..
Рано успокоился Мурат. Беда подстерегала его там, где он вовсе не ожидал встретить ее. Он даже не сразу понял, в чем дело. А все оказалось просто — лавина, засыпав узкое ущелье, перегородила реку и тропу.
Такого ему еще не приходилось видеть. Он озадаченно осмотрелся — другого пути не было. Только по снегу, перегородившему дорогу. А если снег рыхлый, как над медвежьей берлогой? Мурат спешился и осторожно ступил на ледяную плотину. Она оказалась именно ледяной, а не снежной — лавина падала с большой высоты, снег спрессовался, и, видимо, уже давно.
И Мурат решил перебираться. Ведя в поводу Алаяка и Торкашку, он осторожно пошел вперед, стараясь почему-то держаться ближе к краю.. Но тут снег уже начал подтаивать, и Мурат перебрался на середину «моста». Снизу доносился приглушенный шум реки. Временами этот шум переходил в
грозное клокотание. И ничего, кроме этого шума, не было слышно.
Он шел, внимательно глядя себе под ноги и обходя опасные, на его взгляд, места. Тревожно всхрапывали кони — они тоже чуяли опасность. И, наверно, лучше, чем сам Мурат... Сзади послышался треск, повод вырвало из рук Мурата. Он быстро обернулся и увидел, что Торкашка провалился в трещину, а Алаяк стоит, тревожно прядая ушами и кося налитым кровью глазом. Мурат схватил его за узду и, еще не понимая толком, что случилось, приблизился к Торкашке. В широко раскрытых глазах Торкашки плескался животный предсмертный ужас. Он попытался выбраться из трещины, но провалился еще глубже. Теперь только два мешка и держали его.
Мурат попытался помочь Торкашке, подвигал мешки, но тут же понял, что это бесполезно, и отвернулся от его глаз. Конь как будто спрашивал его: «За что меня так?» Он выждал еще немного, хотя и понимал, что медлить нельзя. Надо было спасти хотя бы мешки с зерном. Сняв с Торкашки узду, Мурат привязал ее одним концом к веревке, на которой держались оба мешка, а другим — к подпруге Алаяка, выхватил нож и резким движением перерезал подпругу Торкашки.
Кони могут кричать как люди — это Мурат знал. Но впервые ему пришлось услышать такой крик... Доли секунды не было у него на жалость к погибшему коню — мешки могли тоже провалиться в трещину. Мурат громко крикнул Алаяку: «Чу-у! Тяни! Чу-у!» Алаяк резко рванул. Затрещал лед, появились новые трещины, в одну из них Алаяк попал левой передней ногой, но сумел выдернуть ее и вытащил мешки вместе с вцепившимся в них Муратом на безопасное место.
Он долго стоял у подножия обрыва, до боли в глазах вглядываясь в воду, вытекающую из-под ледяной плотины. Торкашки не было видно. То ли застрял в трещине, то ли уже унесло его быстрой водой. Он сел наконец на мешок, сжал голову обеими руками, раскачивался из стороны в сторону. Что же такое происходит?! Вчерашнее понятно, перевал есть перевал, там все было обычное и, в общем-то, хорошо знакомое. А что здесь? Что он должен был делать? Вернуться назад? Но ведь лед казался таким крепким... Что теперь делать? Остался на полпути с одним конем. И вперед — далеко, и назад — не близко...
Ему давно хотелось заплакать. Он говорил себе: нельзя,
ты же мужчина, джигит... А почему, собственно, нельзя? В горле давно стоял тяжелый горячий ком, и он не сразу заметил, что по щекам его текут слезы. Он не вытирал их. Никто не увидит его слез. На несколько дней пути верхом здесь не было людей. Один... И он продолжал плакать. И о погибшем Торкашке — его глаза и предсмертный крик словно жили в нем,— и о несбывшейся надежде скоро увидеть людей и передать им то малое, чем они могли помочь фронту... Плакал от одиночества и от обиды неизвестно на кого, может быть — на весь мир... А ком в горле не проходил, вспухал, было уже трудно дышать. Мурат вскочил и глубоким вздохом, от которого горячей болью полоснуло горло, выдавил из себя этот ком, взорвавшийся криком:
— Эй ты, мир! Меня учили, что ты широкий и радостный, но ты злой, страшный и несправедливый! Нет в тебе тепла и жалости! Эти подарки мы оторвали от женщин и детей, чтобы отправить на фронт твоим сыновьям. Что стоило тебе не чинить мне преград? Я проклинаю тебя, ты слышишь? Ну, что ты еще можешь сделать мне? Давай, давай, я жду!
Он стоял, озираясь, будто и впрямь ждал, что кары небесные обрушатся на него, но по-прежнему, как и день назад, никто не слышал его, все то же спокойное солнце светило над ним и равнодушно шумела река в тесном ущелье. И Мурат успокоился, сказал угрожающе вслух:
— То-то... Ничего ты не можешь мне сделать. А я — сделаю! Я все равно довезу и зерно, и одежду, и узнаю о том, что делается на фронте, и снова вернусь к маленькой Изат, к Гюлыпан и Дарийке, к мудрой Айше-апа... Не сможет Алаяк поднять — взвалю себе на спину, но довезу! Слышишь?
И снова никто не слышал его.
Взгляд его упал на Алаяка, стоявшего в нескольких шагах, на его понурую голову, скользнул вниз — и Мурат почувствовал, как противный холодок скользнул по спине. Выходит, зря он бросал вызов миру. Этот мир еще раз сумел наказать его...
Алаяк стоял на трех ногах, держа на весу левую переднюю. Мурат медленно направился к нему. Алаяк неуклюже отпрыгнул в сторону. «Неужели перелом?» Мурат ласковым голосом успокоил коня и, поглаживая его одной рукой, другой стал ощупывать поврежденную ногу. Алаяк теперь стоял не шевелясь и только мелко подрагивал всем телом. Перелома, похоже, не было, иначе Алаяк не стоял бы так г мирно. Вывих? Тоже как будто нет. Видимо, растяжение или
сильный ушиб. Утешение не слишком большое — все равно травма серьезна. Теперь и речи не может быть о том, чтобы довезти подарки до райцентра. Туда еще два дня пути — перевал. Джаман-Кыя, а сколько речек нужно перейти вброд, одному богу известно. А эти два мешка — не курджун1, чтобы перекинуть через плечо. Да еще узел с одеждой... Надо возвращаться домой, все-таки ближе. А потеплеет, сойдут снега на перевалах, подсохнут дороги — тогда он снова поедет...
Другого выхода не было.
Он поводил коня взад-вперед. Алаяк хоть и осторожно, но наступал на больную ногу, которая распухала, однако, на глазах. О том, чтобы навьючить его, не могло быть и речи. Что же делать? Оставить мешки здесь? А почему бы и нет? Ведь он все равно решил позже отвезти их в райцентр. И прекрасно, с удовлетворением подумал Мурат, поистине нет худа без добра. Людей здесь нет, только звери да птицы. Разве что еще мыши... Но наверняка можно найти подходящее место.
Он медленно пошел по берегу реки. Везде камни. Нет, не годится. Начнется половодье, и все унесет. Можно поднять повыше и завалить камнями, но начнутся дожди, зерно намокнет и прорастет.
Мурат повернул назад, решив поискать подходящее место в другом направлении. Алаяка, видимо, мучила жажда, он жадно хватал снег. Мурат повел его к реке, снял удила, Алаяк припал к воде и долго пил, время от времени тяжело отдуваясь. А Мурат все смотрел по сторонам: куда бы спрятать мешки? Взгляд его остановился на уступе, который был совсем рядом. Как же он раньше не заметил... Похоже, там есть какое-то углубление. Он взобрался на уступ — и даже засмеялся от радости: действительно, там оказалась довольно глубокая выемка с сухим дном, а главное — сверху нависал внушительный каменный козырек, защищавший это естественное убежище от дождя и снега. Правда, радость его основательно померкла, когда он прикинул расстояние до земли — метра три. Как же забросить сюда мешки? Он и сам-то сюда не без труда взобрался...
Выход нашелся, но Мурат только вздохнул, представив, какая работа предстоит ему. Надо натаскать камней и сделать что-то вроде лестницы...
Сначала дело пошло довольно быстро, но потом приходилось уходить за камнями все дальше, и каждый новый
1 Курджун — переметная сумка.
камень все больше оттягивал замерзшие руки, живот одеревенел и существовал как бы отдельно от его тела. Прошло несколько часов, когда он решил, что хватит, и присел на мешок передохнуть. И тут же его начал бить озноб. Наверно, он все-таки простудился... Надо поскорее затащить эти мешки, подумал он, но еще несколько минут не мог заставить себя подняться. Ему не сразу удалось подлезть под мешок и взвалить его на спину. Ощущение было такое, словно его позвоночник вот-вот с треском переломится пополам. На четвереньках, прижимая угол мешка зубами и подбородком, он пополз наверх. Несколько камней скатилось вниз, и Мурат подумал, что надо было сделать «лестницу» повыше. Что, если не удастся забросить мешок?
Но ему удалось. Он постоял, привалившись спиной к каменной стене, и осторожно спустился вниз. Мелко подрагивали перед его глазами горы, подергивались мышцы на руках и животе, и что-то хрипело в груди... Он не стал садиться, понимая, что лучше сделать всю работу сразу, и, прежде чем взяться за второй мешок, подремонтировал «лестницу», водрузив скатившиеся камни на место, и принес еще несколько штук. Ему показалось, что в ущелье заметно потемнело, он поднял голову и увидел, что солнце ушло за скалы. Да-а, в горах темнеет быстро...
Мурат медленно подошел ко второму мешку, который показался ему размером с огромного верблюда-атана, и зачем-то обошел вокруг него, но и с другой стороны мешок был так же «огромен». «Не валяй дурака,— сказал он себе. — Ты поднял первый мешок и точно так же поднимешь второй. Он ничуть не тяжелее первого. Разве что на килограмм- два, но это же ерунда».
Он опустился на одно колено, взялся за узел и с громким натужным криком взвалил на спину. И снова камни уходили из-под ног, но он благополучно добрался до вершины «лестницы» и немного постоял, прежде чем столкнуть мешок в убежище. Толчок не получился, мешок скатился вниз, увлекая за собой камни.
Мурат сел, тупо глядя на серый мешок внизу. Наверно, это псе, безразлично подумал он. Надо подождать до завтра. Ведь сегодня он все равно не тронется в путь. Да, так он и сделает.
Он посидел несколько минут, спустился вниз и стал укладывать скатившиеся камни. Нельзя было оставлять эту работу на завтра. Он явно болен, и может случиться так, что завтра он не то что мешок, но и руку не поднимет... А если не тащить мешок на спине, а попытаться вкатить его наверх?
С минуту он обдумывал эту идею — и отказался от нее. Вкатить-то можно, наверно, но как поднять его, стоя на скользких камнях?
И снова с яростным возгласом взваливал он мешок на спину, карабкался с ним наверх. И мешок на этот раз скатился в убежище. А дальше было уже совсем просто. Узел с одеждой хотя тоже был не из легких — шуба, два полушубка, рукавицы, носки, да еще курджун с кормом для лошадей, но по сравнению с мешками показался чуть ли не пушинкой.
Вот теперь действительно было все... Но что-то подспудно тревожило Мурата, наконец он догадался. Ну конечно. Надо разбросать камни. Хоть и маловероятно, что кто-то из людей окажется здесь, но все-таки это нужно сделать. Всякую работу надо делать хорошо...
Он перевалился в убежище, аккуратно уложил мешки и накрыл их чапаном и сверху положил камни. И еще подумал, что нужно сделать.
На этот раз действительно было все. Он направился к Алаяку, осмотрел его ногу. Опухоль еще увеличилась. Сможет ли он добраться до дома?
Здесь, в урочище Конул, Мурат и заночевал. Есть ему не хотелось, но он заставил себя пожевать хлеба, запивая джармой. Всю ночь его бросало то в жар, то в холод, и опять мучили кошмары. Но в конце концов усталость взяла свое, под утро он провалился в глубокий сон и проснулся уже на рассвете.
Опухоль на ноге Алаяка заметно спала. Мурат поводил его, конь уже довольно уверенно ставил больную ногу на землю. Но когда Мурат сел верхом на него, Алаяк вдруг весь прогнулся, задрожал всем телом и тревожно заржал. Мурат тут же соскочил, ругая себя на чем свет стоит. Несколько минут он гладил шею коня, ласково приговаривая:
— Прости меня, не подумал. Были бы дома, ничего подобного не случилось бы... Ничего, все будет хорошо. Дойдем потихоньку, слышишь? Ну, пошли, пошли... Дома нас ждут, наверно, уже все глаза проглядели... Пойдем, пойдем...
И они пошли — впереди человек, едва передвигающий ноги от усталости и болезни, и прихрамывающий конь с большой, понуро опущенной головой.
Бушевала весна. Лучи солнца играли на верхушках скал, весело шумела река. Вот только коню и человеку было невесело. Мурат думал: что же он скажет дома? Что не сумел пройти, погубил коня, а подарки фронту спрятал в какой-то
яме? И ничего не узнал ни о Тургунбеке и Дубаше, ни о том, что делается на фронте?
Солнце уже было высоко, когда он подошел к слиянию двух речек. Присев на замшелый камень, он задумался. Он так устал, что хотелось лечь на землю и никогда уже больше не вставать. Есть по-прежнему не хотелось, но он заставил себя выпить джармы и огляделся.
Вон перевал, где он позавчера едва не погиб. Если и сейчас там вдруг разыграется метель, ни у него, ни у Алаяка не хватит сил выбраться оттуда. А если попытаться перевалить хребет левее? Там как будто пониже...
Туда он и направился и уже в сумерках добрался до подножия горы, где и решил остановиться на ночлег. Ему удалось отыскать пещеру на склоне горы, там он и улегся у самого входа, задав Алаяку остатки корма. Расседлывать его он не стал — все теплее будет.
На рассвете его разбудил какой-то шум. Это были дикие голуби. Оказалось, весь потолок пещеры был облеплен их гнездами. И как он вчера не заметил их?
Алаяк бродил поодаль с пустой торбой на голове. Мурат направился к нему — и вдруг застыл на месте. Перед ним, свесившись через валун, лежал скелет человека с пробитым черепом. «Наверно, пуля»,— подумал Мурат, поеживаясь. Рядом со скелетом валялась старинная кремневая винтовка со сгнившим прикладом. «Охотник? Может, кто-то случайно застрелил его? Но тогда его не оставили бы здесь... А если убийство, труп куда-нибудь спрятали бы... Что же здесь произошло?»
Мурат торопливо направился к пещере. Пройдя несколько шагов, остановился, вглядываясь в сумрачное пространство. И ноги его словно приросли к земле. В глубине пещеры, прижавшись к стене, сидел еще один скелет. Вероятно, женский, потому что руки прижимали к пустой грудной клетке крошечный скелет ребенка... Что же тут произошло?
И уже через секунду Мурат понял все. Вот почему Айша- апа в прошлом году объехала это место. Вот почему побледнела, когда Изат нашла обломок копья... Значит, это одна из дорог в Китай, по которой бежалд люди в дни страшного Урку на...
Уркун...
Рассвело. Всюду взгляд Мурата натыкался на кости людей и животных, на, деревянные части юрт и детские люльки из арчи... Он вспомнил рассказы Айши-апа об Уркуне, и в его ушах зазвучали выстрелы и крики обреченных людей,
все поплыло перед глазами, и вдруг он с ужасом понял, что у него начинается приступ. Он услышал скрежет своих зубов, ощутил подергивание щек и шеи и опрометью кинулся из пещеры. Успеть бы добежать до Алаяка, надергать волосков из его гривы и пожевать их. Мурат знал, что сейчас только таким способом можно ослабить приступ. И понял, что не успеет,— челюсти его были сжаты с неимоверной силой, пена выступила на губах, он уже не мог дышать. Не добежав до Алаяка несколько шагов, он с размаху упал лицом вниз и задергался в конвульсиях, судорожно хватаясь за горло руками.
Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем сознание вернулось к нему. Медленно открыв тяжелые веки, он увидел над собой высокое голубое небо, с трудом повернул голову, не понимая, где он. Горы... Голова кружилась, саднило разбитое лицо, и все тело болело так, словно его долго и жестоко избивали. Он попробовал встать, но ноги не держали. Словно только что родившийся олененок, он стоял на четвереньках, покачиваясь, руки его подломились, и он снова упал лицом в пыль. Перевернувшись на спину, он приказал себе: «Спокойно... Надо еще полежать... Такое уже бывало с тобой, и все проходило. Пройдет и сейчас...»
И наконец он поднялся, с трудом добрел до речки, умылся и оглядел себя. Вся одежда была в пыли, левая штанина разорвана, на колене еще кровоточила ссадина. «А ведь я мог умереть здесь,— подумал он,— и никто не похоронил бы по-человечески, завернув в белый саван, стервятники выклевали бы глаза, звери обглодали скелет...» Он даже пожалел о том, что не знает молитв, поблагодарить бы всевышнего за спасение жизни...
Они снова тронулись в путь. Опухоль на ноге Алаяка уменьшилась, но он все еще хромал, и Мурат решил не садиться на него, хотя от слабости у него кружилась голова и подташнивало. После обеда он перевалил через отрог и спустился в зеленую долину. Здесь уже вовсю пахло весной, солнечные склоны давно освободились от снега, и Мурат решил передохнуть, повалился на теплую землю, закрыл глаза. И снова перед глазами встала страшная картина. Уркун... По рассказам Айши-апа, это было глубокой осенью, почти зимой... Вероятно, люди жестоко страдали от холода, но они еще не знали, что ждет их впереди. Свинцовый пулеметный смерч, громы винтовочных залпов, а все их оружие — старые кремневые ружья да копья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Рано успокоился Мурат. Беда подстерегала его там, где он вовсе не ожидал встретить ее. Он даже не сразу понял, в чем дело. А все оказалось просто — лавина, засыпав узкое ущелье, перегородила реку и тропу.
Такого ему еще не приходилось видеть. Он озадаченно осмотрелся — другого пути не было. Только по снегу, перегородившему дорогу. А если снег рыхлый, как над медвежьей берлогой? Мурат спешился и осторожно ступил на ледяную плотину. Она оказалась именно ледяной, а не снежной — лавина падала с большой высоты, снег спрессовался, и, видимо, уже давно.
И Мурат решил перебираться. Ведя в поводу Алаяка и Торкашку, он осторожно пошел вперед, стараясь почему-то держаться ближе к краю.. Но тут снег уже начал подтаивать, и Мурат перебрался на середину «моста». Снизу доносился приглушенный шум реки. Временами этот шум переходил в
грозное клокотание. И ничего, кроме этого шума, не было слышно.
Он шел, внимательно глядя себе под ноги и обходя опасные, на его взгляд, места. Тревожно всхрапывали кони — они тоже чуяли опасность. И, наверно, лучше, чем сам Мурат... Сзади послышался треск, повод вырвало из рук Мурата. Он быстро обернулся и увидел, что Торкашка провалился в трещину, а Алаяк стоит, тревожно прядая ушами и кося налитым кровью глазом. Мурат схватил его за узду и, еще не понимая толком, что случилось, приблизился к Торкашке. В широко раскрытых глазах Торкашки плескался животный предсмертный ужас. Он попытался выбраться из трещины, но провалился еще глубже. Теперь только два мешка и держали его.
Мурат попытался помочь Торкашке, подвигал мешки, но тут же понял, что это бесполезно, и отвернулся от его глаз. Конь как будто спрашивал его: «За что меня так?» Он выждал еще немного, хотя и понимал, что медлить нельзя. Надо было спасти хотя бы мешки с зерном. Сняв с Торкашки узду, Мурат привязал ее одним концом к веревке, на которой держались оба мешка, а другим — к подпруге Алаяка, выхватил нож и резким движением перерезал подпругу Торкашки.
Кони могут кричать как люди — это Мурат знал. Но впервые ему пришлось услышать такой крик... Доли секунды не было у него на жалость к погибшему коню — мешки могли тоже провалиться в трещину. Мурат громко крикнул Алаяку: «Чу-у! Тяни! Чу-у!» Алаяк резко рванул. Затрещал лед, появились новые трещины, в одну из них Алаяк попал левой передней ногой, но сумел выдернуть ее и вытащил мешки вместе с вцепившимся в них Муратом на безопасное место.
Он долго стоял у подножия обрыва, до боли в глазах вглядываясь в воду, вытекающую из-под ледяной плотины. Торкашки не было видно. То ли застрял в трещине, то ли уже унесло его быстрой водой. Он сел наконец на мешок, сжал голову обеими руками, раскачивался из стороны в сторону. Что же такое происходит?! Вчерашнее понятно, перевал есть перевал, там все было обычное и, в общем-то, хорошо знакомое. А что здесь? Что он должен был делать? Вернуться назад? Но ведь лед казался таким крепким... Что теперь делать? Остался на полпути с одним конем. И вперед — далеко, и назад — не близко...
Ему давно хотелось заплакать. Он говорил себе: нельзя,
ты же мужчина, джигит... А почему, собственно, нельзя? В горле давно стоял тяжелый горячий ком, и он не сразу заметил, что по щекам его текут слезы. Он не вытирал их. Никто не увидит его слез. На несколько дней пути верхом здесь не было людей. Один... И он продолжал плакать. И о погибшем Торкашке — его глаза и предсмертный крик словно жили в нем,— и о несбывшейся надежде скоро увидеть людей и передать им то малое, чем они могли помочь фронту... Плакал от одиночества и от обиды неизвестно на кого, может быть — на весь мир... А ком в горле не проходил, вспухал, было уже трудно дышать. Мурат вскочил и глубоким вздохом, от которого горячей болью полоснуло горло, выдавил из себя этот ком, взорвавшийся криком:
— Эй ты, мир! Меня учили, что ты широкий и радостный, но ты злой, страшный и несправедливый! Нет в тебе тепла и жалости! Эти подарки мы оторвали от женщин и детей, чтобы отправить на фронт твоим сыновьям. Что стоило тебе не чинить мне преград? Я проклинаю тебя, ты слышишь? Ну, что ты еще можешь сделать мне? Давай, давай, я жду!
Он стоял, озираясь, будто и впрямь ждал, что кары небесные обрушатся на него, но по-прежнему, как и день назад, никто не слышал его, все то же спокойное солнце светило над ним и равнодушно шумела река в тесном ущелье. И Мурат успокоился, сказал угрожающе вслух:
— То-то... Ничего ты не можешь мне сделать. А я — сделаю! Я все равно довезу и зерно, и одежду, и узнаю о том, что делается на фронте, и снова вернусь к маленькой Изат, к Гюлыпан и Дарийке, к мудрой Айше-апа... Не сможет Алаяк поднять — взвалю себе на спину, но довезу! Слышишь?
И снова никто не слышал его.
Взгляд его упал на Алаяка, стоявшего в нескольких шагах, на его понурую голову, скользнул вниз — и Мурат почувствовал, как противный холодок скользнул по спине. Выходит, зря он бросал вызов миру. Этот мир еще раз сумел наказать его...
Алаяк стоял на трех ногах, держа на весу левую переднюю. Мурат медленно направился к нему. Алаяк неуклюже отпрыгнул в сторону. «Неужели перелом?» Мурат ласковым голосом успокоил коня и, поглаживая его одной рукой, другой стал ощупывать поврежденную ногу. Алаяк теперь стоял не шевелясь и только мелко подрагивал всем телом. Перелома, похоже, не было, иначе Алаяк не стоял бы так г мирно. Вывих? Тоже как будто нет. Видимо, растяжение или
сильный ушиб. Утешение не слишком большое — все равно травма серьезна. Теперь и речи не может быть о том, чтобы довезти подарки до райцентра. Туда еще два дня пути — перевал. Джаман-Кыя, а сколько речек нужно перейти вброд, одному богу известно. А эти два мешка — не курджун1, чтобы перекинуть через плечо. Да еще узел с одеждой... Надо возвращаться домой, все-таки ближе. А потеплеет, сойдут снега на перевалах, подсохнут дороги — тогда он снова поедет...
Другого выхода не было.
Он поводил коня взад-вперед. Алаяк хоть и осторожно, но наступал на больную ногу, которая распухала, однако, на глазах. О том, чтобы навьючить его, не могло быть и речи. Что же делать? Оставить мешки здесь? А почему бы и нет? Ведь он все равно решил позже отвезти их в райцентр. И прекрасно, с удовлетворением подумал Мурат, поистине нет худа без добра. Людей здесь нет, только звери да птицы. Разве что еще мыши... Но наверняка можно найти подходящее место.
Он медленно пошел по берегу реки. Везде камни. Нет, не годится. Начнется половодье, и все унесет. Можно поднять повыше и завалить камнями, но начнутся дожди, зерно намокнет и прорастет.
Мурат повернул назад, решив поискать подходящее место в другом направлении. Алаяка, видимо, мучила жажда, он жадно хватал снег. Мурат повел его к реке, снял удила, Алаяк припал к воде и долго пил, время от времени тяжело отдуваясь. А Мурат все смотрел по сторонам: куда бы спрятать мешки? Взгляд его остановился на уступе, который был совсем рядом. Как же он раньше не заметил... Похоже, там есть какое-то углубление. Он взобрался на уступ — и даже засмеялся от радости: действительно, там оказалась довольно глубокая выемка с сухим дном, а главное — сверху нависал внушительный каменный козырек, защищавший это естественное убежище от дождя и снега. Правда, радость его основательно померкла, когда он прикинул расстояние до земли — метра три. Как же забросить сюда мешки? Он и сам-то сюда не без труда взобрался...
Выход нашелся, но Мурат только вздохнул, представив, какая работа предстоит ему. Надо натаскать камней и сделать что-то вроде лестницы...
Сначала дело пошло довольно быстро, но потом приходилось уходить за камнями все дальше, и каждый новый
1 Курджун — переметная сумка.
камень все больше оттягивал замерзшие руки, живот одеревенел и существовал как бы отдельно от его тела. Прошло несколько часов, когда он решил, что хватит, и присел на мешок передохнуть. И тут же его начал бить озноб. Наверно, он все-таки простудился... Надо поскорее затащить эти мешки, подумал он, но еще несколько минут не мог заставить себя подняться. Ему не сразу удалось подлезть под мешок и взвалить его на спину. Ощущение было такое, словно его позвоночник вот-вот с треском переломится пополам. На четвереньках, прижимая угол мешка зубами и подбородком, он пополз наверх. Несколько камней скатилось вниз, и Мурат подумал, что надо было сделать «лестницу» повыше. Что, если не удастся забросить мешок?
Но ему удалось. Он постоял, привалившись спиной к каменной стене, и осторожно спустился вниз. Мелко подрагивали перед его глазами горы, подергивались мышцы на руках и животе, и что-то хрипело в груди... Он не стал садиться, понимая, что лучше сделать всю работу сразу, и, прежде чем взяться за второй мешок, подремонтировал «лестницу», водрузив скатившиеся камни на место, и принес еще несколько штук. Ему показалось, что в ущелье заметно потемнело, он поднял голову и увидел, что солнце ушло за скалы. Да-а, в горах темнеет быстро...
Мурат медленно подошел ко второму мешку, который показался ему размером с огромного верблюда-атана, и зачем-то обошел вокруг него, но и с другой стороны мешок был так же «огромен». «Не валяй дурака,— сказал он себе. — Ты поднял первый мешок и точно так же поднимешь второй. Он ничуть не тяжелее первого. Разве что на килограмм- два, но это же ерунда».
Он опустился на одно колено, взялся за узел и с громким натужным криком взвалил на спину. И снова камни уходили из-под ног, но он благополучно добрался до вершины «лестницы» и немного постоял, прежде чем столкнуть мешок в убежище. Толчок не получился, мешок скатился вниз, увлекая за собой камни.
Мурат сел, тупо глядя на серый мешок внизу. Наверно, это псе, безразлично подумал он. Надо подождать до завтра. Ведь сегодня он все равно не тронется в путь. Да, так он и сделает.
Он посидел несколько минут, спустился вниз и стал укладывать скатившиеся камни. Нельзя было оставлять эту работу на завтра. Он явно болен, и может случиться так, что завтра он не то что мешок, но и руку не поднимет... А если не тащить мешок на спине, а попытаться вкатить его наверх?
С минуту он обдумывал эту идею — и отказался от нее. Вкатить-то можно, наверно, но как поднять его, стоя на скользких камнях?
И снова с яростным возгласом взваливал он мешок на спину, карабкался с ним наверх. И мешок на этот раз скатился в убежище. А дальше было уже совсем просто. Узел с одеждой хотя тоже был не из легких — шуба, два полушубка, рукавицы, носки, да еще курджун с кормом для лошадей, но по сравнению с мешками показался чуть ли не пушинкой.
Вот теперь действительно было все... Но что-то подспудно тревожило Мурата, наконец он догадался. Ну конечно. Надо разбросать камни. Хоть и маловероятно, что кто-то из людей окажется здесь, но все-таки это нужно сделать. Всякую работу надо делать хорошо...
Он перевалился в убежище, аккуратно уложил мешки и накрыл их чапаном и сверху положил камни. И еще подумал, что нужно сделать.
На этот раз действительно было все. Он направился к Алаяку, осмотрел его ногу. Опухоль еще увеличилась. Сможет ли он добраться до дома?
Здесь, в урочище Конул, Мурат и заночевал. Есть ему не хотелось, но он заставил себя пожевать хлеба, запивая джармой. Всю ночь его бросало то в жар, то в холод, и опять мучили кошмары. Но в конце концов усталость взяла свое, под утро он провалился в глубокий сон и проснулся уже на рассвете.
Опухоль на ноге Алаяка заметно спала. Мурат поводил его, конь уже довольно уверенно ставил больную ногу на землю. Но когда Мурат сел верхом на него, Алаяк вдруг весь прогнулся, задрожал всем телом и тревожно заржал. Мурат тут же соскочил, ругая себя на чем свет стоит. Несколько минут он гладил шею коня, ласково приговаривая:
— Прости меня, не подумал. Были бы дома, ничего подобного не случилось бы... Ничего, все будет хорошо. Дойдем потихоньку, слышишь? Ну, пошли, пошли... Дома нас ждут, наверно, уже все глаза проглядели... Пойдем, пойдем...
И они пошли — впереди человек, едва передвигающий ноги от усталости и болезни, и прихрамывающий конь с большой, понуро опущенной головой.
Бушевала весна. Лучи солнца играли на верхушках скал, весело шумела река. Вот только коню и человеку было невесело. Мурат думал: что же он скажет дома? Что не сумел пройти, погубил коня, а подарки фронту спрятал в какой-то
яме? И ничего не узнал ни о Тургунбеке и Дубаше, ни о том, что делается на фронте?
Солнце уже было высоко, когда он подошел к слиянию двух речек. Присев на замшелый камень, он задумался. Он так устал, что хотелось лечь на землю и никогда уже больше не вставать. Есть по-прежнему не хотелось, но он заставил себя выпить джармы и огляделся.
Вон перевал, где он позавчера едва не погиб. Если и сейчас там вдруг разыграется метель, ни у него, ни у Алаяка не хватит сил выбраться оттуда. А если попытаться перевалить хребет левее? Там как будто пониже...
Туда он и направился и уже в сумерках добрался до подножия горы, где и решил остановиться на ночлег. Ему удалось отыскать пещеру на склоне горы, там он и улегся у самого входа, задав Алаяку остатки корма. Расседлывать его он не стал — все теплее будет.
На рассвете его разбудил какой-то шум. Это были дикие голуби. Оказалось, весь потолок пещеры был облеплен их гнездами. И как он вчера не заметил их?
Алаяк бродил поодаль с пустой торбой на голове. Мурат направился к нему — и вдруг застыл на месте. Перед ним, свесившись через валун, лежал скелет человека с пробитым черепом. «Наверно, пуля»,— подумал Мурат, поеживаясь. Рядом со скелетом валялась старинная кремневая винтовка со сгнившим прикладом. «Охотник? Может, кто-то случайно застрелил его? Но тогда его не оставили бы здесь... А если убийство, труп куда-нибудь спрятали бы... Что же здесь произошло?»
Мурат торопливо направился к пещере. Пройдя несколько шагов, остановился, вглядываясь в сумрачное пространство. И ноги его словно приросли к земле. В глубине пещеры, прижавшись к стене, сидел еще один скелет. Вероятно, женский, потому что руки прижимали к пустой грудной клетке крошечный скелет ребенка... Что же тут произошло?
И уже через секунду Мурат понял все. Вот почему Айша- апа в прошлом году объехала это место. Вот почему побледнела, когда Изат нашла обломок копья... Значит, это одна из дорог в Китай, по которой бежалд люди в дни страшного Урку на...
Уркун...
Рассвело. Всюду взгляд Мурата натыкался на кости людей и животных, на, деревянные части юрт и детские люльки из арчи... Он вспомнил рассказы Айши-апа об Уркуне, и в его ушах зазвучали выстрелы и крики обреченных людей,
все поплыло перед глазами, и вдруг он с ужасом понял, что у него начинается приступ. Он услышал скрежет своих зубов, ощутил подергивание щек и шеи и опрометью кинулся из пещеры. Успеть бы добежать до Алаяка, надергать волосков из его гривы и пожевать их. Мурат знал, что сейчас только таким способом можно ослабить приступ. И понял, что не успеет,— челюсти его были сжаты с неимоверной силой, пена выступила на губах, он уже не мог дышать. Не добежав до Алаяка несколько шагов, он с размаху упал лицом вниз и задергался в конвульсиях, судорожно хватаясь за горло руками.
Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем сознание вернулось к нему. Медленно открыв тяжелые веки, он увидел над собой высокое голубое небо, с трудом повернул голову, не понимая, где он. Горы... Голова кружилась, саднило разбитое лицо, и все тело болело так, словно его долго и жестоко избивали. Он попробовал встать, но ноги не держали. Словно только что родившийся олененок, он стоял на четвереньках, покачиваясь, руки его подломились, и он снова упал лицом в пыль. Перевернувшись на спину, он приказал себе: «Спокойно... Надо еще полежать... Такое уже бывало с тобой, и все проходило. Пройдет и сейчас...»
И наконец он поднялся, с трудом добрел до речки, умылся и оглядел себя. Вся одежда была в пыли, левая штанина разорвана, на колене еще кровоточила ссадина. «А ведь я мог умереть здесь,— подумал он,— и никто не похоронил бы по-человечески, завернув в белый саван, стервятники выклевали бы глаза, звери обглодали скелет...» Он даже пожалел о том, что не знает молитв, поблагодарить бы всевышнего за спасение жизни...
Они снова тронулись в путь. Опухоль на ноге Алаяка уменьшилась, но он все еще хромал, и Мурат решил не садиться на него, хотя от слабости у него кружилась голова и подташнивало. После обеда он перевалил через отрог и спустился в зеленую долину. Здесь уже вовсю пахло весной, солнечные склоны давно освободились от снега, и Мурат решил передохнуть, повалился на теплую землю, закрыл глаза. И снова перед глазами встала страшная картина. Уркун... По рассказам Айши-апа, это было глубокой осенью, почти зимой... Вероятно, люди жестоко страдали от холода, но они еще не знали, что ждет их впереди. Свинцовый пулеметный смерч, громы винтовочных залпов, а все их оружие — старые кремневые ружья да копья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32