Великий Цезарь даже во время своих триумфов слышал раздающийся ряд
ом с ним голос, который напоминал ему, что и он Ц только человек… Равным н
ебожителям их делает все то же отчуждение. Это же отчуждение есть и форма
своеобразной психологической защиты «маленького» человека: согласить
ся со своей собственной никчемностью в истории Ц больно, вот и выносятс
я в разряд гениев, почти неземных существ, все эти Цезари и Наполеоны, Ньют
оны и Марксы…
Мы же хотим взглянуть на исторический процесс как на движение, осуществл
яемое именно людьми. Мы хотим увидеть в этих небожителях тех, кем они были
на самом деле.

Одной из крупнейших фигур нашей отечественной истории был Петр.
Каждый из венценосцев по издавна сложившейся традиции получал какое-то
свое прозвище, иногда нелицеприятно характеризующее какие-то черты его
личности, иногда звучащее как громкий титул. В нашей истории были «Грозн
ые» и «Тишайшие», всякие были, но вот «Великим» остался только он: за ним о
дним даже советская историография сохранила этот титул.
Заметим одно обстоятельство. Великому Помпею звание «Великий» было при
своено Суллой. Понятно, вовсе не для того, чтобы констатировать превосхо
дство этого в те поры молодого офицера не очень высокого ранга над всеми
окружающими Ц еще не хватало вот так возносить своего собственного под
чиненного! Просто ни орденов, ни медалей, ни даже появившихся значительн
о раньше их золотых цепей, надеваемых сюзереном на наиболее отличившихс
я воинов, не было тогда и в помине. Вот различного рода звания, в том числе и
персональное звание «Великий», и присваивались именно как форма отличи
я по службе, как форма признания заслуг. (Кстати сказать, введение персона
льного звания «Герой Советского Союза» было возвращением именно к этой
старой традиции.) Иначе говоря, в буквальном смысле (во всяком случае в при
менении к молодому еще офицеру) это звание понимать, разумеется, не следу
ет. Здесь определенная доля условности. С Петром Ц другое дело. Ведь даже
Большая Советская Энциклопедия называет его Великим без всяких кавыче
к. В официальной историографии времен Российской империи (где, кстати, Ве
ликой была признана и Екатерина II) это было бы понятно. Набранное же крупн
ым шрифтом в БСЭ, где даже прозвище «Грозный» рядом с именем Ивана IV, одной
из самых страшных фигур непростой нашей истории, набирается совсем иным
кеглем, Ц это уже форма объективации, т е. форма косвенного признания тог
о, что он был великим сам по себе, независимо от всех наших, субъективных, о
ценок…
Мы обратились к Петру потому, что именно его имя, как колдовская формула, с
пособно приоткрыть двери в те неведомые сферы, где и свершается вечное т
аинство отчуждения изначально дарованной всем нам свободы.
О Петре написаны целые библиотеки. Но ведь вот что примечательно. Как пра
вило, личность этого реформатора (если не сказать революционера) рассмат
ривается только через призму тех преобразований, которые историческая
традиция приписывает всецело его гению. Вспомним максиму, приведенную н
ами в самом начале: именно эти пребразования, подобно «анатомии человека
» очень часто выступают в роли своеобразного ключа к пониманию его лично
сти. Апологетическая же историография вообще, как кажется, готова дойти
до абсурда обратной детерминации, в системе которой и детские забавы буд
ущего императора едва ли не обусловливаются грядущими победами. В апофе
озе апологетики будущее России как бы опрокидывается в ее прошлое и стро
гий контур причинной зависимости обретает черты какого-то причудливог
о арабеска. Масштабность всего свершенного Петром делает грандиозной и
его собственную фигуру. И эта грандиозность многими мыслится уже с самог
о начала, ибо для многих самое начало Петра Ц это уже начало гения. Мало к
ому приходит в голову взглянуть на него как на простого, ничем (по крайней
мере в начале) не выдающегося человека. Между тем правильней было бы взгл
януть на него именно таким образом и постараться отыскать, говоря словам
и Достоевского, «хотя бы некоторые верные черты, чтобы угадать по ним, что
могло таиться в душе иного подростка тогдашнего смутного времени, Ц до
знание не совсем ничтожное, ибо из подростков создаются поколения»…

Да, именно так: личности создаются из подростков, а вовсе не из тех свершен
ий, которые озаряют память об уже ушедших героях.
Итак, о подростках…
Герои Плутарха, Фукидида, Тацита, Светония, все эти Фемистоклы, Александр
ы, Помпеи, Цезари, спасители и завоеватели, законотворцы и военачальники
Ц чье только воображение они ни потрясали. Но вдумаемся, ведь должна же б
ыть разница (и, как представляется, весьма существенная) между тем, как вос
принимают эти деяния простые смертные, и те, кто уже по праву своего рожде
ния изначально становится равным им, бессмертным. В самом деле, наследни
к престола с «младых ногтей» воспитывается на том, что между ним и велики
ми цезарями, когда-то потрясавшими устои вселенной, нет той непреодолим
ой пропасти, которая всегда существует между монархом и его собственным
и подданными. Совсем не в кровном, а в каком-то высшем Ц метафизическом с
мысле приятие короны делало родственниками друг другу всех монархов Ев
ропы. И благодаря этой метафизичности такое родство охватывало собой от
нюдь не только одновременно правивших венценосцев, но простиралось и в с
амую глубь веков. Тайна же состояла в том, что обрядом миропомазания не то
лько страны и народы вверялись их попечению и водительству, но и сама ист
ория давалась им как простая скрижаль, которой долженствует запечатлет
ь на себе все величие их деяний. Поэтому лишь масштаб предстоящих сверше
ний зависел от личных достоинств Ц причастность истории уже была обесп
ечена изначально.
Разумеется, Петр не был лишен ума. Но остановимся на одной весьма существ
енной детали.
Обывательский рассудок способно поразить то обстоятельство, что дочер
и Российского Императора, всемогущего «хозяина земли Русской», как он са
м написал о себе, донашивали, как это водится и в обыкновенной семье, друг
за другом свои детские платьица; депутаты Учредительного собрания, конв
оировавшие семью несчастного Людовика после его неудавшегося бегства
из Варенна обратно в Париж, были буквально потрясены тем, что сам король с
обственноручно расстегивал штанишки наследника… Но ведь семейный укла
д един для всех, и царствующая фамилия в этом, извечном патриархальном, ее
измерении едва ли чем отличается от любой другой. В обычной же семье высш
им авторитетом, как правило, является ее глава Ц отец. И там, где существу
ет этот авторитет, всегда существует и критическое отношение подростка
к самому себе. До известного возраста здесь сохраняется едва ли не пропо
рциональная зависимость: чем выше авторитет отца, тем трезвее взгляд реб
енка на самого себя. Нормальное развитие любого мужчины немыслимо без во
спитания способности к почитанию авторитета и повиновению. Тем более он
о необходимо тому, кто сам назначен повелевать: только воспитанное умени
е повиноваться рождает чувство ответственности в будущем самодержце.
Петру не было дано испытать формирующего воздействия отцовского автор
итета… Пусть его окружали совсем не глупые люди. Пусть и «дядька» его был
не только одним из достойнейших, но и одним из самых образованных людей Р
оссии того времени. Но нужно помнить, что все они были его подданными. Меж
тем, в царствующей фамилии авторитет отца сливается с авторитетом высше
го государственного лица, а значит, вообще становится абсолютным. Здесь
же изначальным абсолютом был он сам. И это не могло не деформировать восп
итательный процесс.
Можно возразить, что в первые годы формального царствования Петра в Росс
ии существовал совсем не редкий для Европы режим регентства. Да, так, но эт
о регентство было не вполне обычным, ибо его стержнем было практически о
ткрытое противостояние, грозившее разразиться едва ли минуемым кровоп
ролитием. Вспомним: за Петром было только легитимное право, реальная сил
а была на стороне Софьи. Софья же не выказывала решительно никаких призн
аков готовности передать власть Петру по достижении им своего совершен
нолетия (напомним, что по порядкам того времени оно наступало с женитьбо
й). Что должно было перевесить Ц неизвестно, но уже становилось ясно, что
решающая схватка неизбежна, и в случае поражения партия, сделавшая ставк
у на Петра, была обречена. Для многих, очень многих в своем окружении Петр
был единственной защитой, и было ли возможно в условиях прямой зависимос
ти от подрастающего венценосца появление трезвого голоса, который и Цез
арю напоминал о том, что он Ц всего только человек.
Нет, благотворной способности к повиновению в подрастающем Петре не вос
питывал никто. Меж тем умение повиноваться и способность безропотно пер
еносить домашний деспотизм далеко не одно и то же: если первая воспитыва
ет в будущем монархе действительно свободную личность, то вторая Ц обык
новенного холуя, внезапно дорывающегося до абсолютной власти.
Добавим сюда и другое. В своих собственных глазах Петр был отнюдь не заур
ядным монархом какой-то третьестепенной державы. Еще были живы слова, вы
сказанные старцем Трехсвятительского Псковского Елизарова монастыря
Филофеем в посланиях к великому князю Василию Ивановичу и к царю Иоанну
Грозному. «Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти», утвержда
лось в них. Под третьим Римом давно уже понималась Москва. Этот лозунг кас
ался в первую очередь церкви, духовного наследия Византии, но для честол
юбивого Петра, слышавшего кое-что и о древней истории, он не мог не принят
ь другого измерения Ц измерения прямого сопоставления с первым Римом. П
оэтому-то в играх своего детства он видел самого себя Ц прежде всего сам
ого себя Ц прямым преемником славы первых цезарей.
Но будем все же трезвы: в прямые наследники былой славы давно угасших имп
ерий Россия того времени подходила мало. Слишком глубокая пропасть прол
егла между ней и когда-то объединявшими мир великими цивилизациями Запа
да. Заполнить ее могла только риторика профессионального идеолога… или
вымысел ребенка. Так в детских фантазиях неуклюжие картонные латы легко
восходят к изящному и несокрушимому стальному максимилиановскому досп
еху, деревянный меч Ц к клинку благородного толедского закала, привязан
ная коза Ц к огнедышащему дракону… уснувшая Россия Ц к исполненному эн
ергией Риму.

Но дальше.
Трудно сказать, когда начинается мужание молодого человека. Расставани
е с детством для каждого происходит по-своему и в свой срок. Но в шестнадц
ать-семнадцать подрастающий мужчина если и продолжает играть в игры сво
его детства, то только тайно, хоронясь от окружающих, стесняясь этого зан
ятия. Это явление интернационально. Американо-язычное «teenager» там, за океан
ом, звучит едва ли не оскорблением для подростка, в лексическом русском о
биходе именуемого юношей. Да и русский юноша легко обижается на обращени
е: «мальчик». Именно это стеснение, наверное, и является одним из первых пр
изнаков наступающей зрелости. Если же такие игры продолжаются и после же
нитьбы (что совсем уже непристойно для мужчины, главы семьи) мы смело може
м говорить о драме инфантилизма.
Именно такой инфантилизм наблюдается у Петра. Причем это касается не тол
ько его «воинских забав» (проще сказать игры «в войну», впрочем, так будет
и правильней, ибо дети играют именно «в войну»). И по сей день подпадающие
под дурное влияние подростки приобщаются к табаку и спиртному отнюдь не
ради удовольствия Ц кому ж не известны муки, испытанные от первой папир
осы, от первого опьянения. Все это начинается из простого подражания взр
ослым, из стремления утвердить себя в их мире. Но ведь это тоже инфантилиз
м, ибо неспособность отличить внешнюю форму взрослости от действительн
ой зрелости другим словом назвать трудно. Для человека же, воспитывавшег
ося как глава огромного государства (Третий Рим!), такой инфантилизм Ц уж
е патология.
Действительное взросление начинается не с физического и даже не с умств
енного становления молодого человека. Оно начинается со становления нр
авственного, критерием которого является способность принимать на себ
я ответственность за содержание и последствия всех своих действий. Но им
енно внутреннюю готовность к ответственности трудней всего различить
в этическом Credo давно уже вышедшего из детского возраста Петра.
Пусть Россия во многом все еще оставалась медвежьим углом нравственно р
азвивающейся вселенной, но ветром перемен уже повевало и здесь. Да и в неп
осредственном окружении Петра состояли, не одни только авантюристы. Впр
очем, и авантюристы эти зачастую не были чужды европейскому воспитанию.
Поэтому в пору своего совершеннолетия не понимать, что человек не может
быть игрушкой, это уже нравственное убожество.
Да, здесь можно возразить: и в Европе уходящее столетие все еще ограничив
ало сферу, в которой надлежит властвовать принципам господствующей над
состояниями и сословиями морали, в основном кругом нобилитета Ц по отно
шению же к «черни» допускалось многое. Но допуская использование «черни
» как простого средства достижения какой-то цели, самый дух времени уже н
астоятельно требовал ее облагораживания. И пусть организация монаршег
о досуга еще долго будет цениться как некоторое важное государственное
дело, самый досуг всегда рассматривался как необходимый отдых в пожизне
нном служении государству. Высокая служба венценосца могла оправдать м
ногое, но справедливо и обратное: оправдать многое могла только она, служ
ба. Меж тем, давно вышедший из детского возраста, Петр все еще умеет только
одно Ц играть, и не прекращает свои игры даже после женитьбы.
«Потешное» войско впервые было создано, когда ему было всего десять лет,
но баловался он им долго. Уже совершеннолетним мужчиной он создает «поте
шную флотилию» (если честно, то даже отдаленно не напоминающую настоящий
флот, как палочки с конскими головами не напоминают настоящую кавалерию
). В двадцать два обзаводится новой игрушкой Ц «потешной артиллерией» (б
омбардирской ротой Преображенского полка)…
Можно, вторя воспитанной на монархической идее историографической мыс
ли, говорить о том, что именно здесь создавалось ядро русской армии новог
о типа, ее цвет, ее гвардия. Но все это будет справедливым только в том случ
ае, если в Полтаве, Бородино и Сталинграде искать объяснение воинских за
бав будущего Императора. В той или иной форме так и поступает большая час
ть историков. Но ведь это же неверно, система обратной детерминации, когд
а следствие предопределяет причину, если и имеет право на существование
, то только в областях с деформированной пространственно-временной метр
икой, т е. где-нибудь в окрестностях Альфы Центавра (впрочем, даже и не там,
а лишь по ту сторону «черных дыр»). Ни для десяти, ни для семнадцати, ни для д
вадцатидвухлетнего человека нет еще никакой Полтавы. Есть только краси
вая сказка о ней, или о какой-нибудь другой, но обязательно грандиозной, п
обеде, потрясающей самые основания мiра. Есть только опьянение воображен
ия, есть только игра. Видеть же в Петре того времени государственного муж
а, давно прозревшего необходимость глубокой реформы всего воинского ст
роя России, ошибочно. И даже организация его собственных «потешных» полк
ов по европейскому типу Ц это отнюдь не дань признания отсталости стрел
ецкой организации: какой же ребенок не замирал в восхищении перед распис
ной самодвижущейся заморской игрушкой, перед которой немедленно блекл
и и самые любимые предметы его детских игр. Именно и только игрушкой были
для будущего Императора его будущие гвардейские полки.

Нет, не государственному гению Петра обязана военная слава России, но ег
о инфантилизму.
Кстати. Представим на минуту, что после первой Нарвы последовал-таки нем
едленный удар на Москву. Ведь поражение поражению рознь. Бородинская бит
ва, хоть и закончилась формальной победой Наполеона, была в то же время и з
вездным часом русского оружия. Нарвская же «конфузия» уничтожила не тол
ько вооруженные силы России. Лишь полное отсутствие у юного Карла даже з
ачатков стратегического видения дало ему повод считать, что варварской
стране, дерзнувшей бросить ему вызов, уже не подняться. И когда б не та гор
дыня, которая на годы ослепила этого молодого героя, целые библиотеки, по
священные Петру, сегодня были бы наполнены совсем иным содержанием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26