..
— Значит, все-таки пожаловали, пришли комитетчики меня грабить,— тяжело вздыхает Фазула.— Теперь моя судьба в твоих руках, мулла. Посмотрим, как ты отблагодаришь своего господина за все хорошее, что он сделал для тебя. Надеюсь, не забыл еще Хабибула, кто его муллой сделал, кому он обязан высоким саном?
— Не забыл, высокочтимый господин, век в долгу у твоей милости,— отвечал Хабибула, сгибаясь в три погибели перед своим благодетелем.— Готов для тебя сделать все, что прикажешь!
Фазула почесал в затылке, прищурился, руки в обхват, устроил их поудобнее на отвислом животе, который мешает собственные ноги видеть, и стал думать.
Где-то замычали коровы, Хабибула вспомнил, что и
ему пора загонять скотину в свой двор, а Фазула все еще лоб морщит, плетет хитроумные мысли в непричесанной голове, что паук цепкую паутину в темном углу. Наконец, лицом просветлел, глазки ожили.
— Придумал... Проходи в дом, мулла. Научу, что
сказать тебе правоверным завтра во время схода...
* * *
Никогда не позволяли себе так громко разговаривать люди у старых стен мечети. Они верили и не верили, что говорили им эти двое из города... Государство бесплатно и навсегда жалует каждого безземельного дехканина своим участком в размере тридцать джерибов! Такое и во сне никому из жителей кишлака не снилось. Галдят все сразу, спугнули ленивых галок с кособокой башни мечети, веселые, зубы скалят, друг друга в объятиях тискают. Осмелели враз, о мулле забыли. О люди, люди, дай только вам волю, голодранцам. Он руку над головами тянет, просит правоверных успокоиться, выслушать его мнение о земельной реформе. Притихли, смотрят на муллу с надеждой, ждут благословения на святое дело — получить свою долю. Пора говорить, а у Хабибулы живот зашелся от страха, в голове растревоженные мысли.
Запомнил, выучил наизусть, что вчера говорил ему помещик. Но послушаются ли, сделают ли так, как мулла скажет, или закидают, забьют камнями, как бешеную собаку, чтобы не тявкала на дороге, не мешала людям в пути. Хватил воздуха полной грудью, пересилил себя и начал:
— Да отсохнут руки у тех, кто пройдется бороздой омача по чужой земле. Горе тому, кто присвоит себе то, что ему не принадлежит. Послушайте, что записано в Коране,— сделал небольшую паузу, посмотрел на испуг в глазах правоверных и торжественно, без запинки: «О вы, которые уверовали. Входите все в покорность и не следуйте по стопам сатаны! Ведь он для вас явный враг!» Так говорится в священной книге, так и следует поступать нам, правоверным!
Тогда он был очень доволен собою. Все получилось так, как задумал помещик Фазула. Со слезами на глазах получали бедняки из рук комитетчиков казенную бумагу на право владения землей, целовали, как святыню, пря
тали подальше, ближе к сердцу под халат. Надо бы в поле спешить семьями, скорее к своему участку, отгородиться от соседей поначалу хотя бы камнями, а там слепить надежный саманный дул. Надо бы, да никто не тронулся с места. Не осмелилась нога батрака ступить на широкое ухоженное поле Фазулы. Нельзя, грех тяжкий, как сказал мулла, гореть тем в огне, кто польстится на помещичью собственность.
Даже тогда, когда погнали смутьяна муллу в далекий Кабул под автоматами, никто не рискнул прикоснуться рукой к чужой земле. -
В стороне, на обочине узкой тропы, стоял и задумчиво смотрел вслед арестованному заминдар Фазула, не спеша перебирая агатовые бусинки четок своими толстыми пальцами.
* * *
Все, кажется, учли умные люди, разрабатывая план земельной реформы в Афганистане. Предусмотрели и структуру почв в разных районах страны, и перспективы развития ирригационных сооружений и строительства прокатных станций сельхозмашин. Знали, что будет нелегко проводить в жизнь декрет № 8 Ревсовета республики. Надеялись убедить бедноту, повести ее за собой, разрушить вековые феодальные каноны. Но не все оказалось в жизни так гладко, как на бумаге. Застряла, остановилась в самом начале пути земельная реформа, что арба в ливневую непогоду.
— А все потому, что наши враги умело используют влияние религии на широкие массы трудящихся,— объясняет наши неудачи профессор.— По-своему, как выгодно для них, толкуют смысл учения Корана. Бедному Аллаху приписывают мысли современной контрреволюции.
— Да возможно ли такое? — удивляюсь я.
— Возможно,— отвечает Нажмуддин, а сам поглядывает в угол, где совершает очередной намаз мулла.— Возможно. Вот послушай, что по этому поводу говорится в священном законе: «А среди них есть такие, которые своими языками искривляют писание, чтобы вы сочли это писанием, хотя оно и не писание, и говорят: «Это от Аллаха, а это — не от Аллаха, и говорят они на Аллаха ложь, зная это».
— Откуда эти слова, профессор? — удивился я,
— Из Корана.
Мулла поперхнулся, услышав слова Нажмуддина, закашлялся, прервал свой разговор с всевышним, поспешно поднялся с колен, смотрит обалдело на профессора...
— Что, не веришь, Хабибула? — улыбается профессор.— Жаль, нет священной книги под руками. Можно было бы прочитать. Все точно о таких, как ты, слово в слово сказано. Сура три. Семейство Имрана, стих семьдесят два. Я хоть и не мулла, а Коран наизусть знаю, все сто четырнадцать сур...
...Нажмуддин говорил правду. За долгие годы, что он провел в Пули-Чархи, профессор выучил Коран наизусть. Это, кстати, была единственная книга, которую официально разрешалось здесь иметь политическим заключенным при короле и при Дауде. Мулла теперь не отходит от профессора. Сидит с ним рядом, слушает с вниманием и почтением каждое слово Нажмуддина. Еще бы, знает по памяти весь Коран. Послал, наконец, ему Аллах достойного учителя святого писания.
— Вах, вах, вах! Какая мудрая голова у профессора,— восхищается Хабибула.— Все суры знает! Дал бы мне всевышний хотя бы одну нимчу1 его знаний Корана!
Мулла долго держался особняком в нашей камере. Сидел в своем углу, с нами, неверными, не общался. Слова простого вымолвить не желал, дабы не оскверниться, не накликать беды на свою голову, а теперь с разговорами к профессору пристает:
— Зачем тебе, безбожнику, знание Корана потребовалось? Ваша власть не признает ислам, собирается осквернить обычаи предков, мечети разрушить, силой и кровью заставить мусульман отказаться от святой веры.
— Кто же тебе такую чушь рассказал? — искренне удивился профессор.
— Один достойный господин, заминдар Фазула.
— Клеветник он, твой достойный господин, клеветник и гнусный провокатор,— решительно заявляет профессор. Очки поправил, смотрит на Хабибулу, как на больного, головой покачивает.
— Нельзя силой и кровью, как ты говоришь, Хабибула, запретить людям верить в Аллаха. Это равносильно
безрассудству — пытаться плыть против течения в бурной по весне горной речке. Ведь девяносто восемь процентов нашего народа исповедует ислам, в основном суннитского толка. И мы, революционеры, не можем не считаться с этой реальной действительностью.
Незаметно для себя профессор стал ходить по камере, размахивая для убедительности руками, как когда-то на занятиях со студентами в Кабульском университете. Он читал увлекательную лекцию об отношении НДПА к религии.
— Мы обязаны бережно относиться к религиозным чувствам верующих. Новая власть не разрушает, а строит новые мечети, вместе со школами и библиотеками. И здесь нет никакого противоречия или отступления от программы нашей партии. Надо учитывать специфические условия, в которых развивается Апрельская революция. Значительное большинство верующих — это люди труда. А разве может существовать партия, именующая себя народно-демократической, которая будет отлучать свой народ от религии с помощью насилия? Думаю, что такая партия обречена на гибель. Верно я говорю, Салех?
— Верно, моулави,— отзываюсь я.
— А как ваша партия к служителям Аллаха на земле относится? — задает вопрос мулла.
— С достоинством и уважением, если эти служители...
Профессор не договорил, подошел вплотную к Хабибуле, который быстро поднялся со своего места, как послушный школьник перед учителем. Профессор посмотрел на его осунувшееся лицо, сказал неожиданно резко и жестко:
— Если эти служители не являются врагами народа.
Хабибула вспыхнул, как огонь, пошли яркие пятна по
его шее. Нахохлился, спросил сиплым голосом:
— Значит, я враг народа, так прикажешь тебя понимать, уважаемый профессор?
— Враг тот, кто использует ислам в реакционных целях, кто с помощью Корана держит в нищете и невежестве бедных афганцев, лишив их права иметь клочок своей земли, глоток своей воды, собственную крышу, вместо звездного неба, над головой.
— Но в святом писании сказано... — начал было нерешительно Хабибула.
Его тут же довольно невежливо перебил Нажмуддин:
— Помолчи, мулла, я лучше тебя знаю, что написано в Коране. Вот послушай: «А те, которые причиняют обиду верующим (мужчинам) и верующим (женщинам) без того, чтобы они это заслужили,— они берут на себя ложь и явный грех!»
И чтобы никакого у нас сомнения не было, что эти строки из Корана, добавил:
— Сура тридцать три. Сонмы. Стих пятьдесят восемь.
ГЛАВА VIII
Шли обычные войсковые учения. «Зеленые» наступали, «синие» оборонялись. Эскадрилья майора Нура была готова подняться в воздух в любую минуту, чтобы нанести ракетно-бомбовый удар по позициям «синих». Ждали только приказа. Его доставил из штаба полка на мотоцикле молоденький лихой офицер связи. Вскрыв пакет и прочитав приказ, Нур не поверил своим глазам. Перечитал еще раз, побелел лицом, стиснул кулаки.
— Что с вами, рафик майор? — удивился связной.— На вас лица нет!
— Так... наверное, от жары... Доложите, что приказано передать на словах.
— Ничего, рафик майор! — четко ответил офицер связи.
— А может, вы забыли? — допытывается майор.
— Никак нет! Велено вручить пакет, получить расписку и в штаб!
— Значит, в штаб, говорите? — переспросил Нур.
— Так точно, рафик майор!
— Тогда я с вами, заводи мотор, гони что есть духу в штаб полка! — приказывает офицеру связи майор.
...Полковник Нарзула был крайне недоволен, когда Нур без приглашения переступил порог его кабинета...
— Как? Это вы? Почему здесь, а не в воздухе? — строго спросил он.— Да объясните наконец, черт вас возьми, майор, почему вы не выполняете мой приказ?
— Он ошибочный, рафик полковник! — глухо сказал Нур, стоя, как положено, навытяжку перед начальством.
— Что? Вы с ума сошли, майор Нур!
— Никак нет, рафик полковник! Я в полном здравии и в своем уме! Повторяю еще раз: ваш приказ — это большая ошибка! Я требую его отмены!
Медленно поднялся из-за стола полковник, поплотнее, на самые глаза натянул фуражку с высокой тульей. Сказал строго и официально:
— Немедленно поднять эскадрилью в воздух! Всей имеющейся в вашем распоряжении огневой мощью нанести удар по обозначенной цели!
— Вы шутите, рафик полковник!
— Мне не до шуток, майор Нур! Выполняйте приказание!
— Это же не условная, а живая, настоящая цель. Вы понимаете, полковник, живая цель! — забыв о всякой субординации, кричит, уже не своим голосом, Нур.
— Прекратить истерику! — обрывает его полковник.— Вы офицер, а не скандальная жена. И не стойте над моей душой... Садитесь, остыньте от вашего гнева,— приказывает Нарзула. Майор послушался, сел на краешек стула, голову опустил на грудь, на полковника не смотрит.
А тот взял со стола графин, плеснул немного воды в стакан и предложил ему:
— Пейте, майор, успокойте свои расшалившиеся нервы!
Нур не отозвался, к стакану рукой не притронулся, уставился в пол, только желваки играют на скулах. В открытое настежь окно слышно, как на летной полосе заработали турбины тяжелого самолета. За ним второй, третий... Это пятая эскадрилья собиралась в полет. Она должна была следовать за машинами майора Нура. Пора бы ей взлетать, но, странное дело, ни один самолет первой эскадрильи в воздух не поднялся, полоса закрыта для взлета и посадки. Полковник с силой захлопнул окно кабинета, сел опять за свой стол, молча уставился на сгорбленную фигуру майора.
— Я не хотел говорить вам до полета о. важности полученного задания по чисто психологическим моментам, чтобы не травмировать вас как человека,— прервал затянувшееся молчание командир полка.— Но вы, каким-то непонятным для меня образом, узнали, что собой представляет объект вашей огневой атаки... Да, это не условная, а живая цель... кишлак Корга. Здесь при проведении земельной реформы были убиты два представителя из Кабула. Мною получен приказ разбомбить осиное гнездо, проучить бунтовщиков. Надеюсь, вам, офицеру и члену НДПА, теперь все ясно?
— Это не осиное гнездо. И не бунтовщики там живут, а бедные, добрые люди... Дети, женщины, старики,— тихо, с болью в голосе отвечает Нур.— Они не могут поднять руку на хороших людей... Там случилось что-то другое, их кто-то обидел. Это честные люди, на убийство они не пойдут. Ручаюсь головой!
— Да полно, майор! — морщится полковник.— Откуда вам их знать? Да еще за преступников головой ручаетесь.
— Корга — мой родной кишлак.
— Что?!
— Там мои родители, братья, сестры, мои земляки!
Рука Нарзулы машинально потянулась к пачке сигарет, потом он стал поспешно искать в карманах запропастившуюся куда-то зажигалку... Нашел, торопливо щелкнул, наконец прикурил. Швырнул ее на стол, затянулся раз, другой, глубоко, жадно, до кашля... Внушительная фуражка полковника с большим государственным гербом республики сбилась на затылок, обнажив седую прядь волос... Он снова натянул козырек на лоб, сбил пальцами пепел с сигареты, сказал растерянно, как бы извиняясь:
— Да, ситуация не из приятных. Как же это я... Приказ подписывал, а деталей вашей биографии не знал... Не удосужился заглянуть в личное дело... Бомбить родной кишлак заставляю... Жестоко, жестоко с моей стороны... Но, клянусь, это не моя инициатива, мне приказали!
— Кто вам приказал, полковник? — вставил со своей стороны Нур.
— Я не имею права говорить вам об этом. Да вы сидите, сидите, майор!
— Кто вам приказал, назовите его имя! Прошу вас, как командира и как человека!
Насупил лохматые черные брови майор, заскрипел от злости зубами, сжал с силой кулаки. Полковник медленно поднялся со своего стула, лицо спокойное, глаза честные, сказал как на духу:
— Я получил личный приказ от Хафизуллы Амина!
— Подар саз1! — только и мог выговорить в ответ Нур.— Подар саз! Убийца народа! Я не буду выполнять твой кровавый приказ!
Полковник испуганно посмотрел на дверь. Она была плотно закрыта. Сказал сухо и официально:
— Мне очень жаль, майор Нур, но я должен по долгу службы, как командир полка, арестовать вас.
— Это ваше право, полковник!
— А вы знаете, что вас ожидает впереди?
— Знаю... Трибунал... — отвечает Нур.
— А может, одумаетесь, поднимете эскадрилью в воздух? Я понимаю, трудно принимать такое решение... Но мы — солдаты...
— Солдаты революционной армии должны защищать, а не убивать собственный народ! И не теряйте времени, полковник! Вызывайте караул! Мое решение твердое и окончательное!
Полковник молча вышел из-за стола, прошелся по кабинету, остановился перед майором, сказал, глядя в глаза своему командиру эскадрильи:
— Другого ответа не ожидал! Я горжусь вами, майор Нур! Вы настоящий солдат и революционер...
Обнял и расцеловал, как отец при прощании с сыном
перед дальней, неведомой дорогой.
* * *
Нелегко тюремщикам Пули-Чархи было справиться с майором Нуром. На допросе вел себя гордо, дерзил, главу государства Амина поносил самыми последними словами. Был он физически крепким, дрался профессионально, раскидывал, как котят, наседавших на него с дубинками тюремщиков... Ухитрялся давать сдачи даже тогда, когда заковали в кандалы руки и ноги. Пытали его долго и мучительно, пропуская через тело ток высокого напряжения. Бросили в одиночную камеру, думали — конец, подох неугомонный майор, глаза закатил, ни рукой, ни ногой не шевелит. А он ночью очнулся на холодном цементном полу, подполз к тяжелой двери и давай алюминиевой кружкой по ней барабанить. Надоел, видать, охранникам, избили снова до бесчувствия и к нам, в камеру особого режима, бросили. Пришел он в себя на третий день. Открыл глаза, увидел профессора, попытался ему улыбнуться, а вместо улыбки рот скривился набок, задергалась голова, испарина выступила на лбу. Мы с Хабибулой невольно попятились назад.
— Не бойтесь, друзья мои,— говорит нам Нажмуддин.— Это все от пыток палачей! Нур — мой старый товарищ.
Оказывается, они хорошо друг друга знали. Давно собирались поговорить по душам, не наспех, как случайные знакомые — здравствуй и прощай! Надо бы сесть поудобнее в укромной чайхане, отведать тающего во рту кабульского шашлычка, вспомнить за чашкой ароматного чая все, что было в нелегком прошлом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Значит, все-таки пожаловали, пришли комитетчики меня грабить,— тяжело вздыхает Фазула.— Теперь моя судьба в твоих руках, мулла. Посмотрим, как ты отблагодаришь своего господина за все хорошее, что он сделал для тебя. Надеюсь, не забыл еще Хабибула, кто его муллой сделал, кому он обязан высоким саном?
— Не забыл, высокочтимый господин, век в долгу у твоей милости,— отвечал Хабибула, сгибаясь в три погибели перед своим благодетелем.— Готов для тебя сделать все, что прикажешь!
Фазула почесал в затылке, прищурился, руки в обхват, устроил их поудобнее на отвислом животе, который мешает собственные ноги видеть, и стал думать.
Где-то замычали коровы, Хабибула вспомнил, что и
ему пора загонять скотину в свой двор, а Фазула все еще лоб морщит, плетет хитроумные мысли в непричесанной голове, что паук цепкую паутину в темном углу. Наконец, лицом просветлел, глазки ожили.
— Придумал... Проходи в дом, мулла. Научу, что
сказать тебе правоверным завтра во время схода...
* * *
Никогда не позволяли себе так громко разговаривать люди у старых стен мечети. Они верили и не верили, что говорили им эти двое из города... Государство бесплатно и навсегда жалует каждого безземельного дехканина своим участком в размере тридцать джерибов! Такое и во сне никому из жителей кишлака не снилось. Галдят все сразу, спугнули ленивых галок с кособокой башни мечети, веселые, зубы скалят, друг друга в объятиях тискают. Осмелели враз, о мулле забыли. О люди, люди, дай только вам волю, голодранцам. Он руку над головами тянет, просит правоверных успокоиться, выслушать его мнение о земельной реформе. Притихли, смотрят на муллу с надеждой, ждут благословения на святое дело — получить свою долю. Пора говорить, а у Хабибулы живот зашелся от страха, в голове растревоженные мысли.
Запомнил, выучил наизусть, что вчера говорил ему помещик. Но послушаются ли, сделают ли так, как мулла скажет, или закидают, забьют камнями, как бешеную собаку, чтобы не тявкала на дороге, не мешала людям в пути. Хватил воздуха полной грудью, пересилил себя и начал:
— Да отсохнут руки у тех, кто пройдется бороздой омача по чужой земле. Горе тому, кто присвоит себе то, что ему не принадлежит. Послушайте, что записано в Коране,— сделал небольшую паузу, посмотрел на испуг в глазах правоверных и торжественно, без запинки: «О вы, которые уверовали. Входите все в покорность и не следуйте по стопам сатаны! Ведь он для вас явный враг!» Так говорится в священной книге, так и следует поступать нам, правоверным!
Тогда он был очень доволен собою. Все получилось так, как задумал помещик Фазула. Со слезами на глазах получали бедняки из рук комитетчиков казенную бумагу на право владения землей, целовали, как святыню, пря
тали подальше, ближе к сердцу под халат. Надо бы в поле спешить семьями, скорее к своему участку, отгородиться от соседей поначалу хотя бы камнями, а там слепить надежный саманный дул. Надо бы, да никто не тронулся с места. Не осмелилась нога батрака ступить на широкое ухоженное поле Фазулы. Нельзя, грех тяжкий, как сказал мулла, гореть тем в огне, кто польстится на помещичью собственность.
Даже тогда, когда погнали смутьяна муллу в далекий Кабул под автоматами, никто не рискнул прикоснуться рукой к чужой земле. -
В стороне, на обочине узкой тропы, стоял и задумчиво смотрел вслед арестованному заминдар Фазула, не спеша перебирая агатовые бусинки четок своими толстыми пальцами.
* * *
Все, кажется, учли умные люди, разрабатывая план земельной реформы в Афганистане. Предусмотрели и структуру почв в разных районах страны, и перспективы развития ирригационных сооружений и строительства прокатных станций сельхозмашин. Знали, что будет нелегко проводить в жизнь декрет № 8 Ревсовета республики. Надеялись убедить бедноту, повести ее за собой, разрушить вековые феодальные каноны. Но не все оказалось в жизни так гладко, как на бумаге. Застряла, остановилась в самом начале пути земельная реформа, что арба в ливневую непогоду.
— А все потому, что наши враги умело используют влияние религии на широкие массы трудящихся,— объясняет наши неудачи профессор.— По-своему, как выгодно для них, толкуют смысл учения Корана. Бедному Аллаху приписывают мысли современной контрреволюции.
— Да возможно ли такое? — удивляюсь я.
— Возможно,— отвечает Нажмуддин, а сам поглядывает в угол, где совершает очередной намаз мулла.— Возможно. Вот послушай, что по этому поводу говорится в священном законе: «А среди них есть такие, которые своими языками искривляют писание, чтобы вы сочли это писанием, хотя оно и не писание, и говорят: «Это от Аллаха, а это — не от Аллаха, и говорят они на Аллаха ложь, зная это».
— Откуда эти слова, профессор? — удивился я,
— Из Корана.
Мулла поперхнулся, услышав слова Нажмуддина, закашлялся, прервал свой разговор с всевышним, поспешно поднялся с колен, смотрит обалдело на профессора...
— Что, не веришь, Хабибула? — улыбается профессор.— Жаль, нет священной книги под руками. Можно было бы прочитать. Все точно о таких, как ты, слово в слово сказано. Сура три. Семейство Имрана, стих семьдесят два. Я хоть и не мулла, а Коран наизусть знаю, все сто четырнадцать сур...
...Нажмуддин говорил правду. За долгие годы, что он провел в Пули-Чархи, профессор выучил Коран наизусть. Это, кстати, была единственная книга, которую официально разрешалось здесь иметь политическим заключенным при короле и при Дауде. Мулла теперь не отходит от профессора. Сидит с ним рядом, слушает с вниманием и почтением каждое слово Нажмуддина. Еще бы, знает по памяти весь Коран. Послал, наконец, ему Аллах достойного учителя святого писания.
— Вах, вах, вах! Какая мудрая голова у профессора,— восхищается Хабибула.— Все суры знает! Дал бы мне всевышний хотя бы одну нимчу1 его знаний Корана!
Мулла долго держался особняком в нашей камере. Сидел в своем углу, с нами, неверными, не общался. Слова простого вымолвить не желал, дабы не оскверниться, не накликать беды на свою голову, а теперь с разговорами к профессору пристает:
— Зачем тебе, безбожнику, знание Корана потребовалось? Ваша власть не признает ислам, собирается осквернить обычаи предков, мечети разрушить, силой и кровью заставить мусульман отказаться от святой веры.
— Кто же тебе такую чушь рассказал? — искренне удивился профессор.
— Один достойный господин, заминдар Фазула.
— Клеветник он, твой достойный господин, клеветник и гнусный провокатор,— решительно заявляет профессор. Очки поправил, смотрит на Хабибулу, как на больного, головой покачивает.
— Нельзя силой и кровью, как ты говоришь, Хабибула, запретить людям верить в Аллаха. Это равносильно
безрассудству — пытаться плыть против течения в бурной по весне горной речке. Ведь девяносто восемь процентов нашего народа исповедует ислам, в основном суннитского толка. И мы, революционеры, не можем не считаться с этой реальной действительностью.
Незаметно для себя профессор стал ходить по камере, размахивая для убедительности руками, как когда-то на занятиях со студентами в Кабульском университете. Он читал увлекательную лекцию об отношении НДПА к религии.
— Мы обязаны бережно относиться к религиозным чувствам верующих. Новая власть не разрушает, а строит новые мечети, вместе со школами и библиотеками. И здесь нет никакого противоречия или отступления от программы нашей партии. Надо учитывать специфические условия, в которых развивается Апрельская революция. Значительное большинство верующих — это люди труда. А разве может существовать партия, именующая себя народно-демократической, которая будет отлучать свой народ от религии с помощью насилия? Думаю, что такая партия обречена на гибель. Верно я говорю, Салех?
— Верно, моулави,— отзываюсь я.
— А как ваша партия к служителям Аллаха на земле относится? — задает вопрос мулла.
— С достоинством и уважением, если эти служители...
Профессор не договорил, подошел вплотную к Хабибуле, который быстро поднялся со своего места, как послушный школьник перед учителем. Профессор посмотрел на его осунувшееся лицо, сказал неожиданно резко и жестко:
— Если эти служители не являются врагами народа.
Хабибула вспыхнул, как огонь, пошли яркие пятна по
его шее. Нахохлился, спросил сиплым голосом:
— Значит, я враг народа, так прикажешь тебя понимать, уважаемый профессор?
— Враг тот, кто использует ислам в реакционных целях, кто с помощью Корана держит в нищете и невежестве бедных афганцев, лишив их права иметь клочок своей земли, глоток своей воды, собственную крышу, вместо звездного неба, над головой.
— Но в святом писании сказано... — начал было нерешительно Хабибула.
Его тут же довольно невежливо перебил Нажмуддин:
— Помолчи, мулла, я лучше тебя знаю, что написано в Коране. Вот послушай: «А те, которые причиняют обиду верующим (мужчинам) и верующим (женщинам) без того, чтобы они это заслужили,— они берут на себя ложь и явный грех!»
И чтобы никакого у нас сомнения не было, что эти строки из Корана, добавил:
— Сура тридцать три. Сонмы. Стих пятьдесят восемь.
ГЛАВА VIII
Шли обычные войсковые учения. «Зеленые» наступали, «синие» оборонялись. Эскадрилья майора Нура была готова подняться в воздух в любую минуту, чтобы нанести ракетно-бомбовый удар по позициям «синих». Ждали только приказа. Его доставил из штаба полка на мотоцикле молоденький лихой офицер связи. Вскрыв пакет и прочитав приказ, Нур не поверил своим глазам. Перечитал еще раз, побелел лицом, стиснул кулаки.
— Что с вами, рафик майор? — удивился связной.— На вас лица нет!
— Так... наверное, от жары... Доложите, что приказано передать на словах.
— Ничего, рафик майор! — четко ответил офицер связи.
— А может, вы забыли? — допытывается майор.
— Никак нет! Велено вручить пакет, получить расписку и в штаб!
— Значит, в штаб, говорите? — переспросил Нур.
— Так точно, рафик майор!
— Тогда я с вами, заводи мотор, гони что есть духу в штаб полка! — приказывает офицеру связи майор.
...Полковник Нарзула был крайне недоволен, когда Нур без приглашения переступил порог его кабинета...
— Как? Это вы? Почему здесь, а не в воздухе? — строго спросил он.— Да объясните наконец, черт вас возьми, майор, почему вы не выполняете мой приказ?
— Он ошибочный, рафик полковник! — глухо сказал Нур, стоя, как положено, навытяжку перед начальством.
— Что? Вы с ума сошли, майор Нур!
— Никак нет, рафик полковник! Я в полном здравии и в своем уме! Повторяю еще раз: ваш приказ — это большая ошибка! Я требую его отмены!
Медленно поднялся из-за стола полковник, поплотнее, на самые глаза натянул фуражку с высокой тульей. Сказал строго и официально:
— Немедленно поднять эскадрилью в воздух! Всей имеющейся в вашем распоряжении огневой мощью нанести удар по обозначенной цели!
— Вы шутите, рафик полковник!
— Мне не до шуток, майор Нур! Выполняйте приказание!
— Это же не условная, а живая, настоящая цель. Вы понимаете, полковник, живая цель! — забыв о всякой субординации, кричит, уже не своим голосом, Нур.
— Прекратить истерику! — обрывает его полковник.— Вы офицер, а не скандальная жена. И не стойте над моей душой... Садитесь, остыньте от вашего гнева,— приказывает Нарзула. Майор послушался, сел на краешек стула, голову опустил на грудь, на полковника не смотрит.
А тот взял со стола графин, плеснул немного воды в стакан и предложил ему:
— Пейте, майор, успокойте свои расшалившиеся нервы!
Нур не отозвался, к стакану рукой не притронулся, уставился в пол, только желваки играют на скулах. В открытое настежь окно слышно, как на летной полосе заработали турбины тяжелого самолета. За ним второй, третий... Это пятая эскадрилья собиралась в полет. Она должна была следовать за машинами майора Нура. Пора бы ей взлетать, но, странное дело, ни один самолет первой эскадрильи в воздух не поднялся, полоса закрыта для взлета и посадки. Полковник с силой захлопнул окно кабинета, сел опять за свой стол, молча уставился на сгорбленную фигуру майора.
— Я не хотел говорить вам до полета о. важности полученного задания по чисто психологическим моментам, чтобы не травмировать вас как человека,— прервал затянувшееся молчание командир полка.— Но вы, каким-то непонятным для меня образом, узнали, что собой представляет объект вашей огневой атаки... Да, это не условная, а живая цель... кишлак Корга. Здесь при проведении земельной реформы были убиты два представителя из Кабула. Мною получен приказ разбомбить осиное гнездо, проучить бунтовщиков. Надеюсь, вам, офицеру и члену НДПА, теперь все ясно?
— Это не осиное гнездо. И не бунтовщики там живут, а бедные, добрые люди... Дети, женщины, старики,— тихо, с болью в голосе отвечает Нур.— Они не могут поднять руку на хороших людей... Там случилось что-то другое, их кто-то обидел. Это честные люди, на убийство они не пойдут. Ручаюсь головой!
— Да полно, майор! — морщится полковник.— Откуда вам их знать? Да еще за преступников головой ручаетесь.
— Корга — мой родной кишлак.
— Что?!
— Там мои родители, братья, сестры, мои земляки!
Рука Нарзулы машинально потянулась к пачке сигарет, потом он стал поспешно искать в карманах запропастившуюся куда-то зажигалку... Нашел, торопливо щелкнул, наконец прикурил. Швырнул ее на стол, затянулся раз, другой, глубоко, жадно, до кашля... Внушительная фуражка полковника с большим государственным гербом республики сбилась на затылок, обнажив седую прядь волос... Он снова натянул козырек на лоб, сбил пальцами пепел с сигареты, сказал растерянно, как бы извиняясь:
— Да, ситуация не из приятных. Как же это я... Приказ подписывал, а деталей вашей биографии не знал... Не удосужился заглянуть в личное дело... Бомбить родной кишлак заставляю... Жестоко, жестоко с моей стороны... Но, клянусь, это не моя инициатива, мне приказали!
— Кто вам приказал, полковник? — вставил со своей стороны Нур.
— Я не имею права говорить вам об этом. Да вы сидите, сидите, майор!
— Кто вам приказал, назовите его имя! Прошу вас, как командира и как человека!
Насупил лохматые черные брови майор, заскрипел от злости зубами, сжал с силой кулаки. Полковник медленно поднялся со своего стула, лицо спокойное, глаза честные, сказал как на духу:
— Я получил личный приказ от Хафизуллы Амина!
— Подар саз1! — только и мог выговорить в ответ Нур.— Подар саз! Убийца народа! Я не буду выполнять твой кровавый приказ!
Полковник испуганно посмотрел на дверь. Она была плотно закрыта. Сказал сухо и официально:
— Мне очень жаль, майор Нур, но я должен по долгу службы, как командир полка, арестовать вас.
— Это ваше право, полковник!
— А вы знаете, что вас ожидает впереди?
— Знаю... Трибунал... — отвечает Нур.
— А может, одумаетесь, поднимете эскадрилью в воздух? Я понимаю, трудно принимать такое решение... Но мы — солдаты...
— Солдаты революционной армии должны защищать, а не убивать собственный народ! И не теряйте времени, полковник! Вызывайте караул! Мое решение твердое и окончательное!
Полковник молча вышел из-за стола, прошелся по кабинету, остановился перед майором, сказал, глядя в глаза своему командиру эскадрильи:
— Другого ответа не ожидал! Я горжусь вами, майор Нур! Вы настоящий солдат и революционер...
Обнял и расцеловал, как отец при прощании с сыном
перед дальней, неведомой дорогой.
* * *
Нелегко тюремщикам Пули-Чархи было справиться с майором Нуром. На допросе вел себя гордо, дерзил, главу государства Амина поносил самыми последними словами. Был он физически крепким, дрался профессионально, раскидывал, как котят, наседавших на него с дубинками тюремщиков... Ухитрялся давать сдачи даже тогда, когда заковали в кандалы руки и ноги. Пытали его долго и мучительно, пропуская через тело ток высокого напряжения. Бросили в одиночную камеру, думали — конец, подох неугомонный майор, глаза закатил, ни рукой, ни ногой не шевелит. А он ночью очнулся на холодном цементном полу, подполз к тяжелой двери и давай алюминиевой кружкой по ней барабанить. Надоел, видать, охранникам, избили снова до бесчувствия и к нам, в камеру особого режима, бросили. Пришел он в себя на третий день. Открыл глаза, увидел профессора, попытался ему улыбнуться, а вместо улыбки рот скривился набок, задергалась голова, испарина выступила на лбу. Мы с Хабибулой невольно попятились назад.
— Не бойтесь, друзья мои,— говорит нам Нажмуддин.— Это все от пыток палачей! Нур — мой старый товарищ.
Оказывается, они хорошо друг друга знали. Давно собирались поговорить по душам, не наспех, как случайные знакомые — здравствуй и прощай! Надо бы сесть поудобнее в укромной чайхане, отведать тающего во рту кабульского шашлычка, вспомнить за чашкой ароматного чая все, что было в нелегком прошлом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29