалами по субботнику. Каждый день шли в
номер статьи, информация. Ягубов требовал широты охвата и, что раздражал
о
Таврова больше всего, творческого подхода. Поэтому, когда Анна Семеновн
а
вошла к Раппопорту, он сам спросил:
-- Опять к Ягубову? Вы думаете, он мне не надоел?
-- У вас внутренний телефон все время занят. Может, неисправен?
-- Исправен! -- пробурчал Раппопорт, вставая.
В действительности он вытаскивал один проводок от этого телефона из
розетки, предполагая, что Ягубов или кто-то другой слушает, что происходи
т в
отделах. Следом за Локотковой, бесцеремонно разглядывая ее ноги и то, чт
о
находится выше, Тавров побрел к замредактора. На лестнице он не удержалс
я и
слегка погладил Анну Семеновну по симпатично выступающей сзади части т
ела.
-- Что это вы, Яков Маркыч? -- строго спросила она.
-- Ox, Анечка... Воспоминания молодости...
Локоткова хихикнула, но для порядка назидательно произнесла:
Ягубов расхаживал по кабинету, преисполненный возбуждения. Увидев в
дверях Таврова, радостно улыбнулся.
-- Входите, входите, Раппопорт, -- потирая руки, сказал он. -- Для вас
у меня новость.
Ругать не будет, мгновенно сообразил Яков Маркович. А с чего же он так
радуется?
-- Звонили сверху по поводу субботника?
-- Уже знаете? И знаете, кто звонил?
Раппопорт мог бы, конечно, догадаться и об этом (велика мудрость!), но
Ягубов не дал ему времени подумать.
-- Только что звонил по ВЧ товарищ Хомутилов. Он просил передать, что
его шефу доложили о нашем почине, а он сообщил... вы сами понимаете кому, --
Ягубов сделал внушительную паузу. -- И оттуда приказано поздравить колле
ктив
редакции. Большая честь! Мы на правильном пути: Политбюро на днях решит
сделать субботник всесоюзным.
-- Я рад за вас, -- Яков Маркович с шумом выпустил воздух через нос.
Ягубов не обратил внимания на его последнее слово.
-- Все это большая честь, но и ко многому нас обязывает. Тираж газеты
-- девять миллионов, нас читает вся страна!
-- А конкретнее? -- перебил Тавров.
-- Конкретнее? Давайте трудиться так, чтобы оправдать доверие.
-- Мой субботник уже идет.
-- Вот именно! -- подхватил Ягубов. -- Это вы хорошо сказали. Член
Политбюро (пока не сказали кто) лично выступит у нас в газете со статьей п
о
поводу субботника, и статью подготовите вы.
-- Вот это уже конкретнее, -- похвалил Тавров.
Ягубов подождал, пока Раппопорт осмыслит свою ответственность, подоше
л
к столу и взял гранки.
-- Да, чтобы не забыть! Насчет юбилея Парижской коммуны... Подправьте
гранки, пожалуйста. Не надо никаких баррикад, поменьше о восстании и толп
ах
народа на улицах. Ведь все это имеет чисто исторический интерес. И добавь
те
о новой сильной власти, которая была необходима. Ясно?
Раппопорт молча забрал из рук Степана Трофимовича статью и сразу, не
заходя к себе, отправился в справочную библиотеку. Там сидел Ивлев.
-- Клюнули?! -- воскликнул Ивлев и перешел на шепот. -- Им просто
нечего делать. Разобраться в политике или экономике образование не
позволяет. А субботник -- тут они при деле. Но потомки... Потомки будут вас
презирать, Тавров, за эту подлость.
-- Потомкам, поскольку вы моложе и у вас есть шанс с ними встретиться,
передайте, что в статьях членов Политбюро я использовал только нацистс
кую
терминологию: "борьба за наши идеалы", "великая победа" и прочая. Пустячок,
а приятно.
-- Вот они где! -- раздался крик на весь читальный зал.
В дверях красовалась борода Максима Петровича.
-- Тише, Макс, -- урезонил его Тавров, -- что за оргия?
-- Оргия впереди.
-- Уже знаешь?
-- "День тот был пятница, и настала суббота". Евангелие от Луки. С вас
причитается...
-- Но ты же не пьешь, завязал.
-- Я бросил не пить. Пошли!
Закаморный, Раппопорт и Ивлев гуськом вылезли из двери библиотеки и
направились в отдел коммунистического воспитания. Яков Маркович изну
три
повернул ключ, чтобы не ломились посторонние, и тут же на столе оказалас
ь
бутылка водки, извлеченная Максимом из кармана потрепанного пальто.
-- Какая оперативность! -- восхитился Раппопорт. -- Ну-с, распределим
обязанности: я разливаю, вы -- пьете.
Он выплеснул остатки чая из одного стакана под стол, взял с подоконника
еще стакан и наполнил оба.
-- Налейте и себе глоток, Яков Маркыч, -- попросил Вячеслав.
Тавров посмотрел на часы.
-- Как говорил мой друг Миша Светлов, от без пяти четыре до четырех я
не пью.
Максим поднял стакан и почесал им кончик носа.
-- Ну, выпьем за то, во имя чего мы, несмотря ни на что...
-- И чтоб мы всегда гуляли на именинах, а наши враги гуляли на
костылях, -- подхватил Раппопорт.
Это был ритуал, молитва и дань времени в одночасье. Ивлев не допил,
поперхнулся, на дне немного осталось. Он оторвал кусок чистой бумаги на
столе у Якова Марковича, пожевал и сплюнул в угол. Закаморный, хлебнув одн
им
глотком до дна, задышал усиленно и глубоко, по системе йогов, закусывая
кислородом.
-- Ну что? Заводная лягушка запрыгала? -- спросил Максим.
-- Разве может быть иначе? -- удивился Яков Маркович. -- Три этапа
выпуска газеты по закону Раппопорта. Первый этап -- всеобщий бардак и
неразбериха. Второй -- избиение невиновных. Третий -- награждение
непричастных.
-- Мы непричастные?! -- возмутился Ивлев. -- Не вы ли втянули нас в
авантюру с субботником?
-- Я никого никуда не втягиваю, Славочка. Я плыву по течению, обходя
омуты. В данном случае я просто назвал вещь своим именем. -- Раппопорт
указал пальцем на телефон и договорил шепотом. -- Я открыто сказал, что тру
д
у нас рабский, а они почему-то орут "ура".
-- Это же надо! -- пробормотал Ивлев. -- Заставить
двухсотпятидесятимиллионный народ вкалывать задарма, да еще в субботу,
когда
по всем еврейским законам работать грех! И это сделал наш простой советс
кий
Раппопорт!
-- В Библии сказано, -- заметил Максим, -- не человек для субботы, а
суббота для человека. Рап исправил Библию: человек -- для субботы!
-- Погодите, еще не то будет! -- мрачно сказал Тавров. -- По субботам
будут субботники, по воскресеньям воскресники. Праздники присоединим
к
отпуску, отпуск -- к пенсии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68