А потом вулкан постепенно остывает, и образуются горы, а через много лет на них вырастают деревья, трава... Теперь понятно?
— Да,— сказала Изат и задумалась. Как будто и в самом деле понятно и очень интересно, дядя Мурат рассказал так, будто все видел собственными глазами. А как же апа? Она ведь говорит, что все создал бог, и горы тоже... Апа не может обманывать... А может быть, дело было так — бог создал магму (иначе откуда она взялась?), а потом уже получились горы... Тогда и дядя Мурат, и апа — оба правы...
И сразу повеселела Изат, что так удачно разрешилось мучившее ее противоречие, жадно оглядывалась — так все интересно кругом! Вот огромная отвесная скала, совершенно голая — ни кустика, ни травинки. Как будто какой-то герой- великан одним ударом меча отсек эту скалу от гор и оставил в одиночестве. Она вспомнила про Коджоджаша.
— Дядя Мурат, посмотрите! — Она дернула его за рукав.— Очень высокая скала, правда?
— Очень...
— А это что там, вон, которое темнеет?
Мурат внимательно вгляделся, но ничего не увидел.
— Где?
— Омей! — удивилась Изат и показала пальцем.— Вон там, что ближе к пику. Может, это Коджоджаш?
— Откуда?
— А что...
— Но ты же сама читала — Коджоджаш остался на скале Аплетим.
— А где это?
— Отсюда далеко. Это в Таласе, в сторону Чаткала.
— А может, в книге ошиблись? — с надеждой спросила Изат.— Может быть, он здесь остался?
— Нет, маленькая,— Мурат покачал головой.— На Апле- тиме.
Изат опечалилась. Ей очень хотелось, чтобы Коджоджаш был здесь. А вдруг он остался жив? Тогда они с дядей Муратом обязательно нашли бы какой-нибудь выход и спасли храброго охотника...
Приехали на ледник, и снова посыпались вопросы:
— Ой, дядя Мурат, откуда столько снега?
— Снег только сверху, а под ним лед.
— А когда он растает?
— Никогда.
— Никогда-никогда? — не поверила Изат.
— Да. Только немного растает сверху, а остальное так и останется.
— А для чего же тогда столько приборов? Что можно измерять во льду?
— Э, хватит,— остановил ее Мурат.— Сейчас сама все увидишь.
Изат притихла. Рассердился на нее дядя Мурат? Вон лицо какое хмурое... Но ведь прежде дядя Мурат никогда на нее не сердился... Наверно, все из-за этих приборов. Как будто какой-то злой шайтан раскидал их. Конечно, тут уж не до хорошего настроения. А кто это мог все разбить, поломать? Может быть, назло дяде Мурату сделали? Но ведь дядя Мурат очень хороший и добрый, он никому не может сделать зла. А теперь приедет начальник и во всем обвинит дядю Мурата — почему не уберег приборы...
А Мурат увидел, что из всех приборов только водомер остался целым. И то, наверно, потому, что был далеко в стороне, в самом низу ледника. И на том, как говорится, спасибо... Вот только кому это «спасибо» ? Встретить бы его с глазу на глаз...
Мурат расчистил вокруг водомера снег, огородил камнями ямку, стал ждать, когда наберется вода. Спросил у Изат:
— Ну, наверно, уже проголодалась?
Изат помотала головой:
— Нет... а что вы сейчас будете делать?
— Измерять. Смотри-ка на деления... У тебя глаза зоркие.
— Сейчас! — радостно засуетилась Изат, склоняясь к линейке с делениями.— Один, два, три, четыре... Четыре.
— Так и запишем.— Мурат вынул блокнот и карандаш.— Два целых и четыре десятых... Выходит, в этом году не
очень сильно тает. Прежде в это время доходило до трех с половиной... Какое сегодня число?
— Восьмое,— не сразу сказала Изат.
— Правильно... Так и запишем — восьмое августа тысяча девятьсот сорок второго года...— Мурат невесело улыбнулся, пряча блокнот в карман.— Ну что, угостишь меня кукурузой?
Изат молча протянула ему на ладони жареные зерна. Мурат взял несколько штук, но есть не стал, смотрел на синеющие вдали горы, думал о чем-то, а Изат не осмеливалась нарушить его молчание.
С каждым днем становится все прохладнее. Скоро и осень наступит. Мурат съездил на Кок-Джайык, поворошил сено, часть уложил в копны. Погода баловала их, дождей не было. Еще день-два — и можно везти сено.
День за днем идет монотонная, внешне неторопливая жизнь.
Что-то Дарийка притихла. Иногда словно по привычке заденет словом Сакинай или Гюлыпан, а на Мурата почти не смотрит, будто он провинился в чем-то. А впрочем, заботы у Дарийки — делает для дочери новый ширдак. Не за горами тот день, когда она станет взрослой. Хотя дочка только в четвертый класс перешла. Но ведь и оглянуться не успеешь, как у нее женихи объявятся. Одна только загвоздка — когда и каким образом она сможет преподнести этот ширдак дочери. Но Дарийка старается не думать об этом.
Как обычно, молчалива и сосредоточенна Гюлыпан.
Копошится по хозяйству Сакинай, изнывая от неясных предчувствий дурного.
И только одна Изат неугомонна, без устали снует между домами — и вопросы, вопросы, вопросы... Словно Джэ- эренче...1 Да что там Джээренче! Наверняка он не смог бы ответить на многие из тех вопросов, которые задает Изат.
И сам Мурат нередко попадает впросак. Ну вот, скажем, загадка, явно придуманная Изат:
— Дядя Мурат, скажите... В холод удлиняется, а в жару укорачивается... Что это такое?
И ведь так, бесенок, смотрит, что ясно — какой-то подвох н ее вопросе... Но какой? Ведь сам же Мурат учил ее, что в жару всякий предмет увеличивается, в холод — сокращается. И что ему остается, как снова повторить эту школьную пре
1 Д ж э э р е н ч е — легендарный народный мудрец, острослов.
мудрость? Но Изат, чрезвычайно довольная собой — рожица так и светится, уверенно возражает:
— Не так, дядя Мурат. Подумайте!
Кто тут учитель, а кто ученик?! Мурат делает строгое лицо:
— Думай не думай, а законы физики обязательны для всех!
— Фу, визика! — Изат морщится.— Я не о визике говорю...
— А о чем же?
— А вы подумайте!
А что тут думать? Ничего другого в голову Мурату не приходит. Изат торжествующе смотрит на него:
— Ну что, сдаетесь? Скажите, что сдаетесь!
— Ладно, сдаюсь.— Мурат улыбается.
— А-а, то-то! — Изат даже в ладоши захлопала.— Двойка вам, Мурат-аба!
— Почему двойка? — Мурат делает вид, что рассердился.— Ты же не сказала, что это такое.
— А вот и скажу, а вот и скажу! — Изат от возбуждения приплясывает на месте.— Это же ночь! Но-очь! — в упоении выпевает Изат.
Что остается делать Мурату? Он озадаченно чешет в затылке, — а ведь все верно: зимой ночь длинная, летом короткая. Айша-апа пытается сделать строгое лицо — нельзя так с учителем! — но тоже не выдерживает, улыбается.
— А еще на физику ссылаетесь! — заливается смехом Изат.
— Все правильно,— говорит Мурат.— Молодец, Изат! Тьфу, тьфу,— сплевывает он через плечо.— Будь всегда здорова...
— А я всегда буду здорова! — уверенно говорит Изат.— И болеть не буду, и не умру никогда! Я всегда буду с вами!
И такая непоколебимая вера звучит в ее голосе, что на секунду всем кажется: действительно, никогда не состарится, не умрет этот ребенок и всегда будет с ними... Разве что Айша-апа негромко говорит самой себе:
— О боже, прости этого несмышленыша! Она сама не знает, что говорит!
Ей-то, Айше-апа, известно, как недолга человеческая жизнь... Давно ли сама она была молода, полна сил, и жизнь казалась бесконечной, а смерть — немыслимой и невозможной... «Храни тебя аллах, родная моя...»
Весело Изат, несмотря ни на что. Иногда возьмет кухонный нож в зубы и начинает отплясывать в такт лишь ей одной слышной музыке. И как голову держит, как руками двигает, какие замысловатые движения выделывают ее маленькие стройные ножки! И словно не знает она, что такое усталость... Весь день на ногах, да еще норовит посидеть со взрослыми, когда они по вечерам собираются вместе. И, глядишь, заснет буквально на полуслове, но утром, как только встанут Гюлыпан и Айша-апа, Изат уже снова на ногах, нетерпеливо поглядывает в окно, одеваясь,— что там сегодня интересного, где дядя Мурат? И как приятно ей слышать его похвалу:
— Да ты, оказывается, отличная плясунья! Где ты этому научилась?
— У артистов. Один усатый дядя так танцевал. Их много к нам приезжало, еще акыны были, комузчи... А потом Шаршен выступал.— Изат залилась смехом при этом воспоминании.— Показать, как он выступал?
— Комик Шаршен? — недоверчиво спросил Мурат.— Ты его самого видела?
— Ну да, а вы не видели, что ли?
— Нет.
— А я сейчас покажу, хотите?
— Давай.
Изат накинула на плечи чапан Айши-апа, обошла всех, поклонилась и, округлив глаза, выпятив пухлые губы, произнесла в нос:
— Родичи... Здравствуйте! Как вы поживаете? Что-о? Вам же сказал этот мальчик, что я Шаршен... Так вот... Давайте-ка я начну со своего отца...
Отец мой Термечик был так «богат» — Носил он облезлую шкуру — «шелк»! И юрта была, без всяких заплат — Да только как тот дырявый мешок...
Вот таким был его отец, — закончила Изат, и все засмеялись.
— Вылитый Шаршен,— сказала Айша-апа.
— И правда, очень похоже,— с улыбкой добавила Гюльшан.
— И к нам они приезжали,— стала рассказывать Дарийка.— Наши сваты с того аила, где жил Шаршен. Действительно, родственники... Наш сват так рассказывал. Была у него бабушка... Ну, старушка и старушка, мало ли их в аиле... Когда приехала, была совсем молодая. А через месяц умер
ее отец, старый уже был. А наивная была бабуля, все об этом знали. Шаршен тоже, конечно, знал. Но любил ее... Как приезжает, обязательно приходит к ней, подарки приносит, расспрашивает о здоровье... Вот раз она ему и говорит: «Подожди, Шаршен, хочу попросить тебя...» Тот, конечно, ждет. Бабуля долго копалась в своих платках, наконец вытаскивает рубль и говорит ему: «Вот, возьми. Когда будешь в городе, купи мне хромовые сапожки, атласный чапан, шелковый платок, ну и плитку чая еще...» Шаршен взял этот рубль, ничего не сказал и уехал. Приезжает через месяц и — к этой старушке. Расспрашивает ее, как здоровье, о детях, о внуках, даже кошку не забыл... А потом раскладывает все, что бабуля ему заказала: сапожки, чапан, платок, даже о чае не забыл, и спрашивает: «Все привез, что вы заказывали?» Та смотрит и благодарит его: «Все, родной, спаси тебя аллах...» А Шаршен голову опустил, как будто в чем-то провинился перед бабулей, и говорит: «Вы знаете, там кое-что осталось от вашего целкового, так я не выдержал, пива выпил,..» А бабуля,— Дарийка, не выдержав, уже откровенно смеялась,— утешает Шаршена: мол, ничего страшного, подумаешь, на сдачу пива выпил. Это ничего, говорит, ну, выпил, ну и бог с ними, с этими деньгами...
Теперь уже все смеялись. Мурат, вытирая глаза, сказал:
— Дай бог ему долгой жизни...
И не знал Мурат, что как раз в этот день, восьмого августа тысяча девятьсот сорок второго, Шаршен распрощался с жизнью.
XII
Осень прошла, и зима уже на переломе. Никто к ним не приехал. И сколько взглядов было брошено на дорогу... Только Мурат туда не смотрит... Что смотреть? Он уже отчаялся дождаться кого-нибудь. И так ясно, что война не кончилась и ждать кого-то бессмысленно. Но не скажешь же об этом женщинам... Если уж говорить, то сразу надо было. А сейчас — зачем лишать их последней надежды?
Еды совсем мало осталось, каждую горстку кукурузы не раз на ладони взвесишь, прежде чем в котел опустить. Сушеное мясо, что прошлой осенью заготовили, тоже кончилось.
Мурат все время помнил о двух мешках зерна, спрятанных в Конул-Джаре. Самый последний резерв... Но не добраться сейчас туда, закрыты перевалы. А еды, как ни экономь, хватит самое большее месяца на полтора...
И однажды вечером зашел разговор, которого так не хотелось Мурату... Начала Айша-апа:
— Трудное у нас положение...— Она помолчала, взглянула на Мурата, и ему стоило усилий, чтобы не отвести взгляд.— Много пережили... А что впереди? У бога проси не проси, а сыт не будешь.. Живот словами не наполнишь... Надо что-то делать...— Айша-апа помолчала, снова взглянула на* Мурата.— Мы не в аиле, к соседям не пойдешь и взаймы не попросишь...
— И не говорите,— сказала Гюлыпан.— Зиму еще как-то продержимся, а дальше как? Если никто не приедет?
— Да кто приедет...— безнадежным голосом сказала Сакинай.— Если до сих пор не приехали...
Молчали все. Ждали, что он, Мурат, скажет. Единственный мужчина, кому же, как не ему, принимать решение? А решение у всех на кончике языка было: уехать отсюда, как только откроются перевалы. Но ведь не могут женщины не понимать, что он не может оставить станцию... Есть, конечно, выход — отправить их вниз, а самому остаться здесь... Но ведь вряд ли согласятся... Айша-апа первая будет против... А глядя на нее, и остальные не захотят уехать... Разве что Сакинай... Но и она не пойдет в открытую против всех... А как хорошо было бы... Доехал бы с ними до Конул-Джара, взял бы себе часть зерна, остальное навьючил бы на Карагера, проводил бы женщин за перевал... А там, глядишь, и приехал бы к нему кто-нибудь...
Молчал Мурат. Ждал, что скажет Айша-апа. Старая, мудрая женщина, скажи что-нибудь... Если ты скажешь, что другого выхода нет, надо идти вниз,— я подчинюсь тебе... Может быть, потом я вернусь сюда..-. Но сейчас-то как быть? Не готов я к какому-то решению...
И, поняв его, заговорила Айша-апа:
— Давайте думать, родные мои... Долго мы так не протянем... Надо зарезать лошадь.
— Какую лошадь?! — испуганно спросил Мурат.
— Карагера,— твердо сказала Айша-апа.
— Но ведь... лошадь государственная,— робко сказал Мурат. Он и сам понимал, что Айша-апа предлагает единственный выход из положения, но цеплялся за этот довод.
— А государство чье, не наше, что ли? — строго сказала Айша-апа.— Раз уж так получилось... Что государство оставило бы нас в беде? Уж наверно для государства люди дороже, чем скотина...
— Вы правы, апа, — выдавил из себя Мурат, опустив голову.
Айша-апа пристально взглянула на него:
— Ты что-то скрываешь от нас? Говори, что-нибудь вместе придумаем...
А что мог сказать Мурат? Что не доехал до райцентра и подарки для фронта лежат в Конул-Джаре? И если зарезать Карагера, то не будет никакой возможности довезти эти подарки? Нельзя этого говорить... Он поднял голову, улыбнулся:
— Да нет, ничего я не скрываю... Я о том думаю, что мясо — не зерно, надолго его не хватит.
Улыбнулась Айша-апа:
— Не волнуйся, сынок... Конечно, мясо — не зерно. Но я еще помню, как надо заготавливать конину впрок... Сделаю так, что годами можно будет хранить. Кула зык —так это называется.— Айша-апа выделила это слово, будто хотела, чтобы все запомнили его.— Я понимаю, тяжело тебе зарезать Карагера, но что делать, другого выхода у нас нет...
Мурат промолчал, соглашаясь с ней.
Но как же непросто было ему поднять нож на Карагера... Он встал раньше обычного, выпустил Карагера попастись, смотрел, как вольно бегает он по склону. И как сжало сердце, когда он взнуздал его и повел в конюшню... А Карагер ни о чем не подозревал, трогал его склоненную шею мягкими бархатными губами...
И не притронулся он к чучуку...1 Не мог. Так и просидел голодным за богатым пиршественным столом... Сакинай подкладывала ему самые вкусные кусочки, назойливо угощала — Мурат отворачивался.
Наверно, только Айша-апа и понимала его. Может быть, еще и Дарийка... Мурат постоянно ловил ее взгляды и никак не мог понять, что они значили... А как объяснить, что Дарийка все время с Гюлыпан? Даже ночует у нее... Понять-то можно, в конце концов... Две молодых женщины, у обоих мужья на фронте...
Тосковала Дарийка. Все чаще дочь вспоминала. И когда только удастся увидеть ее? Конечно, хорошо, что ее сейчас здесь нет... Стоит на Изат посмотреть... Конечно, ей самые лучшие куски идут, но ведь она все понимает, упрямится, нередко просто отказывается есть то, чего у других нет. Глупышка не соображает, что всем нам это нужно, чтобы ты
1 Ч у ч у к — колбаса из конины.
хорошо ела... Мы-то взрослые, как-нибудь да перебьемся... А если бы и дочка тут была? Нет уж, пусть у деда с бабушкой... Они в ней души не чают. И хорошо, с одной стороны, а с другой... Дубаша она дядей называла, а ее, Дарийку,— тетей... Так-то... Не решились взять ее сюда... Конечно, там ей лучше, но ведь ей уже десять... Совсем, наверно, от них отвыкла... Какая она сейчас? Наверно, все по дому делает, Дарийка слишком хорошо знала деда с бабкой... А им, между прочим, уже по шестьдесят семь. Годы немалые... Правда, здоровье у них отменное... Было, по крайней мере. А сейчас?
И еще об одном жалела Дарийка — что второго не родила. Почему-то уверена была — сын будет, как и хотел Ду- баш. А как он просил ее... Сейчас-то без звука согласилась бы... И смешными кажутся все те доводы — и не время, и не место... Ну да, тогда казалось все правильным — и не время, и не место... И Дубаш в конце концов соглашался с ней. А не надо было соглашаться... Но потерянное время не вернуть...
А с другой стороны посмотреть — как же ей повезло... Ни у Сакинай, ни у Гюлыпан детей нет. И неизвестно еще, будут ли. У Сакинай точно не будет. А Гюлыпан? Не вернется с войны ее Тургунбек, что тогда? Хорошо, если снова замуж выйдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Да,— сказала Изат и задумалась. Как будто и в самом деле понятно и очень интересно, дядя Мурат рассказал так, будто все видел собственными глазами. А как же апа? Она ведь говорит, что все создал бог, и горы тоже... Апа не может обманывать... А может быть, дело было так — бог создал магму (иначе откуда она взялась?), а потом уже получились горы... Тогда и дядя Мурат, и апа — оба правы...
И сразу повеселела Изат, что так удачно разрешилось мучившее ее противоречие, жадно оглядывалась — так все интересно кругом! Вот огромная отвесная скала, совершенно голая — ни кустика, ни травинки. Как будто какой-то герой- великан одним ударом меча отсек эту скалу от гор и оставил в одиночестве. Она вспомнила про Коджоджаша.
— Дядя Мурат, посмотрите! — Она дернула его за рукав.— Очень высокая скала, правда?
— Очень...
— А это что там, вон, которое темнеет?
Мурат внимательно вгляделся, но ничего не увидел.
— Где?
— Омей! — удивилась Изат и показала пальцем.— Вон там, что ближе к пику. Может, это Коджоджаш?
— Откуда?
— А что...
— Но ты же сама читала — Коджоджаш остался на скале Аплетим.
— А где это?
— Отсюда далеко. Это в Таласе, в сторону Чаткала.
— А может, в книге ошиблись? — с надеждой спросила Изат.— Может быть, он здесь остался?
— Нет, маленькая,— Мурат покачал головой.— На Апле- тиме.
Изат опечалилась. Ей очень хотелось, чтобы Коджоджаш был здесь. А вдруг он остался жив? Тогда они с дядей Муратом обязательно нашли бы какой-нибудь выход и спасли храброго охотника...
Приехали на ледник, и снова посыпались вопросы:
— Ой, дядя Мурат, откуда столько снега?
— Снег только сверху, а под ним лед.
— А когда он растает?
— Никогда.
— Никогда-никогда? — не поверила Изат.
— Да. Только немного растает сверху, а остальное так и останется.
— А для чего же тогда столько приборов? Что можно измерять во льду?
— Э, хватит,— остановил ее Мурат.— Сейчас сама все увидишь.
Изат притихла. Рассердился на нее дядя Мурат? Вон лицо какое хмурое... Но ведь прежде дядя Мурат никогда на нее не сердился... Наверно, все из-за этих приборов. Как будто какой-то злой шайтан раскидал их. Конечно, тут уж не до хорошего настроения. А кто это мог все разбить, поломать? Может быть, назло дяде Мурату сделали? Но ведь дядя Мурат очень хороший и добрый, он никому не может сделать зла. А теперь приедет начальник и во всем обвинит дядю Мурата — почему не уберег приборы...
А Мурат увидел, что из всех приборов только водомер остался целым. И то, наверно, потому, что был далеко в стороне, в самом низу ледника. И на том, как говорится, спасибо... Вот только кому это «спасибо» ? Встретить бы его с глазу на глаз...
Мурат расчистил вокруг водомера снег, огородил камнями ямку, стал ждать, когда наберется вода. Спросил у Изат:
— Ну, наверно, уже проголодалась?
Изат помотала головой:
— Нет... а что вы сейчас будете делать?
— Измерять. Смотри-ка на деления... У тебя глаза зоркие.
— Сейчас! — радостно засуетилась Изат, склоняясь к линейке с делениями.— Один, два, три, четыре... Четыре.
— Так и запишем.— Мурат вынул блокнот и карандаш.— Два целых и четыре десятых... Выходит, в этом году не
очень сильно тает. Прежде в это время доходило до трех с половиной... Какое сегодня число?
— Восьмое,— не сразу сказала Изат.
— Правильно... Так и запишем — восьмое августа тысяча девятьсот сорок второго года...— Мурат невесело улыбнулся, пряча блокнот в карман.— Ну что, угостишь меня кукурузой?
Изат молча протянула ему на ладони жареные зерна. Мурат взял несколько штук, но есть не стал, смотрел на синеющие вдали горы, думал о чем-то, а Изат не осмеливалась нарушить его молчание.
С каждым днем становится все прохладнее. Скоро и осень наступит. Мурат съездил на Кок-Джайык, поворошил сено, часть уложил в копны. Погода баловала их, дождей не было. Еще день-два — и можно везти сено.
День за днем идет монотонная, внешне неторопливая жизнь.
Что-то Дарийка притихла. Иногда словно по привычке заденет словом Сакинай или Гюлыпан, а на Мурата почти не смотрит, будто он провинился в чем-то. А впрочем, заботы у Дарийки — делает для дочери новый ширдак. Не за горами тот день, когда она станет взрослой. Хотя дочка только в четвертый класс перешла. Но ведь и оглянуться не успеешь, как у нее женихи объявятся. Одна только загвоздка — когда и каким образом она сможет преподнести этот ширдак дочери. Но Дарийка старается не думать об этом.
Как обычно, молчалива и сосредоточенна Гюлыпан.
Копошится по хозяйству Сакинай, изнывая от неясных предчувствий дурного.
И только одна Изат неугомонна, без устали снует между домами — и вопросы, вопросы, вопросы... Словно Джэ- эренче...1 Да что там Джээренче! Наверняка он не смог бы ответить на многие из тех вопросов, которые задает Изат.
И сам Мурат нередко попадает впросак. Ну вот, скажем, загадка, явно придуманная Изат:
— Дядя Мурат, скажите... В холод удлиняется, а в жару укорачивается... Что это такое?
И ведь так, бесенок, смотрит, что ясно — какой-то подвох н ее вопросе... Но какой? Ведь сам же Мурат учил ее, что в жару всякий предмет увеличивается, в холод — сокращается. И что ему остается, как снова повторить эту школьную пре
1 Д ж э э р е н ч е — легендарный народный мудрец, острослов.
мудрость? Но Изат, чрезвычайно довольная собой — рожица так и светится, уверенно возражает:
— Не так, дядя Мурат. Подумайте!
Кто тут учитель, а кто ученик?! Мурат делает строгое лицо:
— Думай не думай, а законы физики обязательны для всех!
— Фу, визика! — Изат морщится.— Я не о визике говорю...
— А о чем же?
— А вы подумайте!
А что тут думать? Ничего другого в голову Мурату не приходит. Изат торжествующе смотрит на него:
— Ну что, сдаетесь? Скажите, что сдаетесь!
— Ладно, сдаюсь.— Мурат улыбается.
— А-а, то-то! — Изат даже в ладоши захлопала.— Двойка вам, Мурат-аба!
— Почему двойка? — Мурат делает вид, что рассердился.— Ты же не сказала, что это такое.
— А вот и скажу, а вот и скажу! — Изат от возбуждения приплясывает на месте.— Это же ночь! Но-очь! — в упоении выпевает Изат.
Что остается делать Мурату? Он озадаченно чешет в затылке, — а ведь все верно: зимой ночь длинная, летом короткая. Айша-апа пытается сделать строгое лицо — нельзя так с учителем! — но тоже не выдерживает, улыбается.
— А еще на физику ссылаетесь! — заливается смехом Изат.
— Все правильно,— говорит Мурат.— Молодец, Изат! Тьфу, тьфу,— сплевывает он через плечо.— Будь всегда здорова...
— А я всегда буду здорова! — уверенно говорит Изат.— И болеть не буду, и не умру никогда! Я всегда буду с вами!
И такая непоколебимая вера звучит в ее голосе, что на секунду всем кажется: действительно, никогда не состарится, не умрет этот ребенок и всегда будет с ними... Разве что Айша-апа негромко говорит самой себе:
— О боже, прости этого несмышленыша! Она сама не знает, что говорит!
Ей-то, Айше-апа, известно, как недолга человеческая жизнь... Давно ли сама она была молода, полна сил, и жизнь казалась бесконечной, а смерть — немыслимой и невозможной... «Храни тебя аллах, родная моя...»
Весело Изат, несмотря ни на что. Иногда возьмет кухонный нож в зубы и начинает отплясывать в такт лишь ей одной слышной музыке. И как голову держит, как руками двигает, какие замысловатые движения выделывают ее маленькие стройные ножки! И словно не знает она, что такое усталость... Весь день на ногах, да еще норовит посидеть со взрослыми, когда они по вечерам собираются вместе. И, глядишь, заснет буквально на полуслове, но утром, как только встанут Гюлыпан и Айша-апа, Изат уже снова на ногах, нетерпеливо поглядывает в окно, одеваясь,— что там сегодня интересного, где дядя Мурат? И как приятно ей слышать его похвалу:
— Да ты, оказывается, отличная плясунья! Где ты этому научилась?
— У артистов. Один усатый дядя так танцевал. Их много к нам приезжало, еще акыны были, комузчи... А потом Шаршен выступал.— Изат залилась смехом при этом воспоминании.— Показать, как он выступал?
— Комик Шаршен? — недоверчиво спросил Мурат.— Ты его самого видела?
— Ну да, а вы не видели, что ли?
— Нет.
— А я сейчас покажу, хотите?
— Давай.
Изат накинула на плечи чапан Айши-апа, обошла всех, поклонилась и, округлив глаза, выпятив пухлые губы, произнесла в нос:
— Родичи... Здравствуйте! Как вы поживаете? Что-о? Вам же сказал этот мальчик, что я Шаршен... Так вот... Давайте-ка я начну со своего отца...
Отец мой Термечик был так «богат» — Носил он облезлую шкуру — «шелк»! И юрта была, без всяких заплат — Да только как тот дырявый мешок...
Вот таким был его отец, — закончила Изат, и все засмеялись.
— Вылитый Шаршен,— сказала Айша-апа.
— И правда, очень похоже,— с улыбкой добавила Гюльшан.
— И к нам они приезжали,— стала рассказывать Дарийка.— Наши сваты с того аила, где жил Шаршен. Действительно, родственники... Наш сват так рассказывал. Была у него бабушка... Ну, старушка и старушка, мало ли их в аиле... Когда приехала, была совсем молодая. А через месяц умер
ее отец, старый уже был. А наивная была бабуля, все об этом знали. Шаршен тоже, конечно, знал. Но любил ее... Как приезжает, обязательно приходит к ней, подарки приносит, расспрашивает о здоровье... Вот раз она ему и говорит: «Подожди, Шаршен, хочу попросить тебя...» Тот, конечно, ждет. Бабуля долго копалась в своих платках, наконец вытаскивает рубль и говорит ему: «Вот, возьми. Когда будешь в городе, купи мне хромовые сапожки, атласный чапан, шелковый платок, ну и плитку чая еще...» Шаршен взял этот рубль, ничего не сказал и уехал. Приезжает через месяц и — к этой старушке. Расспрашивает ее, как здоровье, о детях, о внуках, даже кошку не забыл... А потом раскладывает все, что бабуля ему заказала: сапожки, чапан, платок, даже о чае не забыл, и спрашивает: «Все привез, что вы заказывали?» Та смотрит и благодарит его: «Все, родной, спаси тебя аллах...» А Шаршен голову опустил, как будто в чем-то провинился перед бабулей, и говорит: «Вы знаете, там кое-что осталось от вашего целкового, так я не выдержал, пива выпил,..» А бабуля,— Дарийка, не выдержав, уже откровенно смеялась,— утешает Шаршена: мол, ничего страшного, подумаешь, на сдачу пива выпил. Это ничего, говорит, ну, выпил, ну и бог с ними, с этими деньгами...
Теперь уже все смеялись. Мурат, вытирая глаза, сказал:
— Дай бог ему долгой жизни...
И не знал Мурат, что как раз в этот день, восьмого августа тысяча девятьсот сорок второго, Шаршен распрощался с жизнью.
XII
Осень прошла, и зима уже на переломе. Никто к ним не приехал. И сколько взглядов было брошено на дорогу... Только Мурат туда не смотрит... Что смотреть? Он уже отчаялся дождаться кого-нибудь. И так ясно, что война не кончилась и ждать кого-то бессмысленно. Но не скажешь же об этом женщинам... Если уж говорить, то сразу надо было. А сейчас — зачем лишать их последней надежды?
Еды совсем мало осталось, каждую горстку кукурузы не раз на ладони взвесишь, прежде чем в котел опустить. Сушеное мясо, что прошлой осенью заготовили, тоже кончилось.
Мурат все время помнил о двух мешках зерна, спрятанных в Конул-Джаре. Самый последний резерв... Но не добраться сейчас туда, закрыты перевалы. А еды, как ни экономь, хватит самое большее месяца на полтора...
И однажды вечером зашел разговор, которого так не хотелось Мурату... Начала Айша-апа:
— Трудное у нас положение...— Она помолчала, взглянула на Мурата, и ему стоило усилий, чтобы не отвести взгляд.— Много пережили... А что впереди? У бога проси не проси, а сыт не будешь.. Живот словами не наполнишь... Надо что-то делать...— Айша-апа помолчала, снова взглянула на* Мурата.— Мы не в аиле, к соседям не пойдешь и взаймы не попросишь...
— И не говорите,— сказала Гюлыпан.— Зиму еще как-то продержимся, а дальше как? Если никто не приедет?
— Да кто приедет...— безнадежным голосом сказала Сакинай.— Если до сих пор не приехали...
Молчали все. Ждали, что он, Мурат, скажет. Единственный мужчина, кому же, как не ему, принимать решение? А решение у всех на кончике языка было: уехать отсюда, как только откроются перевалы. Но ведь не могут женщины не понимать, что он не может оставить станцию... Есть, конечно, выход — отправить их вниз, а самому остаться здесь... Но ведь вряд ли согласятся... Айша-апа первая будет против... А глядя на нее, и остальные не захотят уехать... Разве что Сакинай... Но и она не пойдет в открытую против всех... А как хорошо было бы... Доехал бы с ними до Конул-Джара, взял бы себе часть зерна, остальное навьючил бы на Карагера, проводил бы женщин за перевал... А там, глядишь, и приехал бы к нему кто-нибудь...
Молчал Мурат. Ждал, что скажет Айша-апа. Старая, мудрая женщина, скажи что-нибудь... Если ты скажешь, что другого выхода нет, надо идти вниз,— я подчинюсь тебе... Может быть, потом я вернусь сюда..-. Но сейчас-то как быть? Не готов я к какому-то решению...
И, поняв его, заговорила Айша-апа:
— Давайте думать, родные мои... Долго мы так не протянем... Надо зарезать лошадь.
— Какую лошадь?! — испуганно спросил Мурат.
— Карагера,— твердо сказала Айша-апа.
— Но ведь... лошадь государственная,— робко сказал Мурат. Он и сам понимал, что Айша-апа предлагает единственный выход из положения, но цеплялся за этот довод.
— А государство чье, не наше, что ли? — строго сказала Айша-апа.— Раз уж так получилось... Что государство оставило бы нас в беде? Уж наверно для государства люди дороже, чем скотина...
— Вы правы, апа, — выдавил из себя Мурат, опустив голову.
Айша-апа пристально взглянула на него:
— Ты что-то скрываешь от нас? Говори, что-нибудь вместе придумаем...
А что мог сказать Мурат? Что не доехал до райцентра и подарки для фронта лежат в Конул-Джаре? И если зарезать Карагера, то не будет никакой возможности довезти эти подарки? Нельзя этого говорить... Он поднял голову, улыбнулся:
— Да нет, ничего я не скрываю... Я о том думаю, что мясо — не зерно, надолго его не хватит.
Улыбнулась Айша-апа:
— Не волнуйся, сынок... Конечно, мясо — не зерно. Но я еще помню, как надо заготавливать конину впрок... Сделаю так, что годами можно будет хранить. Кула зык —так это называется.— Айша-апа выделила это слово, будто хотела, чтобы все запомнили его.— Я понимаю, тяжело тебе зарезать Карагера, но что делать, другого выхода у нас нет...
Мурат промолчал, соглашаясь с ней.
Но как же непросто было ему поднять нож на Карагера... Он встал раньше обычного, выпустил Карагера попастись, смотрел, как вольно бегает он по склону. И как сжало сердце, когда он взнуздал его и повел в конюшню... А Карагер ни о чем не подозревал, трогал его склоненную шею мягкими бархатными губами...
И не притронулся он к чучуку...1 Не мог. Так и просидел голодным за богатым пиршественным столом... Сакинай подкладывала ему самые вкусные кусочки, назойливо угощала — Мурат отворачивался.
Наверно, только Айша-апа и понимала его. Может быть, еще и Дарийка... Мурат постоянно ловил ее взгляды и никак не мог понять, что они значили... А как объяснить, что Дарийка все время с Гюлыпан? Даже ночует у нее... Понять-то можно, в конце концов... Две молодых женщины, у обоих мужья на фронте...
Тосковала Дарийка. Все чаще дочь вспоминала. И когда только удастся увидеть ее? Конечно, хорошо, что ее сейчас здесь нет... Стоит на Изат посмотреть... Конечно, ей самые лучшие куски идут, но ведь она все понимает, упрямится, нередко просто отказывается есть то, чего у других нет. Глупышка не соображает, что всем нам это нужно, чтобы ты
1 Ч у ч у к — колбаса из конины.
хорошо ела... Мы-то взрослые, как-нибудь да перебьемся... А если бы и дочка тут была? Нет уж, пусть у деда с бабушкой... Они в ней души не чают. И хорошо, с одной стороны, а с другой... Дубаша она дядей называла, а ее, Дарийку,— тетей... Так-то... Не решились взять ее сюда... Конечно, там ей лучше, но ведь ей уже десять... Совсем, наверно, от них отвыкла... Какая она сейчас? Наверно, все по дому делает, Дарийка слишком хорошо знала деда с бабкой... А им, между прочим, уже по шестьдесят семь. Годы немалые... Правда, здоровье у них отменное... Было, по крайней мере. А сейчас?
И еще об одном жалела Дарийка — что второго не родила. Почему-то уверена была — сын будет, как и хотел Ду- баш. А как он просил ее... Сейчас-то без звука согласилась бы... И смешными кажутся все те доводы — и не время, и не место... Ну да, тогда казалось все правильным — и не время, и не место... И Дубаш в конце концов соглашался с ней. А не надо было соглашаться... Но потерянное время не вернуть...
А с другой стороны посмотреть — как же ей повезло... Ни у Сакинай, ни у Гюлыпан детей нет. И неизвестно еще, будут ли. У Сакинай точно не будет. А Гюлыпан? Не вернется с войны ее Тургунбек, что тогда? Хорошо, если снова замуж выйдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32