Ивко ушел с женой в одну сторону, председатель, строго наказав побратимам отправляться по домам, в другую. Побратимы, конечно, пообещали так и сделать и направились к пролеткам, стоявшим перед домом.
— Ну и бабенку же ты подхватил! — говорит Калча, поглядывая на Волка.— Молодец! Теперь уж мы послушаем: «Ракита, эх, ракита...» И поглядим на нее вдосталь. Мы ведь побратимы.
— Черта с два! Не выйдет! — отвечает Волк.
— И ты так говоришь побратиму?!
— Побратиму, конечно! Разве я женюсь для побратима?
— Не о том речь! Ничего тут худого нет, просто по-человечески...
— Так вот, я к тебе на славу и ты ко мне на славу — только и всего,— говорит, посмеиваясь, Волк.
— Что же, ладно! — соглашается Калча.
— Ну, садитесь! — понукает их Уж.
— Стой! — кричит Свети слав.— У меня предложение: а если мы что-нибудь споем? Я первым тенором, нужен второй тенор, баритон и бас. Составим отличный квартет, ей-богу! Нас как раз четверо, вот и получается квартет. Я, значит, тенор, ты, Калча, как будешь петь?
— Как и ты, побратим! — отвечает Калча.
— Э, так не пойдет, ты скажи...
— Нет, нет. Как ты, так и я... побратим побратима должен во всем поддерживать...
— Да ведь так у нас ничего не получится. Ты каким голосом поешь? Баритоном, альтом...
— Я буду петь, как ты, побратим...
— Да ведь я пою тенором...
— Вот и отлично, чего еще нужно? И я так. Светислав оставляет его и обращается к двум другим.
— А вы какими голосами поете? — спрашивает он.
— Каким и ты, побратим,— в один голос отвечают побратимы.
Светислав громко вздыхает и снова поворачивается к Калче.
— Ну, Калча, запевай свое любимое... Начинай! Бээээ! — пытается он пробасить.— Ну!
— Бэээ! — в тон ему ревет Калча.— Как медведи, тянем.
— Очень хорошо, так басом и надо. Запевай что-нибудь.
Калча запел:
— Дома ль ты, Маруш? Глянь из окна!
— Дома-то дома, да я не одна!
— Замечательно! У тебя настоящий бас, и ты будешь петь басом,— говорит Свети слав и пытается протянуть октавой.— Бээээ! На этой ноте...
— Ну, этого ты от меня не дождешься! — говорит Калча.— Отец мой басом не был, и я не собираюсь... ходить в басах, пока еще крещусь тремя перстами.
— Да ведь надо же...
— Почему это ты можешь так петь, а я должен петь иначе. Если уж мы побратимы, то и петь нам положено вместе, как друзьям. В мои-то годы так петь! Не хочу! Ты что думаешь, если ты заделался председателевым кумом, то я не смею и петь, как ты.
— Да не о том речь!
— Умереть мне на этом месте, но басом петь не стану! В нашей семье этих самых басов, как ты говоришь, и в помине нет! — заявляет Калча решительно.— И как же мы будем петь?
— Станем перед домом и споем серенаду... знаете, слава богу, что это такое,— говорит Светислав.— Серенаду...
— Хе-хе! Чудное слово. Как, говоришь? Перед домом? Разве это колядка, что на рождество перед домом поют? Нет, неловко получится. Лучше, полагаю, когда тронемся... на ходу...
— Да всего несколько стихов из песни «У твоего окна стою я страсти полон!..» — умоляет Светислав.
— Э-э~э, такое петь у нас не в обычае,— замечает Калча,— у вас, может быть, поют, а у нас не положено!
— И не будем! — кричат все.
— Что ж, хорошо, тогда я один. Это еще лучше,— кстати, серенада и поется соло.
Но Волк и все прочие и на это не согласились.
— Хватит здесь болтаться, садись-ка, Светислав, в пролетку,— распоряжается Волк.— Все усаживайтесь! Я с Кал-чей на эту, а ты и Уж на другую.
Уселись на двух пролетках. Внизу остался только Чапа. Не желая расставаться с хозяином и боясь потеряться, он громким лаем дает о себе знать.
— Примем в компанию и моего Чапу? — спрашивает Калча, очень довольный, что Чапа здесь.— Хоть он и пес, но душа у него есть, пусть и он погуляет! Верно?
— Давайте посадим его на третью пролетку? — предлагает Светислав.
— Он преотличный ходок албанской породы, мой Чапа. Погляди-ка, сколько у него ног! — Калча с умилением смотрит на пса и гладит его по голове.— Целых четыре ноги, брат, разве это мало? Побольше, чем у тебя, побратим! Раньше нас на место прибудет.
— Нет, нет! И он должен ехать по-господски, в пролетке! — говорит Волк.
И, посадив Чапу на третью пролетку, побратимы наконец уехали.
Глава четвертая ПАТАРИЦА
— Стой! — раздается команда. Пролетки останавливаются.
Согласно распоряжению председателя, а также собственным намерениям и клятвенным обещаниям, побратимы должны были ехать по домам. Они дали председателю слово, а председатель, в свою очередь, предупредил, что всю эту ночь будет самолично проверять патрули и, кстати, убедится, как они выполнили слово. Однако ехать домой друзьям никак не хотелось, опять же по милости того самого злого черта, который держал их три дня у Ивко и привел к вмешательству властей; тот же самый черт шепнул Калче, а Калча всей компании: полночь, мол, миновала — нехорошо беспокоить домочадцев!
К тому же ночь выдалась чудесная — ясная, звездная, волшебная ночь в Нише! Издалека слыхать, как у крепости шумит и грохочет Нишава. Кто в силах презреть эти красоты природы, кто променяет ее очарование на спертый воздух помещения и завалится спать?! Сама ночь не позволит этого. Но остаться в городе побратимы не посмели; дали слово, а что еще важнее, дал слово председатель, не ровен час, где-нибудь налетит на них. Однако и повод больно торжественный, можно даже сказать, знаменательный, такое раз в жизни бывает. Посватался Светислав, посватался и Волк. А у Волка, как говорится, двойной праздник: сватовство и слава, верней, патарица. Потому Калча и предложил: поскольку полночь миновала, Волку следует отметить патарицу.
— Уж если мы показали себя настоящими людьми в доме Ивко,— говорит Калча,— и остались у него на патарицу, то чем наш побратим Волк хуже его?! Отпразднуем его патарицу. Принимается? т— воодушевленно спрашивает оратор.
— Принимается! — рявкают дружно побратимы, и тут же отдается приказ извозчикам ехать не домой, а прямо в Банью.
На третью пролетку (Чапа выскочил из нее, как только она тронулась) они посадили встретившихся им по дороге захудалых музыкантов-цыган: босоногих подростков во главе с таким же босым парнем в белом цилиндре. По дороге домой цыгане остановились у подслеповатого фонаря и делили, громко галдя, вырученные медяки.
— Эй, цыгане! — кричит Калча.— Кто из вас старший? Выходи вперед!
— Я, если вам угодно, первая скрипка! — отозвался цыган в белом цилиндре.
— Поедете с нами? Хорошо заработаете,— предлагает Калча.
Цыган сажают на третьего извозчика. Чапу, начавшего скулить, Калча берет к себе. И покатили. Проехав Келе-кулу, лошади переходят на широкую рысь, и вдруг раздается крик одного из побратимов:
— Стой!
Пролетки остановились, цыгане притихли, а друзья начинают договариваться, куда ехать, потому что кто-то, к счастью, вспомнил, что вода сейчас в источнике холодная — ежегодно, как раз в это время, несколько дней в купальнях только холодная вода. Посоветовавшись, решают продолжить путь и ехать в Эминову Кутину. Снова покатили.
— Эй, цыгане, закоптелые души,— кричит с пролетки Калча,— играйте о моей тоске, чтоб за сердце хватало! Сыграйте «Ведомо ль тебе, что я просватана?».— И, развалившись на сиденье, сдвигает набекрень свою феску.— Ах, Волк, Волк,— говорит он, покачивая головой,— не побратим ты мне больше, а лютый враг! Вот так тебя и стану отныне величать.
— Не валяй дурака! — укоряет его Волк.
— А что? Разве ты не злодей, не волк? Разве не как голодный волк ты схватил нашу лучшую овечку, нашу маленькую Сику? Видал, какая она крошка?! Хоть за пояс ее заткни, любуйся и нюхай, как гвоздичку!
— Слушай, брось болтать ерунду! — говорит Волк.
— Э-э-э! Здорово ты меня объегорил, крепко, по-разбойничьи объегорил! Э-э-э! Вражина ты, а не побратим! Пришел невесть откуда и, как молчан-собака, хвать — прямо за сердце! Э-э-э! Ведь зарезал, тупым перочинным ножом зарезал, как пасхального агнца! Э-э-э! За что же? — И давай горланить:
Мит-Мит-Мит-Митанчо, ох, Чтоб ты лопнул, чтоб ты сдох!
— Сиди-ка и молчи! — утихомиривает его Волк.
— Тебе повезло! Ты вдовец, тебе просто! А мне как быть, что мне делать? Жена у меня здорова, как хавронья, сто лет еще проживет! На Сике мне надо было жениться в то время, когда отец с матерью мне ее обещали! Ах, какая была горлинка, а как запоет — ну настоящий антик, а не девушка!
— Слушай, ты ведь женатый человек, не вдовец и не турок, что же ты, двоеженцем станешь?
— Но ведь и я могу когда-нибудь овдоветь! Почему бы нет? У хаджи Катлака семь жен. И знаешь, сколько лет было седьмой, когда он ее взял? Шестнадцать, брат. Розовый бутончик! Пройдет мимо, так и пахнет на тебя розовой водой.
— Ну и дурак же ты!
— Извозчик, стой, покуда командир стремя найдет! — командует Калча. Пролетки останавливаются.— Эй! Негодяи! Ну-ка сюда, стать передо мною, как лист перед травою!
Цыган в белом цилиндре соскакивает с пролетки, подбегает к Калче и останавливается в ожидании распоряжения.
— Что желаешь, братец?
— Какой я тебе «братец», негодяй?! Кому «братец»? Цыганам? — орет Калча и норовит дать цыгану затрещину, но ловкий парень увертывается и отскакивает от пролетки подальше.— Ты знаешь, что у меня есть еще грамота, дающая мне право ухлопать по собственному усмотрению двух цыган, как двух зайцев в лесу, и никто мне слова не скажет?!
— Ваше степенство, господин Калча...— лепечет цыган и кланяется, глотая от страха все прочие слова.
— Ну, то-то же... для тебя я, во всяком случае, ваше степенство, ясно, закоптелая твоя душа?
— Ясно, господин городской старейшина Калча!
— Вот так... А теперь сыграйте-ка мне песню — забыл, никак складно не получается, там сначала поется про Тодору, про любовь. Ну, эту знаете:
He тебе ли, Тбдора,
Мое сердце отдано? Пойдем купим, Тодора, Антерию, Тодора. Как пройдешь в ней по двору — Загляжусь на Тодору! Пусть от зависти от злой Лопнет враг и твой и мой.
Все время Тодора упоминается, ясно тебе, цыганское отродье? А потом в песне поется, как он купил ей еще серебряный пояс, стамбульскую феску, белый большой платок, приштинские шлепанцы на деревянном ходу, широкую янинскую юбку и пару туфелек; все это, говорится в песне, он купил, чтоб она носила, а он смотрел на нее и гордился, а враги лопались бы от зависти, его враги и ее, как лопается от досады из-за Сики и меня вот этот самый Волк, что сидит сейчас со мной. Вот что вы мне сыграйте, и тогда вся компания вознаградит вас по-царски, а я не стану вас убивать — вам и этого за глаза хватит.
— Слушаемся, ваше степенство, господин городской старейшина Калча!
— Только играйте так, чтоб скрипки плакали от великой печали, как цыган плачет, когда его жена бросит и пустится во все тяжкие! Понятно? Ну, играйте про мое горе-печаль!
— Слушай, Калча,— взрывается Волк,— как бы тебе не накликать еще одно «горе»! Вот сграбастаю тебя и вышвырну из пролетки. И, судя по тому, как ты начал, так оно и будет!
— Ого-го-го? Интересно, как это он меня вышвырнет! Не торопись, мой милый! Ты что думаешь, Калча безрукий? Калча будет сидеть, глаза потупя, как деревенская невеста на смотринах, пока ты будешь его вышвыривать? Сколько вас таких идет на дюжину? Еще поглядим, кто вылетит!
— Ну, коли ты такой дурак,— говорит Волк,— либо ты выходи, либо я! Вместе нам нельзя. Светислав, иди сюда! Садись рядом с этим дураком, может, вы лучше поладите.
— Ишь как раскудахтался! Что ж, значит, и побалагурить с друзьями нельзя? Ты что, шуток не понимаешь? Сразу ругаться? Ни к чему это! Я с Чапой и пешком могу.
— Ах, сиди лучше, только не сходи с ума.
— А за «дурака» большое тебе спасибо, побратим!
Спасибо, побратим, тебе преогромное! Такого мне еще ни один человек не говорил. И вот довелось — от побратима услышал! Покорно тебя благодарю, в ножки бы поклонился до сырой земли, только темно сейчас, боюсь, поклона моего не увидишь!
— Да полно тебе, сиди уж...
— Честь и хвала тебе, побратим! — Калча кланяется и снимает шапку.— И... как это ты сказал... дурак... э-э-э... Конечно, ты человек ученый, маракуешь в грамматике и математике, книжный человек, инженер и богослов, а я дурак. Что поделаешь? Так дураком и умру! Честь и хвала старому учителю Тасе и за то немногое, что знаю, за то, что научил читать и писать. Три кафизма в псалтыре одолел и даже в четвертый забрался, да выгнали из школы за то, что ловил ворон на уроках, впрочем, и самому хотелось бросить. На кой мне столько науки — не во владыки же идти! Мне много не надо! А тебе опять же спасибо! — говорит Калча и порывается сойти с пролетки.
— Сиди уж, оставим этот разговор! — говорит Волк, удерживая его за рукав.
— Ты что думаешь? — все больше распаляясь, разоряется Калча.— Женюсь, дескать, обзаведусь хозяйкой, на что мне нужен Калча с компанией и вся эта хреновина?! Чуть стемнеет, я дверь на крюк, поставлю к себе поближе кувшин с вином и под бок к хозяйке; глотну вина, погрызу каленых орешков, перекинусь словечком с женушкой — и таким манером преотлично скоротаю век! А ишаки-побратимы пусть прохаживаются мимо дверей, как кобели мимо колоды, на которой мясник мясо рубит, увидят, что дверь на замке, в дом не полезут — я же буду глохтать винцо в компании со своей Сикой и слушать ее песни, так и проживу свой век, что глухарь на току! Э-э-э! Знаю я твой нрав! Раскусил тебя давно, как фальшивую монету! Э-э-э-э! Так оно и будет! Поглядите-ка на него: ведь в твоей ослиной башке, сквалыга, только это и вертится! И это называется дружба?! — сердито рычит Калча и выходит из пролетки.— Несчастное волчье отродье! Сейчас небось скажешь, мы-де поругались, поссорились! Это у тебя в голове, волчье отродье? Ого-го! Я тоже не лыком шит, кое в чем тоже разбираюсь. Да, да!
— Нет, нет! Раз ты так думаешь, лучше уж я сойду, а ты садись! — говорит Волк и тоже вылезает.
— Да что вы там, как дурни, из пустого в порожнее переливаете? — кричит им Уж с другой пролетки.— Кони в мыле, застудим. Садитесь, нечего терять время.
— Ты что, не видишь, как эта проказа,— говор Волк,— задевает и оскорбляет мою семью!
— Да вы еще не семья! — едко замечает Калча, з тягивая на животе пояс.— Вы, может,— цедит он со злорадством,— еще и не породнитесь...
— Да, верно, еще не семья! — соглашается Волк.
— Еще поглядим, что у тебя получится... Может, ничего и не выйдет! Не торопись! В нынешние времена это не так уж трудно. Не пожалею десятку-другую на гербовые марки и еще десятку на три кружки пива и швабскую колбасу с хреном адвокату, а он уж сумеет!.. Э-э-э! Ты у меня еще хлебнешь шилом патоки, зачем, скажешь, только на свет народился! Я тебе устрою свадьбу, лопнешь со смеху, не бойся!
— Да сядете вы наконец? Волк, садись хоть ты, ты все-таки поумнее,— говорит нетерпеливо Уж.
— Ладно,— соглашается Волк,— сяду, ведь я и не думаю его обижать. Скажи ему только, чтоб успокоился и не валял дурака. Ну, Калча, садись.
— Черта с два! Отныне и «здравствуй» тебе не скажу!
— Калча... послушай, Калча...— зовет его Волк,— друг...
— Был когда-то! — сердито бросает Калча и, стоя в темноте, чистит рукой брюки.— Чапа! Сюда, верный друг! Пойдешь со мной; мы пешком, нам ученое общество ни к чему. Мы с тобой простаки, я хоть три кафизма прошел, а у тебя и того нет! — И принимается гладить сидящего Чапу, который бьет хвостом по земле в знак согласия.
Маменька родимая, как помру — Ты беги к Манулачу-дохтору!..—
запевает Калча и пускается с Чапой в путь.
— Кум! — кричит Волк.— Иди сюда, кум. Я-то считаю тебя кумом, а ты вот как!
— Какой уж там кум?! Кум! Не кум я тебе,— говорит Калча, несколько смягчившись, и останавливается.
— Кум, горе ты мое. Как же я без тебя, ты должен быть моим кумом.
— Для чего я тебе нужен? Найдутся люди поученее меня... Да и как ты откажешь старому куму?
— Нет, нет! Никого другого, только тебя! Когда я первый раз женился, мы друг друга не знали, да и где я был! Потому упрекать меня не за что, но сейчас... разве свадьба расстроится, тогда не покумимся... а старый кум помер.
— Но ведь вместо старого кума, может, нужно кого-то из семьи...
— Кум! Давай поцелуемся, а кума тебе свяжет пояс и вышьет тонкий шелковый платок...
— Хе, хе! Несчастье волчье,— воркует Калча и, разгладив усы, целуется с Волком.— Что делать, свой ты, собака! Я сяду, кум, рядом с тобой.
— Садись, кум, радость моя!
И кумовья, усевшись рядом, обнимаются.
— Поговорили, и ладно. Что было, быльем поросло! — говорит Калча.— Сейчас все в ажуре, словно ничего и не было! Только научись разговаривать!
— Ну, поехали в конце концов в Кутину,— говорит Уж.
Бранит Гена мать, отца, Что выдали за вдовца, Лесковацкого купца...—
запевает Калча и надвигает куму шапку на нос.— Эх, где мое ружье в этот печальный для меня день!
— О-о-о-о-о! — тянет Волк.— Ты опять за свое! Извозчики стегнули по лошадям, цыгане запели, Чапа
залаял и побежал рядом с пролеткой, где сидел Калча, и вся компания с шумом и гамом покатила в Эминову Кутину, чудесное местечко для гулянья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15