Оно мешало ему понять: с какой
стати Черемашко так настойчиво вызывал его на откровенность? Это, конечно, мелочь. Но, к сожалению, некоторые мелочи досаждают даже высоко вознесшимся над житейской суетой ученым...
На площадке второго этажа Федор Ипполитович остановился и, не оборачиваясь, буркнул:
— К тому, что ты предлагал на пятиминутке, мне добавить нечего. И ничего, что потребовало бы моего вмешательства, я в твоем Черемашко пока что не вижу, А терапевту покажи его сегодня же.
Сверху донеслись легкие шаги.
Оглянувшись, профессор увидел медсестру, похожую на бутон пиона.
Она торопливо поправила косынку и, не дойдя до площадки, остановилась в явно независимой позе.
— Что случилось? — обеспокоенно спросил Друзь.
— Я вынуждена оставить Василя Максимовича одного,— очень сухо заявила красавица,— не сдав его дневной сестре. Меня уволили.
Друзь растерянно заморгал.
— Что-что?— переспросил Федор Ипполитович. -
Медсестра не отвела своих огромных глаз от Друзя,
— В двух словах не расскажешь.
Вникать в недоразумения между сотрудниками клиники не входит в обязанности научного руководителя. Да и тон у этой девчонки почтительным не назовешь. И слишком нервно постукивает по полу палка Сергея.
— Я слушаю,— все-таки сказал Федор Ипполитович.
Своими неприятностями медсестра не обременила
профессорского внимания. И не только кратким был ее рассказ: ни волнения, ни дрожи в голосе — ничего такого, чем оскорбленная невинность выпрашивает сочувствия у слушателей.
Перед пятиминуткой заведующий мужским отделением зашел в первую палату. Узнав, каким образом эта медсестра попала на ночное дежурство к Черемашко, доктор Евецкий выразил ей свое неудовольствие. «Насколько мне известно, ординатор Друзь вами не руководит». А когда медсестра заявила, что своим свободным временем она вправе распоряжаться сама, заведующий отделением раздраженно заявил: «Мне не нужны работники, занимающиеся по ночам халтурой. Отправляйтесь в канцелярию, скажите кому следует, что мне ваши услуги не
нужны».
Рассказывая, она смотрела только на Сергея. Хотя один или два раза взглянула и на профессора.
Ну, а профессор достаточно прожил на свете: значение этого обстоятельства ему было ясно. Оказывается, у его дочери есть соперница. Любопытно!
— Я вижу, вы не очень точно выполняете распоряжения Самойла Евсеевича,— с усмешкой констатировал он.— Пятиминутка давно закончилась, а вы...
Девушка так решительно тряхнула головой, что косынка слетела, а волосы рассыпались по плечам.
— Как я могла оставить Василя Максимовича одного?— Ого, с какой уверенностью в своей правоте возразила она! — Тем более доктор Евецкий приказал старшей сестре никого не назначать к Черемашко. Об этом надо было предупредить Сергея Антоновича, и я осталась. Вы сами, профессор, велели, чтобы в «первой» и днем дежурила медсестра... А как только вы ушли, туда зашел доктор Евецкий и потребовал, чтобы я немедленно убиралась из клиники... Теперь позвольте мне пройти.
Подбирать персонал в свое отделение — одна из прерогатив Евецкого, и Федору Ипполитовичу незачем вмешиваться в его административные функции. Тем более-— будущий пион об этом и не просит. Отступить на полшага, дать ей дорогу,— вот и все, что должен сделать человек, стоящий выше мелочей.
От Сергея, очевидно, это не укрылось. Он спросил у красавицы:
— Где происходил этот разговор?
Вы только взгляните, сколько сочувствия к растерявшемуся Сергею появилось в темно-серых очах! Куда больше, чем обиды за себя.
— Перед пятиминуткой меня отчитывали в коридоре, А сейчас в палате. При Василе Максимовиче.,,
Друзь порывисто шагнул к профессору*
— Федор Ипполитович...
Не верить этой девушке у Федора Ипполитовича не было оснований. Он знал: Евецкий не крыловский повар, слов по-пустому не тратит. Но такта у стареющего кандидата наук куда меньше, чем у молоденькой медсестры.
Однако какое до всего этого дело научному руководителю института?
Внезапно у профессора мелькнула мысль а ведь если эта девушка останется в клинике и будет помогать Сергею, Татьяна быстро вылечится от своей дури.
Самым добродушным тоном он обратился к медсестре:
— В канцелярии вам делать нечего. Вы лучше найдите старшую и передайте ей от моего имени, что возле Черемашко до моего распоряжения все время должна дежурить медсестра. После этого вы свободны до завтра.
Как победно и благодарно сверкнули глаза этого создания. Но и блеск был адресован не профессору Шостенко. Перед ним она лишь слегка склонила голову...
— Передать Самойлу Евсеевичу о моем вмешательстве в его распоряжения придется, мой друг, тебе. Сегодня, скажешь, профессор Шостенко... именно профессор, а не Федор Ипполитович... был чрезвычайно удивлен: неужели у вас нет времени для обдумывания своих поступков? Вчера вы наговорили глупостей о Черемашко, сегодня устроили скандал при больном,— куда это годится?..— Заметив, что поручение не очень понравилось Сергею, он усмехнулся.— А если Самойло прибежит ко мне с жалобой на тебя, я ему еще добавлю. Уж если заступаться за невинность, то до конца. Разве эта красавица не стоит того?
Друзь буркнул:
— Я очень признателен ей за Черемашко.
Еще бы,— охотно согласился с ним Федор Ипполитович.— Всем известно, что девичья краса для тебя — ничто... А как ее зовут?
Друзь поежился.
— Женя... Жовнир Евгения.
— Может, к себе ее возьмешь?
— Ну, нет! — испугался Друзь,
— Почему?
— М-м...
И Друзь покраснел.
Федор Ипполитович похлопал его по плечу.
— А тебе такой стимулятор не помешал бы.
Спасаясь от нескромных замечаний, Друзь шагнул
было к лестнице. Но Федора Ипполитовича осенила новая идея:
— Кстати., Почему бы тебе не пообедать сегодня у меня?.
Друзь остолбенел. После бегства Игоря он ни разу не был у своего учителя дома.
— Понимаешь, сегодня после долгого перерыва все мои сядут наконец за один стол. Ты, я помню, всегда был лучшим другом Игоря и Татьяны. Если верить моей дочери — как раз вчера мы с ней говорили о тебе,— ты до сих пор считаешь себя их другом.
Совсем растерявшись (неужели Татьяна Федоровна рассказала отцу все?), Друзь еле вымолвил:
— Но...
— Никаких «но» я от тебя не приму,— прервал его учитель.— А с Черемашко ничего не случится, если ты уйдешь отсюда на час раньше. Повторяю: каверз от него следует ждать не раньше четверга.— Он посмотрел на часы.— Поедем отсюда втроем не позже пяти... И не забудь передать Самойлу мое поручение.
Довольно улыбаясь, Федор Ипполитович пошел вниз.
Сегодняшний обед поставит на свои места всех, кто намерен вставлять ему палки в колеса или вообразил себя его совестью. Татьяна увидит своего избранника во всей его красе! Разве тот, кто, прожив полжизни, не в состоянии сам о себе позаботиться, сделает ее счастливой? Чтобы она поняла это, в выборе средств можно не стесняться. Кое-что поймет и Игорь со своей Дульцинеей. И Ольга. Мира и благоволения между оскорбленным отцом и непочтительным сыном не будет до тех пор, пока все не пойдет дальше так, как того захочет Шостенко- старший, наиболее умудренный житейским и научным опытом!
Жизнь в мужском отделении — да и во всей клинике— текла по издавна заведенному порядку. По коридорам прогуливались в одиночку больные. Одни, сидя за столиками или примостившись на широких подоконниках, вдумчиво передвигали шахматные фигуры, другие спокойно, без стука и споров, «забивали козла». Время от времени неторопливыми тенями проплывали из палаты в палату или в ординаторскую врачи. Тишина и в палатах. Кое-кто лежа читает, двое соседей не могут наговориться друг с другом, третьи отсыпаются за прошлое
и на будущее. Возле кого-нибудь на минуту "остановится медицинская сестра со шприцем или порошком и стаканом. Это не отвлекает ни от чтения, ни от разговоров...
Так, собственно, и должно быть. Больные обязаны выписываться отсюда не только здоровыми, но и отдохнувшими.
Друзь с давних пор непоколебимо верит в целесообразность такого порядка — еще с того госпиталя, где главврачом был полковник мед службы Шостенко. Хоть и тревожно ему сегодня в этой атмосфере идеально организованного спокойствия, вера в себя и в учителя у него не пошатнулась. Правда, порой кажется ему,— пережитое за последние сорок часов слилось в крепкий, с острыми шипами клубок: клубок этот так распирает Друзя изнутри — еще немного, и Друзь не выдержит этого нажима.
Но ведь легче не станет ни через час, ни завтра, ни послезавтра. Жизнь Друзя вошла в крутой вираж. В ту самую спираль, когда самолет стремительно набирает высоту. Теперь больше чем когда-либо необходимо, чтобы все в Друзе было подчинено одному стремлению.
Вот почему, входя в первую палату, он заставил себя быть абсолютно спокойным. По крайней мере, внешне.
Черемашко не спал.
Еще бы! Евецкий, эта стареющая лиса, чем дальше, тем чаще показывает свои зубы. Правда, на Друзя он оскалился впервые. И не прямо. Набросился на ни в чем не повинную Женю, непозволительно травмировал больного. Трудно поверить, что на такое способен нормальный человек. А для медика это вообще недопустимо!
Очевидно, ординатор четвертой палаты очень уж не угодил своему начальнику. Но не все ли равно, какая муха укусила Самойла Евсеевича! Особой симпатии он и Друзь друг к другу никогда не питали. А теперь Друзь от столкновений с «левой рукой» уклоняться и подавно не будет. Особенно если от этого хоть на вот столечко Василю Максимовичу станет лучше.
Черемашко заложил руки за голову. Кустистые брови сердито двигались.
— Что с вами? — спросил Друзь.
Впервые Черемашко не улыбнулся ему.
— Послал новую сестру искать парикмахера. - Парикмахера? — удивился Друзь.— Зачем он вам?
— А как же? Вы же сказали, что пустите ко мне моих. Увидят они такое страшилище — ни одному моему слову не поверят. И вашему.
Поразительный человек... Лежит в одиночной палате, только руками разрешается ему двигать, да и силенок у него почти не осталось, а во взгляде никакой отрешенности, а досадно ему только из-за того, что нет у него возможности активно во все вмешиваться. Но ведь если понадобился ему парикмахер,— значит, он не забыл о договоре, заключенном позапрошлой ночью. Вот чего следовало бы занять у Василя Максимовича руководителю мужского отделения!
Да и кое-кому повыше...
Но об этом будет еще время подумать. Сейчас необходимо ликвидировать оставленное здесь «левой рукой»*
— Ну, своих вы встретите не только выбритым. Вас и одеколоном по брызгают... Но, по-моему, заботит вас не это...
Черемашко нахмурился.
— Если вас растревожило недовольство доктора Евецкого Женей,— продолжал Друзь,— то успокойтесь снова дежурить возле вас Женя будет завтра ночью.
Василь Максимович не сразу откликнулся. Сначала его брови перестали двигаться. Затем он вытащил из-под головы руки, облизал сухим языком совсем пересохшие губы.
— Очень трудно поверить. Но вам, Сергей Антонович, я почему-то верю больше, чем себе. И через минуту засну без снотворного. Дайте только ложку пососать.
Смочив рот, Черемашко продолжал:
— Очень хорошо, если вы заступились за Женю. Таким, как она, нельзя ни с того ни с сего ломать ребра.
Друзь остановил его:
— Распоряжение доктора Евецкого отменил профессор.
— Неужели? — изумился Черемашко.— Значит, я чего-то в нем не приметил. Конечно, с человеком сначала надо пуд соли съесть...
Что Василь Максимович в первый же день после операции чувствует себя как 15удто неплохо, этому можно только радоваться. Но выражение «хорошего понемножку» прежде всего его касается.
— Не слишком ли вы разговорчивы сегодня? — пока
чал головой Друзь.— Совсем забыли, о чем мы договорились.
Если и смутился Черемашко, то ненадолго.
— Все! — твердо заявил он.— Как только уйдете, сейчас же засну... Но на одно ответьте, Сергей Антонович. Если мне здесь что-нибудь не так покажется, то я лежи и держи язык за зубами, так? Это для меня самое лучшее лекарство?
Нет, не прост Василь Максимович... Все же Друзь попробовал направить его мысли на другое:
— Доктору Евецкому, я надеюсь, вы лишнего не сказали?
Щетина на лице Черемашко зашевелилась от недоброй усмешки.
— Даже нужного не скажу. Разве он умеет слушать?
Но таким укоризненным стало лицо Друзя, что больной умолк.
Очевидно, Друзь неплохо владел собой. Во всяком случае, Черемашко кивнул и закрыл глаза.
— Я уже сплю, Сергей Антонович. И о вашем начальнике больше ни слова.
По правде говоря, Друзь не очень торопился в ординаторскую, где, как ему сказали, был сейчас Евецкий.
Прежде, всего он обо всем договорился со старшей медсестрой, хотя той уже было известно, что Василя Максимовича нельзя оставлять без присмотра. Потом задержался в четвертой палате, подготовил своих больных к профессорскому обходу, ответил на их вопросы о Черемашко. И лишь после этого, не чувствуя, к своему удивлению, ни боязни, ни даже легкого волнения, пошел разговаривать с Самойлом.
В дальнем углу он увидел Танцюру и Игоря. Танцюра что-то увлеченно рассказывал, Игорь с понимающей улыбкой слушал.
Ищут общий язык? Или уже нашли?..
У столика возле двери вытянулся во весь рост Вадик.- По другую сторону столика в позе бога-творца, отдыхающего после трудов и любующегося содеянным, сидел Самойло Евсеевич.
Поручение профессора следовало бы выполнить, оставшись с «левой рукой» наедине. Но как трудно помнить о такте, имея дело с таким, как Евецкий!
Увидев своего патрона, Танцюра метнулся было к нему:
— Сергей Антонович! Вы знаете, мой сегодняшний рейд по больницам...
Друзь остановил его движением руки и обратился к Евецкому:
— У меня к вам...
— Ну, что я вам говорил?— повернулся Евецкий к Вадику, и стекла его очков сверкнули.— Мне весьма жаль,— на Друзя он не взглянул,— но мне некогда.
Вадик потупился: я, мол; здесь ни при чем.
— У меня к вам срочное поручение от профессора,— произнес Друзь погромче.
— А-а...— Самойло Евсеевич закинул ногу за ногу. Сделать это при его габаритах было не просто — колено поднялось чуть ли не к подбородку.— Только покороче, пожалуйста.
Все же Друзь колебался: стоит ли уподобляться Евецкому?
— Мне кажется...
— И без предисловий! — перебил его Евецкий.
Ну, если так...
— Профессор приказал мне передать вам, что он отменил ваше распоряжение об увольнении медсестры Жовнир,— отчеканивая каждое слово, продолжал Друзь.— Кроме того, профессор крайне удивлен вашим поведением в первой палате. Оно недопустимо. Особенно при таком больном.
Если бы Друзь неожиданно стукнул Самойла Евсеевича своей палкой по голове, это не произвело бы более сильного впечатления. Евецкий побледнел, руки его разжались, нога стукнулась о пол. Затем щеки его налились кровью.
Друзь тем же тоном продолжал:
— В связи с этим я позволю себе посоветовать вам не заходить без меня или профессора в первую палату. Слишком сильно ваше поведение отражается на больном, который лишь вчера перенес тяжелейшую операцию. Боюсь, что он будет не сдержан по отношению к вам. А это,
как и ваш недостойный поступок, скажется на вашем авторитете среди больных и медперсонала.
Евецкий вскочил и еле слышно прохрипел:
— Да... да... да как вы смеете?
Друзь не отступил. Не из тех Евецкий, кто способом на непосредственную реакцию. Оскалить зубы, исподтишка куснуть робкого — на это он еще способен. Но напасть на человека, который бесстрашно смотрит ему в глаза, у лисы не хватит духу. Тем более — рыльце у этой лисы в пуху.
Евецкий действительно на Друзя не бросился. Только стекла очков блеснули, предупреждая: ну, я это тебе припомню! А зубы оскалились в красноречивой улыбке. Переглянувшись с новым своим фаворитом, Самойло Евсеевич обрел дар слова:
— Понимаю... Значит, и вы, несмотря на все свое убожество, мечтаете о Женюле? И вас попутал дьявол...
Процедив это сквозь зубы, заведующий отделением поспешно вышел.
Друзь оперся свободной рукой о ближайший столик.
Нет, разговор с Евецким не исчерпал его сил. Но надо же после него перевести дух. И не сразу почувствовал, как на его лежащую на столе руку опустилась чья-то рука.
Отдышавшись, Друзь увидел около себя Игоря, услышал его довольный голос:
— Здорово ты его...
Рукояткой палки Друзь потер себе висок.
— А-а... доброе утро... Кстати, что ты делал в первой палате с Виктором Валентиновичем?
Игорь обнял Друзя за плечи.
— Прежде всего, спасибо тебе.
— За что? — удивился тот.
— За то, что согласился взять меня. Отец сказал мне об этом, когда шел к Хорунжей.
— Одну минуту! — вдруг воскликнул Танцюра.
Он подошел к Вадику, который, развернув папку с документацией на своих новых больных, делал вид, что дальнейшее развитие событий в ординаторской его не интересует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
стати Черемашко так настойчиво вызывал его на откровенность? Это, конечно, мелочь. Но, к сожалению, некоторые мелочи досаждают даже высоко вознесшимся над житейской суетой ученым...
На площадке второго этажа Федор Ипполитович остановился и, не оборачиваясь, буркнул:
— К тому, что ты предлагал на пятиминутке, мне добавить нечего. И ничего, что потребовало бы моего вмешательства, я в твоем Черемашко пока что не вижу, А терапевту покажи его сегодня же.
Сверху донеслись легкие шаги.
Оглянувшись, профессор увидел медсестру, похожую на бутон пиона.
Она торопливо поправила косынку и, не дойдя до площадки, остановилась в явно независимой позе.
— Что случилось? — обеспокоенно спросил Друзь.
— Я вынуждена оставить Василя Максимовича одного,— очень сухо заявила красавица,— не сдав его дневной сестре. Меня уволили.
Друзь растерянно заморгал.
— Что-что?— переспросил Федор Ипполитович. -
Медсестра не отвела своих огромных глаз от Друзя,
— В двух словах не расскажешь.
Вникать в недоразумения между сотрудниками клиники не входит в обязанности научного руководителя. Да и тон у этой девчонки почтительным не назовешь. И слишком нервно постукивает по полу палка Сергея.
— Я слушаю,— все-таки сказал Федор Ипполитович.
Своими неприятностями медсестра не обременила
профессорского внимания. И не только кратким был ее рассказ: ни волнения, ни дрожи в голосе — ничего такого, чем оскорбленная невинность выпрашивает сочувствия у слушателей.
Перед пятиминуткой заведующий мужским отделением зашел в первую палату. Узнав, каким образом эта медсестра попала на ночное дежурство к Черемашко, доктор Евецкий выразил ей свое неудовольствие. «Насколько мне известно, ординатор Друзь вами не руководит». А когда медсестра заявила, что своим свободным временем она вправе распоряжаться сама, заведующий отделением раздраженно заявил: «Мне не нужны работники, занимающиеся по ночам халтурой. Отправляйтесь в канцелярию, скажите кому следует, что мне ваши услуги не
нужны».
Рассказывая, она смотрела только на Сергея. Хотя один или два раза взглянула и на профессора.
Ну, а профессор достаточно прожил на свете: значение этого обстоятельства ему было ясно. Оказывается, у его дочери есть соперница. Любопытно!
— Я вижу, вы не очень точно выполняете распоряжения Самойла Евсеевича,— с усмешкой констатировал он.— Пятиминутка давно закончилась, а вы...
Девушка так решительно тряхнула головой, что косынка слетела, а волосы рассыпались по плечам.
— Как я могла оставить Василя Максимовича одного?— Ого, с какой уверенностью в своей правоте возразила она! — Тем более доктор Евецкий приказал старшей сестре никого не назначать к Черемашко. Об этом надо было предупредить Сергея Антоновича, и я осталась. Вы сами, профессор, велели, чтобы в «первой» и днем дежурила медсестра... А как только вы ушли, туда зашел доктор Евецкий и потребовал, чтобы я немедленно убиралась из клиники... Теперь позвольте мне пройти.
Подбирать персонал в свое отделение — одна из прерогатив Евецкого, и Федору Ипполитовичу незачем вмешиваться в его административные функции. Тем более-— будущий пион об этом и не просит. Отступить на полшага, дать ей дорогу,— вот и все, что должен сделать человек, стоящий выше мелочей.
От Сергея, очевидно, это не укрылось. Он спросил у красавицы:
— Где происходил этот разговор?
Вы только взгляните, сколько сочувствия к растерявшемуся Сергею появилось в темно-серых очах! Куда больше, чем обиды за себя.
— Перед пятиминуткой меня отчитывали в коридоре, А сейчас в палате. При Василе Максимовиче.,,
Друзь порывисто шагнул к профессору*
— Федор Ипполитович...
Не верить этой девушке у Федора Ипполитовича не было оснований. Он знал: Евецкий не крыловский повар, слов по-пустому не тратит. Но такта у стареющего кандидата наук куда меньше, чем у молоденькой медсестры.
Однако какое до всего этого дело научному руководителю института?
Внезапно у профессора мелькнула мысль а ведь если эта девушка останется в клинике и будет помогать Сергею, Татьяна быстро вылечится от своей дури.
Самым добродушным тоном он обратился к медсестре:
— В канцелярии вам делать нечего. Вы лучше найдите старшую и передайте ей от моего имени, что возле Черемашко до моего распоряжения все время должна дежурить медсестра. После этого вы свободны до завтра.
Как победно и благодарно сверкнули глаза этого создания. Но и блеск был адресован не профессору Шостенко. Перед ним она лишь слегка склонила голову...
— Передать Самойлу Евсеевичу о моем вмешательстве в его распоряжения придется, мой друг, тебе. Сегодня, скажешь, профессор Шостенко... именно профессор, а не Федор Ипполитович... был чрезвычайно удивлен: неужели у вас нет времени для обдумывания своих поступков? Вчера вы наговорили глупостей о Черемашко, сегодня устроили скандал при больном,— куда это годится?..— Заметив, что поручение не очень понравилось Сергею, он усмехнулся.— А если Самойло прибежит ко мне с жалобой на тебя, я ему еще добавлю. Уж если заступаться за невинность, то до конца. Разве эта красавица не стоит того?
Друзь буркнул:
— Я очень признателен ей за Черемашко.
Еще бы,— охотно согласился с ним Федор Ипполитович.— Всем известно, что девичья краса для тебя — ничто... А как ее зовут?
Друзь поежился.
— Женя... Жовнир Евгения.
— Может, к себе ее возьмешь?
— Ну, нет! — испугался Друзь,
— Почему?
— М-м...
И Друзь покраснел.
Федор Ипполитович похлопал его по плечу.
— А тебе такой стимулятор не помешал бы.
Спасаясь от нескромных замечаний, Друзь шагнул
было к лестнице. Но Федора Ипполитовича осенила новая идея:
— Кстати., Почему бы тебе не пообедать сегодня у меня?.
Друзь остолбенел. После бегства Игоря он ни разу не был у своего учителя дома.
— Понимаешь, сегодня после долгого перерыва все мои сядут наконец за один стол. Ты, я помню, всегда был лучшим другом Игоря и Татьяны. Если верить моей дочери — как раз вчера мы с ней говорили о тебе,— ты до сих пор считаешь себя их другом.
Совсем растерявшись (неужели Татьяна Федоровна рассказала отцу все?), Друзь еле вымолвил:
— Но...
— Никаких «но» я от тебя не приму,— прервал его учитель.— А с Черемашко ничего не случится, если ты уйдешь отсюда на час раньше. Повторяю: каверз от него следует ждать не раньше четверга.— Он посмотрел на часы.— Поедем отсюда втроем не позже пяти... И не забудь передать Самойлу мое поручение.
Довольно улыбаясь, Федор Ипполитович пошел вниз.
Сегодняшний обед поставит на свои места всех, кто намерен вставлять ему палки в колеса или вообразил себя его совестью. Татьяна увидит своего избранника во всей его красе! Разве тот, кто, прожив полжизни, не в состоянии сам о себе позаботиться, сделает ее счастливой? Чтобы она поняла это, в выборе средств можно не стесняться. Кое-что поймет и Игорь со своей Дульцинеей. И Ольга. Мира и благоволения между оскорбленным отцом и непочтительным сыном не будет до тех пор, пока все не пойдет дальше так, как того захочет Шостенко- старший, наиболее умудренный житейским и научным опытом!
Жизнь в мужском отделении — да и во всей клинике— текла по издавна заведенному порядку. По коридорам прогуливались в одиночку больные. Одни, сидя за столиками или примостившись на широких подоконниках, вдумчиво передвигали шахматные фигуры, другие спокойно, без стука и споров, «забивали козла». Время от времени неторопливыми тенями проплывали из палаты в палату или в ординаторскую врачи. Тишина и в палатах. Кое-кто лежа читает, двое соседей не могут наговориться друг с другом, третьи отсыпаются за прошлое
и на будущее. Возле кого-нибудь на минуту "остановится медицинская сестра со шприцем или порошком и стаканом. Это не отвлекает ни от чтения, ни от разговоров...
Так, собственно, и должно быть. Больные обязаны выписываться отсюда не только здоровыми, но и отдохнувшими.
Друзь с давних пор непоколебимо верит в целесообразность такого порядка — еще с того госпиталя, где главврачом был полковник мед службы Шостенко. Хоть и тревожно ему сегодня в этой атмосфере идеально организованного спокойствия, вера в себя и в учителя у него не пошатнулась. Правда, порой кажется ему,— пережитое за последние сорок часов слилось в крепкий, с острыми шипами клубок: клубок этот так распирает Друзя изнутри — еще немного, и Друзь не выдержит этого нажима.
Но ведь легче не станет ни через час, ни завтра, ни послезавтра. Жизнь Друзя вошла в крутой вираж. В ту самую спираль, когда самолет стремительно набирает высоту. Теперь больше чем когда-либо необходимо, чтобы все в Друзе было подчинено одному стремлению.
Вот почему, входя в первую палату, он заставил себя быть абсолютно спокойным. По крайней мере, внешне.
Черемашко не спал.
Еще бы! Евецкий, эта стареющая лиса, чем дальше, тем чаще показывает свои зубы. Правда, на Друзя он оскалился впервые. И не прямо. Набросился на ни в чем не повинную Женю, непозволительно травмировал больного. Трудно поверить, что на такое способен нормальный человек. А для медика это вообще недопустимо!
Очевидно, ординатор четвертой палаты очень уж не угодил своему начальнику. Но не все ли равно, какая муха укусила Самойла Евсеевича! Особой симпатии он и Друзь друг к другу никогда не питали. А теперь Друзь от столкновений с «левой рукой» уклоняться и подавно не будет. Особенно если от этого хоть на вот столечко Василю Максимовичу станет лучше.
Черемашко заложил руки за голову. Кустистые брови сердито двигались.
— Что с вами? — спросил Друзь.
Впервые Черемашко не улыбнулся ему.
— Послал новую сестру искать парикмахера. - Парикмахера? — удивился Друзь.— Зачем он вам?
— А как же? Вы же сказали, что пустите ко мне моих. Увидят они такое страшилище — ни одному моему слову не поверят. И вашему.
Поразительный человек... Лежит в одиночной палате, только руками разрешается ему двигать, да и силенок у него почти не осталось, а во взгляде никакой отрешенности, а досадно ему только из-за того, что нет у него возможности активно во все вмешиваться. Но ведь если понадобился ему парикмахер,— значит, он не забыл о договоре, заключенном позапрошлой ночью. Вот чего следовало бы занять у Василя Максимовича руководителю мужского отделения!
Да и кое-кому повыше...
Но об этом будет еще время подумать. Сейчас необходимо ликвидировать оставленное здесь «левой рукой»*
— Ну, своих вы встретите не только выбритым. Вас и одеколоном по брызгают... Но, по-моему, заботит вас не это...
Черемашко нахмурился.
— Если вас растревожило недовольство доктора Евецкого Женей,— продолжал Друзь,— то успокойтесь снова дежурить возле вас Женя будет завтра ночью.
Василь Максимович не сразу откликнулся. Сначала его брови перестали двигаться. Затем он вытащил из-под головы руки, облизал сухим языком совсем пересохшие губы.
— Очень трудно поверить. Но вам, Сергей Антонович, я почему-то верю больше, чем себе. И через минуту засну без снотворного. Дайте только ложку пососать.
Смочив рот, Черемашко продолжал:
— Очень хорошо, если вы заступились за Женю. Таким, как она, нельзя ни с того ни с сего ломать ребра.
Друзь остановил его:
— Распоряжение доктора Евецкого отменил профессор.
— Неужели? — изумился Черемашко.— Значит, я чего-то в нем не приметил. Конечно, с человеком сначала надо пуд соли съесть...
Что Василь Максимович в первый же день после операции чувствует себя как 15удто неплохо, этому можно только радоваться. Но выражение «хорошего понемножку» прежде всего его касается.
— Не слишком ли вы разговорчивы сегодня? — пока
чал головой Друзь.— Совсем забыли, о чем мы договорились.
Если и смутился Черемашко, то ненадолго.
— Все! — твердо заявил он.— Как только уйдете, сейчас же засну... Но на одно ответьте, Сергей Антонович. Если мне здесь что-нибудь не так покажется, то я лежи и держи язык за зубами, так? Это для меня самое лучшее лекарство?
Нет, не прост Василь Максимович... Все же Друзь попробовал направить его мысли на другое:
— Доктору Евецкому, я надеюсь, вы лишнего не сказали?
Щетина на лице Черемашко зашевелилась от недоброй усмешки.
— Даже нужного не скажу. Разве он умеет слушать?
Но таким укоризненным стало лицо Друзя, что больной умолк.
Очевидно, Друзь неплохо владел собой. Во всяком случае, Черемашко кивнул и закрыл глаза.
— Я уже сплю, Сергей Антонович. И о вашем начальнике больше ни слова.
По правде говоря, Друзь не очень торопился в ординаторскую, где, как ему сказали, был сейчас Евецкий.
Прежде, всего он обо всем договорился со старшей медсестрой, хотя той уже было известно, что Василя Максимовича нельзя оставлять без присмотра. Потом задержался в четвертой палате, подготовил своих больных к профессорскому обходу, ответил на их вопросы о Черемашко. И лишь после этого, не чувствуя, к своему удивлению, ни боязни, ни даже легкого волнения, пошел разговаривать с Самойлом.
В дальнем углу он увидел Танцюру и Игоря. Танцюра что-то увлеченно рассказывал, Игорь с понимающей улыбкой слушал.
Ищут общий язык? Или уже нашли?..
У столика возле двери вытянулся во весь рост Вадик.- По другую сторону столика в позе бога-творца, отдыхающего после трудов и любующегося содеянным, сидел Самойло Евсеевич.
Поручение профессора следовало бы выполнить, оставшись с «левой рукой» наедине. Но как трудно помнить о такте, имея дело с таким, как Евецкий!
Увидев своего патрона, Танцюра метнулся было к нему:
— Сергей Антонович! Вы знаете, мой сегодняшний рейд по больницам...
Друзь остановил его движением руки и обратился к Евецкому:
— У меня к вам...
— Ну, что я вам говорил?— повернулся Евецкий к Вадику, и стекла его очков сверкнули.— Мне весьма жаль,— на Друзя он не взглянул,— но мне некогда.
Вадик потупился: я, мол; здесь ни при чем.
— У меня к вам срочное поручение от профессора,— произнес Друзь погромче.
— А-а...— Самойло Евсеевич закинул ногу за ногу. Сделать это при его габаритах было не просто — колено поднялось чуть ли не к подбородку.— Только покороче, пожалуйста.
Все же Друзь колебался: стоит ли уподобляться Евецкому?
— Мне кажется...
— И без предисловий! — перебил его Евецкий.
Ну, если так...
— Профессор приказал мне передать вам, что он отменил ваше распоряжение об увольнении медсестры Жовнир,— отчеканивая каждое слово, продолжал Друзь.— Кроме того, профессор крайне удивлен вашим поведением в первой палате. Оно недопустимо. Особенно при таком больном.
Если бы Друзь неожиданно стукнул Самойла Евсеевича своей палкой по голове, это не произвело бы более сильного впечатления. Евецкий побледнел, руки его разжались, нога стукнулась о пол. Затем щеки его налились кровью.
Друзь тем же тоном продолжал:
— В связи с этим я позволю себе посоветовать вам не заходить без меня или профессора в первую палату. Слишком сильно ваше поведение отражается на больном, который лишь вчера перенес тяжелейшую операцию. Боюсь, что он будет не сдержан по отношению к вам. А это,
как и ваш недостойный поступок, скажется на вашем авторитете среди больных и медперсонала.
Евецкий вскочил и еле слышно прохрипел:
— Да... да... да как вы смеете?
Друзь не отступил. Не из тех Евецкий, кто способом на непосредственную реакцию. Оскалить зубы, исподтишка куснуть робкого — на это он еще способен. Но напасть на человека, который бесстрашно смотрит ему в глаза, у лисы не хватит духу. Тем более — рыльце у этой лисы в пуху.
Евецкий действительно на Друзя не бросился. Только стекла очков блеснули, предупреждая: ну, я это тебе припомню! А зубы оскалились в красноречивой улыбке. Переглянувшись с новым своим фаворитом, Самойло Евсеевич обрел дар слова:
— Понимаю... Значит, и вы, несмотря на все свое убожество, мечтаете о Женюле? И вас попутал дьявол...
Процедив это сквозь зубы, заведующий отделением поспешно вышел.
Друзь оперся свободной рукой о ближайший столик.
Нет, разговор с Евецким не исчерпал его сил. Но надо же после него перевести дух. И не сразу почувствовал, как на его лежащую на столе руку опустилась чья-то рука.
Отдышавшись, Друзь увидел около себя Игоря, услышал его довольный голос:
— Здорово ты его...
Рукояткой палки Друзь потер себе висок.
— А-а... доброе утро... Кстати, что ты делал в первой палате с Виктором Валентиновичем?
Игорь обнял Друзя за плечи.
— Прежде всего, спасибо тебе.
— За что? — удивился тот.
— За то, что согласился взять меня. Отец сказал мне об этом, когда шел к Хорунжей.
— Одну минуту! — вдруг воскликнул Танцюра.
Он подошел к Вадику, который, развернув папку с документацией на своих новых больных, делал вид, что дальнейшее развитие событий в ординаторской его не интересует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27