Потом проехала машина, и детишки, верно, от страха, да и не хотелось им прерывать свою ребячью игру, остались смирно стоять на месте и лишь посмотрели ей вслед, вот так же, как это сделали все мужики, когда машина недавно тут проехала. Что там померещилось господам из машины, один бог ведает, но вдруг автомобиль остановился, чужестранец-водитель выскочил из него и подбежал к ребятам. Никушор, сынок Василе, он поменьше да и боязливый, на свое счастье, убежал во двор, не то ему, верно, еще хуже бы влетело. А Костикэ, не зная за собой никакой вины, остался спокойно стоять на месте и еще удивлялся, что это вдруг понадобилось тому чужаку, который все гудит на передке машины! А чужак, не долго думая, схватил мальчонку за уши и так стал их драть и выкручивать, что чуть совсем не вырвал. Мало того, потом принялся молотить малыша кулаками и пинать ногами, едва до смерти не убил! Покалечил он его и напоследок обложил на своем собачьем языке, влез в машину и укатил к черту, к старому барину.
— У него из ушей и сейчас кровь хлещет, вспухли они, покарай этих злыдней матерь божья,— продолжал Павел, благоговейно осеняя себя крестным знамением, как перед алтарем.—- Жена ему повязку накладывает, а я послал за теткой Настасией Нистор, она-то постарше и выходила два года назад дочку Замфира, когда молотилка повредила ей руку... По дороге я встретил деда Лупу, и он мне присоветовал отвезти мальчонку в больницу в Питешти. И впрямь отвезу, никуда тут не денешься, очень уж парнишку жаль, так он, бедный, мучается. Только не было бы все попусту, потрачу бог весть сколько денег, а он все одно останется калекой на всю жизнь. Ох, беда!..— глубоко вздохнул он в заключение, безнадежно махнув рукой.
Крестьяне слушали Павла молча, не перебивая, сочувственно кивая головой. Только несколько секунд спустя Василе Зидару заговорил с каким-то облегчением в голосе, словно у него камень с сердца свалился:
— То-то мне было невдомек, как это мальчонка осмелился обидеть господ!
Десятки голосов одобрительно загалдели наперебой:
— Да уж, конечно, так, малый в жисть не посмел бы! Повелительный голос Бусуйока перекрыл все остальные голоса:
— Так чего ж ты, Павел, не возьмешь мальца за руку да не отведешь его, какой он есть, избитый да перевязанный, на барский двор? Там же и потребуешь, чтобы тебе прямо на месте и заплатили за все муки.
Павел в нерешительности повернул голову к Бусуйоку, которого шумно поддержали все остальные:
—- Ступай, Павел!.. Кристя дело говорит!.. Да не раздумывай ты, не топчись на месте, ступай!.. Они должны тебе заплатить!
— Как же так, люди добрые? Выходит, вы меня посылаете, чтоб меня тоже избили,— растерянно пробормотал наконец Павел.— Ведь я и так еле на ногах держусь, не побоятся они меня.
— Давай, Павел, и я с тобой пойду! — воскликнул Петре, поправляя на плечах сермягу.
— Все пойдем! — закричал маленький, коренастый мужичок в огромной меховой шапке, сдвинутой на затылок.— Всех-то не изобьют!
— Да помолчи ты, Гаврилэ, не будь ребенком,— поспешно одернул его Игнат Черчел.— Будто не пошли мы намедни почитай всем миром просить за учителя и не шуганул нас, как собак, старый барин?
— Коли опять смиримся, как тогда, то, конечно, прогонит! — угрюмо пробасил Трифон Гужу.
*— А мы не смиримся! Не смиримся!.. Не собаки ведь! —закричали несколько человек сразу.
— Лучше пустим им красного петуха, чтобы прах и пепел остался от всего их семени! — отчетливо зазвенел тонкий голос, словно опустившись алой нитью откуда-то с небес.
Все обернулись к Мелинте Херувиму, который задрал голову высоко вверх, чтобы показать, что не боится ответить за свои слова. В ту же секунду с нижнего конца улицы, как тревожный призыв, послышался повелительный рокот автомобиля.
— Едет, едет...— зашептали многие дрогнувшим голосом, словно сразу же забыли слова Мелинте.
Толпа, заполнившая площадку для хоры перед корчмой и всю улицу от капавы до канавы, неподвижно замерла, перекрыв дорогу, будто решив никого не пропускать. Однако, когда машина показалась вдали/кто-то примирительпо крикнул:
— Да расступитесь вы, люди добрые, расступитесь, едет ведь!
Медленно, нехотя, словно по принуждению, крестьяне расчистили путь, скучившись по краям улицы. Автомобиль повелительно и настойчиво повторил то же пронзительное предупреждение, схожее с гневным окриком. Рокот мотора и стрельба выхлопных газов грозно нарастали, заглушая все деревенские шумы и людской гомон. Выстроившись, как древние стражники, по обочинам дороги, крестьяне не сводили мрачных, помутневших глаз с мчащейся машины. Один лишь корчмарь, стоя на дороге, стянул с головы шапку и привычно поклонился. Из машины ему дружески помахала изящная ручка. Но в то же мгновение, будто не в силах сдержаться, Петре Петре ринулся на середину улицы и яростно закричал вслед автомобилю:
— Убирайтесь! Прочь! Долой!
Почти одновременно из сотни глоток оглушительно вырвался тот же негодующий вопль, а Трифон Гужу схватил камень и изо всех сил швырнул в удаляющуюся машину.
— В бога мать вашу, разбойники проклятые! — проскрежетал он.
Грохот двигателя заглушил, однако, крики людей. Но господин с бородкой клинышком, сидевший в машине, видно, что-то почувствовав, на миг оглянулся и увидел яростные лица, поднятые кулаки и Трифона Гужу, бросавшего камень. Он в ужасе отпрянул и втянул голову в плечи, растерянно ожидая удара.
По мере того как расстояние заглушало шум мотора, нарастал и набирал силу рев толпы, сбившейся на середине улицы, рев, над которым взвился, словно приказ, хриплый голос:
— Мать вашу, чертовы мироеды!
ГЛАВА VIII
ПЛАМЯ
1
На следующий день, в среду, часов около двенадцати, Платамону отправился в Леспезь в кабриолете, захватив с собой и адвоката Олимпа Ставрата, который остановился у него в Глигану.
— Ну вот, благополучно подъезжаем, господин адвокат! — усмехнулся арендатор, который погонял лошадь, сидя рядом со Ставратом. На заднем сиденье примостился Аристиде.
— Подъезжать-то подъезжаем, но насколько благополучно, это еще видно будет! — нервно ответил Ставрат, поглаживая тронутую сединой бородку и то и дело оглядываясь по сторонам, словно опасаясь, как бы перед ними нежданно-негаданно не выросла толпа взбунтовавшихся мужиков.
— Да вы не волнуйтесь, уважаемый господин адвокат! — покровительственно, чуть ли не иронически, продолжал успокаивать его Платамону.— Наши мужики не такие уж сумасшедшие, как думают в городе. Мужик по своей натуре — человек благоразумный, может быть, даже слишком.
Но Олимпа Ставрата эти платонические утешения не могли успокоить. Им владел дикий страх, все окружающее представало перед ним в самых мрачных красках, всюду ему мерещились чудовищные призраки. Мысленно он проклинал свою злосчастную уступчивость, побудившую его выполнить каприз взбалмошной барыньки. Зачем только ему понадобилось оставлять мирную и безопасную жизнь в Бухаресте и подвергаться риску в деревнях, охваченных лихорадкой восстания? Не лучше ли было бы для него, человека немолодого, почитывать о крестьянских восстаниях в газетах, развалившись в удобном кресле у себя дома, попивая сладкий кофе и попыхивая сигарой, вместо того чтобы дрожать здесь? Он ведь прекрасно знал, причем на собственном опыте, что привносить в деловые отношения какие-либо чувства одинаково вредно и для дел и для чувств. И с чего это он так по-дурацки увлекся своей клиенткой? Она, разумеется, красива и соблазнительна, но вот к чему это привело. И главное — все без толку... Ведь до сих пор она ему не уплатила даже гонорар за бракоразводный процесс. Пока он довольствуется лишь авансом, полученным в самом начале, когда он относился к Надине просто как к светской клиентке. Но этой ошибки он никогда себе не простит,— как это он, хотя бы в последнюю минуту, не отказался от поездки в поместье, когда газеты уже сообщили, что беспорядки и насилия охватили всю страну. В крайнем случае надо было остановиться в Питешти, где стоят воинские части,— ведь он своими глазами видел во всех деревнях на своем пути, как толпы мужиков с кровожадными разбойничьими лицами о чем-то шепчутся и явно что-то замышляют на виду у всех...
Адвокат всю ночь напролет ворочался без сна, то и дело проверяя, хорошо ли заперта дверь, и вздрагивая от страха при всяком шорохе во дворе. Он не испытывал особого доверия и к арендатору, хотя тот был чрезвычайно любезен. Кто поручится, что он не состоит в тайном сговоре с мужиками и разбойники неожиданно не вломятся в комнату?
Когда кабриолет заворачивал в ворота усадьбы, Ставрат заметил в соседнем дворе человек пять мужиков.
— Вот они уже и здесь объявились! — вздрогнул он, указывая на них пальцем арендатору.
— Да это добропорядочные люди, господин адвокат! — успокоил его Платамону.— Я-за них ручаюсь!.. Хорошо их знаю!.. Тот — в белой шапке — это Матей Дулману, человек состоятельный и душевный. Может, и вам придется иметь с ним дело, потому что он один из тех, кто надумал объединиться с другими и купить поместье госпожи Надины.
Адвокат Ставрат накануне два раза останавливался во дворе барского особняка, сперва как только приехал, а потом, когда они возвращались от Мирона Юги, но в дом не заходил. Теперь он внимательно оглядел здания и двор, словно никогда их не видел, и угрюмо заметил:
— В этих усадьбах никогда не чувствуешь себя в безопасности... Все двери открыты настежь, заходи кто хочешь, каждый может тебя придушить, все поджечь и спокойно убраться восвояси.
Платамону даже не ответил, только улыбнулся, а Аристиде, который сидел за ними, зажал рукой рот, чтобы не расхохотаться вслух над трусостью адвоката.
Барская усадьба, в особенности хозяйственные пристройки, и впрямь была запущена. Все строения обязан был содержать в порядке арендатор, который взамен мог ими распоряжаться по своему усмотрению. Он не имел права пользоваться только главным зданием, которое Гогу Ионеску отремонтировал несколько лет па-зад и предназначал для себя и жены. Платамону же использовал многочисленные хозяйственные пристройки чаще всего как амбары и склады. Конюшни и птичники почти пустовали, если не считать лошаденки приказчика Думитру Чулича, дойной коровы да нескольких штук домашней птицы, чтобы было чем кормить господ, когда они наезжали на короткое время. Если они задерживались подольше, арендатор дополнительно привозил из Глигану необходимые припасы. Во всем огромном дворе постоянно жид только Думитру Чулич с семьей, то есть с женою и четырьмя детьми. Арендатор застал Чулича уже па месте и оставил при себе, так как тот оказался человеком падежпым. Жена Думитру служила поварихой в Питешти и, следовательно, прекрасно умела стряпать для господ, а старшая дочь Иляна научилась прислуживать в доме как заправская городская горничная. Для других работ Думитру обычно приводил деревенских мужиков или баб. Усадьба оживала лишь изредка, когда сюда съезжались господа. Только тогда на барском дворе шумно и оживленно суетились люди.
Теперь под навесом шофер мыл автомобиль, насвистывая какую-то немецкую мелодию. По двору разгуливали несколько кур и уток, радуясь солнечному теплу. Думитру Чулич, сутуловатый, с худощавым лицом и большими усами, бросился навстречу прибывшим, чтобы помочь им сойти. Отвечая Платамону, он доложил, что барыня отменно отдохнула, только недавно встала и сейчас прихорашивается перед зеркалом.
Пройдя галерею перед входом, арендатор ввел Ставрата в обширный вестибюль. Здесь они подождали несколько минут, пока не появилась Иляна и не сообщила, что барыня сейчас к ним выйдет, а пока просит пожаловать в гостиную. Налево помещалась гостиная и что-то вроде рабочего кабинета Гогу Ионеску, направо — столовая, отделенная другой комнаткой от спальни, откуда дверь вела прямо в вестибюль. Среднюю комнату Гогу разделил на две и в той половине, что примыкала к спальне, устроил вполне современную ванную. Из столовой коридор вел в маленькую каморку, преобразованную в буфетную. Далее находилась просторная кухня, затем комнаты для прислуги, в которых жили Думитру Чулич и его семья.
Вошла Надина — нежная и красивая, словно луч весеннего солнца. Ее глаза светились безмятежной радостью.
— Ну как. вы все еще испуганы, мой отважный рыцарь? — с очаровательной иронией обратилась она к Ставрату.— Ох, если б я знала, что вы окажетесь таким осторожным и осмотрительным, я бы вас пощадила — выбрала бы себе другого адвоката!
— Вы, сударыня, шутите, так как у вас еще мало жизненного опыта! — озабоченно пробормотал адвокат.— К несчастью...
— Не надо, господин Ставрат, я очень прошу вас прекратить ваши сетования! — уже серьезно воскликнула Надина.— Неужели вы непременно хотите, чтобы я пожалела о своем приезде сюда! Нет, я не собираюсь об этом жалеть! Напротив, никогда мне в поместье не было так интересно, как сейчас! И весна нынче великолепнее, чем когда-либо, или, быть может, мне так кажется, потому что я собираюсь... Но лучше поговорим о наших делах!
Мужчины обменялись выразительными взглядами. О делах Надины они подробно толковали вчера вечером, после ужина, почти до полуночи. Столь обстоятельный разговор вполне устраивал адвоката, так как отодвигал час отхода ко сну, которого он отчаянно боялся. Платамону внушал ему, и Ставрат полностью с ним согласился, что Надина должна прежде всего решить, кому именно она хочет продать имение, и лишь после этого можно будет приступить к серьезному разговору. Вести переговоры одновременно с несколькими покупателями, не уточняя подробностей сделки, значит лишь зря отнимать у всех время и портить нервы. Он, Платамону, вправе просить, чтобы ему было оказано предпочтение. Но он не хочет давать пищи для кривотолков, будто он воспользовался своим положением и оказал на барыню давление. И все же он уверон — если имение и впрямь будет продано, то только ему, так как никто не знает лучше, чем он, какова истинная стоимость этой земли и какой она приносит доход. Конечно, было бы куда лучше и разумнее, если бы они заключили сделку уже раньше, когда он впервые ей это предложил. Но тогда Надина не желала вести никаких переговоров. Теперь положение изменилось, и не в ее пользу. Начались крестьянские беспорядки, еще неизвестно, что принесет завтрашний день, и никто не отваживается вкладывать капитал в помещичьи земли. Во всяком случае, он, как покупатель, может взять на себя лишь частичное обязательство, с тем чтобы окончательный расчет был произведен после того, как положение прояснится и все войдет в нормальное русло.
Надина слушала с некоторым нетерпением возражения и щепетильные соображения адвоката, не решаясь его перебить и напомнить, что она решила обратиться к нему за помощью именно потому, что не знала, как разрешить все эти вопросы, а отнюдь ие для того, чтобы он излагал ей свои сомнения, да еще преувеличивал трудности и сложности. Все-таки в конце концов она заметила:
— Я ведь вам говорила, если не ошибаюсь, что намерена продать поместье тому, кто заплатит больше и внесет деньги наличными. Ну а все подробности следует уладить вам...
— Мы ведь не можем устраивать публичный аукцион! — пожал плечами Ставрат.
— Разве мы не можем выслушать, кто сколько предлагает, и затем принять решение? — улыбнулась Надина.
— При других обстоятельствах это было бы вполне возможно, барыня, если разрешите и мне сказать слово,—вмешался Пла-тамону.— Но теперь обстановка никак для этого не подходит.
— Вы, верно, имеете в виду крестьян? — перебила его На-дина.— Прекрасно. Ничего не имею против того, чтобы продать поместье крестьянам. Я им даже обещала, что потолкую с ними, когда придет время. Что ж, можно сейчас с ними побеседовать.
— Мне кажется, теперь это ничего не даст! — снова заметил арендатор.— Ведь крестьяне и тогда, когда из кожи вон лезли, чтобы купить поместье, рассчитывали на пониженную цену и на то, что вы им предоставите большую рассрочку. Единственный их капитал — собственные руки.
— Ну уж нет, о таких условиях не может быть и речи! — запротестовала Надина.
— Сейчас они тоже, конечно, не прочь получить ваше поместье, но хотят завладеть им даром! — продолжал Платамону.
— Как так даром? Что значит завладеть?
— Они не хотят ничего платить, а думают просто поделить между собой поместье.
— Что за чушь?
— Чушь-то чушь, но они на это надеются и ждут, потому что теперь такие веяния.
— Несколько анахронично удивляться притязаниям крестьян, коль скоро из газет мы уже знаем, что во многих уездах они начали осуществлять свои намерения на практике, причем довольно недвусмысленно! — пробормотал Ставрат.— И, уж во всяком случае, бесспорно, что сегодня — день не самый подходящий для переговоров о продаже. Кроме того, не стоит делать это здесь, на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
— У него из ушей и сейчас кровь хлещет, вспухли они, покарай этих злыдней матерь божья,— продолжал Павел, благоговейно осеняя себя крестным знамением, как перед алтарем.—- Жена ему повязку накладывает, а я послал за теткой Настасией Нистор, она-то постарше и выходила два года назад дочку Замфира, когда молотилка повредила ей руку... По дороге я встретил деда Лупу, и он мне присоветовал отвезти мальчонку в больницу в Питешти. И впрямь отвезу, никуда тут не денешься, очень уж парнишку жаль, так он, бедный, мучается. Только не было бы все попусту, потрачу бог весть сколько денег, а он все одно останется калекой на всю жизнь. Ох, беда!..— глубоко вздохнул он в заключение, безнадежно махнув рукой.
Крестьяне слушали Павла молча, не перебивая, сочувственно кивая головой. Только несколько секунд спустя Василе Зидару заговорил с каким-то облегчением в голосе, словно у него камень с сердца свалился:
— То-то мне было невдомек, как это мальчонка осмелился обидеть господ!
Десятки голосов одобрительно загалдели наперебой:
— Да уж, конечно, так, малый в жисть не посмел бы! Повелительный голос Бусуйока перекрыл все остальные голоса:
— Так чего ж ты, Павел, не возьмешь мальца за руку да не отведешь его, какой он есть, избитый да перевязанный, на барский двор? Там же и потребуешь, чтобы тебе прямо на месте и заплатили за все муки.
Павел в нерешительности повернул голову к Бусуйоку, которого шумно поддержали все остальные:
—- Ступай, Павел!.. Кристя дело говорит!.. Да не раздумывай ты, не топчись на месте, ступай!.. Они должны тебе заплатить!
— Как же так, люди добрые? Выходит, вы меня посылаете, чтоб меня тоже избили,— растерянно пробормотал наконец Павел.— Ведь я и так еле на ногах держусь, не побоятся они меня.
— Давай, Павел, и я с тобой пойду! — воскликнул Петре, поправляя на плечах сермягу.
— Все пойдем! — закричал маленький, коренастый мужичок в огромной меховой шапке, сдвинутой на затылок.— Всех-то не изобьют!
— Да помолчи ты, Гаврилэ, не будь ребенком,— поспешно одернул его Игнат Черчел.— Будто не пошли мы намедни почитай всем миром просить за учителя и не шуганул нас, как собак, старый барин?
— Коли опять смиримся, как тогда, то, конечно, прогонит! — угрюмо пробасил Трифон Гужу.
*— А мы не смиримся! Не смиримся!.. Не собаки ведь! —закричали несколько человек сразу.
— Лучше пустим им красного петуха, чтобы прах и пепел остался от всего их семени! — отчетливо зазвенел тонкий голос, словно опустившись алой нитью откуда-то с небес.
Все обернулись к Мелинте Херувиму, который задрал голову высоко вверх, чтобы показать, что не боится ответить за свои слова. В ту же секунду с нижнего конца улицы, как тревожный призыв, послышался повелительный рокот автомобиля.
— Едет, едет...— зашептали многие дрогнувшим голосом, словно сразу же забыли слова Мелинте.
Толпа, заполнившая площадку для хоры перед корчмой и всю улицу от капавы до канавы, неподвижно замерла, перекрыв дорогу, будто решив никого не пропускать. Однако, когда машина показалась вдали/кто-то примирительпо крикнул:
— Да расступитесь вы, люди добрые, расступитесь, едет ведь!
Медленно, нехотя, словно по принуждению, крестьяне расчистили путь, скучившись по краям улицы. Автомобиль повелительно и настойчиво повторил то же пронзительное предупреждение, схожее с гневным окриком. Рокот мотора и стрельба выхлопных газов грозно нарастали, заглушая все деревенские шумы и людской гомон. Выстроившись, как древние стражники, по обочинам дороги, крестьяне не сводили мрачных, помутневших глаз с мчащейся машины. Один лишь корчмарь, стоя на дороге, стянул с головы шапку и привычно поклонился. Из машины ему дружески помахала изящная ручка. Но в то же мгновение, будто не в силах сдержаться, Петре Петре ринулся на середину улицы и яростно закричал вслед автомобилю:
— Убирайтесь! Прочь! Долой!
Почти одновременно из сотни глоток оглушительно вырвался тот же негодующий вопль, а Трифон Гужу схватил камень и изо всех сил швырнул в удаляющуюся машину.
— В бога мать вашу, разбойники проклятые! — проскрежетал он.
Грохот двигателя заглушил, однако, крики людей. Но господин с бородкой клинышком, сидевший в машине, видно, что-то почувствовав, на миг оглянулся и увидел яростные лица, поднятые кулаки и Трифона Гужу, бросавшего камень. Он в ужасе отпрянул и втянул голову в плечи, растерянно ожидая удара.
По мере того как расстояние заглушало шум мотора, нарастал и набирал силу рев толпы, сбившейся на середине улицы, рев, над которым взвился, словно приказ, хриплый голос:
— Мать вашу, чертовы мироеды!
ГЛАВА VIII
ПЛАМЯ
1
На следующий день, в среду, часов около двенадцати, Платамону отправился в Леспезь в кабриолете, захватив с собой и адвоката Олимпа Ставрата, который остановился у него в Глигану.
— Ну вот, благополучно подъезжаем, господин адвокат! — усмехнулся арендатор, который погонял лошадь, сидя рядом со Ставратом. На заднем сиденье примостился Аристиде.
— Подъезжать-то подъезжаем, но насколько благополучно, это еще видно будет! — нервно ответил Ставрат, поглаживая тронутую сединой бородку и то и дело оглядываясь по сторонам, словно опасаясь, как бы перед ними нежданно-негаданно не выросла толпа взбунтовавшихся мужиков.
— Да вы не волнуйтесь, уважаемый господин адвокат! — покровительственно, чуть ли не иронически, продолжал успокаивать его Платамону.— Наши мужики не такие уж сумасшедшие, как думают в городе. Мужик по своей натуре — человек благоразумный, может быть, даже слишком.
Но Олимпа Ставрата эти платонические утешения не могли успокоить. Им владел дикий страх, все окружающее представало перед ним в самых мрачных красках, всюду ему мерещились чудовищные призраки. Мысленно он проклинал свою злосчастную уступчивость, побудившую его выполнить каприз взбалмошной барыньки. Зачем только ему понадобилось оставлять мирную и безопасную жизнь в Бухаресте и подвергаться риску в деревнях, охваченных лихорадкой восстания? Не лучше ли было бы для него, человека немолодого, почитывать о крестьянских восстаниях в газетах, развалившись в удобном кресле у себя дома, попивая сладкий кофе и попыхивая сигарой, вместо того чтобы дрожать здесь? Он ведь прекрасно знал, причем на собственном опыте, что привносить в деловые отношения какие-либо чувства одинаково вредно и для дел и для чувств. И с чего это он так по-дурацки увлекся своей клиенткой? Она, разумеется, красива и соблазнительна, но вот к чему это привело. И главное — все без толку... Ведь до сих пор она ему не уплатила даже гонорар за бракоразводный процесс. Пока он довольствуется лишь авансом, полученным в самом начале, когда он относился к Надине просто как к светской клиентке. Но этой ошибки он никогда себе не простит,— как это он, хотя бы в последнюю минуту, не отказался от поездки в поместье, когда газеты уже сообщили, что беспорядки и насилия охватили всю страну. В крайнем случае надо было остановиться в Питешти, где стоят воинские части,— ведь он своими глазами видел во всех деревнях на своем пути, как толпы мужиков с кровожадными разбойничьими лицами о чем-то шепчутся и явно что-то замышляют на виду у всех...
Адвокат всю ночь напролет ворочался без сна, то и дело проверяя, хорошо ли заперта дверь, и вздрагивая от страха при всяком шорохе во дворе. Он не испытывал особого доверия и к арендатору, хотя тот был чрезвычайно любезен. Кто поручится, что он не состоит в тайном сговоре с мужиками и разбойники неожиданно не вломятся в комнату?
Когда кабриолет заворачивал в ворота усадьбы, Ставрат заметил в соседнем дворе человек пять мужиков.
— Вот они уже и здесь объявились! — вздрогнул он, указывая на них пальцем арендатору.
— Да это добропорядочные люди, господин адвокат! — успокоил его Платамону.— Я-за них ручаюсь!.. Хорошо их знаю!.. Тот — в белой шапке — это Матей Дулману, человек состоятельный и душевный. Может, и вам придется иметь с ним дело, потому что он один из тех, кто надумал объединиться с другими и купить поместье госпожи Надины.
Адвокат Ставрат накануне два раза останавливался во дворе барского особняка, сперва как только приехал, а потом, когда они возвращались от Мирона Юги, но в дом не заходил. Теперь он внимательно оглядел здания и двор, словно никогда их не видел, и угрюмо заметил:
— В этих усадьбах никогда не чувствуешь себя в безопасности... Все двери открыты настежь, заходи кто хочешь, каждый может тебя придушить, все поджечь и спокойно убраться восвояси.
Платамону даже не ответил, только улыбнулся, а Аристиде, который сидел за ними, зажал рукой рот, чтобы не расхохотаться вслух над трусостью адвоката.
Барская усадьба, в особенности хозяйственные пристройки, и впрямь была запущена. Все строения обязан был содержать в порядке арендатор, который взамен мог ими распоряжаться по своему усмотрению. Он не имел права пользоваться только главным зданием, которое Гогу Ионеску отремонтировал несколько лет па-зад и предназначал для себя и жены. Платамону же использовал многочисленные хозяйственные пристройки чаще всего как амбары и склады. Конюшни и птичники почти пустовали, если не считать лошаденки приказчика Думитру Чулича, дойной коровы да нескольких штук домашней птицы, чтобы было чем кормить господ, когда они наезжали на короткое время. Если они задерживались подольше, арендатор дополнительно привозил из Глигану необходимые припасы. Во всем огромном дворе постоянно жид только Думитру Чулич с семьей, то есть с женою и четырьмя детьми. Арендатор застал Чулича уже па месте и оставил при себе, так как тот оказался человеком падежпым. Жена Думитру служила поварихой в Питешти и, следовательно, прекрасно умела стряпать для господ, а старшая дочь Иляна научилась прислуживать в доме как заправская городская горничная. Для других работ Думитру обычно приводил деревенских мужиков или баб. Усадьба оживала лишь изредка, когда сюда съезжались господа. Только тогда на барском дворе шумно и оживленно суетились люди.
Теперь под навесом шофер мыл автомобиль, насвистывая какую-то немецкую мелодию. По двору разгуливали несколько кур и уток, радуясь солнечному теплу. Думитру Чулич, сутуловатый, с худощавым лицом и большими усами, бросился навстречу прибывшим, чтобы помочь им сойти. Отвечая Платамону, он доложил, что барыня отменно отдохнула, только недавно встала и сейчас прихорашивается перед зеркалом.
Пройдя галерею перед входом, арендатор ввел Ставрата в обширный вестибюль. Здесь они подождали несколько минут, пока не появилась Иляна и не сообщила, что барыня сейчас к ним выйдет, а пока просит пожаловать в гостиную. Налево помещалась гостиная и что-то вроде рабочего кабинета Гогу Ионеску, направо — столовая, отделенная другой комнаткой от спальни, откуда дверь вела прямо в вестибюль. Среднюю комнату Гогу разделил на две и в той половине, что примыкала к спальне, устроил вполне современную ванную. Из столовой коридор вел в маленькую каморку, преобразованную в буфетную. Далее находилась просторная кухня, затем комнаты для прислуги, в которых жили Думитру Чулич и его семья.
Вошла Надина — нежная и красивая, словно луч весеннего солнца. Ее глаза светились безмятежной радостью.
— Ну как. вы все еще испуганы, мой отважный рыцарь? — с очаровательной иронией обратилась она к Ставрату.— Ох, если б я знала, что вы окажетесь таким осторожным и осмотрительным, я бы вас пощадила — выбрала бы себе другого адвоката!
— Вы, сударыня, шутите, так как у вас еще мало жизненного опыта! — озабоченно пробормотал адвокат.— К несчастью...
— Не надо, господин Ставрат, я очень прошу вас прекратить ваши сетования! — уже серьезно воскликнула Надина.— Неужели вы непременно хотите, чтобы я пожалела о своем приезде сюда! Нет, я не собираюсь об этом жалеть! Напротив, никогда мне в поместье не было так интересно, как сейчас! И весна нынче великолепнее, чем когда-либо, или, быть может, мне так кажется, потому что я собираюсь... Но лучше поговорим о наших делах!
Мужчины обменялись выразительными взглядами. О делах Надины они подробно толковали вчера вечером, после ужина, почти до полуночи. Столь обстоятельный разговор вполне устраивал адвоката, так как отодвигал час отхода ко сну, которого он отчаянно боялся. Платамону внушал ему, и Ставрат полностью с ним согласился, что Надина должна прежде всего решить, кому именно она хочет продать имение, и лишь после этого можно будет приступить к серьезному разговору. Вести переговоры одновременно с несколькими покупателями, не уточняя подробностей сделки, значит лишь зря отнимать у всех время и портить нервы. Он, Платамону, вправе просить, чтобы ему было оказано предпочтение. Но он не хочет давать пищи для кривотолков, будто он воспользовался своим положением и оказал на барыню давление. И все же он уверон — если имение и впрямь будет продано, то только ему, так как никто не знает лучше, чем он, какова истинная стоимость этой земли и какой она приносит доход. Конечно, было бы куда лучше и разумнее, если бы они заключили сделку уже раньше, когда он впервые ей это предложил. Но тогда Надина не желала вести никаких переговоров. Теперь положение изменилось, и не в ее пользу. Начались крестьянские беспорядки, еще неизвестно, что принесет завтрашний день, и никто не отваживается вкладывать капитал в помещичьи земли. Во всяком случае, он, как покупатель, может взять на себя лишь частичное обязательство, с тем чтобы окончательный расчет был произведен после того, как положение прояснится и все войдет в нормальное русло.
Надина слушала с некоторым нетерпением возражения и щепетильные соображения адвоката, не решаясь его перебить и напомнить, что она решила обратиться к нему за помощью именно потому, что не знала, как разрешить все эти вопросы, а отнюдь ие для того, чтобы он излагал ей свои сомнения, да еще преувеличивал трудности и сложности. Все-таки в конце концов она заметила:
— Я ведь вам говорила, если не ошибаюсь, что намерена продать поместье тому, кто заплатит больше и внесет деньги наличными. Ну а все подробности следует уладить вам...
— Мы ведь не можем устраивать публичный аукцион! — пожал плечами Ставрат.
— Разве мы не можем выслушать, кто сколько предлагает, и затем принять решение? — улыбнулась Надина.
— При других обстоятельствах это было бы вполне возможно, барыня, если разрешите и мне сказать слово,—вмешался Пла-тамону.— Но теперь обстановка никак для этого не подходит.
— Вы, верно, имеете в виду крестьян? — перебила его На-дина.— Прекрасно. Ничего не имею против того, чтобы продать поместье крестьянам. Я им даже обещала, что потолкую с ними, когда придет время. Что ж, можно сейчас с ними побеседовать.
— Мне кажется, теперь это ничего не даст! — снова заметил арендатор.— Ведь крестьяне и тогда, когда из кожи вон лезли, чтобы купить поместье, рассчитывали на пониженную цену и на то, что вы им предоставите большую рассрочку. Единственный их капитал — собственные руки.
— Ну уж нет, о таких условиях не может быть и речи! — запротестовала Надина.
— Сейчас они тоже, конечно, не прочь получить ваше поместье, но хотят завладеть им даром! — продолжал Платамону.
— Как так даром? Что значит завладеть?
— Они не хотят ничего платить, а думают просто поделить между собой поместье.
— Что за чушь?
— Чушь-то чушь, но они на это надеются и ждут, потому что теперь такие веяния.
— Несколько анахронично удивляться притязаниям крестьян, коль скоро из газет мы уже знаем, что во многих уездах они начали осуществлять свои намерения на практике, причем довольно недвусмысленно! — пробормотал Ставрат.— И, уж во всяком случае, бесспорно, что сегодня — день не самый подходящий для переговоров о продаже. Кроме того, не стоит делать это здесь, на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57