вечный позор так и не признанной никем гениа
льности, Ц вот что принес ему этот окруживший его тупой враждебный мир. Т
ак на какое же воздаяние мог рассчитывать и он сам, уже изначально оказав
шийся неспособным разглядеть и осознать очевидное?
«Не мир, но меч…» «Мне отмщение и Аз воздам!»
Тотальный террор, геноцид, холокост Ц любое из этих родившихся в послед
ующие века страшных понятий без какой бы то ни было натяжки может быть пр
именено к русской действительности времен Иоанна Грозного. «Довершим к
артину ужасов сего времени: голод и мор помогали тирану опустошать Росси
ю. Казалось, что земля утратила силу плодородия: сеяли, но не сбирали хлеба
; и голод и засуха губили жатву… Бедные толпились на рынках, спрашивали о ц
ене хлеба и вопили в отчаянии. Милостыня скудела: ее просили и те, которые
дотоле сами питали нищих. Люди скитались, как тени; умирали на улицах, на д
орогах. Не было явного возмущения, но были страшные злодейства: голодные
тайно убивали и ели друг друга! От изнурения сил, от пищи неестественной р
одилась прилипчивая смертоносная болезнь в разных местах. Царь приказа
л заградить многие пути; конная стража ловила всех едущих без письменног
о вида, неуказною дорогою, имея повеление жечь их вместе с товарами и лоша
дьми… Но ни судьба, ни тиран еще не насытились жертвами.» И все эти испытан
ия, готовые спорить даже с казнями, обрушенными Моисеем во имя спасения И
зраиля на фараона, были порождены вовсе не вражьим нашествием, не озлобл
ением религиозных войн, но каким-то безумным остервенением так и не удов
летворенной гордыни того, кто самим обетом своего царского служения обя
зан был хранить Богом врученный ему народ от всех возможных напастей.
Меж тем никакие испытания не проходят бесследно для наций. Опустошитель
ные вражеские нашествия, эпидемии смертельных болезней, наносящие долг
о незаживающие раны целым народам природные катаклизмы, вооруженные гр
ажданские и религиозные противостояния Ц все это откладывается не в од
них только письменных памятниках ушедших эпох. Ведь, как известно, приро
да человека двойственна Ц это одновременно и духовное существо и прост
о биологическое тело. А значит, и на него в обязательном порядке распрост
раняются все те законы, которые определяют и регулируют развитие жизни н
а этой доставшейся нам в удел планете. Живая же плоть не может оставаться
неизменной там, где гибельное давление внешних стихий начинает превыша
ть какие-то критические для нее пороги; необратимые деформации в наслед
ственном аппарате Ц неизбежный результат любых переживаемых ею потря
сений. Но может ли духовная составляющая какого бы то ни было социума ост
аться иммунной по отношению ко всем этим катаклизмам?
Едва ли…
Вот так и развязанный Иоанном террор, наверное, был обязан, наверное, не мо
г не стать мощным мутагенным началом, вызывающим незримые тектонически
е сдвиги в пластах национального самосознания. Напомним один известный
еще из школьного курса отечественной истории факт. После сокрушительно
го разгрома, учиненного Борисом Годуновым одному из старинных боярских
домов, ничтожный его осколок, спасаясь от бризантного действия страшног
о государственного гнева, перелетел аж через литовскую границу и уже вск
орости возвратным смертельным рикошетом ударил по самому Кремлю. Правд
а, Лжедмитрий I, сумевший, как свидетельствуют современники, завоевать си
мпатии простого народа, как известно, сгинул довольно быстро, но за ним по
тянулась целая череда жадных до абсолютной власти самозванцев. Только л
и сказочная удача отважного Гришки Отрепьева породила всех этих соиска
телей мономаховой шапки? Может быть, правильней сказать, что обильное кр
овопускание, учиненное грозным самодержцем целой нации, вызвало в ней ка
кие-то скрытые генетические сдвиги? Ведь истории, как кажется, любого нар
ода известен феномен самозванства, но где еще на самый трон могли посяга
ть возникающие из ниоткуда плебеи? Родовитая знать, в жилах которой текл
а королевская кровь, Ц это еще куда ни шло, отчаянные командиры лейб-гва
рдейских контингентов, да даже просто пригревшиеся у трона выскочки, вро
де Меншикова, Ц тоже не Бог весть какая невидаль, но вдруг возникающий из
какого-то абсолютного небытия Пугачев? Как видно, исковерканными оказа
лись не только судьбы отдельных русских фамилий, но и судьба целого наро
да. Какая-то грозная необратимая мутация произошла с самим его генотипо
м: нужно было сломаться чему-то очень серьезному, ответственному за форм
ирование менталитета в наследственном аппарате нации, чтобы такое вооб
ще стало возможным…
Был ли и в самом деле, как говорят многие, безумен свирепый русский самоде
ржец?
Многое, очень многое свидетельствует в пользу именно этого предположен
ия. Видно, что-то не так было уже в его генетике. Неполноценным родился его
младший брат (здесь уже приводилось свидетельство современников на это
т счет). Явно выраженным слабоумием страдал унаследовавший царскую влас
ть Федор Иоаннович. Припадками страдал его последний сын Дмитрий (кстати
, именно на эти припадки и будет сделана попытка списать его таинственну
ю, но столь выгодную претенденту на основание новой династии российских
царей смерть). Плохо вяжутся с душевным здоровьем и его собственные деян
ия Ц слишком страшно, слишком кроваво все, что сопрягается с его именем. О
днако с точностью утверждать ничего нельзя. Впрочем, имеет ли это хоть ск
олько-нибудь серьезное значение? Вдумаемся, способно ли душевное расстр
ойство само по себе породить все то, что было содеяно Иоанном? Ведь безуми
е вообще не имеет созидательной силы, оно в состоянии лишь наложить како
й-то свой, пусть даже остро специфический, отпечаток на то, что рождается
в нашем сознании и не более. Оно способно лишь обострить, или, напротив, пр
иглушить что-то. В конечном же счете все создается только и только им. Но е
сли так, то никакой медицинский диагноз решительно не в состоянии снять
личную вину с самого царя. Все то, что было учинено им, лежит на его и только
на его совести. Да ведь и юридическая практика наверное всех народов мир
а, решая вопрос о способности человека нести ответственность за содеянн
ое, как кажется, никогда не подвергала сомнению его личную виновность.
Кстати, если безумие и в самом деле имело место, то это еще вопрос, что имен
но было следствием, а что могло служить его подлинной первопричиной? Цеп
ь ли содеянных кем-то злодеяний оказывается прямым результатом умопоме
шательства, или, напротив, само душевное расстройство Ц суть следствие
неразрешенного конфликта совести и дела? Говоря академическим языком,
Ц конфликта между ориентацией собственных действий и той господствую
щей в каждом социуме системой ценностей, которая впитывается нами еще с
молоком матери. Как правило, мы предрасположены легко соглашаться с перв
ым умозаключением, то есть с тем, что все недостойное нас может быть порож
дено в конечном счете только душевным расстройством, только явной психи
ческой аномалией. (Возможно, и здесь подает свой голос наша неугасимая ве
ра в человеческую нравственность?…)
Но есть ли достаточные основания видеть причину аберрации нравственно
го чувства человека в посылаемом ему безумии? Ведь что бы ни говорилось в
семи теми, кто упрямо отказывается верить в такое начало, как совесть, вро
жденное ли, воспитанное ли обстоятельствами роста нравственное чувств
о человека Ц это слишком серьезная материя, чтобы им можно было пренебр
ечь там, где речь идет о формировании личности или, говоря иным языком, о ф
ормировании нашей души. Едва ли кто в состоянии указать точную меру того
конкретного вклада, который может быть отнесен на счет этой незримой, но
вместе с тем очень властной стихии, но ясно одно Ц без совести нет, да и не
может быть человека. Специально организованные эксперименты показываю
т, впрочем, даже не так Ц доказывают, что даже в состоянии глубокого гипно
за человек не в состоянии переступить через категорические императивы
нравственных запретов. Но, к сожалению, одна только совесть далеко не все
гда в состоянии оградить нас от всего того, что недостойно созданного по
образу Божьему человека. В противном случае никто из нас просто не знал б
ы никаких ее мук; а ведь она платит нам ими именно за насилие над собой. Меж
тем невозможно жить в условиях вечных терзаний, поэтому если насилие над
нею становится угнетающей константой нашего бытия, по-видимому, обязан
ы вступать в действие какие-то защитные компенсаторные механизмы челов
еческой психики. И говорят, что даже самые страшные памятные истории чел
овечества тираны вовсе не были чужды любви и сострадания: обслуживающий
ли персонал, дети ли, собаки Ц но что-то такое обязательно входило в круг
того, где прорывалась и их человечность, неистребимое даже в этих уродах
сочувствие и сострадание живому. Но если не срабатывают даже эти дарован
ные природой регуляторы, в конечном счете может не выдержать сама психик
а. Вот именно здесь-то, как кажется, и наступает безумие.
Психика Ц это то, что унаследовано нами еще от животного царства, чудо же
нравственного чувства принадлежит уже совершенно иным Ц высшим Ц изм
ерениям нашего бытия. Там, где грубо насилуется это чудо, в конечном счете
ломается психика, и само безумие парадоксальным образом обнаруживает с
ебя победой совести. Увы, такой, от которой всем окружающим зачастую стан
овится еще горше…
Кто видел сохранившего душевное равновесие палача?
Меж тем история сохранила память о переменах в облике самого Иоанна. Изм
енениях, которые сопроводили принятие тех страшных для России решений, ч
то знаменовали собой начало опричнины. «Опишем здесь наружность Иоанно
ву. Он был велик ростом, Ц пишет Карамзин, Ц строен; имел высокие плеча, к
репкие мышцы, широкую грудь, прекрасные волосы, длинный ус, нос римский, гл
аза небольшие, серые, но светлые, проницательные, исполненные огня, и лицо
некогда приятное. В сие время он так изменился, что нельзя было узнать его
: на лице изображалась мрачная свирепость; все черты исказились; взор уга
с; а на голове и в бороде не осталось почти ни одного волоса, от неизъясним
ого действия ярости, которая кипела в душе его.»
Вот только действием одной ли ярости могут быть объяснены эти столь рази
тельные перемены?

«Ах! Чувствую: ничто не может
нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто… едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою. Ц
Но если в ней единое пятно,
Единое случайно завелося,
Тогда Ц беда! Как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.»

На совести же Иоанна «завелось» отнюдь не единое пятно, она давно уже был
а изъязвлена вся без остатка, и «мальчики кровавые в глазах» застили ему
весь белый свет… Говорят, в здоровом теле Ц здоровый дух, но говорят ведь
и другое: все болезни Ц от нервов, и где нет согласия с самим собой, где нет
мира в собственной душе, не может быть никакого телесного здоровья. Мог л
и сохранить такое согласие этот самозванный палач, когда боль распятого
им народа тяжелой медью, набатным гулом должна была не переставая стучат
ь в его висках?
Не этот ли набат время от времени гнал его к покаянию? История свидетельс
твует: одетый в рубище, часами он простаивал на коленях, вымаливая прощен
ие за пролитую кровь. Правда, молитвенный порыв очень скоро проходил, и он
, как бы стремясь изгнать из памяти только что проявленную слабость, внов
ь «скакал купаться в крови». Видно, и то и другое Ц и покаятельная молитва
и острая жажда чужой непереносимой боли давно уже действовали на него к
ак наркотик, но, как и всякий наркотик, они повелительно требовали постоя
нного увеличения дозы.
Но все же и ему однажды довелось взглянуть в самые глаза возмездию…
Одни говорят, что история не повторяется. Другие утверждают, что она повт
оряется дважды: один раз в виде трагедии, другой Ц в виде фарса. Но вот эта
внезапная встреча с Немезидой повторилась. Конечно, многое зависит от ли
чного вкуса, но в этом повторе, трагедия была потом. Сначала же был если и н
е фарс, то смертельный позор, спасение от которого можно найти либо в петл
е (самоубийство как избавление от позора еще будет в русской истории: про
игравший Крымскую войну Николай I так и не сможет пережить свое унижение),
либо в уничтожении всех его вольных и невольных свидетелей.
28 июня 1941 года, после того, как неожиданно рухнул Западный фронт и пал Минск,
Иосиф Сталин вдруг бросил все и уехал на одну из своих дач. Через нескольк
о дней, первого июля, за ним приехали члены Политбюро, и от приехавших не у
крылось выражение острого страха в глазах встретившего их диктатора: ст
ало очевидно, что все эти дни он ждал своего ареста.
Его бегство можно было бы объяснить паникой и назвать обыкновенным дезе
ртирством, кстати, именно на это и намекает Н.С.Хрущев, впервые сделавший д
остоянием гласности этот факт. Но, думается, все обстояло куда как серьез
ней. Сталин и в самом деле не отличался большим мужеством, но тот эпизод во
все не был проявлением его трусости, не был сдачей перед лицом внезапно о
бнаружившейся всесокрушительной силы германского нашествия. По-видим
ому, это было приуготовление самого себя к смерти. Точнее сказать, к станд
артному в те поры обвинению по пятьдесят восьмой статье в измене Родине,
но, впрочем, тогда это было одно и то же.
Основания для показательной расправы с ним, в духе тех помпезных судебны
х представлений, которые разыгрывал со своими былыми политическими про
тивниками он сам, были вполне достаточные и неопровержимые. В сущности с
остав вины был сформулирован им же самим Ц история оставила для потомко
в его собственные слова, сказанные накануне ухода: «Великий Ленин остави
л нам социалистическое государство, а мы его просрали». В те трагические
дни многим казалось, что и в самом деле таинственная рука уже начертала н
а стене церемониального зала свое «Мене, текел, упарсин». В самом деле, тре
тьего июля начальник германского генерального штаба Гальдер занесет в
свой военный дневник торжествующую фразу о том, что кампания против Росс
ии уже выиграна, на следующий день, четвертого, об этом же заявит и сам Гит
лер (а главы государств так просто словами не бросаются). Правда, уже через
несколько дней они переменят свое мнение, но это будет позднее. Сейчас же
кому как не ему, Иосифу Сталину, должно было быть ясно, что это «мы» из став
шего историческим речения в обвинительной речи Государственного Проку
рора будет подразумевать в первую очередь его и никого другого. Упрямое
нежелание принять к сведению сигналы, свидетельствовавшие о готовност
и Германии к скорому нападению, ошибка в оценке ее военно-экономических
возможностей, неспособность к точной оценке конфигурации воинских сос
редоточений у границ СССР, к определению направления главного удара уже
отмобилизованной вражеской военной машины, прямое запрещение принять
какие-то превентивные оборонительные меры, Ц всего этого было более че
м достаточно для обвинительного приговора.
Но было и другое, куда более страшное Ц сотни тысяч уничтоженных жизней,
миллионы и миллионы изломанных человеческих судеб. И вот теперь террор,
развязанный им в России, как когда-то в революционной Франции он пожрал п
ородивших его якобинцев, должен был пожрать его самого, политические же
просчеты давали к этому вполне удобный и доказательный предлог. Словом,
созданный им же самим политический режим уже не оставлял ему решительно
никаких шансов.
Отдадим должное: он не стал прятаться, не пытался окружить себя какими-то
особо преданными лейб-гвардейскими контингентами, у него хватило мужес
тва встретить неизбежное достойно. Говорят, в мгновение смерти перед чел
овеком проносится вся его жизнь… Само возмездие вдруг на минуту предста
ло перед ним в лице приехавших на его дачу, Ц и одно только Небо знает, что
довелось пережить ему тогда.
Однако парадокс истории заключался в том, что приехали вовсе не арестовы
вать, но уговаривать его вернуться к управлению страной… Разумеется, он
вернулся. И уже в самое короткое время началась новая волна кровавых рас
прав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26