И.Лорера), пришлось предпринять тонкий тактический ход
, чтобы опубликовать главы, относящиеся к царствованию Иоанна. В оправда
нном его талантом расчете на литературный успех поначалу он издал тольк
о первые восемь томов своей «Истории государства Российского». Критика
государей, конечно, встречалась и там, но была весьма умеренной, совсем ин
ое дело девятый… Но после их появления в свет остановить публикацию «ужа
сной перемены в душе царя и в судьбе царства» стало уже решительно невоз
можным.
Меж тем и сегодня историографическая мысль оказывается в плену все тех ж
е представлений, против которых когда-то восстал Карамзин. Вот например,
характеризуя XVI столетие Зимин А.А., Хорошкевич А.Л. в «России времени Ивана
Грозного» замечают: «бурное развитие гуманистических теорий сочеталос
ь с истреблением тысяч инакомыслящих во Франции, с деспотическим правле
нием взбалмошных монархов, убежденных в неограниченности своей власти,
освященной церковью, маской ханжества и религиозности прикрывавших бе
зграничную жестокость по отношению в к подданным. Полубезумный шведски
й король Эрик XIV запятнал себя не меньшим количеством убийств, чем Грозный
. Французский король Карл IX сам участвовал в беспощадной резне протестан
тов в Варфоломееву ночь 24 августа 1572 г., когда была уничтожена добрая полов
ина родовитой французской знати. Испанский король Филипп II, рассказываю
т, впервые в жизни смеялся, получив известие о Варфоломеевой ночи, и с удов
ольствием присутствовал на бесконечных аутодафе на площадях Вальядоли
да, где ежегодно сжигались по 20-30 человек из наиболее родовитой испанской
знати. Папа не уступал светским властителям Европы. Гимн «Тебя, Бога, хвал
им» был его ответом на события Варфоломеевой ночи. В Англии, когда возрас
т короля или время его правления были кратны числу «семь», происходили р
итуальные казни: невинные жертвы должны были якобы искупить вину короле
вства. По жестокости европейские монархи XVI в., века формирующегося абсолю
тизма, были достойны друг друга».
Да, это и в самом деле так: жестокость вовсе не была чем-то исключительным
в то время. Но, думается, растворение Иоанна в этом общем ряду не совсем ум
естно. Кровь, проливавшаяся им, была другого цвета. Он творил расправу вов
се не за еретические отклонения от какой-то ортодоксии, не за тайные ковы
, способные подточить устои государственности, но брал на себя труд суди
ть преступную душу всего своего народа. Своим судом Иоанн взвешивал отню
дь не уклонения от каких-то предначертаний верховной воли, Ц совсем дру
гое. Может быть, как никакое другое, царское ремесло предполагает глубок
ое знание людей. Обладавший острым умом и наблюдательностью, человек пор
ыва и крайностей, он, может быть, благодаря именно этим чертам своего хара
ктера был способен проникнуть в самую душу подданного. Как кажется, ему у
же не была интересна никакая мирская суета, значение имело только то, чем
дышала она. Она же дышала святотатством, ибо не жить одним им и значило свя
тотатствовать.
9. Царское проклятие
Но мы сказали, что царский гнев выжигал уже не просто отдельные гнезда из
мены, тотальная расправа вершилась над всею Россией.
Вглядимся еще раз в самый состав опричных земель, отторгаемых от того, чт
о составляло врученную ему державу.
Важнейшие торговые пути, ключевые центры тогдашней экономики, призванн
ые заступать пути иноземному вторжению опорные стратегические пункты
Ц вот что включали в себя владения, вдруг выделяемые самодержцем опричь
самой России. Изыми их из единого ее организма Ц и жизнеспособность огр
омной державы окажется не просто подорванной Ц уничтоженной. Все дальн
ейшее ее существование сведется к предсмертной агонии. Впрочем, именно а
гония и долженствовала быть неизбежным и закономерным следствием этой
свирепой административной вивисекции.
Никакой контекст никакой борьбы с никакой боярской оппозицией не в сост
оянии был вместить в себя весь этот апокалиптический беспредел, все верш
имое в те дни живодерство. Никакой ненавистью ко всем несогласным с той в
еликой самодержавной идеей, которую впервые рождало его кровавое царст
вование, нельзя было ни объяснить, ни Ц тем более Ц оправдать то проклят
ье собственному народу, которым дышали грозные тексты царских указов. Ли
шь одно могло быть движущей пружиной творимого в страшные дни беспредел
а Ц не знающее никакой пощады тайное вожделение самодержца всеобщей лю
бви и поклонения.
Как кажется, что-то глубоко женское, переходящее грань явной истерики, ск
возило в природе всех этих царских начертаний. Ведь то, что изменщик еще о
бязательно вернется, нет, даже не так: не просто вернется, но, полный раска
яния, на коленях приползет к ней, Ц это вовсе не фигура отвлеч
енной риторики отвергнутой женщины, но до времени спасающая ее вера. Вер
а столь же пламенная, сколь и ее надрывное желание тут же простить унижен
ного врага. Ее затмевающая разум готовность сжечь под ним даже самую зем
лю Ц это не столько порыв к «праведной» мести (хотя, конечно, и возмездие
тоже), сколько неопровержимая наверное ничем форма абсолютного доказат
ельства той великой и безусловной истины, что только она одна Ц суть под
линный смысл и оправдание всего бытия вдруг изменившего ей мужчины. Что
без нее ему нет решительно никакой жизни, нет даже места на этой земле. Вот
так и здесь все виновное перед ним, Иоанном, обязано было не просто раская
ться и повернуться к нему, но приползти на коленях за его прощ
ением. И так же истерически, по-женски он, вероятно, тут же с радостью прост
ил бы все и одарил бы всех своей исступленной надрывной любовью!
Так что отымание от провинившегося перед ним люда тех базовых начал, тех
метафизических стихий, из которых, собственно, и складывается материаль
ная жизнь всех, кто не принимал его ни своим сердцем, ни душою, обязано был
о показать им, чем именно они пренебрегли, отвергая его . Ведь п
реступное небрежением им Ц это и было небрежение всем, что н
е только наделяет смыслом, но и вообще делает возможным их собственное з
емное существование. Словом, речь шла вовсе не о банальном отъятии каких-
то Ц пусть даже и очень важных Ц территорий и стратегических пунктов, н
о об отъятии самой земли, и даже не только ее, но и воды, огня и воздуха.
Нет и еще раз нет: никакой законодательный акт не свободен от тех идолов, ч
то владеют сознанием законодателя. Вот так и здесь создается впечатлени
е, что тексты царских указов, как будто бы трактовавшие о вполне понятных
и доступных разумению обывателя вещах, в действительности вмещали в себ
я что-то такое, что выходило далеко за пределы обычного смысла употребля
емых ими понятий. Напомним тот факт, что еще греки (Эмпедокл, живший в пято
м веке до нашей эры) учили, что все многообразие нашего мира сводится к чет
ырем корням-элементам: земле, воде, воздуху и огню. Эти корни вещей недели
мы и все материальное наше окружение образуется из их простого механиче
ского сочетания. Эта теория четырех элементов существовала в научном об
ороте вот уже около двух тысячелетий, и, прекрасно образованный, Иоанн не
мог не знать ее основоположений. И кажется, что его карательный замысел в
овсе не ограничивался тем буквальным значением, которое запечатлевало
сь на пергаментах государевых грамот: все то, что отторгалось им от Росси
и и полагалось опричь нее, в его собственном воспаленном сознании имело
какой-то более глубокий и, может быть, куда более страшный, чем его формал
ьное истолкование, смысл.
Правда, ни земля, ни вода, ни огонь и воздух никак не вписываются в обычную
лексикографию самодержавного волеизъявления. Семантика законодатель
ных актов Ц это не самое подходящее место для возвышенных метафизическ
их упражнений. Ведь оправдание любых царских начертаний состоит в практ
ическом их исполнении. Исполнении немедленном, неукоснительном и точно
м. Но как можно в точности исполнить то, что относится к возвышенному пред
мету философии, а значит, даже не вполне доступно обыденному сознанию? Бу
дучи понятыми как метафизические субстанции, все эти имена были бы спосо
бны перевести любую управленческую конкретику на уровень отвлеченных
схоластических умствований. Но ведь и сам Иоанн давно уже не жил земным. «
Не хлебом единым» Ц относилось к нему, может быть даже в неизмеримо боль
шей степени, чем к кому бы то ни было другому. Собственно, материи, о которы
х говорил Христос, противопоставляя их «хлебу» (ведь «хлеб» в его речени
и Ц это только некий эвфемизм, иносказание), и стали тем, из чего ткалась п
овседневность его мятущегося духа, его жизнь. Все прикладное, утилитарно
е в его воспаленном, обращенном внутрь самого себя микрокосме давно уже
исчезло. Даже привычные понятия, как кажется, дышали здесь неким иным, бол
ее высоким значением. То, чем оперировал его воспаленный безумием ненави
сти дух, уже не было доступно никому из подвластных червей, навсегда обре
ченных ползать по земле. Все занимавшее его разум могло лишь парить над н
ечистотами низменной обыденности, поэтому даже внешне совпадавший с зе
мной речью Глагол, изрекавшийся им, мог носить характер только какого-то
случайного консонанса. Словом, нет, не какие-то территории отторгались о
т врученной ему страны! Видеть в опричнине только какую-то экзотическую
административную реформу, значит, не разглядеть в ней практически ничег
о. Это была самая настоящая анафема, и, подчиняясь его исступлению, его про
клятью, от оказавшейся недостойной своего повелителя России обязано бы
ло отвернуться все, включая и самые стихии макрокосма.
Увы, из всех исполненных глубоким философским смыслом категорий неразв
итое сознание способно извлекать лишь немногое, убогому разуму недосту
пно высокое. Вот так и здесь возносимое к самим стихиям космоса государе
во слово о возмездии было понято подсудным ему миром лишь как изменение (
пусть и не виданное дотоле) сложившегося строя управления иммунной к пор
ядку страной, а многими и просто как прямой призыв к обыкновенному грабе
жу и произволу.
Мы помним, что выделение опричных земель затронуло судьбы многих россий
ских городов, а значит, и бесчисленного множества деревень, ибо города в л
юбой стране того времени Ц это лишь редкие островки в безбрежном аграрн
ом море. Словом, царские реформы ломали жизнь огромным массам людей. И мож
но нисколько не сомневаться в том, что все эти вынужденные повиноваться
императивам царственной воли массы мужчин, женщин, детей, стариков без в
сякой жалости и пощады выбрасывались на улицу. В холод и в грязь. В самом д
еле, трудно вообразить, что те, переселяемые Иоанном толпища, которые обя
заны были уступить свои дома и подворья «кромешникам», этим невесть отку
да взявшимся «новым русским», ожидали какие-то специально возведенные б
лагоустроенные теплые бараки. Еще со времен великих империй древнего Во
стока, широко практиковавших принудительное выселение народов (и, добав
им, хорошо знавших толк в технологии осуществления этих масштабных кара
тельных мероприятий), все изгоняемые должны были начинать с простых земл
янок, на скорую руку отрываемых где-то в чистом поле или в лесу. Иосиф Стал
ин, выселявший в ходе борьбы с кулачеством миллионы и миллионы зажиточны
х крестьян, не придумал в сущности ничего нового, когда эшелонами перебр
асывал их на совершенно пустое место, предоставляя им самим позаботитьс
я о собственном выживании. Так почему же Иоанн должен был поступать как-т
о иначе?
Мы помним, что раскулаченным Советской властью крестьянам не разрешало
сь брать с собой практически ничего. Да и в самом деле, что же это за борьба
с кулачеством, если все имущество забирается теми же «кулаками» и «подку
лачниками» с собой? И потом, не будем сбрасывать со счетов жадные до «халя
вы» комбеды, эту новую деревенскую власть, функционерам которой и должно
было доставаться в наследство все оставляемое. Вот так и здесь: можно нис
колько не сомневаться в том, что и новые приближенные к царю люди, которым
уже заранее было отпущено любое преступление по отношению к опальной «з
емщине», бдительно и строго следили за тем, чтобы изгои не прихватили из о
ставляемых ими домов с собой ничего «лишнего». То есть того, что уже как бы
по праву приближения к трону принадлежало им, прямым царевым избранника
м. Так что наспех собранные узелки самого необходимого, что было способн
о обеспечить выживание несчастных семей лишь на первые дни, запестрели н
а российских дорогах еще задолго до сталинских переселенцев. Тотальный
грабеж и мародерство сопровождали не только ликвидацию кулачества как
класса. Словом, трагедия «великого перелома» Ц это во многом, очень мног
ом своеобразное повторение когда-то давно пережитой нашей страной опри
чнины.
Но, несмотря ни на какие карательные санкции, изнасилованная и униженная
своим повелителем Россия так и не каялась перед своим повелителем, так и
не ползла в размазанных по грязным щекам слезах, на коленях, за царским пр
ощением. Больше того, она, по-видимому, вообще так и не осознала ни всей сте
пени вины перед своим государем, ни того, что она просто не в праве выживат
ь, раз уж сложилось так, что его лик отвернулся от нее. Напротив, она продол
жала жить какой-то своей, занятой самой собою, жизнью. Ее существование та
к и не обратилось в смертельную агонию, больше того, пусть и тяжело раненн
ая опричниной, она выказывала явные признаки выживания, постепенной ада
птации к ней.
Собственно, в этом нет, да, наверное, и не может быть ничего удивительного.
Физическое изъятие опричных земель из корпуса принадлежавшей ему стра
ны на самом деле абсолютно невозможно; такое могло быть выполнимым тольк
о в воспаленном воображении, только в некоторой виртуальной реальности.
Веками формировавшиеся хозяйственные, культурные, бытовые, семейные св
язи не рвутся в одночасье. Даже по велению отмеченных Божьим избранием в
енценосцев. Больше того, и новый нобилитет, несмотря на все страшные клят
вы, принесенные самодержцу при его приближении к трону, вовсе не был заин
тересован в их радикальной ломке. Собственная корысть всех причастных к
исполнительной власти во все времена Ц и не только на одной Руси Ц была
куда сильнее любой присяги.
Словом, виновная перед ним держава продолжала существовать, не только не
понимая, но как будто даже и не замечая провозглашенной ей анафемы. Как бу
дто не замечая даже его самого. Так погруженная в свою повседневность Ма
рфа не увидела то, с чем пришел в этот мир Иисус.
Было ли возможно еще большее унижение для гипертрофированного самолюб
ия Иоанна?
Проходит время Ц и еще недавно готовая простить все женщина вдруг начин
ает ненавидеть того, кто отверг ее. Ненавидеть тем сильнее, чем острей и пр
онзительней была жажда его любви и поклонения. По всей видимости, жгучая
ненависть к так и не возжелавшей заметить его трагедию земле жгла и ее по
велителя.
Но сжигавшее Иоанна пламя уже нельзя было ограничить условным простран
ством какого-то внутреннего мира. Его собственное «Я» давно уже не вмеща
лось в пределы кожного покрова, им обнималась без изъятия вся Россия. А зн
ачит, и от терзаний, переживаемых тем, кто сам себя определил в качестве ее
судьи, не могла быть избавлена и подвластная ему страна. Гореть и мучитьс
я вместе с ним надлежало всему, что было обязано подчиняться его царстве
нным начертаниям. Впрочем, здесь дело не ограничивалось одним только суд
ом, а значит, и муки должны были носить не один только нравственный характ
ер: своею царственной волей Иоанн сам себя назначил еще и палачом своей с
траны.
К сожалению, многие химеры самосознания высших государственных лиц име
ют какое-то таинственное и вместе с тем страшное свойство обращаться в п
лоть. Слишком многое находится во власти не ограниченного ничем самодер
жца.
Больше того, даже самосознание нации долгое время не подвергает сомнени
ю право государя вершить суд над своим народом. Напомним, что только в сле
дующем столетии (27 января 1649 года) прозвучит приговор английской судебной
палаты, в котором властитель впервые будет объявлен врагом нации. «Насто
ящий суд по разуму и совести убедился, что он, Карл Стюарт, виноват в подня
тии войны против парламента и народа, а также в поддержании и продолжени
и ее… Он был и продолжает быть виновным в беззаконных замыслах, изложенн
ых в обвинении; в том, что упомянутая война была начата, поддерживалась и п
родолжалась им…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
, чтобы опубликовать главы, относящиеся к царствованию Иоанна. В оправда
нном его талантом расчете на литературный успех поначалу он издал тольк
о первые восемь томов своей «Истории государства Российского». Критика
государей, конечно, встречалась и там, но была весьма умеренной, совсем ин
ое дело девятый… Но после их появления в свет остановить публикацию «ужа
сной перемены в душе царя и в судьбе царства» стало уже решительно невоз
можным.
Меж тем и сегодня историографическая мысль оказывается в плену все тех ж
е представлений, против которых когда-то восстал Карамзин. Вот например,
характеризуя XVI столетие Зимин А.А., Хорошкевич А.Л. в «России времени Ивана
Грозного» замечают: «бурное развитие гуманистических теорий сочеталос
ь с истреблением тысяч инакомыслящих во Франции, с деспотическим правле
нием взбалмошных монархов, убежденных в неограниченности своей власти,
освященной церковью, маской ханжества и религиозности прикрывавших бе
зграничную жестокость по отношению в к подданным. Полубезумный шведски
й король Эрик XIV запятнал себя не меньшим количеством убийств, чем Грозный
. Французский король Карл IX сам участвовал в беспощадной резне протестан
тов в Варфоломееву ночь 24 августа 1572 г., когда была уничтожена добрая полов
ина родовитой французской знати. Испанский король Филипп II, рассказываю
т, впервые в жизни смеялся, получив известие о Варфоломеевой ночи, и с удов
ольствием присутствовал на бесконечных аутодафе на площадях Вальядоли
да, где ежегодно сжигались по 20-30 человек из наиболее родовитой испанской
знати. Папа не уступал светским властителям Европы. Гимн «Тебя, Бога, хвал
им» был его ответом на события Варфоломеевой ночи. В Англии, когда возрас
т короля или время его правления были кратны числу «семь», происходили р
итуальные казни: невинные жертвы должны были якобы искупить вину короле
вства. По жестокости европейские монархи XVI в., века формирующегося абсолю
тизма, были достойны друг друга».
Да, это и в самом деле так: жестокость вовсе не была чем-то исключительным
в то время. Но, думается, растворение Иоанна в этом общем ряду не совсем ум
естно. Кровь, проливавшаяся им, была другого цвета. Он творил расправу вов
се не за еретические отклонения от какой-то ортодоксии, не за тайные ковы
, способные подточить устои государственности, но брал на себя труд суди
ть преступную душу всего своего народа. Своим судом Иоанн взвешивал отню
дь не уклонения от каких-то предначертаний верховной воли, Ц совсем дру
гое. Может быть, как никакое другое, царское ремесло предполагает глубок
ое знание людей. Обладавший острым умом и наблюдательностью, человек пор
ыва и крайностей, он, может быть, благодаря именно этим чертам своего хара
ктера был способен проникнуть в самую душу подданного. Как кажется, ему у
же не была интересна никакая мирская суета, значение имело только то, чем
дышала она. Она же дышала святотатством, ибо не жить одним им и значило свя
тотатствовать.
9. Царское проклятие
Но мы сказали, что царский гнев выжигал уже не просто отдельные гнезда из
мены, тотальная расправа вершилась над всею Россией.
Вглядимся еще раз в самый состав опричных земель, отторгаемых от того, чт
о составляло врученную ему державу.
Важнейшие торговые пути, ключевые центры тогдашней экономики, призванн
ые заступать пути иноземному вторжению опорные стратегические пункты
Ц вот что включали в себя владения, вдруг выделяемые самодержцем опричь
самой России. Изыми их из единого ее организма Ц и жизнеспособность огр
омной державы окажется не просто подорванной Ц уничтоженной. Все дальн
ейшее ее существование сведется к предсмертной агонии. Впрочем, именно а
гония и долженствовала быть неизбежным и закономерным следствием этой
свирепой административной вивисекции.
Никакой контекст никакой борьбы с никакой боярской оппозицией не в сост
оянии был вместить в себя весь этот апокалиптический беспредел, все верш
имое в те дни живодерство. Никакой ненавистью ко всем несогласным с той в
еликой самодержавной идеей, которую впервые рождало его кровавое царст
вование, нельзя было ни объяснить, ни Ц тем более Ц оправдать то проклят
ье собственному народу, которым дышали грозные тексты царских указов. Ли
шь одно могло быть движущей пружиной творимого в страшные дни беспредел
а Ц не знающее никакой пощады тайное вожделение самодержца всеобщей лю
бви и поклонения.
Как кажется, что-то глубоко женское, переходящее грань явной истерики, ск
возило в природе всех этих царских начертаний. Ведь то, что изменщик еще о
бязательно вернется, нет, даже не так: не просто вернется, но, полный раска
яния, на коленях приползет к ней, Ц это вовсе не фигура отвлеч
енной риторики отвергнутой женщины, но до времени спасающая ее вера. Вер
а столь же пламенная, сколь и ее надрывное желание тут же простить унижен
ного врага. Ее затмевающая разум готовность сжечь под ним даже самую зем
лю Ц это не столько порыв к «праведной» мести (хотя, конечно, и возмездие
тоже), сколько неопровержимая наверное ничем форма абсолютного доказат
ельства той великой и безусловной истины, что только она одна Ц суть под
линный смысл и оправдание всего бытия вдруг изменившего ей мужчины. Что
без нее ему нет решительно никакой жизни, нет даже места на этой земле. Вот
так и здесь все виновное перед ним, Иоанном, обязано было не просто раская
ться и повернуться к нему, но приползти на коленях за его прощ
ением. И так же истерически, по-женски он, вероятно, тут же с радостью прост
ил бы все и одарил бы всех своей исступленной надрывной любовью!
Так что отымание от провинившегося перед ним люда тех базовых начал, тех
метафизических стихий, из которых, собственно, и складывается материаль
ная жизнь всех, кто не принимал его ни своим сердцем, ни душою, обязано был
о показать им, чем именно они пренебрегли, отвергая его . Ведь п
реступное небрежением им Ц это и было небрежение всем, что н
е только наделяет смыслом, но и вообще делает возможным их собственное з
емное существование. Словом, речь шла вовсе не о банальном отъятии каких-
то Ц пусть даже и очень важных Ц территорий и стратегических пунктов, н
о об отъятии самой земли, и даже не только ее, но и воды, огня и воздуха.
Нет и еще раз нет: никакой законодательный акт не свободен от тех идолов, ч
то владеют сознанием законодателя. Вот так и здесь создается впечатлени
е, что тексты царских указов, как будто бы трактовавшие о вполне понятных
и доступных разумению обывателя вещах, в действительности вмещали в себ
я что-то такое, что выходило далеко за пределы обычного смысла употребля
емых ими понятий. Напомним тот факт, что еще греки (Эмпедокл, живший в пято
м веке до нашей эры) учили, что все многообразие нашего мира сводится к чет
ырем корням-элементам: земле, воде, воздуху и огню. Эти корни вещей недели
мы и все материальное наше окружение образуется из их простого механиче
ского сочетания. Эта теория четырех элементов существовала в научном об
ороте вот уже около двух тысячелетий, и, прекрасно образованный, Иоанн не
мог не знать ее основоположений. И кажется, что его карательный замысел в
овсе не ограничивался тем буквальным значением, которое запечатлевало
сь на пергаментах государевых грамот: все то, что отторгалось им от Росси
и и полагалось опричь нее, в его собственном воспаленном сознании имело
какой-то более глубокий и, может быть, куда более страшный, чем его формал
ьное истолкование, смысл.
Правда, ни земля, ни вода, ни огонь и воздух никак не вписываются в обычную
лексикографию самодержавного волеизъявления. Семантика законодатель
ных актов Ц это не самое подходящее место для возвышенных метафизическ
их упражнений. Ведь оправдание любых царских начертаний состоит в практ
ическом их исполнении. Исполнении немедленном, неукоснительном и точно
м. Но как можно в точности исполнить то, что относится к возвышенному пред
мету философии, а значит, даже не вполне доступно обыденному сознанию? Бу
дучи понятыми как метафизические субстанции, все эти имена были бы спосо
бны перевести любую управленческую конкретику на уровень отвлеченных
схоластических умствований. Но ведь и сам Иоанн давно уже не жил земным. «
Не хлебом единым» Ц относилось к нему, может быть даже в неизмеримо боль
шей степени, чем к кому бы то ни было другому. Собственно, материи, о которы
х говорил Христос, противопоставляя их «хлебу» (ведь «хлеб» в его речени
и Ц это только некий эвфемизм, иносказание), и стали тем, из чего ткалась п
овседневность его мятущегося духа, его жизнь. Все прикладное, утилитарно
е в его воспаленном, обращенном внутрь самого себя микрокосме давно уже
исчезло. Даже привычные понятия, как кажется, дышали здесь неким иным, бол
ее высоким значением. То, чем оперировал его воспаленный безумием ненави
сти дух, уже не было доступно никому из подвластных червей, навсегда обре
ченных ползать по земле. Все занимавшее его разум могло лишь парить над н
ечистотами низменной обыденности, поэтому даже внешне совпадавший с зе
мной речью Глагол, изрекавшийся им, мог носить характер только какого-то
случайного консонанса. Словом, нет, не какие-то территории отторгались о
т врученной ему страны! Видеть в опричнине только какую-то экзотическую
административную реформу, значит, не разглядеть в ней практически ничег
о. Это была самая настоящая анафема, и, подчиняясь его исступлению, его про
клятью, от оказавшейся недостойной своего повелителя России обязано бы
ло отвернуться все, включая и самые стихии макрокосма.
Увы, из всех исполненных глубоким философским смыслом категорий неразв
итое сознание способно извлекать лишь немногое, убогому разуму недосту
пно высокое. Вот так и здесь возносимое к самим стихиям космоса государе
во слово о возмездии было понято подсудным ему миром лишь как изменение (
пусть и не виданное дотоле) сложившегося строя управления иммунной к пор
ядку страной, а многими и просто как прямой призыв к обыкновенному грабе
жу и произволу.
Мы помним, что выделение опричных земель затронуло судьбы многих россий
ских городов, а значит, и бесчисленного множества деревень, ибо города в л
юбой стране того времени Ц это лишь редкие островки в безбрежном аграрн
ом море. Словом, царские реформы ломали жизнь огромным массам людей. И мож
но нисколько не сомневаться в том, что все эти вынужденные повиноваться
императивам царственной воли массы мужчин, женщин, детей, стариков без в
сякой жалости и пощады выбрасывались на улицу. В холод и в грязь. В самом д
еле, трудно вообразить, что те, переселяемые Иоанном толпища, которые обя
заны были уступить свои дома и подворья «кромешникам», этим невесть отку
да взявшимся «новым русским», ожидали какие-то специально возведенные б
лагоустроенные теплые бараки. Еще со времен великих империй древнего Во
стока, широко практиковавших принудительное выселение народов (и, добав
им, хорошо знавших толк в технологии осуществления этих масштабных кара
тельных мероприятий), все изгоняемые должны были начинать с простых земл
янок, на скорую руку отрываемых где-то в чистом поле или в лесу. Иосиф Стал
ин, выселявший в ходе борьбы с кулачеством миллионы и миллионы зажиточны
х крестьян, не придумал в сущности ничего нового, когда эшелонами перебр
асывал их на совершенно пустое место, предоставляя им самим позаботитьс
я о собственном выживании. Так почему же Иоанн должен был поступать как-т
о иначе?
Мы помним, что раскулаченным Советской властью крестьянам не разрешало
сь брать с собой практически ничего. Да и в самом деле, что же это за борьба
с кулачеством, если все имущество забирается теми же «кулаками» и «подку
лачниками» с собой? И потом, не будем сбрасывать со счетов жадные до «халя
вы» комбеды, эту новую деревенскую власть, функционерам которой и должно
было доставаться в наследство все оставляемое. Вот так и здесь: можно нис
колько не сомневаться в том, что и новые приближенные к царю люди, которым
уже заранее было отпущено любое преступление по отношению к опальной «з
емщине», бдительно и строго следили за тем, чтобы изгои не прихватили из о
ставляемых ими домов с собой ничего «лишнего». То есть того, что уже как бы
по праву приближения к трону принадлежало им, прямым царевым избранника
м. Так что наспех собранные узелки самого необходимого, что было способн
о обеспечить выживание несчастных семей лишь на первые дни, запестрели н
а российских дорогах еще задолго до сталинских переселенцев. Тотальный
грабеж и мародерство сопровождали не только ликвидацию кулачества как
класса. Словом, трагедия «великого перелома» Ц это во многом, очень мног
ом своеобразное повторение когда-то давно пережитой нашей страной опри
чнины.
Но, несмотря ни на какие карательные санкции, изнасилованная и униженная
своим повелителем Россия так и не каялась перед своим повелителем, так и
не ползла в размазанных по грязным щекам слезах, на коленях, за царским пр
ощением. Больше того, она, по-видимому, вообще так и не осознала ни всей сте
пени вины перед своим государем, ни того, что она просто не в праве выживат
ь, раз уж сложилось так, что его лик отвернулся от нее. Напротив, она продол
жала жить какой-то своей, занятой самой собою, жизнью. Ее существование та
к и не обратилось в смертельную агонию, больше того, пусть и тяжело раненн
ая опричниной, она выказывала явные признаки выживания, постепенной ада
птации к ней.
Собственно, в этом нет, да, наверное, и не может быть ничего удивительного.
Физическое изъятие опричных земель из корпуса принадлежавшей ему стра
ны на самом деле абсолютно невозможно; такое могло быть выполнимым тольк
о в воспаленном воображении, только в некоторой виртуальной реальности.
Веками формировавшиеся хозяйственные, культурные, бытовые, семейные св
язи не рвутся в одночасье. Даже по велению отмеченных Божьим избранием в
енценосцев. Больше того, и новый нобилитет, несмотря на все страшные клят
вы, принесенные самодержцу при его приближении к трону, вовсе не был заин
тересован в их радикальной ломке. Собственная корысть всех причастных к
исполнительной власти во все времена Ц и не только на одной Руси Ц была
куда сильнее любой присяги.
Словом, виновная перед ним держава продолжала существовать, не только не
понимая, но как будто даже и не замечая провозглашенной ей анафемы. Как бу
дто не замечая даже его самого. Так погруженная в свою повседневность Ма
рфа не увидела то, с чем пришел в этот мир Иисус.
Было ли возможно еще большее унижение для гипертрофированного самолюб
ия Иоанна?
Проходит время Ц и еще недавно готовая простить все женщина вдруг начин
ает ненавидеть того, кто отверг ее. Ненавидеть тем сильнее, чем острей и пр
онзительней была жажда его любви и поклонения. По всей видимости, жгучая
ненависть к так и не возжелавшей заметить его трагедию земле жгла и ее по
велителя.
Но сжигавшее Иоанна пламя уже нельзя было ограничить условным простран
ством какого-то внутреннего мира. Его собственное «Я» давно уже не вмеща
лось в пределы кожного покрова, им обнималась без изъятия вся Россия. А зн
ачит, и от терзаний, переживаемых тем, кто сам себя определил в качестве ее
судьи, не могла быть избавлена и подвластная ему страна. Гореть и мучитьс
я вместе с ним надлежало всему, что было обязано подчиняться его царстве
нным начертаниям. Впрочем, здесь дело не ограничивалось одним только суд
ом, а значит, и муки должны были носить не один только нравственный характ
ер: своею царственной волей Иоанн сам себя назначил еще и палачом своей с
траны.
К сожалению, многие химеры самосознания высших государственных лиц име
ют какое-то таинственное и вместе с тем страшное свойство обращаться в п
лоть. Слишком многое находится во власти не ограниченного ничем самодер
жца.
Больше того, даже самосознание нации долгое время не подвергает сомнени
ю право государя вершить суд над своим народом. Напомним, что только в сле
дующем столетии (27 января 1649 года) прозвучит приговор английской судебной
палаты, в котором властитель впервые будет объявлен врагом нации. «Насто
ящий суд по разуму и совести убедился, что он, Карл Стюарт, виноват в подня
тии войны против парламента и народа, а также в поддержании и продолжени
и ее… Он был и продолжает быть виновным в беззаконных замыслах, изложенн
ых в обвинении; в том, что упомянутая война была начата, поддерживалась и п
родолжалась им…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26