А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

..
Он поднялся на террасу, бросился, не договорив, к Аристиде, который растерянно сидел на стуле, тупо улыбаясь, и отвесил ему здоровенную оплеуху, такую гулкую, словно хлопнул лопатой.
— Не бей его, Кирилэ! — успел крикнуть Платамону.
В тот же миг крестьяне накинулись на них с кулаками, повалили всех троих на пол и стали топтать. Ставрат в отчаянии закричал:
— Не убивайте меня, братцы! Я ни при чем, я тут случайно!.. Ой, ой, помогите!
В доме раздались вопли госпожи Платамону и других женщин, они перемежались с шумом ударов и дикими выкриками. Свалка длилась лишь несколько минут, так как тут же все перекрыл, точно приказ, голос Николае Драгоша:
— Все!.. Хватит!.. Оставь его, дядя Кирилэ!.. Да перестаньте вы, люди добрые, мы пришли сюда не для того, чтоб им бока намять!.. Да не трожь ты его больше, парень, оглох, что ли?.. Мы пришли, чтобы выхолостить этого жеребца. Не будет он больше портить наших девок и жен.
На мгновение все растерялись. Кто-то переспросил: «Что он сказал?», другие закричали: «Хочет его выхолостить», а третьи орали: «Да пусть просто убьет его насмерть, тоже не потеря!» Аристиде, ошеломленный градом посыпавшихся на него ударов, скорчился на полу у ног мужиков, прикидывая, как бы ему проскользнуть в сторонку, а потом совсем исчезнуть с глаз. Но Платамону в ужасе завопил:
— Прости его, Кирилэ!.. Люди добрые, смилуйтесь! Прости его и ты, Николае!
Арендатора никто не слушал. Кто-то гаркнул: «Приглядите там за стариками!» Другие голоса призывали: «Расступитесь, расступитесь!.. Надо больше места!..»
Николае Драгош схватил Аристиде, сумевшего отползти чуть в сторону, за ногу, выволок на середину, перевернул лицом вверх и закричал, как капрал, раздающий наряды:
— Эй вы, Теренте и Василикэ, хватайте его за руки, ты, Ко-стикэ, садись на него, чтоб не дергался, вы навалитесь ему на ноги, вот так!.. Держите его крепче, ребята!.. А ты, дядюшка Кирилэ, вытаскивай нож, тебе не в диковинку кабанов выхолащивать, небось набил руку!
Сам он принялся расстегивать брюки Аристиде, который, поняв, что его ждет, вопил во все горло.
— А ну, раздвиньте-ка ему ноги, ребята! — распорядился Кирилэ Пэун, опускаясь на колени с ножом в правой руке.— Хорошенько держите!
Мужики обступили его тесным кольцом, жадно наблюдая за зрелищем. Платамону в безумном отчаянии рванулся к ним:
— Не калечь его, Кирилэ!.. Ой, горе!.. Лучше убейте меня, люди!.. О-о-о!..
Несколько рук пригвоздили его к месту, посыпались новые удары, а из середины круга послышался укоризненный голос Кирилэ:
— Вот так и я плакал, когда Гергина забрюхатела, а этот вор и разбойник надо мной измывался!
Аристиде взревел так, что зазвенели стекла:
— Помогите! Помогите! Ох! Ох! Папа, спаси меня!..
Его вопли становились все более хриплыми и низкими, постепенно превращаясь во всхлипывающие стоны, а Кирилэ Пэун, будто оперируя кабанчика, продолжал спокойно орудовать ножом, приговаривая:
— Молчи, петушок, молчи. Вдосталь ты надругался над нашими бабами, теперь будешь сидеть смирно. Ох, как пекло и жгло мое сердце всю зимушку, как я плакал да маялся...
Николае Драгош мрачно смотрел и что-то бормотал себе под нос, изредка переводя взгляд на Платамону, который чуть поодаль отчаянно вырывался из рук крестьян, рыдая в голос.
— Все, вот они! — выдохнул Кирилэ, поднимаясь на ноги.
— Положь их ему на грудь, пусть себе сготовит жаркое...— прогудел Николае Драгош, с омерзением отворачиваясь.
Кто-то засмеялся, закричал, снова всколыхнулся унявшийся было шум. Аристиде стонал, распростертый на полу. Платамону вырвался из рук державших его крестьян и метнулся к сыну:
— Сыночек родной, сыночек... Ох, разбойники!
Кирилэ Пэун спустился с Николае во двор, а остальные, невнятно галдя, двинулись за ними. Арендатор взял себя в руки, кликнул жену, которая от горя и ужаса несколько раз теряла сознание, и втолковал ей, что все-таки расступились, пропуская его к коляске, около которой топтался растТяжело шагая с сыном на руках, в сопровождении госпожи Платамону и двух старых служанок, арендатор крикнул:
— Шевелись быстрее, Митрофан, поедем в больницу, сынок мой помирает.
Крестьяне слушали и смотрели, чуть притихнув, как будто их растрогала боль отца. Один лишь Драгош проскрежетал с той же презрительной ненавистью:
— Спешите, спешите, может, лекари приладят их на место! Никто не засмеялся. Все смотрели, как арендатор садится в
коляску, не выпуская сына из рук, как госпожа Платамону укутывает его, а затем сама влезает на козлы рядом с кучером, как Думитру Чулич и обе служанки суетятся, стараясь чем-нибудь помочь. Потом лошади затрусили к воротам. Проезжая мимо толпы крестьян, Платамону, лицо которого было залито слезами, горестно крикнул:
— Ничего, Кирилэ, бог тебя покарает, да еще и похуже, чем ты меня!
— Не знаю, как бог, а вы меня вдоволь помучили! — огрызнулся Кирилэ Пэун.
— Мать вашу, чужаки окаянные!—выругался сквозь зубы Николае Драгош.
Коляска, грохоча, выехала из ворот. Через несколько мгновений Николае, успокоившись, сказал:
— Ну, здесь мы все кончили, можем домой возвращаться, там у нас еще хватит дел.
Какой-то верзила недовольно возразил:
— Ас нами что будет, браток? Не затем же мы поднялись, чтобы вы могли выхолостить арендаторского сынка!
— Чего ты, парень, от нас хочешь? Неужто мы должны вас надоумить, что вам делать? От мироедов-то вы избавились! — рассердился Драгош.— А дальше у вас что, своей головы нет? Может, вы еще сосунки?.. Пошли, дядюшка Кирилэ! Эй, все, кто из Ама-ры, пошли, мы-то знаем, что делать, других спрашивать будем...
— Верно! Правильно говоришь! — поддержало его несколько голосов.— Идите подобру-поздорову. Мы тоже станем сидеть сложа руки!
Но и после того, как мужики из Амары ушли, те, что остались во дворе усадьбы, некоторое время в замешательстве топтались на месте, а кто-то даже воскликнул:
— Что ж это такое вышло, люди добрые?
Но тут же, будто рассердившись на себя за бездействие, все принялись наперебой орать, браниться, подбадривать друг друга:
— Поджигай и тут, как в Руджиноасе!.. Нет, погодите, братцы, незачем уходить с пустыми руками!.. На кой ляд поджигать, лучше заберем, кто что сможет, амбары-то ломятся от добра!.. Будь они трижды прокляты, в бога и пречистую деву!.. Давайте, ребята, не мешкайте!.. Да не бойсь, Ион, с господами покончено, нет их больше!
Один из мужиков вскочил на террасу, где служанки, в слезах, пытались навести порядок. Толпа ринулась за ним. Женщины, вопя от страха, убежали в дом. С улицы валил народ, узнавший о том, что творится в усадьбе. Те, что ворвались в дом первыми, с остервенением крушили все вокруг, словно воевали со смертельным врагом. То один, то другой с радостным возгласом выскакивал во двор, нагруженный приглянувшимися ему вещами, и бежал домой, торопясь поскорее вернуться, чтобы прихватить еще что-нибудь, пока все не пошло прахом. Во дворе сновали запоздавшие, многие вертелись вокруг амбаров. Вскоре усадьба превратилась в настоящий муравейник, в котором суетились мужчины, женщины, дети, озабоченные тем, как бы их не обошли при дележке...
Чуть раньше адвокат Ставрат, слегка опомнившись после ошеломившего его града ударов, воспользовался тем, что все столпились вокруг Аристиде, прокрался с террасы в дом, а оттуда, хорошо зная все ходы и выходы (за последние два дня он их тщательно изучил, именно в предвидении такого рода событий), прошмыгнул через кухню и очутился за домом, на заднем дворе. Хотя голова Ставрата все еще гудела, у него хватило здравого смысла не поддаться первому побуждению и не спрятаться в одной из хозяйственных пристроек. Он перелез через изгородь и зашагал по направлению к шоссе, прямо по полю, задами крестьянских хат. Никогда бы он не подумал, что сейчас, в свои пятьдесят шесть лет, он окажется способен на такие физические усилия. Забылось все — и больное сердце, и астма, и то, что врачи категорически запретили ему бегать...
Ставрат шагал споро, как горный охотник, по вязким бороздам и лужам, чуть пригнувшись, стараясь быть незаметнее. Он запыхался, был весь в поту, но чувствовал себя счастливым, и это придавало ему новые силы. Наконец он миновал и последний дом! Мелькнул соблазн остановиться, отдышаться, остыть, но Ставрат благоразумно справился с ним и продолжал вышагивать наискосок поля, к шоссе. Вдруг он заметил коляску Платамону, узнал ее и принялся кричать. Но стук колес заглушил его голос. На миг им овладело отчаяние. А что, если ему повстречаются по дороге крестьяне? Лошади галопом уносили коляску.
«Ну и болваны же эти мужики! — с горечью подумал он.— Сперва набрасываются на арендатора, убить хотят, а потом разрешают укатить в коляске... Знал бы, тоже остался б на месте и не тащился теперь по этим рытвинам!»
— Я должна тотчас же уйти! — машинально бормотала На-дина, одеваясь с лихорадочной поспешностью, будто в доме начался пожар.— Где моя шляпа?.. Ох, я должна уйти, должна поскорее уйти!
Она собрала мелкие туалетные принадлежности, часы, еще кое-какие безделицы и засунула все в сумочку из красной кожи с золотой монограммой. Проходя мимо зеркала, невольно взглянула на себя и содрогнулась, увидев словно бы чужое лицо.
— Ох, я несчастная! — пролепетала она в панике.— И все из-за того, что... Надо быстрее уйти, быстрее!..
Петре прошел из вестибюля на террасу, оттуда спустился во двор, куда между тем набежали и другие крестьяне из Леспези. Тоадер Стрымбу переругивался с женой Думитру- Чулича из-за Иляны, которая все порывалась войти к барыне. Тоадер ее не пускал и даже оттолкнул так, что девушка заплакала.
— Хорошо, что ты пришел, Петре, а то эти бабы чуть меня не разорвали! —- расхохотался Тоадер.— Больно долго ты там задержался, парень! Неужто барыня не отпускала, так ей по душе пришлось?
— Да помолчи ты, Тодерицэ, нечего срамные слова говорить! — нахмурился Петре.— Ты ж человек, не кобелъ!.. Я дал ей хорошую выволочку, не бойсь!.. Сейчас она уберется и оставит нам поместье и все остальное!
— Доброе дело! — воскликнуло несколько человек. Но Тоадер Стрымбу вдруг побагровел:
— Что ж это, Петрикэ, разве такой был у нас уговор?.. Для чего я тащился в эдакую даль?
— А чего ж ты хочешь, Тодерицэ? — спросил Петре.
— Ты же сам говорил, что достаточно она измывалась над нами...
— Неужто она над тобой измывалась или надо мной?
— Ну, ты как хочешь, дело твое! — продолжал еще яростнее Тоадер.— А я вдовец, застоялся, невмоготу мне... На, Илие, подержи! — закончил он резко, повернулся к Илие Кырла-ну и отдал ему топор.— Не буду я плясать под дудку других, кто...— не закончил он и, бормоча себе что-то под нос, взбежал на террасу и исчез в доме. Иляна в ужасе вцепилась Петре в руку.
— Не пускай его, Петрикэ, он ее убьет!..
— Да пусть все к черту провалится, коли не слушают меня,— пробормотал, сдерживаясь, парень.— Я-то сказал, а он...
В тот миг, когда Тоадер ворвался в вестибюль, Надина, уже совсем одетая, с сумочкой в руках, выходила из спальни. Увидев ее, Тоадер шагнул к ней, насмешливо крикнув:
— Куда побежала, красавица?.. Погоди, дай и мне твои губки!
Надина на секунду заколебалась, но тут же метнулась в гостиную и заперла дверь на ключ. Разозленный Тоадер, даже не попробовав нажать на ручку, палег плечом на дверь и выставил ее.
— На помощь!.. На помощь!..— закричала Надина. Глаза ее расширились от ужаса.
— Я что, не нравлюсь тебе, барыня? — оскалился Тоадер.— Ничего, зато ты мне нравишься,
— Помогите!..
— Не верещи, паскуда! — пробормотал Тоадер, схватив ее за горло.
Крик Надины угас, будто его вырвали с корнем...
Через несколько минут Тоадер Стрымбу снова появился на террасе, довольно ухмыляясь. Сумочка Надины лежала в кармане его сермяги. Он взял свой топор у Илие, хрипло бросив:
— Поди и ты, Илие, может, она еще теплая!
Все уставились на него с опасливым любопытством. —- Ой, он убил барыню! — взвизгнула Иляна.— Убийца!.. Убийца!..
— Ох ты! — ахнул и Петре.— Неужто и впрямь ты пошел на такое, Тодерицэ?..
— Померла, как цыпленок, ей-богу! — спокойно ответил Тоадер Стрымбу.^- Я ее только чуть стиснул, чтоб не орала зря, а она и дышать перестала.
— Вот беда какая,— еще удрученнее пробормотал Петре.— Что ж ты наделал, Тодерицэ...
Крестьянин уставился на Петре, а потом и на остальных с удивлением, которое постепенно переходило в возмущение и гнев. Давно не бритая щетина на его скуластом лице топорщилась, маленькие, глубоко запавшие глаза налились кровью и сверкали, как два горящих уголька на сильном ветру. Он заревел, точно разъяренный зверь, судорожно переступая с ноги на ногу, будто касался босыми пятками раскаленного железа, заикаясь и захлебываясь от бешенства:
— Ну и что с того, что померла?.. А как же моя баба померла молодой с голоду, а я не мог ее даже к дохтуру отвезти? Хоть какой мироед почесался из-за того, что померла баба Тоадера Стрымбу? Я и сейчас еще должен и мужикам и попу за похороны, дети голодные сидят, а земли ни клочка нет, да и сил моих больше нету! Работаю так, что хребет ломит, и все одно детишек кормить нечем... А вы еще недовольны, что я отправил ее на тот свет. Надо было нам наброситься на нее всем миром и плюнуть на эту падаль, которая с жиру бесилась и приехала сюда, чтоб не оставлять нам землю, а отдать своим же живоглотам... Только я их всех вырежу, кого только встречу, зарублю топором... чтоб не осталось и следа господ, чтоб изничтожить всех до единого!
Тоадер размахивал топором над головой, а его хриплый голос будто рвался из треснутой трубы:
— Достаточно мы терпели да мучились... Все! Хочу теперь отвести душу!.. Напьюсь господской кровушки, а не то нутро у меня сгорит!
Он рубанул топором по окну усадьбы. Стекла и рама разлетелись вдребезги. Толпа, тотчас заразившись его разрушительной яростью, тоже бросилась, вооружаясь чем попало, ломать и крушить все вокруг. Жена Думитру вопила и рвала на себе волосы, дрожа за свои вещи. Тем временем Иляна вбежала в дом, чтобы своими глазами увидеть, что случилось с Надиной. Павел Тунсу с самого начала нацелился на автомобиль. Он нашел в сарае заступ и принялся бить им по машине, злясь, что не может уничтожить ее быстрее. Увидев наконец, что он пробил бак для бензина, Тунсу отбросил заступ, вырвал из-под стрехи охапку сена, свернул в жгут, пошарил по карманам, нашел спички, осторожно поджег сено, чуть подождал, пока оно разгорелось ярким пламенем, и лишь тогда бросил его под машину, в натекшую лужу бензина. Голубоватый огонь охватил весь автомобиль, взвился к гонтовой кровле и скользнул на чердак, набитый сеном. Через несколько секунд все хозяйственные пристройки окутались огромной тучей дыма, откуда, бешено извиваясь, вырывались желтые языки пламени.
— Горит!.. Горит!..— с дикой радостью завопили вокруг.
— Ух, как согревает душу! — заорал Тоадер Стрымбу. Лицо его заливал пот. Он метнулся к пылающему зданию, словно собираясь кинуться в огонь.
Петре растерянно застыл у террасы, глядя, будто во сне, на метавшуюся по двору толпу. Лишь немного спустя он увидел, что Матей Дулману тоже не двинулся с места.
— Пошли, Петрикэ, вынесем барыню из дому, а то доберется до нее огонь, и большой будет грех, коли сгорит ее тело в пламени.
— Твоя правда, дядюшка Матей,— поспешно согласился Петре.— Народ-то совсем обезумел!
Как раз в эту минуту из обреченного дома вышла Иляна, неся на руках Надину, покрытую белой простыней.
5
Редакция «Дранелула» была как в трауре. Придя туда в четверг утром, к десяти, Титу не застал даже Рошу за его знаменитым письменным столом, заваленным газетами. Правда, Титу сказали, что Рошу уже заходил, совсем недавно ушел и просил передать, что через полчаса вернется.
Херделя пришел в редакцию позднее обычного, потому что, выполпяя обещание, данное накануне Григоре Юге, заходил по дороге в министерство внутренних дел к Модряну, чтобы узнать, не слышно ли чего об уезде Арджеш. Но там ничего не знали. Впрочем, накануне вечером Григоре Юга разговаривал по телефону с префектурой Питешти, и ему сообщили, что префект Бое-реску как раз объезжает уезд и вернется лишь к ночи, что пока у них все спокойно, никаких беспорядков нет, хотя опасность бунта весьма велика, так как в соседнем уезде Телеорман царит настоящее безумие. Титу разыскивал Григоре всю вторую половину дня и лншь вечером нашел его у Пределяну. Григоре извинился п шутливо добавил, что если Титу хочет его непременно разыскать, то поиски следует начинать с дома Пределяну, где он проводит теперь больше времени, чем у себя. Херделя улыбнулся — он уже успел заметить, что частые визиты Григоре объясняются не только дружбой с Пределяну, но и красивыми глазами Ольги Постельнику.
Гогу Ионеску он встретил в тот же день после обеда. Гогу тоже звонил в Питешти. Несмотря на все попытки Еуджении его успокоить, он был очень подавлен, на глаза его то и дело навертывались слезы, тяжкое предчувствие терзало душу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57