—Как может станция узнавать о погоде?
— Есть всякие инструменты, приборы.
Изат еще раз посмотрела вверх, за выступ.
— А ты мне покажешь эти инструменты?
— Конечно. Потом.
Изат кивнула. Они направились к дому. Айша-апа сидела, прислонившись к стене.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Мурат, здороваясь.
— Хорошо, сынок.— Айша-апа улыбнулась, перевела взгляд на Изат. — О чем тебя спрашивает эта негодница?
— Станцию, говорит, покажи. И еще, говорит, покажи поезд,— шутливо бросил Мурат.
Изат обиделась.
— Ну, дядя Мурат... Я ведь уже поняла, что станция не только там, где поезда ходят.
— Не сердись, маленькая, я же шучу... Все тебе покажу, может, еще и работать на этой станции будешь.
— Заходи в дом, сынок, чаю попьем,— пригласила Айша- апа.
— Сейчас, только коз из загона выгоню, — сказал Мурат.
Гюлыпан расстелила скатерть, разлила чай. Сидит на
торе1 Айша-апа, к ее коленям прислонилась Изат. Ближе к порогу Гюлыпан. Мурат огляделся.. Все как будто по-прежнему: сложенные одеяла, деревянная кровать ручной работы, марлевые занавески на окнах. И все же — явственное ощущение пустоты. Той самой пустоты, что резко овладела всем существом Мурата сегодня утром... Нет Тургунбека. И не войдет он в этот дом ни сегодня, ни завтра... Да и войдет ли вообще? И Дубаш не придет, не примет пиалу с чаем из рук хозяйки дома...
Мурат искоса взглянула на Гюлыпан. Она тоже как будто изменилась, хотя и недели не прошло, как он видел ее. И прежде не слишком разговорчивая, всегда спокойная и уравновешенная, теперь она выглядела особенно грустной и замкнутой. Видно, та же печаль и пустота коснулись ее.
Не успели выпить и по одной пиале, как почти одновременно, будто сговорившись, пришли Дарийка и Сакинай, почтительно поздоровались с Айшой-апа, присели к дастархану. Гюлыпан подала им чай. Сакинай, отхлебнув из пиалы, повернулась к Мурату:
— Ну что, посмотрел? Ничего не случилось?
— Да что может случиться? — пожал плечами Мурат.— Записал показания, вот попьем чаю — и выйду на связь.
Молчали все. Мурат подумал, что, не будь здесь Айши- апа, все давно бы уже набросились на него с расспросами —
'Тор — почетное место в доме.
как да что, куда отправились Тургунбек и Дубаш, на чем, когда ждать от них вестей? Вчера приехали уже поздно, усталые, Мурат в двух словах рассказал что и как, но ведь Гюлыпан и Дарийке двух слов мало, им все нужно знать. И Мурат, откашлявшись, принялся рассказывать:
— Ну вот, приехали мы в райцентр. Народу полно, яблоку негде упасть. Не поймешь, кто кого провожает. Ну, направили нас на комиссию...
Мурат помолчал, вспоминая. Таким далеким уже казался тот день... Потому, видно, что разделил он жизнь Мурата на две таких разных половины, оторвал его от друзей, приговорил его к тому, о чем он и не думал... Ряды столов в большом зале, доктора в белых халатах. Тургунбек и Дубаш шли впереди, не задерживаясь у столов, одна за другой ложились подписи в их медицинских картах «годен», «годен», «годен»... До поры до времени и в карте Мурата были такие подписи. И тут встал на пути маленький старичок в круглых железных очках. И задал-то он вопрос, к делу как будто не относящийся: почему Мурат не закончил техникум? И черт дернул Мурата сказать: «Болел». «Ну-ка, ну-ка,— сразу оживился старичок,— поподробнее, чем болел, как болел?..» И пришлось Мурату отвечать на множество вопросов. А старичок еще двух докторов пригласил, и те тоже с вопросами лезут — как да что? Старичок вдруг стал ужасно строгим, да и эти двое смотрели на него сурово. У одного в руках были какие-то шипцы, на лбу блестело круглое зеркало, другой был с молоточком. Вконец оробевшему Мурату они напомнили Мункур-Нанкура1, о которых он слышал в детстве от покойного Маркабай-Молдоке2.
Мурата посадили на небольшой холодный стульчик, один из докторов ударил его по колену молоточком, и нога резко дернулась. Этот удар показался Мурату таким сильным, словно на него обрушилась кувалда Мункур-Нанкура, хотя он отлично видел, что это всего-навсего маленький резиновый молоточек... За раскрытым окном послышался шум, детский плач, чье-то длинное, взахлеб, женское причитание. Мурат взглянул туда и увидел, что новобранцев построили и куда- то уводят. Тургунбек и Дубаш стояли рядом, Мурату казалось, что они взглядами ищут его, чтобы проститься. Он
1 Мункур-Нанкур — имена двух ангелов, которые якобы являются к покойнику сразу после того, как его закопают, и, как только люди отходят от могилы, начинают «допрос с пристрастием».
2 Молдоке — почтительное обращение к священнику, в прошлом — просто к грамотному человеку.
почувствовал, как перехватило у него дыхание, резкой болью свело скулы, тяжело зазвенело в ушах. Так всегда начинался у него приступ...
Мурат замолчал, обвел взглядом застывших в неподвижности женщин. Они ни о чем не спрашивали его, но в их глазах он читал одинаковый вопрос: «Дальше?» Надо было рассказывать дальше...
Когда он открыл глаза и, еще не понимая, где он, огляделся, увидел пустую комнату и жесткую, обтянутую черной кожей кушетку, на которой лежал,— первое, о чем подумал: «Где Тургунбек и Дубаш? Ведь мы же были вместе... Почему я один?»
Но он не был один. У изголовья сидела девушка в белом халате, уронившая на колени раскрытую книгу. Мурат хрипло спросил: «Где они?» «Кто?» —испуганно спросила сестра, подхватывая падавшую с колен книгу. «Мои друзья!» Сестра закрыла книгу и с тревогой в голосе сказала: «Лежите, вам нельзя двигаться. Все давно уехали, и ваши друзья тоже...» Открылась дверь, и из соседней комнаты вышел пожилой мужчина и еще с порога спросил: «Ну как, сынок? Отдохнул?» Мурат молча кивнул. А какой уж там отдых... Мурату казалось, что во сне его долго и больно били, ныло все тело, кружилась голова, пересохло во рту. Врач присел на кушетку, ощупал лоб Мурата. «Ничего, джигит, теперь все будет хорошо. Такая уж эта болезнь. Часто у тебя такие приступы бывают?» «Нет»,— торопливо солгал Мурат под испытующим взглядом врача. «Надо быть осторожнее, особенно когда один бываешь». Мурат давно и сам знал это, но кивнул головой с таким видом, как будто услышал впервые. «Доктор, у меня это редко бывает... Всего второй... нет, третий раз в жизни...— неуклюже лгал он.— Вы же понимаете, что мне нельзя отставать от друзей. Дайте справку о том, что я годен. Я даже не помню, когда это у меня в последний раз было. Очень давно, лет семь назад, а может, и десять. И еще десять лет не будет...» «Нет!» — негромко сказал врач. Если бы он по-другому сказал — резко, приказ» тоном, то Мурат, наверно, еще попытался бы убедить его, но этот мягкий голос не оставлял никакой надежды, ясно было, что хитрость Мурата врач видит насквозь...
Хорошо ему тот день запомнился, но сейчас он рассказывал притихшим женщинам кое-как, сбивчиво, ему хотелось поскорее покончить с этим, и он замолчал. Дарийка не сразу спросила:
— А Дубаш с Тургунбеком что же, не попрощались с тобой?
— А? — вскинул голову Мурат. — Нет, как же, попрощались, конечно. Только я без сознания был. Они записку мне оставили.
Он эту записку слово в слово помнил.
«Ну, Муке, видно, так суждено. Наверно, на фронт тебя не возьмут. Мы через полчаса уезжаем. Привет всем нашим. Поручаем их тебе, на тебя вся надежда. Прощай». И подписались оба. А на обратной стороне листа уже один Тургунбек дописал: «Муке, большая просьба к тебе: забери мать и Изат в горы. Трудно им будет одним. Что бы ни случилось, а с Гюлыпан и с вами им будет легче».
Ну вот, с облегчением вздохнул Мурат, теперь, кажется, и правда все. И тот день безвозвратно канул в прошлое, и лучше вообще больше не вспоминать о нем. Теперь о будущих днях думать надо, о новой жизни...
Но не так-то просто было забыть. И хотя женщины больше ни о чем не спрашивали его, Мурат никак не мог избавиться от гнетущих мыслей о своей болезни. Эпилепсия... так доктора называют ее. А попросту — припадки. Иногда всего на несколько минут, а бывало, и часами не мог прийти в себя. Бедные родители, сколько им пришлось пережить... Из суеверия они не произносили названия болезни, но что из того? Они постоянно следили за ним, и каким только муллам и знахарям не показывали... Все впустую. Да что там знахари и муллы, если даже образованные доктора ничем не могли помочь! Из-за этой проклятой болезни он и доучиться не смог. А теперь вот и на фронт не взяли...
Мурат, резко поднявшись, пошел к двери, даже не сделав бата1. Все молча проводили его взглядами.
Он направился прямо к своей будке.
Обычно Мурат довольно быстро связывался с центром, но на этот раз почему-то долго никто не отзывался. «Что могло случиться? — все больше тревожился Мурат.— Неужели все ушли на фронт? Но ведь кто-то наверняка должен был остаться...» И он продолжал крутить ручки настройки, пока не поймал незнакомый ему женский голос.
— Алло, алло! — заторопился Мурат, боясь, что связь прервется.— «Хан-Тенгри» говорит, «Хан-Тенгри»! Ответьте «Хан-Тенгри»!
(«Хан-Тенгри» были позывные их рации.)
1 Бата — благословение после еды.
— Слушаю вас, «Хан-Тенгри»,— недовольно отозвался женский голос. — Кто у аппарата?
— Бекмурзаев.
— Что случилось? Почему столько дней молчали? Где вы там все ходите?
Мурат не сразу нашелся, что ответить. Что значит «где вы все ходите»? Или там не знают, что всем троим пришли повестки? Новенькая, наверно, может и не знать...
— Мы ездили в район, в военкомат,— сдержанно сказал Мурат. — Все уезжали. Я вернулся только вчера.
— Вы что, один там?
— Нет, еще Айша-апа, женщины, Изат...
— Я не о женщинах спрашиваю,— бесцеремонно оборвали его.— Я техников имею в виду. Людей, работающих на станции.
— Никого не осталось, только я.
Там, видимо, отставили микрофон, голоса зазвучали еле слышно, Мурату показалось, что промелькнула его фамилия. Наконец внятно раздалось в наушниках:
— Примите радиограмму.
Слова зазвучали властные, обсуждению не подлежащие:
— Приказ: в связи с военным положением все станции, всю систему метеообслуживания перевести на новый режим. «Хан-Тенгри» и связанные с ним обязанности в Монгу1 возложить на товарища Бекмурзаева... Повторите, как поняли!
Мурат повторил.
— А теперь данные. Быстро, быстро!
Мурат, четко выговаривая каждое слово, стал передавать привычные сведения.
— Спасибо,— равнодушно поблагодарила радистка.— Теперь будете передавать сведения не каждый день, а раз в неделю. Все яснр?
— Да.
— Отбой!
Мурат услышал щелчок выключенного микрофона,— видимо, он был последним на связи. А ему так хотелось узнать новости... Что ж, придется еще неделю подождать.
Выключив рацию, он собрался уходить, но вошла Сакинай*
— Поговорил?
— Да,— сумрачно отозвался Мурат.
— И что он сказал?
1 Монгу— ледник.
— Кто? — не понял Мурат.
— Алым.
— Алым? Я не с ним говорил.
— А с кем же?
— Не знаю, какая-то женщина.
— Бедняга, и он ушел на фронт,— сочувственно сказала Сакинай.
— Ну, еще бы,— все больше раздражаясь, пробормотал Мурат, не глядя на нее.— Не все же такие, как я.
— Я совсем не то хотела сказать, Муке...— смешалась Сакинай.
— Знаю я, что ты хотела сказать,— буркнул Мурат.
Сакинай схватила тряпку и стала протирать пыль.
— Надо же, еще недели не прошло, а столько пыли набралось. А откуда ей здесь взяться?
Мурат видел, что хотя Сакинай и пытается сделать виноватое лицо, но на самом-то деле настроение у нее превосходное. А почему бы и нет? Мурат здесь, рядом, фронт ему теперь уж точно не грозит. Живи и радуйся! А что у других беда, у тех же Дарийки и Гюлыпан мужья на фронте,— так то у других, а это уже дело десятое, выходит...
Мурат злыми глазами оглядел жену. Раздражение его начинало переходить в ярость. Как будто впервые увидел он, как неприглядна Сакинай. И ростом бог обделил, руки- ноги тонкие, как прутики, рот широкий, лицо в крапинку, как сорочье яйцо, глаза какие-то вялые. И зубы широкие, торчащие... Как же он раньше всего этого не видел? Ну, допустим, красавицей ее никогда не считал, но ведь чем-то да приглянулась она ему тогда, что выбрал в жены... Правда и то, что полненькая была, но ведь не одно же это привлекало... Худеть и сохнуть Сакинай в последние два-три года стала...
Опомнился Мурат... Ведь тогда еще знал, что у Сакинай больное сердце. И не здесь, в горах, надо бы ей жить, а на равнине. И все-таки беспрекословно согласилась поехать с ним, хотя и отлично знала, как плохо ей будет тут. Э, джигит, не по-мужски это... Ты потому бесишься, что тебя на фронт не взяли, но Сакинай-то при чем? И почему бы ей не радоваться, что ты рядом? Любит же она тебя...
Послышались снаружи голоса. Сакинай и Мурат вышли. Стояли рядом спокойная Гюлыпан и весело улыбающаяся Дарийка.
— Что, голубки, или ночки не хватило намиловаться? — задорно прищурила глаза Дарийка.— Уже и в будке прячетесь?
Сакинай смутилась, торопливо заоправдывалась:
— Запылилось все, вот я и убиралась.
— Так это твоя обязанность, ты же у нас медичка, кому же, как не тебе, за чистотой следить? — скалилась Дарийка.— Ты не раз в неделю, а каждый день должна убираться.
— Правильно, конечно, но...— Сакинай запнулась.
— Ну-ну, договаривай,— продолжала улыбаться Дарийка.— Ты хочешь сказать, что уборка — это моя обязанность, я деньги за это получаю? Ну да, получаю, кто же от денег отказывается? Да ладно, я шучу,— посерьезнела Дарийка.— Деньги эти можешь сама получать. А то еще, чего доброго, заберешь в голову что неладное, когда я в комнате твоего мужа прибираться буду...
Шутка задела Мурата, он нахмурился:
— Ну, хватит! Чего несуразицу плетешь?
— Какую несуразицу? — притворно удивилась Дарийка.
— А ну вас! — в сердцах махнул рукой Мурат и пошел от них.
Бабья трепотня ощутимо подействовала на его и без того издерганные нервы. Он с горечью подумал: а ведь это только начало... Дальше-то, видно, хуже будет? Никуда ему от женщин не деться, от их языков — тем более... Когда-то еще придется перекинуться с кем-нибудь настоящим мужским словом? Вот еще проблема...
Дарийка проводила его взглядом и тронула Сакинай за руку:
— Что это с твоим Муке? Шутки разучился понимать? А может, заболел?
— Здоров он,— примирительно сказала Сакинай.— С ним иногда такое бывает, когда он чем-нибудь недоволен.
— Что же я такого сделала, что он мной недоволен?
Молчавшая до сих пор Гюлыпан вмешалась в разговор:
— Заварила кашу да еще спрашиваешь?
— Да ведь я без всякой задней мысли сказала, — вздох- пула Дарийка.— Шутки шутками, но ведь навести тень на безмужнюю женщину — раз плюнуть. Одно слово, другое — и пошло-поехало. Ты, Гюлыпан, еще молодая, не знаешь, как 1>то бывает.
— Да если б и знала? — Гюлыпан в недоумении пожала плечами.— Кто же тут о нас сплетничать будет?
— Сплетни — это одно. Тут другое может быть... Все мы живые люди, а Мурат у нас единственный мужчина. А мы — женщины. Одна не так сказала, другая не так глянула, третья не так поняла,— ой, сколько всего может на
браться.— Теперь Дарийка говорила серьезно.— Раз уж так получилось, давайте договоримся: не ныть, не плакаться, всякое лыко в строку не ставить... В общем, будем ему опорой... А обязанности делить сейчас не время. Кончится война, вернутся наши соколы,— тогда разом за все рассчитаемся. Правильно я говорю?
— Конечно,— поддержала ее Сакинай. Гюлыпан кивнула.— Хоть и не кровные мы родственники, но давно уже из одного котла питаемся, все равно как одна семья. Давайте и дальше так жить.
IV
Прекрасно на равнине в эту пору... Убраны хлеба, фруктов и овощей — каких только душа пожелает, тихо плещется Озеро. А Чуйская долина... Когда Мурат учился во Фрунзе, он часто бывал в близлежащих аилах, гостил у друзей. Как давно это было... Совсем ведь еще мальчишкой был. И жилось весело, радостно, казалось — все самое лучшее впереди... А сейчас-то понимаешь, что именно те мальчишеские годы и были лучшими в жизни...
Почему-то особенно часто вспоминалась ему ежевика. Даже во сне снилась. Она там какая-то особенная — на редкость сочная, сладкая. Идешь вдоль арыка, время от времени поднимаешь листья, срываешь ягоды,— и частенько бывало так, что налетают осы, и кидаешься бежать куда глаза глядят, а на следующий день глянешь в зеркало — и себя не узнаешь. И все-таки еще и еще раз идешь, и снова спасаешься бегством, да разве от ос убежишь?
Мурат вздохнул, оглядывая горы. Тут не то что ежевика — вообще почти ничего нет. Разве что худосочная облепиха, да и та без ягод. Правда, ниже растут низкие кусты дикой вишни и мелкой смородины, но идти туда и обратно — день потеряешь. Прежде, бывало, ходил, а сейчас — не до этого. Дел больше, чем волос на голове. Вся работа на станции на нем, да еще ледник. Там тоже приборы, смотреть за ними надо, снимать показания. В ясную погоду еще ничего, а вот осень наступит... Стоит на небе облачку с ладошку появиться, тут же метель начинается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Есть всякие инструменты, приборы.
Изат еще раз посмотрела вверх, за выступ.
— А ты мне покажешь эти инструменты?
— Конечно. Потом.
Изат кивнула. Они направились к дому. Айша-апа сидела, прислонившись к стене.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Мурат, здороваясь.
— Хорошо, сынок.— Айша-апа улыбнулась, перевела взгляд на Изат. — О чем тебя спрашивает эта негодница?
— Станцию, говорит, покажи. И еще, говорит, покажи поезд,— шутливо бросил Мурат.
Изат обиделась.
— Ну, дядя Мурат... Я ведь уже поняла, что станция не только там, где поезда ходят.
— Не сердись, маленькая, я же шучу... Все тебе покажу, может, еще и работать на этой станции будешь.
— Заходи в дом, сынок, чаю попьем,— пригласила Айша- апа.
— Сейчас, только коз из загона выгоню, — сказал Мурат.
Гюлыпан расстелила скатерть, разлила чай. Сидит на
торе1 Айша-апа, к ее коленям прислонилась Изат. Ближе к порогу Гюлыпан. Мурат огляделся.. Все как будто по-прежнему: сложенные одеяла, деревянная кровать ручной работы, марлевые занавески на окнах. И все же — явственное ощущение пустоты. Той самой пустоты, что резко овладела всем существом Мурата сегодня утром... Нет Тургунбека. И не войдет он в этот дом ни сегодня, ни завтра... Да и войдет ли вообще? И Дубаш не придет, не примет пиалу с чаем из рук хозяйки дома...
Мурат искоса взглянула на Гюлыпан. Она тоже как будто изменилась, хотя и недели не прошло, как он видел ее. И прежде не слишком разговорчивая, всегда спокойная и уравновешенная, теперь она выглядела особенно грустной и замкнутой. Видно, та же печаль и пустота коснулись ее.
Не успели выпить и по одной пиале, как почти одновременно, будто сговорившись, пришли Дарийка и Сакинай, почтительно поздоровались с Айшой-апа, присели к дастархану. Гюлыпан подала им чай. Сакинай, отхлебнув из пиалы, повернулась к Мурату:
— Ну что, посмотрел? Ничего не случилось?
— Да что может случиться? — пожал плечами Мурат.— Записал показания, вот попьем чаю — и выйду на связь.
Молчали все. Мурат подумал, что, не будь здесь Айши- апа, все давно бы уже набросились на него с расспросами —
'Тор — почетное место в доме.
как да что, куда отправились Тургунбек и Дубаш, на чем, когда ждать от них вестей? Вчера приехали уже поздно, усталые, Мурат в двух словах рассказал что и как, но ведь Гюлыпан и Дарийке двух слов мало, им все нужно знать. И Мурат, откашлявшись, принялся рассказывать:
— Ну вот, приехали мы в райцентр. Народу полно, яблоку негде упасть. Не поймешь, кто кого провожает. Ну, направили нас на комиссию...
Мурат помолчал, вспоминая. Таким далеким уже казался тот день... Потому, видно, что разделил он жизнь Мурата на две таких разных половины, оторвал его от друзей, приговорил его к тому, о чем он и не думал... Ряды столов в большом зале, доктора в белых халатах. Тургунбек и Дубаш шли впереди, не задерживаясь у столов, одна за другой ложились подписи в их медицинских картах «годен», «годен», «годен»... До поры до времени и в карте Мурата были такие подписи. И тут встал на пути маленький старичок в круглых железных очках. И задал-то он вопрос, к делу как будто не относящийся: почему Мурат не закончил техникум? И черт дернул Мурата сказать: «Болел». «Ну-ка, ну-ка,— сразу оживился старичок,— поподробнее, чем болел, как болел?..» И пришлось Мурату отвечать на множество вопросов. А старичок еще двух докторов пригласил, и те тоже с вопросами лезут — как да что? Старичок вдруг стал ужасно строгим, да и эти двое смотрели на него сурово. У одного в руках были какие-то шипцы, на лбу блестело круглое зеркало, другой был с молоточком. Вконец оробевшему Мурату они напомнили Мункур-Нанкура1, о которых он слышал в детстве от покойного Маркабай-Молдоке2.
Мурата посадили на небольшой холодный стульчик, один из докторов ударил его по колену молоточком, и нога резко дернулась. Этот удар показался Мурату таким сильным, словно на него обрушилась кувалда Мункур-Нанкура, хотя он отлично видел, что это всего-навсего маленький резиновый молоточек... За раскрытым окном послышался шум, детский плач, чье-то длинное, взахлеб, женское причитание. Мурат взглянул туда и увидел, что новобранцев построили и куда- то уводят. Тургунбек и Дубаш стояли рядом, Мурату казалось, что они взглядами ищут его, чтобы проститься. Он
1 Мункур-Нанкур — имена двух ангелов, которые якобы являются к покойнику сразу после того, как его закопают, и, как только люди отходят от могилы, начинают «допрос с пристрастием».
2 Молдоке — почтительное обращение к священнику, в прошлом — просто к грамотному человеку.
почувствовал, как перехватило у него дыхание, резкой болью свело скулы, тяжело зазвенело в ушах. Так всегда начинался у него приступ...
Мурат замолчал, обвел взглядом застывших в неподвижности женщин. Они ни о чем не спрашивали его, но в их глазах он читал одинаковый вопрос: «Дальше?» Надо было рассказывать дальше...
Когда он открыл глаза и, еще не понимая, где он, огляделся, увидел пустую комнату и жесткую, обтянутую черной кожей кушетку, на которой лежал,— первое, о чем подумал: «Где Тургунбек и Дубаш? Ведь мы же были вместе... Почему я один?»
Но он не был один. У изголовья сидела девушка в белом халате, уронившая на колени раскрытую книгу. Мурат хрипло спросил: «Где они?» «Кто?» —испуганно спросила сестра, подхватывая падавшую с колен книгу. «Мои друзья!» Сестра закрыла книгу и с тревогой в голосе сказала: «Лежите, вам нельзя двигаться. Все давно уехали, и ваши друзья тоже...» Открылась дверь, и из соседней комнаты вышел пожилой мужчина и еще с порога спросил: «Ну как, сынок? Отдохнул?» Мурат молча кивнул. А какой уж там отдых... Мурату казалось, что во сне его долго и больно били, ныло все тело, кружилась голова, пересохло во рту. Врач присел на кушетку, ощупал лоб Мурата. «Ничего, джигит, теперь все будет хорошо. Такая уж эта болезнь. Часто у тебя такие приступы бывают?» «Нет»,— торопливо солгал Мурат под испытующим взглядом врача. «Надо быть осторожнее, особенно когда один бываешь». Мурат давно и сам знал это, но кивнул головой с таким видом, как будто услышал впервые. «Доктор, у меня это редко бывает... Всего второй... нет, третий раз в жизни...— неуклюже лгал он.— Вы же понимаете, что мне нельзя отставать от друзей. Дайте справку о том, что я годен. Я даже не помню, когда это у меня в последний раз было. Очень давно, лет семь назад, а может, и десять. И еще десять лет не будет...» «Нет!» — негромко сказал врач. Если бы он по-другому сказал — резко, приказ» тоном, то Мурат, наверно, еще попытался бы убедить его, но этот мягкий голос не оставлял никакой надежды, ясно было, что хитрость Мурата врач видит насквозь...
Хорошо ему тот день запомнился, но сейчас он рассказывал притихшим женщинам кое-как, сбивчиво, ему хотелось поскорее покончить с этим, и он замолчал. Дарийка не сразу спросила:
— А Дубаш с Тургунбеком что же, не попрощались с тобой?
— А? — вскинул голову Мурат. — Нет, как же, попрощались, конечно. Только я без сознания был. Они записку мне оставили.
Он эту записку слово в слово помнил.
«Ну, Муке, видно, так суждено. Наверно, на фронт тебя не возьмут. Мы через полчаса уезжаем. Привет всем нашим. Поручаем их тебе, на тебя вся надежда. Прощай». И подписались оба. А на обратной стороне листа уже один Тургунбек дописал: «Муке, большая просьба к тебе: забери мать и Изат в горы. Трудно им будет одним. Что бы ни случилось, а с Гюлыпан и с вами им будет легче».
Ну вот, с облегчением вздохнул Мурат, теперь, кажется, и правда все. И тот день безвозвратно канул в прошлое, и лучше вообще больше не вспоминать о нем. Теперь о будущих днях думать надо, о новой жизни...
Но не так-то просто было забыть. И хотя женщины больше ни о чем не спрашивали его, Мурат никак не мог избавиться от гнетущих мыслей о своей болезни. Эпилепсия... так доктора называют ее. А попросту — припадки. Иногда всего на несколько минут, а бывало, и часами не мог прийти в себя. Бедные родители, сколько им пришлось пережить... Из суеверия они не произносили названия болезни, но что из того? Они постоянно следили за ним, и каким только муллам и знахарям не показывали... Все впустую. Да что там знахари и муллы, если даже образованные доктора ничем не могли помочь! Из-за этой проклятой болезни он и доучиться не смог. А теперь вот и на фронт не взяли...
Мурат, резко поднявшись, пошел к двери, даже не сделав бата1. Все молча проводили его взглядами.
Он направился прямо к своей будке.
Обычно Мурат довольно быстро связывался с центром, но на этот раз почему-то долго никто не отзывался. «Что могло случиться? — все больше тревожился Мурат.— Неужели все ушли на фронт? Но ведь кто-то наверняка должен был остаться...» И он продолжал крутить ручки настройки, пока не поймал незнакомый ему женский голос.
— Алло, алло! — заторопился Мурат, боясь, что связь прервется.— «Хан-Тенгри» говорит, «Хан-Тенгри»! Ответьте «Хан-Тенгри»!
(«Хан-Тенгри» были позывные их рации.)
1 Бата — благословение после еды.
— Слушаю вас, «Хан-Тенгри»,— недовольно отозвался женский голос. — Кто у аппарата?
— Бекмурзаев.
— Что случилось? Почему столько дней молчали? Где вы там все ходите?
Мурат не сразу нашелся, что ответить. Что значит «где вы все ходите»? Или там не знают, что всем троим пришли повестки? Новенькая, наверно, может и не знать...
— Мы ездили в район, в военкомат,— сдержанно сказал Мурат. — Все уезжали. Я вернулся только вчера.
— Вы что, один там?
— Нет, еще Айша-апа, женщины, Изат...
— Я не о женщинах спрашиваю,— бесцеремонно оборвали его.— Я техников имею в виду. Людей, работающих на станции.
— Никого не осталось, только я.
Там, видимо, отставили микрофон, голоса зазвучали еле слышно, Мурату показалось, что промелькнула его фамилия. Наконец внятно раздалось в наушниках:
— Примите радиограмму.
Слова зазвучали властные, обсуждению не подлежащие:
— Приказ: в связи с военным положением все станции, всю систему метеообслуживания перевести на новый режим. «Хан-Тенгри» и связанные с ним обязанности в Монгу1 возложить на товарища Бекмурзаева... Повторите, как поняли!
Мурат повторил.
— А теперь данные. Быстро, быстро!
Мурат, четко выговаривая каждое слово, стал передавать привычные сведения.
— Спасибо,— равнодушно поблагодарила радистка.— Теперь будете передавать сведения не каждый день, а раз в неделю. Все яснр?
— Да.
— Отбой!
Мурат услышал щелчок выключенного микрофона,— видимо, он был последним на связи. А ему так хотелось узнать новости... Что ж, придется еще неделю подождать.
Выключив рацию, он собрался уходить, но вошла Сакинай*
— Поговорил?
— Да,— сумрачно отозвался Мурат.
— И что он сказал?
1 Монгу— ледник.
— Кто? — не понял Мурат.
— Алым.
— Алым? Я не с ним говорил.
— А с кем же?
— Не знаю, какая-то женщина.
— Бедняга, и он ушел на фронт,— сочувственно сказала Сакинай.
— Ну, еще бы,— все больше раздражаясь, пробормотал Мурат, не глядя на нее.— Не все же такие, как я.
— Я совсем не то хотела сказать, Муке...— смешалась Сакинай.
— Знаю я, что ты хотела сказать,— буркнул Мурат.
Сакинай схватила тряпку и стала протирать пыль.
— Надо же, еще недели не прошло, а столько пыли набралось. А откуда ей здесь взяться?
Мурат видел, что хотя Сакинай и пытается сделать виноватое лицо, но на самом-то деле настроение у нее превосходное. А почему бы и нет? Мурат здесь, рядом, фронт ему теперь уж точно не грозит. Живи и радуйся! А что у других беда, у тех же Дарийки и Гюлыпан мужья на фронте,— так то у других, а это уже дело десятое, выходит...
Мурат злыми глазами оглядел жену. Раздражение его начинало переходить в ярость. Как будто впервые увидел он, как неприглядна Сакинай. И ростом бог обделил, руки- ноги тонкие, как прутики, рот широкий, лицо в крапинку, как сорочье яйцо, глаза какие-то вялые. И зубы широкие, торчащие... Как же он раньше всего этого не видел? Ну, допустим, красавицей ее никогда не считал, но ведь чем-то да приглянулась она ему тогда, что выбрал в жены... Правда и то, что полненькая была, но ведь не одно же это привлекало... Худеть и сохнуть Сакинай в последние два-три года стала...
Опомнился Мурат... Ведь тогда еще знал, что у Сакинай больное сердце. И не здесь, в горах, надо бы ей жить, а на равнине. И все-таки беспрекословно согласилась поехать с ним, хотя и отлично знала, как плохо ей будет тут. Э, джигит, не по-мужски это... Ты потому бесишься, что тебя на фронт не взяли, но Сакинай-то при чем? И почему бы ей не радоваться, что ты рядом? Любит же она тебя...
Послышались снаружи голоса. Сакинай и Мурат вышли. Стояли рядом спокойная Гюлыпан и весело улыбающаяся Дарийка.
— Что, голубки, или ночки не хватило намиловаться? — задорно прищурила глаза Дарийка.— Уже и в будке прячетесь?
Сакинай смутилась, торопливо заоправдывалась:
— Запылилось все, вот я и убиралась.
— Так это твоя обязанность, ты же у нас медичка, кому же, как не тебе, за чистотой следить? — скалилась Дарийка.— Ты не раз в неделю, а каждый день должна убираться.
— Правильно, конечно, но...— Сакинай запнулась.
— Ну-ну, договаривай,— продолжала улыбаться Дарийка.— Ты хочешь сказать, что уборка — это моя обязанность, я деньги за это получаю? Ну да, получаю, кто же от денег отказывается? Да ладно, я шучу,— посерьезнела Дарийка.— Деньги эти можешь сама получать. А то еще, чего доброго, заберешь в голову что неладное, когда я в комнате твоего мужа прибираться буду...
Шутка задела Мурата, он нахмурился:
— Ну, хватит! Чего несуразицу плетешь?
— Какую несуразицу? — притворно удивилась Дарийка.
— А ну вас! — в сердцах махнул рукой Мурат и пошел от них.
Бабья трепотня ощутимо подействовала на его и без того издерганные нервы. Он с горечью подумал: а ведь это только начало... Дальше-то, видно, хуже будет? Никуда ему от женщин не деться, от их языков — тем более... Когда-то еще придется перекинуться с кем-нибудь настоящим мужским словом? Вот еще проблема...
Дарийка проводила его взглядом и тронула Сакинай за руку:
— Что это с твоим Муке? Шутки разучился понимать? А может, заболел?
— Здоров он,— примирительно сказала Сакинай.— С ним иногда такое бывает, когда он чем-нибудь недоволен.
— Что же я такого сделала, что он мной недоволен?
Молчавшая до сих пор Гюлыпан вмешалась в разговор:
— Заварила кашу да еще спрашиваешь?
— Да ведь я без всякой задней мысли сказала, — вздох- пула Дарийка.— Шутки шутками, но ведь навести тень на безмужнюю женщину — раз плюнуть. Одно слово, другое — и пошло-поехало. Ты, Гюлыпан, еще молодая, не знаешь, как 1>то бывает.
— Да если б и знала? — Гюлыпан в недоумении пожала плечами.— Кто же тут о нас сплетничать будет?
— Сплетни — это одно. Тут другое может быть... Все мы живые люди, а Мурат у нас единственный мужчина. А мы — женщины. Одна не так сказала, другая не так глянула, третья не так поняла,— ой, сколько всего может на
браться.— Теперь Дарийка говорила серьезно.— Раз уж так получилось, давайте договоримся: не ныть, не плакаться, всякое лыко в строку не ставить... В общем, будем ему опорой... А обязанности делить сейчас не время. Кончится война, вернутся наши соколы,— тогда разом за все рассчитаемся. Правильно я говорю?
— Конечно,— поддержала ее Сакинай. Гюлыпан кивнула.— Хоть и не кровные мы родственники, но давно уже из одного котла питаемся, все равно как одна семья. Давайте и дальше так жить.
IV
Прекрасно на равнине в эту пору... Убраны хлеба, фруктов и овощей — каких только душа пожелает, тихо плещется Озеро. А Чуйская долина... Когда Мурат учился во Фрунзе, он часто бывал в близлежащих аилах, гостил у друзей. Как давно это было... Совсем ведь еще мальчишкой был. И жилось весело, радостно, казалось — все самое лучшее впереди... А сейчас-то понимаешь, что именно те мальчишеские годы и были лучшими в жизни...
Почему-то особенно часто вспоминалась ему ежевика. Даже во сне снилась. Она там какая-то особенная — на редкость сочная, сладкая. Идешь вдоль арыка, время от времени поднимаешь листья, срываешь ягоды,— и частенько бывало так, что налетают осы, и кидаешься бежать куда глаза глядят, а на следующий день глянешь в зеркало — и себя не узнаешь. И все-таки еще и еще раз идешь, и снова спасаешься бегством, да разве от ос убежишь?
Мурат вздохнул, оглядывая горы. Тут не то что ежевика — вообще почти ничего нет. Разве что худосочная облепиха, да и та без ягод. Правда, ниже растут низкие кусты дикой вишни и мелкой смородины, но идти туда и обратно — день потеряешь. Прежде, бывало, ходил, а сейчас — не до этого. Дел больше, чем волос на голове. Вся работа на станции на нем, да еще ледник. Там тоже приборы, смотреть за ними надо, снимать показания. В ясную погоду еще ничего, а вот осень наступит... Стоит на небе облачку с ладошку появиться, тут же метель начинается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32