Джордж поступил так же, как сделал Уилл, — легко подхватил Порцию в охапку, вынес наружу и закинул на спину Пенни.— Я сам ее поведу. Держись за луку — и все, — велел он.Порция повиновалась. На то, чтобы спросить, куда ее повезут, уже не хватало сил. Руфус вышел из палатки следом за ними. Джордж прищелкнул языком, и лошади тронулись. В тот же миг откуда ни возьмись вылетела Джуно и с пронзительным лаем запрыгала под ногами у лошадей, требуя, чтобы ее подняли в седло. Джордж не обратил внимания на собаку и послал лошадей рысью.— Джордж, пожалуйста… — В голосе Порции звенели слезы. — Джуно…Джордж чертыхнулся и проворчал:— Мне ничего не приказывали про эту проклятую псину.— Ну пожалуйста!Впервые за эти минуты Джордж прямо заглянул ей в лицо, и суровые складки у губ немного смягчились. Он натянул поводья, улучил момент, когда Джуно подскочила особенно высоко, и ловко поймал ее за шкирку прямо в воздухе.— Держи. — Он сунул щенка Порции, которая лишь бессильно улыбнулась в знак благодарности. Теперь, когда с ней Джуно, ей не так страшно будет ехать за Джорджем в неизвестность.Следующие несколько часов выпали у нее из сознания. То ли она заснула в седле, то ли действительно на какое-то время лишилась чувств. Смысл существования сводился к тому, чтобы не выпустить из скрюченных пальцев луку седла. Тогда она не свалится на землю — пусть даже голова свешивается на грудь, а тело раскачивается при каждом шаге. Мозг охватило полное оцепенение. Она не в состоянии была размышлять ни о том, что произошло, ни о том, что ее ждет, и жила исключительно настоящим, в той точке пространства и времени, в которой обреталось измученное, истерзанное тело.Как в тумане Порция проезжала через кольцо сторожевых постов вокруг деревни Декатур. Часовых на постах не было, и никто не поддерживал сигнальные огни. Опустевшая деревня перестала быть военным лагерем, и ее немногочисленные обитатели в своих нехитрых повседневных хлопотах не опасались внешней угрозы.Джордж привел Пенни на самую окраину, к приземистому строению. Сложенное из дикого камня в виде простого квадрата, оно имело зарешеченные оконца и толстенную дубовую дверь с целым бревном вместо наружного запора. Декатур устроил здесь камеру для заключенных.Джордж протянул руки, и Порция кулем свалилась с седла. При этом она продолжала цепляться за Джуно, как будто щенок служил ее последней связью с миром живых. Не обращая внимания на окружающее, пленница с трудом стояла, покачиваясь на непослушных ногах, пока Джордж поднял окованное железом бревно и открыл дверь. А потом повел ее внутрь, в пыльную духоту. Здесь имелось две камеры. Тесные каменные клетки с узкими нарами и отхожим ведром. В тюрьме не полагалось заботиться об удобствах.— Иди сюда, малышка. — Джордж распахнул одну из решетчатых дверей и легонько подтолкнул Порцию. — Я сейчас принесу воды и хлеба. Хозяин велел тебе оставаться здесь, покуда он не решит, что делать.Порция рухнула на нары. Жесткие, прикрытые всего лишь парой тощих одеял, они показались ей раем. Джуно мигом пригрелась у нее на груди. Она уже не слышала, как Джордж вернулся, чтобы поставить на пол кувшин с водой и положить краюху хлеба, как он лязгал ключом в замке на решетке и грохотал бревном на внешней двери.Джуно разбудила ее своей возней через несколько часов. В камере было темно, и Порция испытала несколько жутких мгновений, покуда сообразила, где она находится и — что самое страшное — кто она такая. Щенок суетился возле двери и поскуливал, явно желая облегчиться.— О Господи! — Порция с трудом уселась. Вместе с памятью возвращалась и ставшая уже привычной мучительная тошнота. Ссадины на лице горели, язык во рту чудовищно распух. Порция проковыляла к ведру и согнулась в приступе сухой рвоты — уже давно в желудке не было ни пищи, ни воды, и теперь он корчился впустую. Джуно по-прежнему просилась на двор.— Да не могу я тебя выпустить! — Пленница уселась на корточки на каменном полу и впервые осознала, что оказалась за решеткой. — Я и сама не могу выйти.Тут в узком зарешеченном оконце под самым потолком мелькнул слабый свет, и она решила, что это блеснула луна. Вокруг царила полная тишина. Неужели ее заперли здесь навсегда?!Это была невыносимая мысль — еще более жуткая, чем то, что могло ждать пленницу в Йорке. Усилием воли Порция подавила приступ паники, проглотила слезы и отломила кусочек хлеба. Черствый хлеб иногда помогал справиться с тошнотой. И она не спеша жевала его, чувствуя, как желудок мало-помалу успокаивается. Джуно не смогла больше терпеть и пристроилась, в уголке, виновато поглядывая на хозяйку.И тут она услышала этот звук. Царапанье окованного железом бревна, служившего запором для внешней двери. В открывшуюся щель проник свет масляной лампы, и у узницы вырвался возглас облегчения.— Эй, как ты тут поживаешь?Никогда в жизни Порция не слышала ничего чудеснее, чем старческое ворчание Джозефа. Ноздри защекотал аппетитный аромат, сочившийся из прикрытого крышкой котелка. Он поставил свою лампу и котелок на стол снаружи, по другую сторону решетки. А потом не спеша подошел поближе. Теплое желтоватое сияние осветило его голову с венчиком белоснежных волос вокруг блестящей розовой лысины.— Выпущу-ка я щенка на двор… Ох ты, уже поздно. — Он сердито покачал головой при виде свежей лужи. — Я уже заглядывал сюда пару раз, да вы оба спали как убитые. Ладно, так и быть, принесу тебе тряпку.— Ты не можешь нас выпустить? — Порция вскочила и схватилась за прутья решетки.— Только щенка. Так Джордж велел. — Джозеф отпер замок и открыл дверь. Джуно прошмыгнула у него между ног, и старик тут же снова захлопнул решетку. — Погоди, сейчас схожу за этой чертовой тряпкой. — И он вышел из здания. Джуно понеслась впереди.Порция уселась обратно на нары и попыталась оценить свое положение. Конечно, на поверку все вышло не так ужасно, как ей представлялось всего пару минут назад, но все равно при мысли о том, что она стала пленницей в этой вот каморке, становилось не по себе.Тем временем вернулся Джозеф с ведром воды и тряпкой. Передавая все это Порции, он с чрезвычайным усердием всякий раз отпирал и запирал дверь.— Ну, чего ты там начудила? Из вашего Джорджа сроду слова не вытянешь!— Собственно говоря, ничего, — мрачно отвечала Порция, вытирая лужу за Джуно. — Но Руфус решил, что это не так.— Наш хозяин судит только по справедливости, — возразил Джозеф, явно не поверив ей. — И делает так всегда, сколько я его знаю. А знаю я его с тех пор, когда он мамкину сиську сосал. — Старик отпер дверь и забрал ведро и тряпку.— Послушай, тебе вовсе ни к чему каждый раз запирать и отпирать эту решетку, — устало заметила Порция. — Никуда я отсюда не денусь. А где Джуно?— Носится где-то по деревне, — отвечал Джозеф. Смерив узницу подозрительным взглядом и оценив ее жалкий вид, он нерешительно отошел к столу, не запирая дверь. — Ужинать будешь?Как и всегда за последние дни, желудок отозвался на предложение смесью совершенно противоположных ощущений, однако Порция понимала, что ей необходимо подкрепиться.— Можно я выйду к тебе и поем за столом?Джозефа снова охватила нерешительность. Наконец он проворчал:— Коли ты пообещаешь…— Никуда я отсюда не денусь, — торопливо повторила Порция. И вышла из камеры. — А что вообще тебе сказал Джордж?— Только то, что хозяин велел держать тебя под замком, пока не получу другой приказ. И мне придется за тобой присматривать, потому как в деревне остались одни старики. — Он снял крышку с котелка и сказал: — Там есть ложка для супа.Порция ела стоя, поскольку стула не было. И с первых же ложек поняла, что изнемогала от голода.— Как ты думаешь, можно принести мне теплой воды, чтобы помыться?— Ага, мне приказано доставлять тебе все, что потребуется, — закивал он. — Выносить помои и все такое… теплая вода, обеды-завтраки. Завтра утром постараюсь раздобыть для тебя вина или эля.Порция поставила на стол опустевший котелок и вернулась в камеру.— А ты бы не мог принести мне что-нибудь, чтобы заниматься? Бумагу, перо и чернила. И какую-нибудь из книжек Руфуса. Можешь выбрать любую.— Это что же, взять у него из дома вещь без спросу? — помрачнел Джозеф. — Нет, никак нельзя.— Вряд ли он рассердится, — уверяла Порция. — А даже если и рассердится — виноват будешь не ты, а я.Джозеф сосредоточенно нахмурился, пристально глядя выцветшими водянистыми глазами на свою подопечную. Она выглядела на редкость жалко, и старик не мог не вспомнить живую, веселую и полную жизни девушку, какой она была совсем недавно. Что бы там ни было, само по себе заключение в тесном каземате на окраине заброшенной деревни являлось для нее жестоким наказанием, и не стоило его усугублять.— Пожалуй, что так, — подумав, согласился он. — Не больно-то повеселишься, сидя взаперти.— Спасибо. — Порция постаралась улыбнуться как можно ласковее.Однако когда вернулась Джуно и Джозеф ушел, с грохотом опустив засов на внешней двери, узница бросилась на нары, охваченная отчаянием.Она не в силах была вытерпеть холодный, пустой взор Руфуса, брезгливое осуждение в его голосе и самое ужасное — его уверенность в том, что Порция изменница. Она любила его всем сердцем и даже позволила себе надеяться, что он хоть немножко любит ее. Но Декатур так уверен в ее измене… Если бы он действительно любил Порцию, этого бы не случилось. Если бы Руфус любил ее, то принял бы целиком, такую, какая есть, и тогда ей не грозил бы теперь столь ужасный, жестокий конец.Боже, как же она устала, пытаясь пробиться к его сердцу, закованному в железную броню кровной мести! Как ей надоело постоянно подавлять что-то в себе — в угоду Руфусу!.Вряд ли стоило платить столь высокую цену за его… за его — что?Уважение? Любовь? Страсть?Ах, да разве теперь это вообще имеет значение? Все рухнуло, пошло прахом. Порция скорчилась в комок под тонкими одеялами и провалилась в сон, избавивший ее на время от душевной муки. Глава 22 — И на каком же ты сроке, позволь спросить?Порция с трудом подняла голову над помойным ведром и уселась на корточки, вытирая губы платком.— Как ты догадался?— Чего уж проще, — дернул плечом Джозеф. — Ну, так на каком ты сроке?Узница выпрямилась. Все эти дни она никого не видела, кроме старого Джозефа, и ни с кем не могла об этом поговорить.— Мне очень стыдно, но я и сама не знаю толком.— Обычно после первых трех месяцев больше не тошнит, — сообщил Джозеф и поставил на стол котелок с овсянкой.— То есть меня скоро перестанет выворачивать наизнанку? — Порция не сомневалась, что у Джозефа должен быть богатый опыт в таких делах.— Обычно так, — отвечал Джозеф. — Но некоторые молодки мучаются все девять месяцев.— Наверное, я буду одной из них, — мрачно решила Порция. И потянулась всем телом, с завистью следя за Джуно, носившейся по лужайке. Джозеф обязательно выпускал щенка побегать не меньше трех раз в день. Еще бы! Ведь Джуно не умеет пользоваться горшком!— А хозяин знает? — поинтересовался старик, прежде чем отпереть дверь.— К тому времени, как я стала твердо уверена, у нас не осталось возможности поговорить. — Узница перешагнула порог камеры с невольным вздохом облегчения.Пять дней, проведенные за решеткой, превратились в вечность. Ноги подергивались от желания ходить и бегать, тело, лишенное возможности разряжаться от избытка энергии, не желало спать, а рассудок мутился от бесконечных «а если…».— Джозеф, можно мне хоть немного гулять вдоль реки? Я дам тебе слово — и даже поклянусь, — что не сбегу.— Я и так знаю, что ты не сбежишь, да только приказа-то не было, — уперся Джозеф.Порция окончательно отчаялась. Тот Руфус, которого она вроде бы знала, ни за что не обрек бы ее на столь жестокое заточение. Оставалось утешаться тем, что он отдавал приказы в спешке, поджимаемый обстоятельствами, и попросту забыл об этих подробностях. А что, если это не так? Если Руфус не упомянул о прогулках намеренно? О да, он спас ее от кары за измену, зато подвергнет собственному наказанию. Оно, конечно, не столь ужасно, зато не менее жестоко.— Может, стоит дать ему знать… — Ворчание Джозефа перебили звонкие голоса рожков. Даже здесь, на окраине, был слышен шум, который поднялся в деревне: громкие команды, топот копыт и тяжелых солдатских башмаков.— Что такое? — С бешено бьющимся сердцем Порция метнулась к окошку. Однако каждая клеточка тела и так знала ответ. Вернулся Руфус.— Пойду погляжу. Кушай покуда овсянку — я мигом. — Джозеф с непривычной поспешностью проковылял к двери и вышел, впустив в камеру толику свежего дыхания летнего дня, отчего Порции еще сильнее захотелось вырваться на волю.Толстая дверь со стуком захлопнулась, и тут же она услышала, как легло на место тяжелое бревно.Узница машинально, без аппетита поглощала овсянку. Сидя взаперти, не очень-то проголодаешься, а ее стол был не настолько разнообразен, чтобы возбуждать аппетит. Но Порция чувствовала ответственность за новую жизнь, теплившуюся под сердцем. Жизнь, некоторым образом ставшую ее единственной опорой. Ибо теперь она жила исключительно ради ребенка. Ее кровь струилась по жилам ради него. Ради него она дышала. О нем думала без конца. Ее тело словно по собственной воле подчинило свое существование тому маленькому комочку, который и сам еще не мог осознать ни важности своего появления на свет, ни своих собственных нужд. Порция настолько слилась с плодом в своем чреве, словно сама стала этим ребенком.Вот и теперь простое поглощение пищи принесло относительный покой. А тем временем шум за стеной переменился. Слитно пищали флейты и гремели барабаны, им в такт грохотали размеренные шаги — это маршировала армия, и слаженные действия настоящих военных ничем не напоминали разбойничью вольницу.Да и Руфус Декатур больше не был разбойником, отщепенцем. Он теперь граф Ротбери, верный вассал короля, а Порция Уорт — жалкая предательница, недостойная его милости. И что бы ни привело его в деревню, официально он будет игнорировать ее существование. Но он обязательно заглянет сюда… и что-нибудь скажет… или хотя бы пошлет весточку через Джозефа, или Джорджа, или Уилла.Отрывистый лай Джуно возле двери оповестил о возвращении Джозефа: щенок, путаясь в ногах, прибежал вместе со стариком и кинулся лизать Порцию с таким восторгом, словно не видел хозяйку целую неделю.— Да… да… я тоже тебя люблю. — Порция наклонилась, чтобы погладить Джуно. Еще месяц назад она бы просто подняла собаку к себе на колени. Однако полугодовалая сучка изрядно подросла и обещала стать большой собакой — хотя совершенно не отдавала себе в этом отчета. Уж очень умильно она упрашивала, как и прежде, подержать себя на коленях.— Это Руфус? — Порция изо всех сил старалась, чтобы голос не выдал ни нетерпения, ни надежды.— Он, он. — Черт бы побрал эту стариковскую неспешность! — Они все вернулись, вместе с отрядом принца. Говорят, скоро начнется большая драка. И вся эта прорва народу отправляется туда завтра утром.— А Руфуса ты видел? — с замирающим сердцем спросила она.— Не то чтобы видел… Ты уже поела? — И Джозеф кивнул на пустой котелок. В его старческих глазах мелькала тревога. — Он ведь такой занятой стал нынче, да… с этим своим принцем, с его офицерами и все такое…— Если он захочет поговорить со мной, то наверняка это сделает. — Однако голос выдавал охватившую ее безнадежность. Узница вернулась в свою клетку в сопровождении Джуно. — По крайней мере, он знает, где меня искать.— Знает, знает, да только не знает, что ты непраздная, — грубовато буркнул Джозеф, запер камеру и взял со стола котелок. — В полдень жди меня с обедом.Порция улеглась на нары и вслушивалась в знакомый грохот запоров, отрезавших ее от внешнего мира. Сколько еще Руфус собирается ее здесь держать? До конца войны? Или до того, как она сойдет с ума в этой клетке? Неужели он больше никогда не заговорит с ней? А может, в один прекрасный день Джозеф просто отопрет дверь и скажет, что она свободна? Свободна идти на все четыре стороны при условии никогда не попадаться на глаза Руфусу Декатуру? Свободна дать жизнь незаконному отпрыску Декатура, которому не суждено узнать своего отца?
Руфус перешагнул порог своего дома и был ошеломлен мертвящей пустотой. Они с Порцией покинули это место несколько месяцев назад, и за это время его существование утратило всякий смысл. Вот на гвозде за дверью все еще висит ее теплый зимний плащ, и Руфус знал, что там, наверху, на спинке кровати так и осталась ее ночная рубашка, а на перине можно различить отпечаток изящного тела. Его собственное тело было намного больше и тяжелее, так что проминало в тюфяке глубокую яму, в которую скатывалась Порция. Она спала, свернувшись клубком и привалившись к его спине.Никогда в жизни Руфус не чувствовал такой душевной пустоты, как сейчас. Даже когда остался полным сиротой, в ужасе содрогавшимся при воспоминании о предсмертных словах своего отца, жутком хлопке выстрела и дымившихся руинах, в которые превратили отчий дом, служивший ему единственным пристанищем на свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43