Не по себе было и Игорю: неужели отец и Самойло единомышленники?
Одна мама чувствовала себя счастливой. Сбылась ее самая заветная мечта: собрались вокруг нее все, кому принадлежит ее жизнь. Она даже помолодела.
Обед тянулся долго.
Когда на столе появились чашки с кофе, из кабинета донеслось семь протяжных ударов. В это время отец обычно отдыхает. Но сегодня на колени к нему взобрался Ивасик. Укрепив дружеские отношения с дедом, малыш прижался к его уютной груди и задремал. Застольная беседа от этого не прекратилась, только стала тише. И в глазах ученого мужа всякий раз, когда он смотрел на внука, появлялась та удовлетворенность, в которой никто не обнаружил бы лицемерия.
Но вот отец, словно вспомнив нечто важное, воскликнул:
— Чуть не забыл!.. Вчера Сергей наотрез отказался работать вместе с Игорем. Было такое? Игорь, я тебя спрашиваю!
— Было...
— Почему же, когда я предложил ему в помощники тебя, Сергей даже поблагодарил меня? Когда он был искренним?
Тихо стукнула чашка, поставленная на блюдце. Опираясь на палку и край стола, Сергей поднялся.
— Федор Ипполитович, разрешите мне позвонить в клинику.
Лицо профессора стало недобрым. Все же он кивнул:
— Пожалуй, пора.
Насторожилась и Таня: от нее не укрылось, каким взглядом отец проводил Сергея. Она так посмотрела на Игоря, что он сразу понял ее молчаливый наказ: что бы ни произошло сейчас, не вмешивайся! И уставилась на отца, готовясь к атаке.
Пока Сергей отсутствовал, Федор Ипполитович добродушно расспрашивал Надийку, как собирается она жить в этом большом, полном соблазнов городе.
Вернувшись, Сергей доложил:
— У Черемашко без изменений... У Хорунжей температура повысилась до тридцати девяти. Значительно усилились боли в брюшной полости. Временами бредит. Мне кажется...
— Этот идиот Фармагей там? — резко прервал его отец.
— В клинике его помощник. Он, дежурный врач и медсестра почти не отходят от Хорунжей. Сделано все, так сказал мне этот самый помощник. А результаты... Я сейчас поеду в клинику.
Федор Ипполитович поднял было голову, чтобы кивнуть. Но вдруг хитро прищурился...
— Снова паника, как вчера с Черемашко? Садись, допей кофе, успокойся... Допил уже? Ольга, налей ему еще. Когда выпьешь...
— Федор Ипполитович...— попытался возразить Сергей.
— Когда выпьешь, позвонишь Фармагею...
— У него нет телефона.
— Как нет? — переспросил профессор, и глаза его зловеще блеснули.— Ладно, я порадую сейчас Самойла новым успехом его протеже. Допьем кофе, и позвоню. А ты сядь. Тебе говорю, Сергей!
Странно повел себя Сергей. Некоторое время он вглядывался в своего учителя, будто в его словах был какой-то другой смысл. Потом взял из рук Ольги Яковлевны чашку и сел.
Федор Ипполитович пренебрежительно фыркнул:
— То-то... От неприятного разговора тебе все равно не увильнуть.
Должно быть, нелегко было Сергею поднять опущенную голову, выдержать взгляд своего наставника...
— Я готов, Федор Ипполитович...
Но Сергея прервала мать Игоря:
— Может быть, не Сергею, а тебе, Федор, надо поехать в клинику?
Профессор ответил подчеркнуто мягко:
— Оля, ты ведь знаешь — в таких случаях я никогда не опаздываю. Но сначала пусть поедет Самойло. Ему крайне необходимо собственными глазами кое-что увидеть. Знала б ты, с чем он приставал ко мне сегодня.— И еще мягче сказал Друзю: — Ну-с, я тебя слушаю.
Как. он только может! Задержать ради глупой прихоти того, кто все еще верит в тебя,— неужели именно так подействовали на него две рюмки коньяку? Неужели не понимает он, что Сергею надо быть в клинике как можно скорее? Хорунжая — и его больная!.. Забыв о молчаливом наказе сестры, не замечая, как изумленно поглядывает Надийка то на него, то на свекра, Игорь так стремительно повернулся к отцу, что вместе с ним повернулся и его стул.
— Папа!
Но произнес это не негодующий Игорь. Его опередила Татьяна.
— Об Игоре я расскажу тебе лучше, чем Сергей,— продолжала она.— Сергей сейчас торопится — нужных слов ему не подобрать.
— Не суйся не в свое дело, Татьяна! — Отец явно сдерживался, чтобы не повысить голоса.— Твоя очередь еще придет.
Таня пропустила это мимо ушей.
— То, что Сергей целый вечер вчера старался вбить мне в голову, сводится к вещам, до которых мне и Игорю следовало бы самим додуматься. Сергей сказал, что оба мы никудышные дети.—Она повернулась к Друзю, который от смущения то хватался за чашку, то ставил ее на блюдце.— Так ведь я вас поняла?
Смелая у Игоря сестра! Смелая и рассудительная. Примерно то же самое сказал бы отцу и Игорь.
И еще одно удивило Игоря. До сих пор Таня только
за глаза называла Сергея по имени. А тут уже несколько раз забыла о его отчестве.
Кажется, и Сергей был ошеломлен этим. Во всяком случае, он не решился взглянуть на Таню. И ответил не сразу:
— Да, Татьяна Федоровна.
На мгновенье лучистыми стали ее глаза. Впрочем, это лишь почудилось Игорю, так как сидел он, кажется, не на стуле, а на еже. И не кофе стоял перед ним, а расплавленное олово.
А Таня говорила отцу тем же ласково-укоризненным тоном:
— Впрочем, главное не в том, папа, что Игорь и я во всем согласны с Сергеем, а в том, что ты не изменился, дети твои такие же, как и вчера, и сидим мы все за одним столом и, весьма возможно, не поссоримся, даже если сейчас будет сказано то, о чем за праздничным столом вспоминать не стоит.
Это главу семьи не успокоило. Но возразить дочери ему было нечем, и он сразу нашел новый повод для острот:
— А тебя, Сергей, я совсем не узнаю. Вчера тебе вдруг показалось, что у меня совесть нечиста. А сейчас меня укоряют, что ты рьяно защищаешь меня от нападок моих детей. Что это значит?
Сергей преодолел свою скованность.
— Я всегда был и всегда буду вашим учеником, Федор Ипполитович. Со всеми правами и обязанностями, которые из этого вытекают.
Федор Ипполитович прищурился.
— Тогда помни об этом, даже когда меня нет поблизости. Не заводи, например, шашней с хорошенькими медсестрами, особенно в непосредственном соседстве с тяжелобольным. Правда, такое я услышал о тебе впервые. Понимаю, тебе, тридцатипятилетнему холостяку, без этого не обойтись.— Профессор даже сочувственно улыбнулся.— Однако коридоры клиники не место для адюльтера.
И, обращаясь только к Надийке, начал рассказывать, как им —и не только им! — было обнаружено, что некая Женя Жовнир для Сергея не только медицинская сестра, а он для нее не просто врач. Как она глядела на Сергея! До чего переволновался из-за нее он!
При этом профессор чуть ли не на каждую свою
фразу требовал от своего подчиненного подтверждения. И не замечал, что все избегают встречаться взглядами.
Ольга Яковлевна не верила ни одному слову мужа. Свое сочувствие Сергею она выражала тем, что незаметно сметала со скатерти возле него крошки.
Всегда уверенная в себе Надийка оторопела: никогда еще не видела она, чтобы хозяин так обращался с гостем.
Таня неизвестно чему все беззаботнее улыбалась.
А Сергей не спускал послушного взгляда со своего учителя и все сказанное им подтверждал однообразным «да».
Все ниже и ниже опускалась голова Игоря. Не рак- отшельник, а великий праведник — вот кто такой Сергей! Двух безнадежно больных сразу он посадил себе на шею — Василя Максимовича Черемашко и профессора Шостенко. И готов вытерпеть от них все.
— Оказывается, я совсем не знаю Сергея,— весьма мило пояснял тем временем отец Игоря Надийке.— Я все время думал, что его альфа и омега — это четвертая палата нашей клиники.
Он налил себе рюмку коньяку и поднял ее.
— Твое здоровье, Сергей! Я, если хочешь знать, рад за тебя. Пленить красавицу, которая, как королева, гордо шествует по осколкам без счета разбитых сердец,— такое, друг мой, не всякому дано. Браво!! — Профессор опрокинул третью чарку и аппетитно крякнул.— Почему я не слышу твоего очередного «да»?
Еще мгновение — и забыл бы Игорь о данном Сергею обещании, о. молчаливом Танином предупреждении. До чего дошел отец—повторяет сплетни, копается в том, чем развлекаются на досуге лишь обыватели! Неужели ему невдомек, что этим он унижает прежде всего себя?
Тем удивительнее было Игорю услышать, как сдержанно, не роняя собственного достоинства, Сергей ответил своему полубогу:
— Извините, Федор Ипполитович, но на этот раз одним «да» мне не обойтись... Да, если слово в защиту медсестры, уволенной по чьей-то неумной прихоти,— донжуанство. Да, если вы убеждены, что всякий разговор врача с медсестрой у палаты, где лежит их больной,— шашни. Да, если вы находите, что поблагодарить сестру за то, что она сделала для вашего больного, не небрежным «спасибо», а сердечнее,— преступление против морали. Да, если всякое, даже ваше, восхищение женской красотой, если это красота не Сикстинской мадонны, а, допустим, вашей невестки,— разврат. Как видите, все «да». Но стыдно мне не за себя, Федор Ипполитович.
Казалось, Сергей докладывал на пятиминутке о симптомах чьей-то болезни. Лишь в последней фразе промелькнула горечь.
— На этом, по-моему, можно поставить точку,—помолчав, продолжал Сергей.— Но перед тем, как уйти, я хочу кое-что уточнить. Из того, что вы здесь сказали о Самойле Евсеевиче, я понял, что санкции на аферу со мной и Фармагеем вы ему не давали. Так ли это?.. За слово «афера» извинения не прошу: иного здесь не подберешь.
— Ты, собственно, о чем? — помедлив, спросил профессор.
Но Игорь видел: отец отлично знает, с чем к нему обращаются.
Сергей сказал:
— Я понял, кроме того, вы только что пообещали, что пошлете сейчас к Хорунжей Самойла Евсеевича. Я вас прошу не делать этого. Постараюсь обойтись без его вмешательства. А теперь, с вашего разрешения, я пойду.
Удивительная тишина нависла в столовой. Все смотрели только на Сергея. Даже Шостенко-старший не мог оторвать от него взгляда.
Сергей церемонно поклонился ему, поцеловал руку Ольге Яковлевне, попрощался с остальными и вышел в переднюю.
Все молча смотрели на дверь, за которой он скрылся.
Лишь Таня догадалась проводить гостя — вышла вслед за ним.
— Эх, Федор, Федор,— это шепотом сказала мама.— Как далеко тебе до покойного Дмитрия Кирилловича!
Надийка осторожно сняла Ивасика с колен деда: его рука перестала поддерживать внука.
Странная — то ли растерянная, то ли счастливая —
улыбка была на лице у Тани, когда она вернулась в столовую. Подойдя к отцу, она вдруг поцеловала его.
— Спасибо, папа. Если бы не ты, я бы никогда не осмелилась. Только что я сказала Сергею, что люблю его.
Уверенно и легко, не касаясь палкой ступенек, а рукой перил, застегивая пальто на ходу, Друзь сбежал по лестнице, очутился в пустынном переулке и заспешил к троллейбусной остановке.
Быстро прошел половину пути.
И будто с размаху налетел на невидимое препятствие,— так внезапно оставили его силы.
Чтобы не упасть, он прислонился к дереву. Крепко обнял ствол обеими руками, прижался щекой к холодной коре...
Ничего неожиданного в этой слабости не было. Удивляться можно только тому, что настигла она Друзя так далеко от передней...
Татьяна Федоровна вошла, когда Друзь так торопливо надевал пальто, что не мог попасть в другой рукав. Она помогла ему. А когда он стал застегиваться, полы пальто вдруг не сошлись. Каким-то чудом между ними оказалась она, Татьяна Федоровна. Ее руки сомкнулись у Друзя на шее. И услышал он тихий шепот:
— Никому не отдам тебя, слышишь...
Татьяна Федоровна... Нет, Таня подняла голову, и Друзь увидел ее глаза как никогда близко, прочел в них то, о чем не смел и мечтать, почувствовал губами, как трепещут ее ресницы...
— Теперь иди. До завтра...
И Таня выскользнула из его несмелых объятий.
...Вот где, вот когда его догнало, чуть с ног не сбило невероятное, внезапное счастье. Пусть с опозданием на какой-то там десяток лет, но ведь догнало!
Так почему тот, кого любят, кого никому не отдадут, кому ничего не простят, но кого не казнят,— с какой стати он бессильно прижимается к тополю?
Боишься, что все это пригрезилось?
Но ведь ты уже не юноша. Ты прожил половину жизни, научился, кажется, отличать явь от мальчишеских снов.
Конечно, всего лишь два дня тому назад, в ночь под понедельник, ты осмелился наконец стать тем, чем хотел быть. Но ведь все, что было до той ночи,— детство, школа, война, возвращение к жизни, учеба, этот институт,— все это лишь подготовка к тому, ради чего стоит жить! Правда, очень уж она затянулась, но ведь не ты виноват в этом.
Да, только на тридцать шестом году ты наконец увидел: хватит тебя и на то, чему ты себя посвятил, и для тех, кому ты поклялся отдавать всего себя до последнего удара сердца... И для той, без кого твоя жизнь никогда не была бы полной до краев. Значит, в оставшийся тебе срок ты должен достичь вдвое большего, чем достиг без Тани. Ты должен прожить две жизни, как Василь Максимович! И ты их проживешь!
Так стань же на ноги твердо, подними голову повыше, встречай приход невероятного звонкой песней, если ты еще не разучился петь. Хватит тебе жаться к тополю! Ты крайне нужен там, куда идешь.
И поменьше думай о том, что открылось тебе в душе твоего учителя. Все равно ты не найдешь для него оправдания, сколько бы ни искал. Даже если поминутно будешь повторять крыловскую строку: «Орлам случается и ниже кур спускаться». А как оно необходимо твоему учителю, оправдание! Не будь же неблагодарным! Ведь его завтрашний день зависит и от тебя...
Торопись же, Сергей!
Досада на себя и своего отца, стыд перед Надийкой, обида за Сергея, оторопь от «хода конем» сестры и упрямое желание послать все к черту — таковы были ощущения, которые владели Игорем, когда он шагал от родительского очага к троллейбусной остановке.
Надийка, кажется, чувствовала себя не лучше. Шла молча, едва опираясь на руку мужа.
Лишь Ивасик весело щебетал, сидя верхом на отце...
Не скоро Игорь стал управлять своими мыслями.
Молчаливый приказ сестры набрать в рот воды для младшего брата не закон. А когда молчание становится
похожим на предательство, данное другу слово связывает по рукам и ногам. Конечно, если бы Сергей смутился, Игорь немедленно пришел бы ему на помощь.
С какой стати отец пристал к Сергею с этой самой Женей? Смотрит же он сквозь пальцы на заигрывания Самойла со своими подчиненными женского пола!
Хорошо, что Сергей сам справился со своим капризным полубогом. Больше того — профессор еще раз увидел: вчерашнее не случайность, Сергей вовсе не таков, каким его до сих пор считали. Как вежливо, не употребив ни одного резкого слова, он отхлестал Шостенко-старшего!
Бросившись на помощь другу, Игорь, пожалуй, все испортил бы, как портил себе, не умея доказывать свою правоту так, как это делает Сергей.
А Таня совсем доконала главу семьи своим «благодарным» поцелуем.
Правда, в первую минуту Игорю даже показалось, будто стул под ним провалился. Но он сразу сообразил: Татьяна зло подшутила над отцом. Давнее чувство Сергея могло еще дать рецидив, но чтоб Таня вдруг влюбилась в него на одиннадцатом году знакомства,— это невероятно. А сбитый с толку отец оторопело сорвал с себя салфетку и выбежал из столовой.
Мама почему-то рассмеялась. Давно не слышал Игорь такого веселого смеха...
Эта картина так ярко представилась ему, что он сам рассмеялся. Засмеялась и Надийка: и у нее из головы не выходила, видно, эта домашняя трагикомедия...
Но когда они сели в троллейбус, Надийка грустно проговорила:
— Долго я буду помнить этот обед...
Игорь поежился, будто за воротник ему упала холодная капля.
— Не принимай этого близко к сердцу.
— Нет, почему же... Сегодня я начала понимать тебя лучше.
Игорь поморщился.
— Вот и увидела ты моего родителя во всей его красе...
Надийка просунула руку под локоть мужа. Но заговорила резко:
— Я не об этом... Какие вы все ненастоящие — и твой отец, и ты, и Татьяна. Бедная Ольга Яковлевна! Единственный живой человек среди теней...
Игорь обиделся:
— Какая же я тебе тень?
Лицо Надийки стало настороженным, как в тот день, когда она впервые сказала ему, что скоро их будет трое: будто не знала, как он примет эту новость.
Другая, еще более холодная, капля покатилась Игорю за воротник.
— Какая? — переспросила Надийка.— Вчера ты и твоя сестра, спасибо Сергею, начали понимать, что у вас не все в* порядке. В ваших семейных отношениях Сергей разбирается лучше, чем ты и твоя сестра.
— Но ведь Сергея,—возразил Игорь,— ты увидела впервые, двух слов с ним не сказала. Как же ты можешь...
Настороженность не исчезла с лица Надийки.
— А сколько ты рассказывал мне о нем? Часто ты подтрунивал над ним. А я удивлялась: почему же Игорь льнет к этому чудаку? Ты говорил, что его талант спрятан в панцире рака-отшельника. А сегодня я вижу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27