.. А если нет? Не сможет забыть Тургунбека, так вдовой и останется? «Уй, тьфу на тебя,— рассердилась на себя Дарийка, — о чем думаешь... Жив будет Тургунбек, и будут у них дети... И у тебя будут...»
А Гюлыпан совсем еще девчонка. Послушать ее, так смех иногда разбирает. Ничего-то ты не знаешь, девочка... А может быть, это и хорошо? Ну вот она, Дарийка, много чего знает о супружеской жизни, а какой толк от этих знаний? Все они теперь равны... в этих знаниях. И не случайно ты жмешься к Гюлыпан... А к кому еще? Не к Сакинай же... Ей-то что, муж рядом... Хотя и так видно, как опостылела Мурату Сакинай... Только она ничего не замечает... А с Гюль- шан куда интереснее, чем с Сакинай. И ведь всего-то семь классов за плечами... Интересно, почему она дальше учиться не стала? Дарийка спросила ее:
— Ты почему в город не поехала?
— Собиралась ехать, — неохотно ответила Гюлыпан,— даже все документы собрала...
— Ну?
— Мама заболела.
— И долго болела?
— Долго... Чуть не умерла.
— А что у нее было?
— Печень. Она даже ходить не могла... Надо было диету соблюдать,— Гюлыпан без тени иронии произнесла эту канцелярскую фразу,— а кто, кроме меня, мог это сделать? Какая уж тут учеба...
«А отец?» — хотела было спросить Дарийка, но вовремя придержала язык. Что может мужчина?.. Он же, наверно, работал...
А дальше... Что дальше? Познакомилась с Тургунбеком, вот и все «дальше»... Господи, какая она еще молодая... Дарийка помнила, как Тургунбек говорил: «Поработаю два- три года, потом в Ташкент поеду, там институт по моей специальности открылся. Есть у меня невеста. Поженимся... Она тоже в Ташкент собирается, хочет филологом стать...» Вот и стала филологом Гюлыпан... Одно только исполнилось—поженились Гюлыпан с Тургунбеком... Отпал Ташкент — и у Тургунбека, и у Гюлыпан.
А вообще-то она странная, конечно. Говоришь с ней и видишь: так далеко она от тебя, что дальше и некуда... Голова болит? Гюлыпан иногда говорила об этом... Но, наверно, не в том же дело... А в чем тогда? Может быть, все проще объясняется: Гюлыпан не знает, что такое... ну, женские радости, что ли... Ей-то, Дарийке, это известно, а откуда Гюльшан знать? Ведь прожили они с Тургунбеком совсем недолго. Дарийка пыталась расспрашивать Гюлыпан и по ее смущенным ответам видела, что та довольно спокойно переносит свое женское одиночество. Так что напрасно Сакинай ревнует к ней Мурата...
В последнее время Айша-апа стала замечать, что отношения между молодыми женщинами как-то изменились. Особенно у Сакинай и Гюлыпан. Открытых столкновений не было — при ней, по крайней мере,— но чувствовала Айша- апа: какая-то кошка пробежала между ними. В чем могло быть дело? Айша-апа думала даже посадить всех рядом, поговорить по душам, но, поразмыслив, отказалась от этой затеи. Что, если ей только кажется это? Недаром же говорят: даже посуда в доме бьется друг о дружку. В самом деле, чего им делить? Наверно, все объясняется куда проще — вполне естественной и понятной усталостью, ведь уже столько времени они никого не видят и переговорили, кажется, обо всем на свете, немудрено и надоесть друг другу... А если так, чем она сможет помочь? Только лишний раз душу бередить... Тем более что к ней-то они по-прежнему относятся
с неизменной уважительностью, слово ее — закон для них, в чем она может их упрекнуть? Нет, лучше уж пока не заводить такой разговор...
Снежная выдалась зима в этом году. Что ни день, то метель, сугробы давно уже выросли выше человеческого роста. Особенно туго приходилось Мурату. Чуть ли не каждое утро начиналось для него с того, что надо было расчистить дорожки между домами и станцией, да и скотина зимой требовала большего ухода. Жалко было Айше-апа Мурата, но пока она помалкивала, ждала, что женщины сами догадаются помочь ему. А им то ли в голову это не приходило, то ли еще что, но ежедневную борьбу Мурата со снегом они воспринимали как должное. И однажды, когда они утром сидели все вместе, а Мурат, как обычно, разгребал снег, Айша-апа не выдержала, сердито сказала:
— Не хотела вас ругать, надеялась, сами догадаетесь! Или вы думаете, что это только Мурату нужно? С раннего утра у него покоя нет! Ладно, рубить дрова — дело мужское, но в остальном-то могли бы и помочь ему!
Женщины с недоумением переглянулись, так необычно прозвучали эти сердитые слова в устах всегда сдержанной Айши-апа.
— Апа, разве мы не помогаем? — сказала Дарийка.— Какую такую работу мы взваливаем на него?
— Ты сенокос имеешь в виду?
— Не только...
— Когда это было? А сейчас что, помогать не надо?
Дарийка пожала плечами и снова взглянула на Сакинай
и Гюлыпан. А те опустили головы, тоже ничего не могут понять. Айша-апа почувствовала себя неловко. Бедные женщины... И без того им несладко живется, а тут еще и упреки выслушивать приходится. Сказать, конечно, надо было, но не так резко...
— Что делать,— негромко сказала Айша-апа.— Жалко мне стало Мурата, потому и сказала вам. Я бы и сама ему помогла, да сил нет. Старая я... А в старости люди становятся ворчливыми. Вы уж простите меня...
— Да что вы, апа,— смутилась Дарийка, а Гюлыпан подошла к ней и виновато сказала:
— Не говорите так, эне... Вы ведь наша Умай-эне... Если бы не вы с Муратом, что бы мы делали...
— Да уж конечно пропали бы,— ехидным голосом сказала Сакинай, но никто, кроме Дарийки, не придал ее словам значения.
А Дарийка тут же перевела разговор на другое:
— Апа правильно говорит. Снег-то мы можем разгрести. Всю ночь валил, когда Мурат один с ним справится... Вставайте, пойдем.
— И то верно,— тут же согласилась Гюлыпан и стала одеваться.
Сакинай хмуро посмотрела на нее и осталась сидеть. Может, она считала, что ей идти не обязательно? Дарийка с беспокойством взглянула на нее. Ох как не ко времени все эти мелкие дрязги! По лицу Сакинай было видно, что она с удовольствием закатила бы Гюлыпан скандал. И не из-за снега, а просто потому, что она существует, живет тут и нравится Мурату... Но промолчала Сакинай, неохотно поднялась и тоже оделась.
Мурат, почему-то в надетой задом наперед шапке, тяжело налегал на ручку большой деревянной лопаты. Рядом копошилась Изат, и у нее в руках была маленькая лопата, сделанная Муратом. Дарийка окликнула его, но Мурат не отозвался. Не расслышал, что ли? Дарийка громко позвала:
— Мурат!
Он поднял голову, хмуро взглянул на нее:
— Что?
— Ты как будто злой на кого-то, что ли... И по сторонам не смотришь.
— Работаю.
— Да вижу, что работаешь.
— А раз видишь, чего спрашиваешь?
— Нет, вы только посмотрите на него! — притворно возмутилась Дарийка.— Уже и смотреть на нас не хочет! Ну, сейчас я покажу тебе!
Дарийка взяла пригоршню снега и ловко сунула Мурату за шиворот.
— Ты что, сдурела? — Мурат резко повернулся, чтобы схватить ее, но не удержался на ногах и упал в снег.
Дарийка скатала снежок и бросила в него. Мурат вскочил и попытался схватить Дарийку за полу телогрейки, но она увернулась и продолжала швыряться в него снегом. Подоспели Гюлыпан и Сакинай и тоже стали забрасывать Мурата снегом. Изат с веселым смехом бегала между ними, стараясь помочь Мурату отбиться. А он решил сначала расправиться с зачинщицей и погнался за Дарийкой.
— Дядя Мурат, сзади! — закричала Изат.
Он обернулся и едва не столкнулся с догонявшими его Сакинай и Гюлыпан. Он схватил Сакинай за плечи:
— А тебе чего?
Улыбка тут же сошла с ее лица. Прикусив губу, Сакинай едва не расплакалась. Гюлыпан, изловчившись, сунула ему за шиворот пригоршню снега и, расхохотавшись, бросилась бежать. Лицо Сакинай передернулось от злобы, она оттолкнула Мурата и, повернувшись, пошла прочь. «Ну и черт с тобой! — подумал Мурат, глядя на согнувшуюся спину.— Вечно ты со своими фокусами... В кои-то веки всем стало весело, а тебе все неладно...» Он погнался за Гюлыпан, но сбоку появилась Дарийка. Платок сбился на плечи, телогрейка расстегнута, глаза блестят, смотрят на него с веселым вызовом... И Мурат бросился к ней по глубокому снегу, быстро догнал и схватил за плечо. Дарийка запнулась и упала на спину. Мурат принялся заталкивать ей снег за шиворот. Дарийка взвизгнула и умоляюще посмотрела на него, тяжело дыша открытым ртом. Мурату вдруг захотелось поцеловать ее мелко подрагивающие губы, крепко обнять это молодое, пышущее силой и здоровьем тело, он наклонился над ней, но Дарийка выставила перед собой руки, слабо отталкивая его, и зашептала:
— Не надо, Мурат. Не теряй голову. Когда взойдет месяц, я буду дома. Слышишь, когда взойдет месяц...
Мурат пристально посмотрел в ее широко открытые глаза, медленно поднялся с колен, стал отряхивать снег. Оглянулся. Оказывается, Сакинай ушла совсем недалеко и теперь не отрываясь смотрела на них...
Он с трудом дождался вечера. И наконец-то выкатился на небо бледный серпик молодого месяца, облил слабым голубоватым светом занесенные снегом дома и горы. Но сидела за столом Сакинай, обычно рано укладывавшаяся спать, думала о чем-то, склонив голову, и Мурат наконец не выдержал, спросил, стараясь, чтобы голос его был безразличным:
— Что это ты сегодня? Может, вообще не собираешься спать?
— Да какой тут сон,— тяжело вздохнула Сакинай, не глядя на него. — Сердце болит...
XIII
Конец апреля. Наконец-то снова весна...
И вновь взгляды всех обратились к дороге. Неужели и теперь к ним никто не приедет? Ведь война давно кончилась, и перевалы должны быть открыты... А если... Нет, о плохом
старались не думать. Надежда — последнее, что умирает в человеке.
Женщины, будь на то их воля, и дня не остались бы здесь. Но как оставить Мурата? Он-то отсюда не уедет, пока не получит приказ... Да и как одним пускаться в трудный путь? Ведь у них всего-то одна лошадь... Сакинай, переломив себя, подбивала Дарийку и Гюлыпан: давайте упросим Айшу- апа, пусть поговорит с Муратом, чтобы всем вместе перекочевать вниз. Сколько же можно ждать? Зерна совсем почти не осталось, одно спасение — сушеное конское мясо, но надолго ли его хватит? Какой смысл тянуть до последнего? Если бы к ним действительно кто-то собирался приехать, то были бы уже здесь, ведь перевалы уже наверняка открыты... Гюлыпан отмалчивалась, а Дарийка только головой покачала: нет, Айша-апа на такой разговор не пойдет, она любит Мурата как сына и очень уважает и ценит его как раз за чувство долга...
— А перед нами есть у кого-нибудь чувство долга? — вспылила Сакинай.— О чем они там, внизу думают?
— Кто знает, что там сейчас, внизу,— примирительно сказала Дарийка.
На том разговор и закончился.
А Мурат все чаще думал о зерне, спрятанном в Конул- Джаре. Он уже понимал, что его затея отвезти подарки в райцентр нереальна. И на одном Алаяке все это не увезти, а главное — это зерно понадобится им самим. Что, если это зерно посеять? Хотя бы на том же Кок-Джайыке. Земля там хорошая, вода рядом. Одно маленькое «но» — как вспахать? Сохи-то нет. Но, наверно, можно что-нибудь придумать... Сбить две жерди, сделать наконечник, железо для него найти можно... Неужели он с этим не справится? Конечно, как-то придется объяснить женщинам, почему зерно осталось в Ко- нул-Джаре, признаться в том, что обманул их и что он даже не знает, кончилась ли война... Но это все равно рано или поздно придется сделать, нельзя же обманывать до бесконечности. Поймут его, простят... А может быть, в самом деле всем спуститься вниз? Сколько могли — работали, выполняли приказ, но дальше-то как? Наверно, поймут его там, внизу... У кого поднимется рука бросить в него камень?
Мурат знал у кого... У него самого, Мурата Бекмурзаева. Никогда он не простит себе, что бросил станцию, что прервалась цепь многолетних наблюдений, что не дрался до последнего... Да, трудно сейчас, но ведь не труднее, чем на фронте, под огнем вражеских снарядов. Как он тогда взглянет в глаза
Тургунбеку и Дубашу, любому солдату, вернувшемуся с войны? Нет, нельзя ему отсюда уходить... Это будет трусливое бегство* самое настоящее дезертирство...
Обдумывал он и другой вариант: нагрузить вещи на Алаяка и отправить вниз Айшу-апа, Изат, Дарийку и Гюль- шан. Как-нибудь доберутся... А он и Сакинай останутся здесь... Но он ясно видел, что и это не выход. Во-первых, что значит «как-нибудь»? Айша-апа стара, Изат совсем еще ребенок. Мало ли что может случиться в пути... Ведь он в ответе за всех...
Но было и «во-вторых», пугающее его ничуть не меньше. Не сможет он долго продержаться здесь без них. На поддержку Сакинай рассчитывать не приходится. Наоборот, наверно, еще только хуже будет... Горько было сознавать, что жена — наименее близкий человек из всех. Но ведь тут ничего не поделаешь... Как он будет тут жить без привязанности маленький Изат, мудрой доброжелательности Айши- апа, без Дарийки и Гюлыпан? Уже одно то, что они есть, неизмеримо скрашивает его жизнь...
Айша-апа и Изат пришли к ним под вечер. Айше-апа нездоровилось, она с трудом опустилась на почетное место, держась обеими руками за поясницу, пожаловалась:
— Ох, проклятье, всю спину ломит, ни сесть, ни встать...
Сакинай проворно подложила ей под спину подушку,
участливо сказала:
— Вам надо беречься. Весеннее тепло обманчиво, не заметите, как прохватит.
— От старости и смерти еще никому не удавалось уберечься.— Айша-апа улыбнулась.— Ну, как вы тут?
— Да вот сидим.— Сакинай неопределенно повела головой.— Вы-то сами как?
— Да вот,— Айша-апа кивнула на Изат,— покоя не дает. Что-то спрашивает, Гюлыпан ей объяснить не может, а я уж тем более. Читать, стихи рассказывать — это сколько угодно, а с арифметикой запуталась. И до завтра ждать не хочет, обязательно ей сейчас во всем разобраться надо. Вот ^ н уговорила пойти к вам...
Мурат повернулся к Изат:
— Ну, что там у тебя?
Изат раскрыла свою тетрадь. А впрочем, одно только название, что тетрадь,— Мурат сделал ее из старого журнала, в котором данные записывались только на одной стороне. В ней Изат делала уроки и по родному языку, и по арифметике. Занимаясь с девочкой, Мурат все чаще испытывал чувство беспокойства. Он никак не мог вспомнить, что входило в программу второго класса. Дай-то бог, чтобы к осени Изат пошла домой, он отведет ее в школу, расскажет обо всем учителю, и тот посадит ее за настоящую парту... Но сумеет ли она учиться в третьем классе? А если нет — плохой из тебя вышел учитель, Мурат Бекмурзаев... Грамматикой с Изат занималась Гюлыпан, но и она, похоже, довольно смутно помнила о том, что полагалось проходить по программе второго класса... Но что делать, кто же знал, что жизнь так повернется.
И совсем уж плохо было то, что Изат росла лишь в окружении взрослых. А придет в настоящую школу, увидит, что у ее сверстников совсем иной мир, свои особые увлечения и интересы, и наверняка растеряется, и вряд ли кто будет считаться с тем, что она росла в таких необычных условиях...
Он подробно объяснил Изат, почему у нее не получался пример, она быстро все поняла и даже в ладоши захлопала от радости:
— Ой, оказывается, это совсем несложно!
—- Ну ты же у нас умница,— улыбнулся Мурат.
— Я бы лучше хотела быть умником, а не умницей,— вздохнула Изат.
— Опять ты за свое,— недовольно нахмурилась Айша- апа.— Пора бы уже привыкнуть,— если родилась девочкой, значит, так богу было угодно, и жить надо, как и полагается девочке.
— И все равно я не буду такой, как другие девочки,— серьезно сказала Изат.— Все девочки когда-нибудь выйдут замуж, а я — нет. Я всегда буду с вами, апа...— Она прижалась лицом к морщинистой руке Айши-апа.
— Да падут твои беды на меня, жалостливая моя,— тихо сказала Айша-апа.
И что-то было в ее голосе, заставившее Мурата очень внимательно взглянуть на нее. Конечно, и нездоровье явно читалось на ее поблекшем лице, но не только в этом было дело. Сильно сдала Айша-апа за эти полтора года жизни в горах. Наверно, ей приходится тяжелее всех. Вряд ли она предполагала, что так печальна и одинока будет ее старость. Все тут намного моложе ее, а ведь и в старости так нужен человек, с которым можно поговорить обо всем за чашкой чая. Да и об опустевшем доме в аиле тоже, видно, мысли покоя не дают. А главное — нет рядом Тургунбека, единственного сына, и неизвестно, увидит ли она его когда-нибудь...
Мурат подумал, что, если бы Айша-апа сейчас попросила его перекочевать вниз, он не смог бы отказать ей. Но он был уверен, что она даже не заговорит об этом.
— Ты хочешь о чем-то поговорить со мной? — вдруг спросила Айша-апа, прямо взглянув на него.
— Да, — не сразу отозвался Мурат и замолчал, не зная, с чего начать.
— Говори, сынок. Я ведь вижу — что-то мучает тебя...
— Да все то же, апа,— медленно заговорил Мурат.— Как дальше жить... Может быть, и в это лето к нам никто не приедет.— Он опустил голову и не без труда выговорил привычную ложь: — Война кончилась, но, наверно, солдаты восстанавливают разрушенные города, и внизу только старики, женщины и дети, некому к нам ехать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32