Не забудем
также и о давно вызревшей потребности развивающихся государств в едино
й системе мер и весов и так далее, и так далее. Так что не одна только центра
лизация политической власти стоит за абсолютизмом.
Но и в подчинении всей жизни государства какому-то одному политическому
центру есть свои пределы, прехождение которых способно поставить под уг
розу само его существование. Вспомним: семь десятилетий «строительства
коммунизма» в нашей стране наглядно продемонстрировали то непреложное
обстоятельство, что абсолютная централизация всего и вся возможна толь
ко в чрезвычайных условиях тотального противостояния нации какой-то вн
ешней подавляющей силе; государственная же система, которая и в мирное в
ремя обязывает к апробации любых решений одной только верховной инстан
цией, в принципе нежизнеспособна. Советский Союз не выдержал мирного сор
евнования с Западом не в последнюю очередь именно по этой причине. Поэто
му известное распределение властных полномочий между политическим цен
тром и политической же периферией абсолютно неизбежно при любых, даже са
мых деспотических, тоталитарных режимах. Казалось бы, ничего деспотичне
й восточных монархий история никогда не знала, но ведь и там существовал
и сатрапии, которым делегировалось многое от того, что атрибутивно, каза
лось бы, лишь центральной власти. Так что видеть в борьбе с непокорным боя
рством исключительно укрепление авторитета трона было бы в корне непра
вильно. По сути дела все это не более чем историографическая легенда, авт
оритет которой освящен не менее грозным, чем имя самого Иоанна, именем др
угого тирана, Иосифа Сталина. Вспомним, ведь это им в беседе с Эйзенштейно
м на встрече, посвященной съемкам «Ивана Грозного», впервые была высказа
на парадоксальная идея о прогрессивности всех тех репрессий, которые бы
ли обрушены тогда на русское боярство. Больше того, «вождь народов» выск
азался даже в том духе, что репрессии того времени были недостаточны, что
нужно было срубить еще не одну голову…
Нет, ностальгия по абсолютной власти не может быть объяснена одной лишь
потребностью политического разоружения склонных к известной центробе
жности земельных баронов. Идея абсолютной монархии, конечно, рождалась с
амим временем, но ведь и монархи той далекой эпохи Ц это вовсе не деперсо
нифицированные силы истории. А значит, и им были присущи какие-то глубоко
личные мотивы. Мотивы, которые незримо для всех добавляли что-то свое в во
жделение ничем не ограниченного суверенитета.
Но все же должно было произойти и еще нечто такое, что окончательно освоб
ождало бы это глубоко личное от всех внешних оков и противовесов, нужен б
ыл какой-то дополнительный внешний толчок, способный высвободить, након
ец, энергию давно копившегося напряжения.
Как кажется, первый кризис в отношениях Иоанна с его окружением был вызв
ан внезапной тяжелой болезнью, наступившей после возвращения из Казанс
кого похода. В те дни было неясно, сумеет ли он выжить, и в связи с этим встал
неизбежный вопрос о престолонаследии. Царь потребовал немедленного пр
инесения присяги своему сыну от Анастасии. Но многие ближние бояре, сказ
авшись больными, уклонились от целования креста в пользу лежавшего в пел
енках младенца. Ходили слухи, что они «хотели на государство» двоюродног
о брата Иоанна Владимира Старицкого.
Этот сюжет в подчеркнуто контрастных зловещих черно-белых тонах запеча
тлен в знаменитом фильме Эйзенштейна, кадры которого стали не только реж
иссерской, но и операторской классикой.
Колебались многие, среди них и тогдашние вожди Избранной рады: духовник
царя Сильвестр и Адашев. Это, как уже говорилось здесь, в скором времени пр
ипомнится и тому, и другому.
Кризис разрешился, в общем-то, благополучно, в конце концов все присягнул
и царевичу-младенцу. Сам Иоанн выздоровел, но его душевное равновесие бы
ло уже навсегда надломлено. Отныне русский царь будет жить в вечном стра
хе, даже пищу станет принимать только из рук своей Анастасии. Ей же он покл
янется (и до конца останется верен своей клятве), что никогда не забудет по
ведения бояр у его смертного ложа.
Поведение бояр, похоже, никакого удивления у нас не вызывает, в высшем чин
овничьем слое мы привыкли видеть только одно Ц прямую измену государст
венным интересам России. На Сильвестре же и Адашеве останется несмываем
ое ничем пятно двурушничества, многие (до сих пор) будут обвинять их в том,
что они в те трагические дни попытались переметнуться на сторону против
ников царя. За всем этим стоит давняя историографическая традиция, котор
ая, наверное, и не могла быть иной ни в условиях российской монархии, ни в с
талинское время (повторимся, к Иоанну «вождь народов» относился с велики
м уважением).
Но только ли патологическая склонность к предательству высших государ
ственных интересов стояла за всей той неприличной политической возней
у постели умирающего государя?
Задумаемся над одним обстоятельством, которое знакомо истории едва ли н
е каждого народа и которое никак не может быть игнорировано в затронутом
здесь контексте. Что на самом деле значило в тех условиях присягнуть нас
леднику Иоанна? Ведь править до своего совершеннолетия тот все равно не
мог, и речь могла идти только о регентстве. Но реальная политическая сила
оставалась вовсе не за теми, кто должен был бы долгие годы хранить для нег
о монарший венец. Разумеется, целование креста в те поры значило многое, н
о ведь далеко не все, царский же трон Ц это слишком большой приз, чтобы ра
ди него можно было удержаться не только от клятвопреступления. Была ли с
пособна эта присяга остановить тех, кто мог вожделеть Ц и, несомненно, во
жделел Ц царской власти и кому она, эта царская власть, в те дни чуть ли не
сама шла в руки? Едва ли, а это значит, что исключать дышащее гражданской в
ойной двоевластие было никак нельзя, и скорее всего результатом такой пр
исяги стали бы страшные для всей России потрясения. Впрочем, и царевичу о
на вряд ли сослужила бы хорошую службу. Здесь ведь уже говорилось о том, ка
ким было собственное младенчество Иоанна, но заметим: при всем том, что та
к отравило его детские годы, на его будущую власть никто, в общем-то, не пос
ягал. Все годы того дикого боярского беспредела, которым возмущался он с
ам и справедливо возмущаются российские историки, ни устранить, ни даже
просто отстранить его от престола всерьез, как кажется, никому не приход
ило и в голову. В ситуации же с его наследником формировался совершенно и
ной расклад сил. Да и политические нравы царствованию его отца смягчить
не удалось, скорее наоборот, убийство как удобный способ решения зачасту
ю вполне будничных управленческих проблем, стало куда более обычным, чем
до него. Так что же именно в не столь уж и далеком будущем могло ожидать ег
о собственного сына? Ответом, думается, может служить трагическая судьба
другого царевича Ц Дмитрия, последнего сына Иоанна от Марии Нагой, кото
рый (по так и не доказанным, но тем не менее вполне основательным слухам) н
егласным распоряжением Бориса Годунова в 1591 году был зарезан в совершенн
о симметричном политическом пасьянсе, когда на стороне царевича было то
лько абстрактное право престолонаследия, на стороне претендента Ц реа
льная сила. Напомним же и другое, совсем недавнее, свидетелями чему было н
ыне здравствующее поколение россиян, Ц то, как уже сходивший с политиче
ской сцены Борис Ельцин назначал на пост российского премьер-министра н
икому до того неизвестного чиновника Владимира Путина. Совершенно очев
идно, что это назначение было жестом прямого указания на своего политиче
ского преемника. Но, хоть и говорят, что история не знает сослагательного
наклонения, вряд ли можно сомневаться в том, что если бы Ельцина через кор
откое время вдруг не стало, Россию бы сотрясла очередная смута. Причем со
всем не исключено, что, как водится у нас, весьма обильная кровью, ибо расс
трелами тогда все еще грезили многие. Как знать, может быть, для нового пре
мьера единственная возможность уберечь страну (да и обеспечить свою соб
ственную безопасность) крылась только в том обстоятельстве, что верховн
ая власть до времени сохранялась за Ельциным? Отдадим должное: предостав
ленным им временем и будущий и уходящий российские президенты распоряд
ились самым лучшим образом.
Это после смерти Петра, после Гражданской войны, после развала Советског
о Союза вопрос о том, кому именно достанется высшая государственная влас
ть, решал многое. В те же дни на Руси все обстояло по-другому. Ведь никакой
Ц во всяком случае радикальной Ц перемены политического курса, никако
й реформации, или напротив, контр-реформации не предвиделось, речь шла о р
утинной передаче высших государственных полномочий. Поэтому ответстве
нность за судьбы своей страны, да и просто трезвый политический расчет я
сно показывал, что гораздо целесообразней было присягнуть тому, кто обла
дал большими, чем его конкуренты, шансами на реальное возобладание ими. Т
акой выбор резко снижал вероятность кровопролитного противостояния не
примиримых политических сил. Так одна ли только боярская измена была пру
жиной того политического кризиса, который разразился в ожидании, как тог
да казалось, скорой и неизбежной кончины Иоанна? Корысть многих должност
ных лиц исключать, разумеется, нельзя и здесь, но все же, думается, и высоко
й ответственности за судьбы великой России места во всей этой темной ист
ории было вполне достаточно. Причем даже у тех, кому мы вот уже не одно сто
летие отказываем в каком бы то ни было сочувствии. Что же касается Сильве
стра и Адашева, то вовсе не исключено, что этими людьми руководили только
соображения блага для своей страны.
Но жизнь готовила Иоанну и другое, на взгляд автора, то есть на взгляд чело
века, пережившего безвременную смерть своей жены, куда более страшное по
трясение.
Это может показаться странным и даже парадоксальным, но по зрелом размыш
лении все оказывается вполне обоснованным и закономерным. Обусловленн
ым самой человеческой природой, ибо иначе просто не может быть, потому чт
о этого «иначе» не может быть никогда… Вдумаемся, что может связывать с н
ашим далеким от совершенства миром того, кто давно уже убедил самого себ
я в своей принадлежности к абсолютно иной, может быть, даже неземной прир
оде? Да только одно Ц любовь. Никто другой, кроме той единственной, без ко
торой часто немыслима даже самая жизнь еще не умершего для любви человек
а, не может служить посредником между сферами, в которых замыкается боль
ное сознание одержимого лишь самим собой гения, и дольним миром всех бес
толково снующих в пыли под его ногами ничтожеств. Замкнувшаяся в постоян
ном самообожествлении эгоцентрическая мысль в сущности полностью отго
раживает себя от всех окружающих, и человек в итоге оказывается одиноким
во всей кишащей людьми вселенной. И только любви до времени по силам быть
предстателем этого людского мира в химерических фантазиях того, кто сам
возвысил себя над всеми. Меж тем отъединение от всех Ц это ведь и неизбеж
ная утрата любых обязательств по отношению к ним. Любых, не исключая и нра
вственные (впрочем, может быть, именно нравственные-то обязательства и п
одлежат отторжению в самую первую очередь, ибо именно они способны слишк
ом больно напоминать о прямой соприродности гения всем тем ущербным, над
которыми ему так хочется воспарить). И только та единственная, ради котор
ой иногда можно поступиться даже драгоценностью своей собственной жиз
ни, не дает разорвать до конца слабую связь, что все еще существует между р
астворившимся в солипсическом дурмане абсолютной исключительности са
мосознанием надмирного героя и противостоящей ему реальной действител
ьностью. Ведь и эта одна Ц принадлежит отнюдь не горним сферам, но все той
же низменной природе, которая так недостойна избранного. Поэтому нет ре
шительно ничего удивительного в том, что когда рвется эта тонкая нить, вс
е обязательства перед миром людей исчезают окончательно, и перед нами вд
руг встает некий грозный нравственный мутант.
Случайная обмолвка адъютанта открыла Наполеону то, что благодаря своей
ветреной Жозефине он давно уже стал посмешищем всего Парижа. Его горе бы
ло страшным и неподдельным, ибо он обожал ее. На какое-то время герой почу
вствовал полную опустошенность, и, говорят, именно с этого момента из его
жизни ушли последние остатки юношеского идеализма, а себялюбие, подозри
тельность и эгоцентризм стали доминантами его натуры. Разрушение семей
ного счастья Наполеона еще скажется на всей Европе, его еще будут называ
ть и тираном, и чудовищем, и даже более того Ц Антихристом. Меж тем в систе
ме властвующих над умами того времени мифов имя Антихриста Ц это самое
страшное, что только можно было бросить в обвинение человеку. Этим имене
м не бросались даже в пылу самой острой полемики. Но уже здесь, на Востоке,
куда его увели еще юношеские мечты о соперничестве с самим Александром,
вдруг, как молния, как страшный проблеск гильотины, блеснет то, что застав
ит содрогнуться даже тех, кто еще не забыл о жутком времени революционно
го Террора. Три тысячи турок, поверивших слову одного французского офице
ра, сдадутся на милость победителя Ц и все они будут расстреляны по слов
у другого Ц Бонопарта. А вместе с ними будут расстреляны и еще почти полт
оры тысячи пленных, взятых ранее.
Впрочем, признаем, что Наполеон это не только продукт еще не утратившего
свою инерцию века Просвещения, но и живое олицетворение уже навсегда пер
еболевшей Террором Франции, поэтому откровенным живодером ему, конечно,
не дано было стать. К тому же и сама Жозефина еще не раз доставит ему и утеш
ение, и подлинное счастье. Но вот смерть первой жены, по свидетельству сов
ременников, окончательно уничтожила все следы человечности, ранее врем
я от времени еще проглядывавшие в Иосифе Джугашвили. Искренне любивший е
е, Сталин теперь уже окончательно замыкается в себе, и с тех пор его фигура
иррадиирует только то, что всегда сопровождается каким-то суеверным уж
асом.
Смерть первой жены Иоанна будет стоять в этом же ряду ломавших судьбы тр
агических поворотов.
7 августа 1560 года после болезни умерла Анастасия. Ее кончина потрясла Иоан
на Ц он любил ее как, может быть, никого и никогда в своей жизни. В окружени
и Иоанна тотчас воспользуются его глубокой растерянностью и отчаянием:
будет пущен слух о том, что «извели царицу своими чарами» Сильвестр и Ада
шев. Этого будет вполне достаточно для расправы.
«А с женой моей зачем вы меня разлучили? Не отняли бы вы у меня моей юной же
ны, не было бы и Кроновых жертв», Ц позднее (в 1577 году) во втором послании Ан
дрею Курбскому напишет сам Иоанн.
С ее кончиной оборвется, как кажется, последняя связь с миром окружающих
его людей, исчезнут последние обязательства перед ними. С этих пор вся вр
ученная его водительству страна становится чем-то вроде вечного неопла
тного должника. Отныне уже не болеющий за свой народ Моисей, но грозное яз
ыческое божество является своим подданным.

«Кто превзойдет меня, кто ст
анет равным мне?
Деяния людей Ц как тень в безумном сне.
Желанье подвигов Ц как детская забава.
Я исчерпал тебя до дна, земная слава.
И вот стою один, величьем упоен…»

Во многом именно здесь истоки той трагедии, которую предстояло пережить
России. Впрочем, трагедии не только подвластного ему люда, но и самого вен
ценосца. Ведь осознание молодым государем неземного своего величия не т
олько кровавым ужасом обернется против всех, кто готов был видеть в нем л
ишь достойное воплощение библейских царей, но и личной болью отзовется в
душе Иоанна. Увы, пределы слабого разумения подданных о подлинном велич
ии царской власти, как правило, не в состоянии возвыситься над хрестомат
ийными образами Давидова меча и Соломоновой мудрости. Именно перед этим
охранительным мечом, именно перед этой исполненной глубокой печалью му
дростью (а в великой мудрости и в самом деле, Ц как сказал Экклезиаст, Ц м
ного печали) охотно склонились бы все. Но и Давид и Соломон видели свое слу
жение Богу в смиренном служении избранному Им народу. Гордыня же Иоанна
вознесла его аж туда, где и сам Израиль обязан был благоговейно склонить
ся перед ним. А вот это уже против всех мирских разумений, ибо здесь начина
ется кощунственное посягновение на прерогативы самого Создателя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26