Стыдоба какая!
— А, нет, нет! Мне надо идти.
— Никуда ты не уйдешь! — говорит Калча и нахлобучивает ему шляпу на голову.— Будешь сидеть тут, с нами! «Дела» у него! Подумаешь! Это тоже дело!
— Нужно мне.
— Не выйдет, парень! — говорит Калча и, сняв у него с головы новенькую шляпу, забрасывает ее на крышу дома.— Стянем и штиблеты, тогда уходи, если хочешь! Ну, что?
— Хорошо, я останусь, но под вашу ответственность! Впрочем, незнакомец говорил неправду, уйти он не мог.
Не добрался бы и до двери. В доме Ивко его все время словно что-то держало на привязи. Поначалу глаза Марийолы, а теперь — вино. Душой и сердцем прирос к этому дому, не оттянешь!
— Вот и молодец! — говорит Калча.— Садись, побратим. Давай-ка, собака, выпьем, будем с тобой отныне побратимы, и я, и эти тоже.
Они пьют и целуются.
— Возьмем его в побратимы? — спрашивает Калча.— Примем в нашу компанию?
— Примем! — кричат Волк и Уж.— В долгий век, в добрый час, побратим!
Чокаются, пьют и переворачивают стаканы в доказательство того, что выпито до дна.
— Что ж, через силу и конь не прянет! — говорит незнакомец.
— А живы ли у тебя отец с матерью, побратим? — спрашивает Калча.
— Нет,— грустно отвечает незнакомец и затягивает песню:
Ох, ни отца нет, ни матушки родной — Оба давно уж в могиле холодной...
Нету, побратимы, у меня ни отца, ни матери, ни милой сестрички, ни любого браточка...
— Слышишь, одеяльщик несчастный, что говорит этот человек? Сирота он круглый, а ты гонишь его из дому. Стыдно должно быть тебе, Ивчо! Но мы этого не допустим, не так ли, побратимы?
— Так!
— А что с ужином? Ступай, кухарь, готовь ужин! — велит Калча Волку.— Слышишь, как петухи на заре распелись? Поднимайся, брат, вставай, славный кухарь, и давай! — декламирует Калча — подвыпив, он любил говорить красиво.— Это же неслыханный позор: петухи поют, а мы еще не ужинали!
— Значит, теперь вы знакомы! Тогда будьте здоровы! — говорит Ивко, глядя, как они чокаются и целуются с новым побратимом.
— Ты сиди тут,— говорит Калча новому побратиму,— мы тебя в обиду не дадим. Головы за тебя сложим, такие мы люди! Хотел бы я поглядеть, что тебе в этом доме могут сделать! Слушай,— обращается он к хозяину,— а что с ужином?
— Вон кухня, и стряпайте, что вам по душе. Там есть все — и мясо, и хлеб...
— Ну тогда можешь уходить, ступай!
Ивко направляется к себе, но тут же возвращается.
— Слушайте, люди, расходитесь-ка вы по домам. Придут на патарицу новые гости и вдруг застанут вчерашних, виданное ли это дело? — говорит с умоляющим видом хозяин.— Право же, братцы, разве такое бывает?
— Иди-ка ты, курица, на свой насест, а о нас не беспокойся. Бывает ли такое? Бывает, побратим, еще как бывает! Это слава, а на славу всякое бывает.
Хозяин уходит спать, а гости остаются пировать. Волк подает ужин. Уж приносит вино, и все под пенье третьих петухов усаживаются за обильную трапезу. Едят, пьют, произносят здравицы, бранят хозяина, расхваливают своего нового побратима.
Почти совсем рассвело. Люди встали. В соседских дворах слышится перестук деревянных сандалий. К колодцу нет-нет и выбежит взлохмаченная молодка в шальварах, ополоснет свое белое личико и, услышав шум, даже не утеревшись, недоуменно взглянет через соседский забор да так и застынет, а вода стекает с ее полуопущенных мокрых рук. Потом, вспомнив, что у газды Ивко вчера была слава, быстро отходит от забора, пугливо озираясь,— уж не заметил ли ее кто-нибудь. По улице снуют прохожие. Спешат к источнику девушки; неторопливо бредут, крича во все горло, ученики-разносчики с бубликами, сайками и сырными лепешками. Спешит на виноградник группа женщин и молодых девушек, окружив осла, нагруженного инструме тами, одеждой и съестными припасами. Услышав, как из дома газды Ивко несется песня и шум, они, примолкнув, останавливаются, потом смеются и продолжают свой путь. Все знают, что у мастера Ивко слава, всякому это приятно, ибо всякий знает, что радуется и мастер Ивко.
— Неужто все еще здесь? — шепчет газ да Ивко, просыпаясь от растущего гвалта.— О святой Юрий, какой позор! — И, одеваясь, продолжает: — Придут на патарицу гости, как же я на люди покажусь?
И в самом деле, появляются первые визитеры. Извиняются, что не смогли прийти в первый день. Вчерашние гости бражничают в одной комнате, сегодняшних принимают в другой. Последним прислуживает та же девушка, а вчерашним — сам Ивко и его ученик, тот самый, что ходит в хозяйских штиблетах. Ивко после тщетных просьб старается только, чтоб старые гости не смешались с новыми, и не отходит от своих побратимов. Те ворчат на эту опеку. Упрекают Ивко, что он делает различие между гостями: тем, дескать, прислуживает Марийола, а им — простой ученик.
— Почему хозяин нами брезгует? Будь я его старым другом, я, клянусь богом, такого не потерпел бы. Послал нам ученика, словно нанял нас окапывать кукурузу! Что скажете, побратимы?— спрашивает неизвестный.
— Истинная правда, побратим. Пойдемте его пристыдим. Пошли все,— говорит Калча.— Пусть нас угощает Марийола! — И они входят в соседнюю комнату.
— Счастливой патарицы, хозяйка! А где же хозяин? — спрашивает Калча.
Марийола потчует их. Они усаживаются и серьезно, словно пришли в дом первый раз, принимают угощение.
Чуть позже входит Ивко и просит их вернуться и не портить компании. Он, дескать, обижен: побратимы вроде его избегают. С трудом ему удается уговорить приятелей вернуться в свою комнату.
— Видал, побратим,— замечает Калча неизвестному,— какой лукавец наш Ивко! Стыдится нас, вот и старается выдворить в другую комнату.
Все находят, что это мерзко. Обида настолько велика, что побратимы твердо решают: раз такое дело, больше к нему ни ногой! Но, передумав по дороге, устраиваются во дворе, чтоб не сорить в комнатах и никого не стеснять.
— Чего вы тут потеряли? — спрашивает Ивко, глядя, как они высматривают себе местечко.
— Устроимся во дворе, ежели в комнатах мешаем. Знаешь,— Волк подмигивает и ядовито цедит: — к тебе приходят господа, председатели, владыки, полковники, адвокаты, гвардейцы, инженеры, уж лучше нам тебя не позорить. Мы тут, по-простецки!..
— По-простецки, раз мы в господа не вышли! Верно? — спрашивает Калча.
— «Вот правая рука в залог!» — декламирует неизвестный.
— Верно!
— Что ж... воля ваша! — вздыхает хозяин и возвращается к гостям в дом.
Оставшись одни, побратимы берутся за дело. Притаскивают большой ковер, расстилают его на траве, раскладывают диванные подушки, потом приносят медный кувшин, таз, полотенце, вино и, усевшись, продолжают угощаться. Подозвав проходящего мимо разносчика, покупают у него бубликов и сырных лепешок. Едят, пьют.
Калче досадно. Он поднимается, идет в дом, становится на пороге комнаты, где сидят гости, и говорит хозяину:
— Выгляни на минутку, бесстыдник, полюбуйся на свой позор. Посмотри, собака, как на твоей славе мы угощаемся на свои деньги. И это мужчина, хозяин дома!!! В цех ремесленников входишь! Побойся бога! Где твоя совесть?
И давай срамить его перед гостями.
— Что ты городишь?! — вскакивая как ошпаренный, восклицает Ивко, подбегает к Калче и закрывает за собой дверь, чтоб гости не слышали.
— Нечего сказать, хороший хозяин, ни дна тебе, ни покрышки! Жмот! Твоя слава, а мы должны, чтобы не подохнуть с голоду, за свои деньги покупать закусь. Ты еще к нам мальчика с биркой приставь, отмечать, сколько мы выпьем вина, чтобы потом нам счет представить!
— Да кто не дает вам есть! Разве вы не дважды ужинали? Разве я не сказал, чтобы брали все на кухне?
— Заплатим и цыганам, если ты не догадаешься. И с ними собственными деньгами рассчитаемся.
— Какие цыгане?! Где это видано, чтобы на патарицу звали цыган? Разве водится такое на свете?
— А разве такое водится, чтоб гости платили цыганам за увеселение?
— Знаете, уходите-ка из моего дома подобру-поздорову!
— Убирайся сам, чертова напасть! Не срамись перед народом! — кричит Калча.
— Как ты сказал?— растерянно спрашивает Ивко.— Кто должен убраться?
— Пришли к тебе господа, и ты уж вообразил, что все кончено! Мы тебе больше не нужны, ни Мита, ни Йован, ни Мича. Стыдно, ей-богу, стыдно! — говорит Волк.
— Разве так друзья поступают? — замечает Уж.
— Вот тебе и сербское гостеприимство! — возглашает неизвестный.
— Послушайте, умоляю, Христом-богом прошу, уходите наконец!
— А это еще что такое? — недоуменно спрашивает Ивко, увидав, что со всех сторон начинают сходиться соседи и взбираться на забор.
— Гость в доме три дня, дело известное, все равно что красными буквами в календаре напечатано! — говорит Волк.— А нынче только второй день.
— Слышишь, ты, стыдобушка, только второй день, а ты уже гонишь нас,— подхватывает Калча.
— О господи боже! — вздыхает Ивко и убегает в дом, увидав, сколько любопытных, повиснув на заборах, наслаждаются зрелищем, а в их числе и его недруг — сосед Йордан, который именно сейчас решил у забора сеять вьюнки.
Собутыльники продолжают бражничать без хозяина. Гости расходятся. Убежала и Марийола с матерью. Девушка просто удрала, спасаясь от неизвестного, который каждую минуту вздыхал, прижимал руку к сердцу, бросал на нее страстные взгляды и сыпал незнакомыми именами:
— О Дульцинея, посмотри на своего Росинанта!
Ну а когда он взобрался на балкон, чтобы оттуда продекламировать отрывок из «Лавра и посоха нищего», Сика только сказала:
— Йолча, дитятко, ступай домой! Гости больше не приходят.
Неизвестный опять порывается уйти, но побратимы его не пускают, да и шляпы нет. Потому все так и сидят. Хозяин отослал жену к родичам, а сам остался.
Что было потом, рассказывать не станем и закончим эту главу, апеллируя к воображению читателя, пусть он сам представит себе, чем все это кончилось. Впрочем, герои этой истории уже не ведали, что творили, потому и от автора нельзя требовать осведомленности, по этой причине и глава получилась такой короткой.
Глава третья МАРКОВ ДЕНЬ
— Ну, ради бога, ради здоровья ваших детей, прошу вас, уходите наконец домой! — умоляет Ивко, когда, проснувшись от шума и гама, застает веселящуюся компанию за тем же столом.— Вот уж наказание божье! Нынче третий день, как вы влезли в мой дом, словно по какой реквизиции!
— Гость в доме три дня, дело известное,— не тебе ли это сказал намедни Волк. Если уж пробыли два дня, потерпи еще денек, и мы по-хорошему, как люди, разойдемся.
— Слушай, что ты говоришь? Что это за разговоры, Калча! Какой «денек»? Нуте-ка, сейчас же поднимайтесь! Постыдились бы собственных жен и детей! Весь день вчера ходили, просили, ждали вас, а вы хоть бы что! И намедни, и нынче утром приходили, умоляют меня вас прогнать, а вам и на глаза показаться боятся.
— Ивко! — рычит Калча.— Не трогай мою жену!
— Да кто ее трогает?
— Слушай, побратим, не смей трогать мою жену, какая она ни есть, она моя жена. Не то худо будет. И у детей моих есть отец, и не бойся, голодными они не останутся! — продолжает он сердито.
— И потчевать вас некому! Я не могу, у меня такое на душе...
— А ты нам без надобности, мы сами себя попотчуем, как и вчера! — говорит Волк.
— Да, да, обойдемся и без мадемуазель Марийолы. Можете передать ей наш поклон, целуем ручки!
— Ого! Теперь взялся за Марийолу! Намедни хозяйка, нынче Марийола.
— Правильно! Сами управимся. Я буду виночерпием,— говорит Уж,— Волк — поваром, а ты, Калча, ему поможешь и еще о цыганах позаботишься. Верно, братцы?
— А я что буду делать? — спрашивает свежеиспеченный побратим.
— Ты, как новенький, кейфуй себе на здоровье!
— Согласен,— говорит неизвестный.
— Да кто же ты есть наконец? — не выдержав, спрашивает хозяин.— Калча, что это за человек?
— В самом деле, а? Кто его привел? — спрашивает Калча, уставясь на неизвестного.— Слушай, как твое имя?
— Побратимом меня зовут, побратимом! «И этим будь пока доволен!» — отвечает неизвестный.
— Да разве ты его не узнаешь? — спрашивает Волк.— Ведь это наш побратим! Кремень человек, третий день с нами и изменять не думает, не то что этот вероломный Ивко. Давай, побратим, выпьем и поцелуемся!
— Чего спрашиваешь, раз сам его пригласил?
— Кто его пригласил? Я, что ли? — кричит Ивко.— Я и вас-то не звал, не то что его!
— Да что ты говоришь? — удивляется Калча.— Не звал? Так прогоним его! Куда вы дели его шляпу? Слушай, неужто тебя и впрямь не звали?
— Так ведь на славу не зовут. Не зовут и не выгоняют гостей из дому. Верно, побратим? — спрашивает неизвестный и целуется с Калчей.
— Молодец! — говорит Калча и хлопает неизвестного по плечу.— Правильно говорит человек! Э-э-э! За такой ответ давай-ка мы с тобою, побратим, чокнемся, выпьем и опрокинем стаканчики, чтобы видать было донышко.
Чокаются, выпивают, переворачивают стаканы.
— Вот теперь ты мне побратим!
— Слушай, Ивко, а как же все-таки его звать? — спрашивает тихонько Волк.
— Голову даю на отсечение, я не знаю его, в первый раз увидел позавчера! Он с вами пришел.
— Не с нами он пришел, но с нами уйдет! Слышишь, побратим, сиди здесь, потом разом, всей компанией, и уйдем.
— Вот о том я вас и прошу! — говорит Ивко.— Сделайте одолжение, уходите.
— Уйти-то мы уйдем, только боимся тебя осрамить, да и себя тоже,— замечает Калча.
— Ради нашей старой дружбы нынешний день мы еще останемся, но завтра мы уже не знакомы, пусть тебя бог покарает за то, что ты нас так опозорил! — говорит Волк.
— Вы меня опозорили! — восклицает Ивко.
— Как людям в глаза посмотришь? — укоряет его Калча.— Ведь, кажется, старые друзья!
Что было несчастному Ивко делать, как снова не оставить их одних. Умный уступает. Ивко убежал из родного дома в город. Он — в город, жена — к родителям, а дом бросили, как говорится, на произвол судьбы.
Собутыльники остались одни. Устроили из чипровацкого ковра шатер и перешли в него. С того утра приятели
фактически отняли у горемычного Ивко власть и права хозяина дома. Кухня, погреб, клеть и все прочее перешло в их руки. Калча вынес ружье и патроны и принялся стрелять кур, а Волк со взятым в плен соседским учеником-мальчишкой ощипывал их, потрошил, нанизывал на вертел и жарил. Все были при деле. Калча (и то с общего разрешения) отлучился на минутку домой. Добрый хозяин, он вспомнил своего Чапу, которому хватило бы работы во дворе дня на три.
— Что вы скажете, если я на минутку сбегаю домой за Чапой? Третий день, как его не вижу, и вы на него посмотрите,— спросил Калча.— По пути, может, еще кого позову на славу и цыган, если по дороге встречу, сюда пошлю.
Побратимы встретили Чапу радостными возгласами, и Чапа приветствовал их на свой манер, виляя хвостом; потом пошел в угол двора, где были свалены объедки, углубился в работу, и больше побратимы его не видели.
После обеда, на третий день праздника, Ивко завернул домой, чтобы сделать последнюю попытку выдворить гостей, твердо решившись действовать — либо уговором, либо, в крайнем случае, силой. И в самую пору. Наверное, < со времен Гомера не было такого разгула, какой творился в доме Ивко двадцать третьего, двадцать четвертого и двадцать пятого апреля. Побратимы распоясались в его доме почище, чем женихи Пенелопы в доме Одиссея! Но, к вящему стыду Ивко, женихи Пенелопы угощались в отсутствие Одиссея, да и то весьма скромно, а эти при живом хозяине, что уже настоящий позор!
Вошел Ивко в родной дом с опаской, крадучись.
— О-о-о! Здорово, побратим! Значит, я праздную славу, а тебя нет как нет! Садись, побратим! Будь как дома! — приветствует его из шатра Уж, которого только теперь разобрало окончательно.
Ивко стоит и таращит на них глаза.
— Чудеса в решете, и только, куда моя жена запропастилась? Откуда ты, Ивко? — спрашивает Уж.
— Из города! — говорит Ивко.
— Погляди, ради бога, когда отсюда пойдешь, может, где ее встретишь.
— Жена твоя дома сидит, как всякая порядочная хозяйка, не в пример своему муженьку! — отвечает Ивко.
— А где же она, если она дома?
— В своем доме, где же ей быть?
— А это чей дом, мерзавец? — спрашивает Уж, скрипя зубами, потому что ему кажется, что Ивко хочет отнять у него дом.
— Мой, конечно! А ты как думаешь? Только мой! И ни столечко вот,— он показал на черноту под ногтями,— я не должен за него ни ипотечному банку, ни своему цеху.
— Значит, это твой дом? — диву дается Уж.— Вы слышали, люди, что говорит этот безумец: его это дом! А где тогда мой?
— Твой дом на твоей улице.
— Да я три дня из дома носа не кажу, а он мне толкует, где мой дом! Эх, Ивко, бедный мой побратим! — соболезнует Уж.— Ступай, брат, ступай проспись. Зачем так много пьешь, коль тебе вредно? А какая это улица, а?
— Моя улица, моя! — говорит Ивко.
— Правильно, брат, правильно, твой дом, твоя улица, твой город, твоя Сербия. Все твое, а мы голь перекатная! И у меня, и у Волка, и Калчи хоть шаром покати, ты один, Ивко-одеялыцик, богатый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
— А, нет, нет! Мне надо идти.
— Никуда ты не уйдешь! — говорит Калча и нахлобучивает ему шляпу на голову.— Будешь сидеть тут, с нами! «Дела» у него! Подумаешь! Это тоже дело!
— Нужно мне.
— Не выйдет, парень! — говорит Калча и, сняв у него с головы новенькую шляпу, забрасывает ее на крышу дома.— Стянем и штиблеты, тогда уходи, если хочешь! Ну, что?
— Хорошо, я останусь, но под вашу ответственность! Впрочем, незнакомец говорил неправду, уйти он не мог.
Не добрался бы и до двери. В доме Ивко его все время словно что-то держало на привязи. Поначалу глаза Марийолы, а теперь — вино. Душой и сердцем прирос к этому дому, не оттянешь!
— Вот и молодец! — говорит Калча.— Садись, побратим. Давай-ка, собака, выпьем, будем с тобой отныне побратимы, и я, и эти тоже.
Они пьют и целуются.
— Возьмем его в побратимы? — спрашивает Калча.— Примем в нашу компанию?
— Примем! — кричат Волк и Уж.— В долгий век, в добрый час, побратим!
Чокаются, пьют и переворачивают стаканы в доказательство того, что выпито до дна.
— Что ж, через силу и конь не прянет! — говорит незнакомец.
— А живы ли у тебя отец с матерью, побратим? — спрашивает Калча.
— Нет,— грустно отвечает незнакомец и затягивает песню:
Ох, ни отца нет, ни матушки родной — Оба давно уж в могиле холодной...
Нету, побратимы, у меня ни отца, ни матери, ни милой сестрички, ни любого браточка...
— Слышишь, одеяльщик несчастный, что говорит этот человек? Сирота он круглый, а ты гонишь его из дому. Стыдно должно быть тебе, Ивчо! Но мы этого не допустим, не так ли, побратимы?
— Так!
— А что с ужином? Ступай, кухарь, готовь ужин! — велит Калча Волку.— Слышишь, как петухи на заре распелись? Поднимайся, брат, вставай, славный кухарь, и давай! — декламирует Калча — подвыпив, он любил говорить красиво.— Это же неслыханный позор: петухи поют, а мы еще не ужинали!
— Значит, теперь вы знакомы! Тогда будьте здоровы! — говорит Ивко, глядя, как они чокаются и целуются с новым побратимом.
— Ты сиди тут,— говорит Калча новому побратиму,— мы тебя в обиду не дадим. Головы за тебя сложим, такие мы люди! Хотел бы я поглядеть, что тебе в этом доме могут сделать! Слушай,— обращается он к хозяину,— а что с ужином?
— Вон кухня, и стряпайте, что вам по душе. Там есть все — и мясо, и хлеб...
— Ну тогда можешь уходить, ступай!
Ивко направляется к себе, но тут же возвращается.
— Слушайте, люди, расходитесь-ка вы по домам. Придут на патарицу новые гости и вдруг застанут вчерашних, виданное ли это дело? — говорит с умоляющим видом хозяин.— Право же, братцы, разве такое бывает?
— Иди-ка ты, курица, на свой насест, а о нас не беспокойся. Бывает ли такое? Бывает, побратим, еще как бывает! Это слава, а на славу всякое бывает.
Хозяин уходит спать, а гости остаются пировать. Волк подает ужин. Уж приносит вино, и все под пенье третьих петухов усаживаются за обильную трапезу. Едят, пьют, произносят здравицы, бранят хозяина, расхваливают своего нового побратима.
Почти совсем рассвело. Люди встали. В соседских дворах слышится перестук деревянных сандалий. К колодцу нет-нет и выбежит взлохмаченная молодка в шальварах, ополоснет свое белое личико и, услышав шум, даже не утеревшись, недоуменно взглянет через соседский забор да так и застынет, а вода стекает с ее полуопущенных мокрых рук. Потом, вспомнив, что у газды Ивко вчера была слава, быстро отходит от забора, пугливо озираясь,— уж не заметил ли ее кто-нибудь. По улице снуют прохожие. Спешат к источнику девушки; неторопливо бредут, крича во все горло, ученики-разносчики с бубликами, сайками и сырными лепешками. Спешит на виноградник группа женщин и молодых девушек, окружив осла, нагруженного инструме тами, одеждой и съестными припасами. Услышав, как из дома газды Ивко несется песня и шум, они, примолкнув, останавливаются, потом смеются и продолжают свой путь. Все знают, что у мастера Ивко слава, всякому это приятно, ибо всякий знает, что радуется и мастер Ивко.
— Неужто все еще здесь? — шепчет газ да Ивко, просыпаясь от растущего гвалта.— О святой Юрий, какой позор! — И, одеваясь, продолжает: — Придут на патарицу гости, как же я на люди покажусь?
И в самом деле, появляются первые визитеры. Извиняются, что не смогли прийти в первый день. Вчерашние гости бражничают в одной комнате, сегодняшних принимают в другой. Последним прислуживает та же девушка, а вчерашним — сам Ивко и его ученик, тот самый, что ходит в хозяйских штиблетах. Ивко после тщетных просьб старается только, чтоб старые гости не смешались с новыми, и не отходит от своих побратимов. Те ворчат на эту опеку. Упрекают Ивко, что он делает различие между гостями: тем, дескать, прислуживает Марийола, а им — простой ученик.
— Почему хозяин нами брезгует? Будь я его старым другом, я, клянусь богом, такого не потерпел бы. Послал нам ученика, словно нанял нас окапывать кукурузу! Что скажете, побратимы?— спрашивает неизвестный.
— Истинная правда, побратим. Пойдемте его пристыдим. Пошли все,— говорит Калча.— Пусть нас угощает Марийола! — И они входят в соседнюю комнату.
— Счастливой патарицы, хозяйка! А где же хозяин? — спрашивает Калча.
Марийола потчует их. Они усаживаются и серьезно, словно пришли в дом первый раз, принимают угощение.
Чуть позже входит Ивко и просит их вернуться и не портить компании. Он, дескать, обижен: побратимы вроде его избегают. С трудом ему удается уговорить приятелей вернуться в свою комнату.
— Видал, побратим,— замечает Калча неизвестному,— какой лукавец наш Ивко! Стыдится нас, вот и старается выдворить в другую комнату.
Все находят, что это мерзко. Обида настолько велика, что побратимы твердо решают: раз такое дело, больше к нему ни ногой! Но, передумав по дороге, устраиваются во дворе, чтоб не сорить в комнатах и никого не стеснять.
— Чего вы тут потеряли? — спрашивает Ивко, глядя, как они высматривают себе местечко.
— Устроимся во дворе, ежели в комнатах мешаем. Знаешь,— Волк подмигивает и ядовито цедит: — к тебе приходят господа, председатели, владыки, полковники, адвокаты, гвардейцы, инженеры, уж лучше нам тебя не позорить. Мы тут, по-простецки!..
— По-простецки, раз мы в господа не вышли! Верно? — спрашивает Калча.
— «Вот правая рука в залог!» — декламирует неизвестный.
— Верно!
— Что ж... воля ваша! — вздыхает хозяин и возвращается к гостям в дом.
Оставшись одни, побратимы берутся за дело. Притаскивают большой ковер, расстилают его на траве, раскладывают диванные подушки, потом приносят медный кувшин, таз, полотенце, вино и, усевшись, продолжают угощаться. Подозвав проходящего мимо разносчика, покупают у него бубликов и сырных лепешок. Едят, пьют.
Калче досадно. Он поднимается, идет в дом, становится на пороге комнаты, где сидят гости, и говорит хозяину:
— Выгляни на минутку, бесстыдник, полюбуйся на свой позор. Посмотри, собака, как на твоей славе мы угощаемся на свои деньги. И это мужчина, хозяин дома!!! В цех ремесленников входишь! Побойся бога! Где твоя совесть?
И давай срамить его перед гостями.
— Что ты городишь?! — вскакивая как ошпаренный, восклицает Ивко, подбегает к Калче и закрывает за собой дверь, чтоб гости не слышали.
— Нечего сказать, хороший хозяин, ни дна тебе, ни покрышки! Жмот! Твоя слава, а мы должны, чтобы не подохнуть с голоду, за свои деньги покупать закусь. Ты еще к нам мальчика с биркой приставь, отмечать, сколько мы выпьем вина, чтобы потом нам счет представить!
— Да кто не дает вам есть! Разве вы не дважды ужинали? Разве я не сказал, чтобы брали все на кухне?
— Заплатим и цыганам, если ты не догадаешься. И с ними собственными деньгами рассчитаемся.
— Какие цыгане?! Где это видано, чтобы на патарицу звали цыган? Разве водится такое на свете?
— А разве такое водится, чтоб гости платили цыганам за увеселение?
— Знаете, уходите-ка из моего дома подобру-поздорову!
— Убирайся сам, чертова напасть! Не срамись перед народом! — кричит Калча.
— Как ты сказал?— растерянно спрашивает Ивко.— Кто должен убраться?
— Пришли к тебе господа, и ты уж вообразил, что все кончено! Мы тебе больше не нужны, ни Мита, ни Йован, ни Мича. Стыдно, ей-богу, стыдно! — говорит Волк.
— Разве так друзья поступают? — замечает Уж.
— Вот тебе и сербское гостеприимство! — возглашает неизвестный.
— Послушайте, умоляю, Христом-богом прошу, уходите наконец!
— А это еще что такое? — недоуменно спрашивает Ивко, увидав, что со всех сторон начинают сходиться соседи и взбираться на забор.
— Гость в доме три дня, дело известное, все равно что красными буквами в календаре напечатано! — говорит Волк.— А нынче только второй день.
— Слышишь, ты, стыдобушка, только второй день, а ты уже гонишь нас,— подхватывает Калча.
— О господи боже! — вздыхает Ивко и убегает в дом, увидав, сколько любопытных, повиснув на заборах, наслаждаются зрелищем, а в их числе и его недруг — сосед Йордан, который именно сейчас решил у забора сеять вьюнки.
Собутыльники продолжают бражничать без хозяина. Гости расходятся. Убежала и Марийола с матерью. Девушка просто удрала, спасаясь от неизвестного, который каждую минуту вздыхал, прижимал руку к сердцу, бросал на нее страстные взгляды и сыпал незнакомыми именами:
— О Дульцинея, посмотри на своего Росинанта!
Ну а когда он взобрался на балкон, чтобы оттуда продекламировать отрывок из «Лавра и посоха нищего», Сика только сказала:
— Йолча, дитятко, ступай домой! Гости больше не приходят.
Неизвестный опять порывается уйти, но побратимы его не пускают, да и шляпы нет. Потому все так и сидят. Хозяин отослал жену к родичам, а сам остался.
Что было потом, рассказывать не станем и закончим эту главу, апеллируя к воображению читателя, пусть он сам представит себе, чем все это кончилось. Впрочем, герои этой истории уже не ведали, что творили, потому и от автора нельзя требовать осведомленности, по этой причине и глава получилась такой короткой.
Глава третья МАРКОВ ДЕНЬ
— Ну, ради бога, ради здоровья ваших детей, прошу вас, уходите наконец домой! — умоляет Ивко, когда, проснувшись от шума и гама, застает веселящуюся компанию за тем же столом.— Вот уж наказание божье! Нынче третий день, как вы влезли в мой дом, словно по какой реквизиции!
— Гость в доме три дня, дело известное,— не тебе ли это сказал намедни Волк. Если уж пробыли два дня, потерпи еще денек, и мы по-хорошему, как люди, разойдемся.
— Слушай, что ты говоришь? Что это за разговоры, Калча! Какой «денек»? Нуте-ка, сейчас же поднимайтесь! Постыдились бы собственных жен и детей! Весь день вчера ходили, просили, ждали вас, а вы хоть бы что! И намедни, и нынче утром приходили, умоляют меня вас прогнать, а вам и на глаза показаться боятся.
— Ивко! — рычит Калча.— Не трогай мою жену!
— Да кто ее трогает?
— Слушай, побратим, не смей трогать мою жену, какая она ни есть, она моя жена. Не то худо будет. И у детей моих есть отец, и не бойся, голодными они не останутся! — продолжает он сердито.
— И потчевать вас некому! Я не могу, у меня такое на душе...
— А ты нам без надобности, мы сами себя попотчуем, как и вчера! — говорит Волк.
— Да, да, обойдемся и без мадемуазель Марийолы. Можете передать ей наш поклон, целуем ручки!
— Ого! Теперь взялся за Марийолу! Намедни хозяйка, нынче Марийола.
— Правильно! Сами управимся. Я буду виночерпием,— говорит Уж,— Волк — поваром, а ты, Калча, ему поможешь и еще о цыганах позаботишься. Верно, братцы?
— А я что буду делать? — спрашивает свежеиспеченный побратим.
— Ты, как новенький, кейфуй себе на здоровье!
— Согласен,— говорит неизвестный.
— Да кто же ты есть наконец? — не выдержав, спрашивает хозяин.— Калча, что это за человек?
— В самом деле, а? Кто его привел? — спрашивает Калча, уставясь на неизвестного.— Слушай, как твое имя?
— Побратимом меня зовут, побратимом! «И этим будь пока доволен!» — отвечает неизвестный.
— Да разве ты его не узнаешь? — спрашивает Волк.— Ведь это наш побратим! Кремень человек, третий день с нами и изменять не думает, не то что этот вероломный Ивко. Давай, побратим, выпьем и поцелуемся!
— Чего спрашиваешь, раз сам его пригласил?
— Кто его пригласил? Я, что ли? — кричит Ивко.— Я и вас-то не звал, не то что его!
— Да что ты говоришь? — удивляется Калча.— Не звал? Так прогоним его! Куда вы дели его шляпу? Слушай, неужто тебя и впрямь не звали?
— Так ведь на славу не зовут. Не зовут и не выгоняют гостей из дому. Верно, побратим? — спрашивает неизвестный и целуется с Калчей.
— Молодец! — говорит Калча и хлопает неизвестного по плечу.— Правильно говорит человек! Э-э-э! За такой ответ давай-ка мы с тобою, побратим, чокнемся, выпьем и опрокинем стаканчики, чтобы видать было донышко.
Чокаются, выпивают, переворачивают стаканы.
— Вот теперь ты мне побратим!
— Слушай, Ивко, а как же все-таки его звать? — спрашивает тихонько Волк.
— Голову даю на отсечение, я не знаю его, в первый раз увидел позавчера! Он с вами пришел.
— Не с нами он пришел, но с нами уйдет! Слышишь, побратим, сиди здесь, потом разом, всей компанией, и уйдем.
— Вот о том я вас и прошу! — говорит Ивко.— Сделайте одолжение, уходите.
— Уйти-то мы уйдем, только боимся тебя осрамить, да и себя тоже,— замечает Калча.
— Ради нашей старой дружбы нынешний день мы еще останемся, но завтра мы уже не знакомы, пусть тебя бог покарает за то, что ты нас так опозорил! — говорит Волк.
— Вы меня опозорили! — восклицает Ивко.
— Как людям в глаза посмотришь? — укоряет его Калча.— Ведь, кажется, старые друзья!
Что было несчастному Ивко делать, как снова не оставить их одних. Умный уступает. Ивко убежал из родного дома в город. Он — в город, жена — к родителям, а дом бросили, как говорится, на произвол судьбы.
Собутыльники остались одни. Устроили из чипровацкого ковра шатер и перешли в него. С того утра приятели
фактически отняли у горемычного Ивко власть и права хозяина дома. Кухня, погреб, клеть и все прочее перешло в их руки. Калча вынес ружье и патроны и принялся стрелять кур, а Волк со взятым в плен соседским учеником-мальчишкой ощипывал их, потрошил, нанизывал на вертел и жарил. Все были при деле. Калча (и то с общего разрешения) отлучился на минутку домой. Добрый хозяин, он вспомнил своего Чапу, которому хватило бы работы во дворе дня на три.
— Что вы скажете, если я на минутку сбегаю домой за Чапой? Третий день, как его не вижу, и вы на него посмотрите,— спросил Калча.— По пути, может, еще кого позову на славу и цыган, если по дороге встречу, сюда пошлю.
Побратимы встретили Чапу радостными возгласами, и Чапа приветствовал их на свой манер, виляя хвостом; потом пошел в угол двора, где были свалены объедки, углубился в работу, и больше побратимы его не видели.
После обеда, на третий день праздника, Ивко завернул домой, чтобы сделать последнюю попытку выдворить гостей, твердо решившись действовать — либо уговором, либо, в крайнем случае, силой. И в самую пору. Наверное, < со времен Гомера не было такого разгула, какой творился в доме Ивко двадцать третьего, двадцать четвертого и двадцать пятого апреля. Побратимы распоясались в его доме почище, чем женихи Пенелопы в доме Одиссея! Но, к вящему стыду Ивко, женихи Пенелопы угощались в отсутствие Одиссея, да и то весьма скромно, а эти при живом хозяине, что уже настоящий позор!
Вошел Ивко в родной дом с опаской, крадучись.
— О-о-о! Здорово, побратим! Значит, я праздную славу, а тебя нет как нет! Садись, побратим! Будь как дома! — приветствует его из шатра Уж, которого только теперь разобрало окончательно.
Ивко стоит и таращит на них глаза.
— Чудеса в решете, и только, куда моя жена запропастилась? Откуда ты, Ивко? — спрашивает Уж.
— Из города! — говорит Ивко.
— Погляди, ради бога, когда отсюда пойдешь, может, где ее встретишь.
— Жена твоя дома сидит, как всякая порядочная хозяйка, не в пример своему муженьку! — отвечает Ивко.
— А где же она, если она дома?
— В своем доме, где же ей быть?
— А это чей дом, мерзавец? — спрашивает Уж, скрипя зубами, потому что ему кажется, что Ивко хочет отнять у него дом.
— Мой, конечно! А ты как думаешь? Только мой! И ни столечко вот,— он показал на черноту под ногтями,— я не должен за него ни ипотечному банку, ни своему цеху.
— Значит, это твой дом? — диву дается Уж.— Вы слышали, люди, что говорит этот безумец: его это дом! А где тогда мой?
— Твой дом на твоей улице.
— Да я три дня из дома носа не кажу, а он мне толкует, где мой дом! Эх, Ивко, бедный мой побратим! — соболезнует Уж.— Ступай, брат, ступай проспись. Зачем так много пьешь, коль тебе вредно? А какая это улица, а?
— Моя улица, моя! — говорит Ивко.
— Правильно, брат, правильно, твой дом, твоя улица, твой город, твоя Сербия. Все твое, а мы голь перекатная! И у меня, и у Волка, и Калчи хоть шаром покати, ты один, Ивко-одеялыцик, богатый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15