Они видели, как трудно было ему. Но, должно быть, по-разному видели... Сакинай как само собой разумеющееся восприняла приказ Мурата — сидите и ждите, и Дарийка сначала как будто спокойно отнеслась к этому, ей явно было плохо, она сидела, привалившись к камню, и даже как будто не заметила, что Мурат ушел... Но уже через минуту какую-то встрепенулась, встре- воженно взглянула на Сакинай:
— Он что, один пошел?
— Ну один.— Сакинай разозлилась,— Ничего с ним не случится, он же мужчина... Джигит...— Она вовсе не хотела, чтобы это прозвучало насмешкой, но так уж, видно, получилось, потому что Дарийка укоризненно посмотрела на нее и промолчала, а глаза ее были прикованы к склону горы, по которой карабкался Мурат с мешком на спине. Тут бы ей и задуматься хоть на секунду, но не получилось...
Дарийка встала, поправила платок на голове и с беспокойством взглянула на Сакинай. А она еще больше разозлилась:
— Он же сказал — ждите! Что мы еще можем сделать?
Неправду она сказала Мурату. Не удерживала... Молча
смотрела, как Дарийка взвалила на себя мешок и вопросительно взглянула на нее... Сакинай отвернулась. Иди, праведница, если тебе так уж надо это... А у меня больное сердце, и Мурат сказал, чтобы мы сидели и ждали его... Ушла Дарийка. Сакинай видела, как карабкалась она по тропе, и поначалу злость разбирала ее. Чего она лезет? Все лучше других хочет быть... Все хорошие, только она, Сакинай, плохая... Мурат давно уже и слова путного ей не скажет... А в чем ее вина? Вот и сейчас... Ну, сходил бы Мурат один раз, потом разделили бы на всех поклажу и перевалили хребет... Так нет, надо Дарийке было одной уйти... И опять получается, что она, Сакинай, хуже всех... Для всех у Мурата находится доброе слово, только не для нее... Она же всего-навсего жена ему... Некрасивая, больная, неспособная даже к тому, что должно быть самым простым и естественным для любой женщины,— родить ребенка...
Так распаляла себя Сакинай, глядя, как Дарийка карабкается по скользкой тропе. И только когда Мурат появился на склоне, она стала насыпать в курджун зерно. И ничего не сказала, когда он с такой злостью спросил, почему она отпустила Дарийку. Разве что солгала, что удерживала ее...
Знать бы, чем все это кончится... Набросилась бы на Дарийку, связала по рукам и ногам... Но не дано человеку предугадать будущее. Если уж о прошедшем знает самую малость — что говорить о будущем... И в мыслях не было, что Мурат и Дарийка могут... А, что теперь думать. Нельзя о покойнице плохо. Она там, на перевале, мертвая,— нельзя... Но она-то, Сакинай, живая. Как быть, что делать? Кто у нее есть, кроме Мурата? Десять лет вместе живут, десять лет дым из одного очага подымается... Всякое было. И хорошее и плохое. Как у всех. А так ли, как у всех? У всех —
дети, у них — никого. А что за семья без детей? Так, сожители... Но разве она виновата? Что делать, если бог обидел ее?
Она пыталась забыть ту кошмарную минуту, когда держала на руках то, что могло быть ребенком Мурата. Мальчик... Дарийка могла сделать то, что не дано было ей,— родить Мурату сына. А если бы она не взвалила на себя этот проклятый мешок, если бы они вернулись домой и Мурат не смог бы отвезти ее в центр, что тогда? Дарийка родила бы и осталась живой, и ее ребенок был бы жив... Как бы она тогда жила, зная, что рядом — его сын? Как жил бы Мурат? Что было бы с ним, когда вернулся бы Дубаш? Господи, спаси и сохрани душу мою... Звучит кощунственно, но сейчас все просто — Дарийки нет, и нет сына Мурата, и никого, кроме Мурата, у нее нет... И никогда не будет! Никого, никогда... Все прощу, все простила тебе, только не покидай меня...
К дому подходили в сумерках. Их давно ждали. Едва показались они из-за поворота, как Изат углядела их и вприпрыжку побежала навстречу, с разбега ткнулась в Мурата.
. — Дядя Мурат! Дядя Мурат! — повторяла она и шла рядом, ухватив его за руку.
Торопливо шла им навстречу Гюлыпан, стояла на пороге Айша-апа, сразу почувствовавшая неладное, когда не увидела Дарийки. Только Изат не обратила на это внимания, она радостно поглаживала крутые бока мешков с зерном и спрашивала:
— Дядя Мурат, это все наше? Это мы будем есть?
— Да, маленькая, это все наше,— ответил Мурат, стараясь не встречаться взглядом с Гюлыпан и Айшой-апа.
— Ну, как вы съездили, дорогие мои? — стараясь быть спокойной, спросила Айша-апа.
Промолчал Мурат, ничего не сказала и Сакинай. Со страхом смотрели на них Айша-апа и Гюлыпан, сразу притихла Изат.
— Где Дарийка? — наконец тихо спросила Айша-апа.— Она что, в центре осталась?
— Нет Дарийки,— не сразу ответил Мурат, глядя на горы поверх головы Айши-апа.— Потеряли мы ее. Умерла...
Айша-апа отступила на шаг, уперлась спиной в стену и стала медленно сползать вниз. Гюлыпан с криком бросилась к ней:
— Апа-а!..
Мурат перевел взгляд на дом Дарийки. Входная дверь была почему-то распахнута. Как будто дом ждал хозяйку... На мгновение ему показалось, что все случившееся — страшный сон, сейчас Дарийка выйдет из распахнутой двери, широко улыбнется и скажет что-нибудь веселое...
Но то было лишь мгновение. Он посмотрел на Айшу- апа. Она пришла в себя. Мурат думал: как объяснить им, что произошло? Рассказать все? Наверно, не надо. Нужно просто объяснить, что Дарийка умерла. Просто... А как объяснить? Утонула, сорвалась со скалы, еще что-нибудь? Он подосадовал на себя, что заранее не обдумал этого. Не привык и не умел лгать. Самая его большая ложь — о том, что война закончилась. Но теперь надо признаться и в ней... И сочинить еще одну ложь о смерти Дарийки.
Он медленно пошел к ее дому, остановился на пороге открытой двери, заглянул внутрь. Дарийка... Все в доме напоминало ему о ней. Аккуратно застеленная кровать, недоделанный ширдак на столе, шкафчик с посудой, меховые тапочки на коврике... Он сел прямо на пороге и впервые за эти три дня заплакал. Он не стыдился своих слез и не слышал, как все подошли к нему, и наконец Айша-апа тронула его за плечо и твердым голосом сказала:
— Не плачь, сынок... Что же теперь делать, если все так случилось. Надо помянуть ее...
Мурат невидящими глазами снизу вверх посмотрел на нее, встал и молча направился к своему дому, лег на кровать и отвернулся лицом к стене. Сакинай видела, что все ждут от нее рассказа об их дороге, вестей из центра, но что она могла им сказать?
— Потом, апа,— с трудом выговорила она> отворачиваясь от них.— Потом... Мурат все расскажет.
И торопливо пошла домой, боясь вопросов. Но никто не пошел за ней, не было никаких вопросов...
Сакинай вошла в дом. Она едва держалась на ногах, болело сердце, но Сакинай знала, что если она ляжет сейчас, то будет еще хуже. Так уже бывало с ней. Иногда нестерпимо хотелось лечь, вытянуться всем телом, провалиться в блаженный сон, и она ложилась, но сердце почему-то начинало биться сильнее, она начинала задыхаться, появлялось острое ощущение, что еще несколько секунд — и сердце остановится, она умрет, и Сакинай в страхе садилась на постели, и становилось легче. И сейчас она решила не ложиться. Да и в доме надо было прибраться. Недели не прошло, как они ушли отсюда, но почему-то везде была пыль, и она поставила
греться воду, взяла тряпку и стала убираться. Спал Мурат... Или делал вид, что спит, она не могла этого понять. Пусть... Все эти три дня Сакинай старалась быть внимательной к нему и видела, что он не понимает ее. Наверно, он решил, что она будет упрекать его за Дарийку... Ведь не от святого же духа забеременела она... Да и сам он признался... «Бедный Мурат... Ты и без того уже сверх всякой меры наказан... Нет у меня зла к тебе. А уж к Дарийке — тем более, ведь она мертва...»
Вода нагрелась, Сакинай вылила ее в таз и снова наполнила казан, принялась стирать. Собиралась в дорогу впопыхах, груда грязного белья громоздилась в углу, она выстирала все — рубашки Мурата, свои платья, простыни. Сердце болело все сильнее, она старалась не думать об этой боли — ничего страшного, ведь не в первый раз, поболит и перестанет... Давно уже был вечер, но она не зажигала лампу, открыла дверцу печки, света было достаточно. Мурат во сне повернулся на спину, и она иногда смотрела на него, на его черное, обросшее бородой лицо, и вспоминала годы жизни с ним. Ведь уже десять лет они вместе... Какие юные были они, когда поженились... Как она тогда любила его... А сейчас? Конечно, десять лет — срок немалый, все по-другому сейчас. Все? Но ведь главное-то осталось — она по-прежнему любит его. А он? Не надо думать об этом, уговаривала себя Сакинай, но не помогали никакие уговоры. Думала: как же он мог так предать ее? Дарийка... Здоровая, крепкая, веселая, можно сказать, еще совсем молодая,— что называется, женщина в самом соку... Была... Нельзя о ней плохо думать, приказывала себе Сакинай, но — думалось... Как она-то могла? И смотрела на нее ясными спокойными глазами, утешала, зная, что никто, кроме нее, не может утешить... Как все это понять? Неужели действительно никому нельзя верить? А ведь Дарийке она верила безоговорочно, те злые слова, что сорвались с ее языка перед отъездом,— слова, и не более того... Что делать, водится за ней такой грех — ляпнет что-нибудь, а потом сама же об этом пожалеет. Мурат понимал это. Мурат...
Она снова взглянула на него. Спит... Интересно, сейчас она, нынешняя Сакинай, согласилась бы бросить все — дом, родителей, учебу — и поехать сюда с Муратом? Кто знает... Но ведь было, было — и все бросила, и поехала с ним... Не считала это за какой-то подвиг, но думала — не может он этого не оценить. И было время — ценил. И внимателен был с ней, , и ласков... Когда же все кончилось? Наверно,
1н < разу... Наверно, когда он понял, что у них не будет детей...
Л ему так хотелось сына... Да не одного, он часто говорил игом, когда еще не знал, что она не сможет родить... Но она виновата в этом?
Поговорил во сне Мурат, Сакинай подняла голову, при-
• |ушилась, разобрала отчетливое: «Родная моя... Как же я Луду жить без тебя?»
Она уронила голову на руки, беззвучно заплакала. «Годна н моя...» Не к ней были обращены слова сонного Мурата. I» Дарийке... Ей Мурат таких слов никогда не говорил... Испда был сдержанным, не щедрым на ласку. Поначалу она воспринимала это как должное — мужчина, джигит. Но, «называется, и такие слова он может сказать. Пусть во сне, но может... Только не ей, а другой, пусть и мертвой, но другой, наверно, во сне он видит ее живую... Господи, больно...
Она стала легонько гладить себя по груди, надеясь, что Пиль отступит, и пришло минутное облегчение, и снова думами о том, о чем — она понимала это — думать сейчас. Как дальше жить? Допустим, никто не узнает о том, что произошло между Муратом и Дарийкой... Хотя вряд ли... Ведь говорят же: на чужой роток не накинешь платок... Узнают... Сам же Мурат и не выдержит, расскажет обо всем Дише-апа, а может быть, и Гюлыпан. Не потому, что не умеет держать язык за зубами. Его вина перед Дарийкой заставит иге рассказать... Значит, и другие узнают. Как жить тогда? Медь кончится когда-нибудь это проклятое время, спустятся пни вниз, в долину, люди будут кругом,— как жить под их « знающими, понимающими взглядами?
И еще одно — Гюлынан... До сих пор она не разговаривает с ней, глаз при встрече не поднимет. Да, очень обидела ее Сакинай, теперь-то ясно... Не туда, как говорится, целила, в ту птицу стреляла. Но ведь выстрелила. Зря обидела человека. А беда караулила с совсем другой стороны... Но ведь она была так уверена, что только о Гюлынан мысли Мурата... Что теперь делать? Попросить прощения у Гюль? На словах-то, может быть, и простит, а на деле? Стыдно
• и час вспомнить, как она тогда набросилась на нее... И ведь 1*411111 сомнения в своей правоте не было. Почему так? Почему но дано видеть правду? Так глупа? Ведь не день, не неделю, не месяц было это у Мурата и Дарийки, можно было и замегить... Ничего не видела... И не случись этого несчастья на перевале, так, наверно, ничего и не заметила бы... Да ведь и гам так по-разному вели они себя... Почему-то она как
греться воду, взяла тряпку и стала убираться. Спал Мурат... Или делал вид, что спит, она не могла этого понять. Пусть... Все эти три дня Сакинай старалась быть внимательной к нему и видела, что он не понимает ее. Наверно, он решил, что она будет упрекать его за Дарийку... Ведь не от святого же духа забеременела она... Да и сам он признался... «Бедный Мурат... Ты и без того уже сверх всякой меры наказан... Нет у меня зла к тебе. А уж к Дарийке — тем более, ведь она мертва...»
Вода нагрелась, Сакинай вылила ее в таз и снова наполнила казан, принялась стирать. Собиралась в дорогу впопыхах, груда грязного белья громоздилась в углу, она выстирала все — рубашки Мурата, свои платья, простыни. Сердце болело все сильнее, она старалась не думать об этой боли — ничего страшного, ведь не в первый раз, поболит и перестанет... Давно уже был вечер, но она не зажигала лампу, открыла дверцу печки, света было достаточно. Мурат во сне повернулся на спину, и она иногда смотрела на него, на его черное, обросшее бородой лицо, и вспоминала годы жизни с ним. Ведь уже десять лет они вместе... Какие юные были они, когда поженились... Как она тогда любила его... А сейчас? Конечно, десять лет — срок немалый, все по-другому сейчас. Все? Но ведь главное-то осталось — она по-прежнему любит его. А он? Не надо думать об этом, уговаривала себя Сакинай, но не помогали никакие уговоры. Думала: как же он мог так предать ее? Дарийка... Здоровая, крепкая, веселая, можно сказать, еще совсем молодая,— что называется, женщина в самом соку... Была... Нельзя о ней плохо думать, приказывала себе Сакинай, но — думалось... Как она-то могла? И смотрела на нее ясными спокойными глазами, утешала, зная, что никто, кроме нее, не может утешить... Как все это понять? Неужели действительно никому нельзя верить? А ведь Дарийке она верила безоговорочно, те злые слова, что сорвались с ее языка перед отъездом,— слова, и не более того... Что делать, водится за ней такой грех — ляпнет что-нибудь, а потом сама же об этом пожалеет. Мурат понимал это. Мурат...
Она снова взглянула на него. Спит... Интересно, сейчас она, нынешняя Сакинай, согласилась бы бросить все — дом, родителей, учебу — и поехать сюда с Муратом? Кто знает... Но ведь было, было — и все бросила, и поехала с ним... Не считала это за какой-то подвиг, но думала — не может он этого не оценить. И было время — ценил. И внимателен был с ней, , и ласков... Когда же все кончилось? Наверно,
не сразу... Наверно, когда он понял, что у них не будет детей... Л ему так хотелось сына... Да не одного, он часто говорил об этом, когда еще не знал, что она не сможет родить... Но разве она виновата в этом?
Заговорил во сне Мурат, Сакинай подняла голову, прислушалась, разобрала отчетливое: «Родная моя... Как же я буду жить без тебя?»
Она уронила голову на руки, беззвучно заплакала. «Родная моя...» Не к ней были обращены слова сонного Мурата. К Дарийке... Ей Мурат таких слов никогда не говорил... Всегда был сдержанным, не щедрым на ласку. Поначалу она воспринимала это как должное — мужчина, джигит. Но, оказывается, и такие слова он может сказать. Пусть во сне, но может... Только не ей, а другой, пусть и мертвой, но другой, наверно, во сне он видит ее живую... Господи, больно-то как...
Она стала легонько гладить себя по груди, надеясь, что боль отступит, и пришло минутное облегчение, и снова думалось о том, о чем — она понимала это — думать сейчас нельзя... Как дальше жить? Допустим, никто не узнает о том, что произошло между Муратом и Дарийкой... Хотя вряд ли... Ведь говорят же: на чужой роток не накинешь платок... Узнают... Сам же Мурат и не выдержит, расскажет обо всем Айше-апа, а может быть, и Гюлынан. Не потому, что не умеет держать язык за зубами. Его вина перед Дарийкой заставит все рассказать... Значит, и другие узнают. Как жить тогда? Ведь кончится когда-нибудь это проклятое время, спустятся они вниз, в долину, люди будут кругом,— как жить под их всезнающими, понимающими взглядами?
И еще одно — Гюлыпан... До сих пор она не разговаривает с ней, глаз при встрече не поднимет. Да, очень обидела ее Сакинай, теперь-то ясно... Не туда, как говорится, целила, не в ту птицу стреляла. Но ведь выстрелила. Зря обидела человека. А беда караулила с совсем другой стороны... Но ведь она была так уверена, что только о Гюлынан мысли Мурата... Что теперь делать? Попросить прощения у Гюль- шан? На словах-то, может быть, и простит, а на деле? Стыдно сейчас вспомнить, как она тогда набросилась на нее... И ведь тени сомнения в своей правоте не было. Почему так? Почему ей не дано видеть правду? Так глупа? Ведь не день, не неделю, не месяц было это у Мурата и Дарийки, можно было и заметить... Ничего не видела... И не случись этого несчастья на перевале, так, наверно, ничего и не заметила бы... Да ведь и там так по-разному вели они себя... Почему-то она как
должное восприняла то, что Мурат один пошел на перевал с мешком зерна, а Дарийка тут же забеспокоилась и пошла вслед за ним. Не она, Сакинай, а Дарийка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Он что, один пошел?
— Ну один.— Сакинай разозлилась,— Ничего с ним не случится, он же мужчина... Джигит...— Она вовсе не хотела, чтобы это прозвучало насмешкой, но так уж, видно, получилось, потому что Дарийка укоризненно посмотрела на нее и промолчала, а глаза ее были прикованы к склону горы, по которой карабкался Мурат с мешком на спине. Тут бы ей и задуматься хоть на секунду, но не получилось...
Дарийка встала, поправила платок на голове и с беспокойством взглянула на Сакинай. А она еще больше разозлилась:
— Он же сказал — ждите! Что мы еще можем сделать?
Неправду она сказала Мурату. Не удерживала... Молча
смотрела, как Дарийка взвалила на себя мешок и вопросительно взглянула на нее... Сакинай отвернулась. Иди, праведница, если тебе так уж надо это... А у меня больное сердце, и Мурат сказал, чтобы мы сидели и ждали его... Ушла Дарийка. Сакинай видела, как карабкалась она по тропе, и поначалу злость разбирала ее. Чего она лезет? Все лучше других хочет быть... Все хорошие, только она, Сакинай, плохая... Мурат давно уже и слова путного ей не скажет... А в чем ее вина? Вот и сейчас... Ну, сходил бы Мурат один раз, потом разделили бы на всех поклажу и перевалили хребет... Так нет, надо Дарийке было одной уйти... И опять получается, что она, Сакинай, хуже всех... Для всех у Мурата находится доброе слово, только не для нее... Она же всего-навсего жена ему... Некрасивая, больная, неспособная даже к тому, что должно быть самым простым и естественным для любой женщины,— родить ребенка...
Так распаляла себя Сакинай, глядя, как Дарийка карабкается по скользкой тропе. И только когда Мурат появился на склоне, она стала насыпать в курджун зерно. И ничего не сказала, когда он с такой злостью спросил, почему она отпустила Дарийку. Разве что солгала, что удерживала ее...
Знать бы, чем все это кончится... Набросилась бы на Дарийку, связала по рукам и ногам... Но не дано человеку предугадать будущее. Если уж о прошедшем знает самую малость — что говорить о будущем... И в мыслях не было, что Мурат и Дарийка могут... А, что теперь думать. Нельзя о покойнице плохо. Она там, на перевале, мертвая,— нельзя... Но она-то, Сакинай, живая. Как быть, что делать? Кто у нее есть, кроме Мурата? Десять лет вместе живут, десять лет дым из одного очага подымается... Всякое было. И хорошее и плохое. Как у всех. А так ли, как у всех? У всех —
дети, у них — никого. А что за семья без детей? Так, сожители... Но разве она виновата? Что делать, если бог обидел ее?
Она пыталась забыть ту кошмарную минуту, когда держала на руках то, что могло быть ребенком Мурата. Мальчик... Дарийка могла сделать то, что не дано было ей,— родить Мурату сына. А если бы она не взвалила на себя этот проклятый мешок, если бы они вернулись домой и Мурат не смог бы отвезти ее в центр, что тогда? Дарийка родила бы и осталась живой, и ее ребенок был бы жив... Как бы она тогда жила, зная, что рядом — его сын? Как жил бы Мурат? Что было бы с ним, когда вернулся бы Дубаш? Господи, спаси и сохрани душу мою... Звучит кощунственно, но сейчас все просто — Дарийки нет, и нет сына Мурата, и никого, кроме Мурата, у нее нет... И никогда не будет! Никого, никогда... Все прощу, все простила тебе, только не покидай меня...
К дому подходили в сумерках. Их давно ждали. Едва показались они из-за поворота, как Изат углядела их и вприпрыжку побежала навстречу, с разбега ткнулась в Мурата.
. — Дядя Мурат! Дядя Мурат! — повторяла она и шла рядом, ухватив его за руку.
Торопливо шла им навстречу Гюлыпан, стояла на пороге Айша-апа, сразу почувствовавшая неладное, когда не увидела Дарийки. Только Изат не обратила на это внимания, она радостно поглаживала крутые бока мешков с зерном и спрашивала:
— Дядя Мурат, это все наше? Это мы будем есть?
— Да, маленькая, это все наше,— ответил Мурат, стараясь не встречаться взглядом с Гюлыпан и Айшой-апа.
— Ну, как вы съездили, дорогие мои? — стараясь быть спокойной, спросила Айша-апа.
Промолчал Мурат, ничего не сказала и Сакинай. Со страхом смотрели на них Айша-апа и Гюлыпан, сразу притихла Изат.
— Где Дарийка? — наконец тихо спросила Айша-апа.— Она что, в центре осталась?
— Нет Дарийки,— не сразу ответил Мурат, глядя на горы поверх головы Айши-апа.— Потеряли мы ее. Умерла...
Айша-апа отступила на шаг, уперлась спиной в стену и стала медленно сползать вниз. Гюлыпан с криком бросилась к ней:
— Апа-а!..
Мурат перевел взгляд на дом Дарийки. Входная дверь была почему-то распахнута. Как будто дом ждал хозяйку... На мгновение ему показалось, что все случившееся — страшный сон, сейчас Дарийка выйдет из распахнутой двери, широко улыбнется и скажет что-нибудь веселое...
Но то было лишь мгновение. Он посмотрел на Айшу- апа. Она пришла в себя. Мурат думал: как объяснить им, что произошло? Рассказать все? Наверно, не надо. Нужно просто объяснить, что Дарийка умерла. Просто... А как объяснить? Утонула, сорвалась со скалы, еще что-нибудь? Он подосадовал на себя, что заранее не обдумал этого. Не привык и не умел лгать. Самая его большая ложь — о том, что война закончилась. Но теперь надо признаться и в ней... И сочинить еще одну ложь о смерти Дарийки.
Он медленно пошел к ее дому, остановился на пороге открытой двери, заглянул внутрь. Дарийка... Все в доме напоминало ему о ней. Аккуратно застеленная кровать, недоделанный ширдак на столе, шкафчик с посудой, меховые тапочки на коврике... Он сел прямо на пороге и впервые за эти три дня заплакал. Он не стыдился своих слез и не слышал, как все подошли к нему, и наконец Айша-апа тронула его за плечо и твердым голосом сказала:
— Не плачь, сынок... Что же теперь делать, если все так случилось. Надо помянуть ее...
Мурат невидящими глазами снизу вверх посмотрел на нее, встал и молча направился к своему дому, лег на кровать и отвернулся лицом к стене. Сакинай видела, что все ждут от нее рассказа об их дороге, вестей из центра, но что она могла им сказать?
— Потом, апа,— с трудом выговорила она> отворачиваясь от них.— Потом... Мурат все расскажет.
И торопливо пошла домой, боясь вопросов. Но никто не пошел за ней, не было никаких вопросов...
Сакинай вошла в дом. Она едва держалась на ногах, болело сердце, но Сакинай знала, что если она ляжет сейчас, то будет еще хуже. Так уже бывало с ней. Иногда нестерпимо хотелось лечь, вытянуться всем телом, провалиться в блаженный сон, и она ложилась, но сердце почему-то начинало биться сильнее, она начинала задыхаться, появлялось острое ощущение, что еще несколько секунд — и сердце остановится, она умрет, и Сакинай в страхе садилась на постели, и становилось легче. И сейчас она решила не ложиться. Да и в доме надо было прибраться. Недели не прошло, как они ушли отсюда, но почему-то везде была пыль, и она поставила
греться воду, взяла тряпку и стала убираться. Спал Мурат... Или делал вид, что спит, она не могла этого понять. Пусть... Все эти три дня Сакинай старалась быть внимательной к нему и видела, что он не понимает ее. Наверно, он решил, что она будет упрекать его за Дарийку... Ведь не от святого же духа забеременела она... Да и сам он признался... «Бедный Мурат... Ты и без того уже сверх всякой меры наказан... Нет у меня зла к тебе. А уж к Дарийке — тем более, ведь она мертва...»
Вода нагрелась, Сакинай вылила ее в таз и снова наполнила казан, принялась стирать. Собиралась в дорогу впопыхах, груда грязного белья громоздилась в углу, она выстирала все — рубашки Мурата, свои платья, простыни. Сердце болело все сильнее, она старалась не думать об этой боли — ничего страшного, ведь не в первый раз, поболит и перестанет... Давно уже был вечер, но она не зажигала лампу, открыла дверцу печки, света было достаточно. Мурат во сне повернулся на спину, и она иногда смотрела на него, на его черное, обросшее бородой лицо, и вспоминала годы жизни с ним. Ведь уже десять лет они вместе... Какие юные были они, когда поженились... Как она тогда любила его... А сейчас? Конечно, десять лет — срок немалый, все по-другому сейчас. Все? Но ведь главное-то осталось — она по-прежнему любит его. А он? Не надо думать об этом, уговаривала себя Сакинай, но не помогали никакие уговоры. Думала: как же он мог так предать ее? Дарийка... Здоровая, крепкая, веселая, можно сказать, еще совсем молодая,— что называется, женщина в самом соку... Была... Нельзя о ней плохо думать, приказывала себе Сакинай, но — думалось... Как она-то могла? И смотрела на нее ясными спокойными глазами, утешала, зная, что никто, кроме нее, не может утешить... Как все это понять? Неужели действительно никому нельзя верить? А ведь Дарийке она верила безоговорочно, те злые слова, что сорвались с ее языка перед отъездом,— слова, и не более того... Что делать, водится за ней такой грех — ляпнет что-нибудь, а потом сама же об этом пожалеет. Мурат понимал это. Мурат...
Она снова взглянула на него. Спит... Интересно, сейчас она, нынешняя Сакинай, согласилась бы бросить все — дом, родителей, учебу — и поехать сюда с Муратом? Кто знает... Но ведь было, было — и все бросила, и поехала с ним... Не считала это за какой-то подвиг, но думала — не может он этого не оценить. И было время — ценил. И внимателен был с ней, , и ласков... Когда же все кончилось? Наверно,
1н < разу... Наверно, когда он понял, что у них не будет детей...
Л ему так хотелось сына... Да не одного, он часто говорил игом, когда еще не знал, что она не сможет родить... Но она виновата в этом?
Поговорил во сне Мурат, Сакинай подняла голову, при-
• |ушилась, разобрала отчетливое: «Родная моя... Как же я Луду жить без тебя?»
Она уронила голову на руки, беззвучно заплакала. «Годна н моя...» Не к ней были обращены слова сонного Мурата. I» Дарийке... Ей Мурат таких слов никогда не говорил... Испда был сдержанным, не щедрым на ласку. Поначалу она воспринимала это как должное — мужчина, джигит. Но, «называется, и такие слова он может сказать. Пусть во сне, но может... Только не ей, а другой, пусть и мертвой, но другой, наверно, во сне он видит ее живую... Господи, больно...
Она стала легонько гладить себя по груди, надеясь, что Пиль отступит, и пришло минутное облегчение, и снова думами о том, о чем — она понимала это — думать сейчас. Как дальше жить? Допустим, никто не узнает о том, что произошло между Муратом и Дарийкой... Хотя вряд ли... Ведь говорят же: на чужой роток не накинешь платок... Узнают... Сам же Мурат и не выдержит, расскажет обо всем Дише-апа, а может быть, и Гюлыпан. Не потому, что не умеет держать язык за зубами. Его вина перед Дарийкой заставит иге рассказать... Значит, и другие узнают. Как жить тогда? Медь кончится когда-нибудь это проклятое время, спустятся пни вниз, в долину, люди будут кругом,— как жить под их « знающими, понимающими взглядами?
И еще одно — Гюлынан... До сих пор она не разговаривает с ней, глаз при встрече не поднимет. Да, очень обидела ее Сакинай, теперь-то ясно... Не туда, как говорится, целила, в ту птицу стреляла. Но ведь выстрелила. Зря обидела человека. А беда караулила с совсем другой стороны... Но ведь она была так уверена, что только о Гюлынан мысли Мурата... Что теперь делать? Попросить прощения у Гюль? На словах-то, может быть, и простит, а на деле? Стыдно
• и час вспомнить, как она тогда набросилась на нее... И ведь 1*411111 сомнения в своей правоте не было. Почему так? Почему но дано видеть правду? Так глупа? Ведь не день, не неделю, не месяц было это у Мурата и Дарийки, можно было и замегить... Ничего не видела... И не случись этого несчастья на перевале, так, наверно, ничего и не заметила бы... Да ведь и гам так по-разному вели они себя... Почему-то она как
греться воду, взяла тряпку и стала убираться. Спал Мурат... Или делал вид, что спит, она не могла этого понять. Пусть... Все эти три дня Сакинай старалась быть внимательной к нему и видела, что он не понимает ее. Наверно, он решил, что она будет упрекать его за Дарийку... Ведь не от святого же духа забеременела она... Да и сам он признался... «Бедный Мурат... Ты и без того уже сверх всякой меры наказан... Нет у меня зла к тебе. А уж к Дарийке — тем более, ведь она мертва...»
Вода нагрелась, Сакинай вылила ее в таз и снова наполнила казан, принялась стирать. Собиралась в дорогу впопыхах, груда грязного белья громоздилась в углу, она выстирала все — рубашки Мурата, свои платья, простыни. Сердце болело все сильнее, она старалась не думать об этой боли — ничего страшного, ведь не в первый раз, поболит и перестанет... Давно уже был вечер, но она не зажигала лампу, открыла дверцу печки, света было достаточно. Мурат во сне повернулся на спину, и она иногда смотрела на него, на его черное, обросшее бородой лицо, и вспоминала годы жизни с ним. Ведь уже десять лет они вместе... Какие юные были они, когда поженились... Как она тогда любила его... А сейчас? Конечно, десять лет — срок немалый, все по-другому сейчас. Все? Но ведь главное-то осталось — она по-прежнему любит его. А он? Не надо думать об этом, уговаривала себя Сакинай, но не помогали никакие уговоры. Думала: как же он мог так предать ее? Дарийка... Здоровая, крепкая, веселая, можно сказать, еще совсем молодая,— что называется, женщина в самом соку... Была... Нельзя о ней плохо думать, приказывала себе Сакинай, но — думалось... Как она-то могла? И смотрела на нее ясными спокойными глазами, утешала, зная, что никто, кроме нее, не может утешить... Как все это понять? Неужели действительно никому нельзя верить? А ведь Дарийке она верила безоговорочно, те злые слова, что сорвались с ее языка перед отъездом,— слова, и не более того... Что делать, водится за ней такой грех — ляпнет что-нибудь, а потом сама же об этом пожалеет. Мурат понимал это. Мурат...
Она снова взглянула на него. Спит... Интересно, сейчас она, нынешняя Сакинай, согласилась бы бросить все — дом, родителей, учебу — и поехать сюда с Муратом? Кто знает... Но ведь было, было — и все бросила, и поехала с ним... Не считала это за какой-то подвиг, но думала — не может он этого не оценить. И было время — ценил. И внимателен был с ней, , и ласков... Когда же все кончилось? Наверно,
не сразу... Наверно, когда он понял, что у них не будет детей... Л ему так хотелось сына... Да не одного, он часто говорил об этом, когда еще не знал, что она не сможет родить... Но разве она виновата в этом?
Заговорил во сне Мурат, Сакинай подняла голову, прислушалась, разобрала отчетливое: «Родная моя... Как же я буду жить без тебя?»
Она уронила голову на руки, беззвучно заплакала. «Родная моя...» Не к ней были обращены слова сонного Мурата. К Дарийке... Ей Мурат таких слов никогда не говорил... Всегда был сдержанным, не щедрым на ласку. Поначалу она воспринимала это как должное — мужчина, джигит. Но, оказывается, и такие слова он может сказать. Пусть во сне, но может... Только не ей, а другой, пусть и мертвой, но другой, наверно, во сне он видит ее живую... Господи, больно-то как...
Она стала легонько гладить себя по груди, надеясь, что боль отступит, и пришло минутное облегчение, и снова думалось о том, о чем — она понимала это — думать сейчас нельзя... Как дальше жить? Допустим, никто не узнает о том, что произошло между Муратом и Дарийкой... Хотя вряд ли... Ведь говорят же: на чужой роток не накинешь платок... Узнают... Сам же Мурат и не выдержит, расскажет обо всем Айше-апа, а может быть, и Гюлынан. Не потому, что не умеет держать язык за зубами. Его вина перед Дарийкой заставит все рассказать... Значит, и другие узнают. Как жить тогда? Ведь кончится когда-нибудь это проклятое время, спустятся они вниз, в долину, люди будут кругом,— как жить под их всезнающими, понимающими взглядами?
И еще одно — Гюлыпан... До сих пор она не разговаривает с ней, глаз при встрече не поднимет. Да, очень обидела ее Сакинай, теперь-то ясно... Не туда, как говорится, целила, не в ту птицу стреляла. Но ведь выстрелила. Зря обидела человека. А беда караулила с совсем другой стороны... Но ведь она была так уверена, что только о Гюлынан мысли Мурата... Что теперь делать? Попросить прощения у Гюль- шан? На словах-то, может быть, и простит, а на деле? Стыдно сейчас вспомнить, как она тогда набросилась на нее... И ведь тени сомнения в своей правоте не было. Почему так? Почему ей не дано видеть правду? Так глупа? Ведь не день, не неделю, не месяц было это у Мурата и Дарийки, можно было и заметить... Ничего не видела... И не случись этого несчастья на перевале, так, наверно, ничего и не заметила бы... Да ведь и там так по-разному вели они себя... Почему-то она как
должное восприняла то, что Мурат один пошел на перевал с мешком зерна, а Дарийка тут же забеспокоилась и пошла вслед за ним. Не она, Сакинай, а Дарийка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32