— Вижу, вы порядочный человек. Не желаете ли сигарет с чарсом! А может, героин в чистом виде? Только
для вас, возьму недорого...
* * *
Не так давно завтракал в отеле, а вот мимо аппетитного, щекочущего ноздри запаха из раскрытых дверей кебаба пройти не могу. Не то время раннее, не то кебаб не пользовался достаточной популярностью, но посетителей здесь почти что не было. А мне он пришелся по душе. Чисто, опущены шторы от палящего солнца, бесшумный пропеллер на потолке нежит тело приятной прохладой. Не успел я за столик сесть — с гладко выбритыми до синевы щеками, весь отутюженный, накрахмаленный, с нижайшим поклоном, сам кебабщик.
— Добро пожаловать! Спасибо, что в гости зашли! — соловьем разливается он, осторожно кладя передо мной меню.
Я заказал люля-кебаб, салат, кружку пива. Подошел к музыкальному автомату, выбрал пластинку, опустил монету. И вот я слышу знакомый голос. Он пел о девушке, которую больше не увидит. Ей цвести розой в своем тенистом саду, ему умирать в пыли на чужой дороге злые люди разлучили любимых. Не верь, что по утрам на лепестках розы — роса. Это мои слезы, прикоснись к ним губами, почувствуешь соль, горечь моих страданий. Пел Ахмад Захир. Я хорошо помню его, крепко сбитого, грудь нараспашку, бархатные волосы до самых плеч и улыбка... Она могла растопить снежные цепи Гиндукуша. Открытая, зовущая, радостная улыбка жизни. Его нашли на дороге в пыли, залитого кровью. Он очень любил людей. Был их радостью и совестью. Амин людей не любил, совестью его Аллах обделил в день рождения. По его личному высочайшему приказу утром на рассвете был убит Ахмад Захир.
Пластинка замерла, остановилась на месте, а песня, как эхо, отзывалась в моей груди. Я боялся пошевельнуть- ги, чтобы не оборвать ее на полуслове, слушал, думая
о своей розе, о своей неразделенной любви. И вдруг чье-то дыхание над самым ухом. Повернулся и невольно попятился назад. Передо мной стоял человек с лицом, словно печеное яблоко. Он был одет в грязную, пропитанную потом и пылью длинную рубашку, поверх вязаный жилет, котомка за плечами, мятая чалма и стоптанные, облезшие сандалии на босу ногу. В руках увесистый, с его рост, кизиловый посох.
— Что, не узнаешь меня, Салех? — попытался улыбнуться он, отчего лицо его стало еще безобразнее.
— Эй, кто пустил это страшилище в мой кебаб? — закричал хозяин, возвращаясь с кухни.— А ну убирайся скорее, пока я тебе ребра не переломал!
Вытащил откуда-то из-за стойки бара резиновый жгут и коршуном подлетел к несчастному.
Я остановил его повелительным жестом, спросил незнакомца на дари.
— Кто ты, страшный человек, откуда знакомо тебе мое имя?
— Я твой товарищ... Товарищ по Пули-Чархи... Хабибула. Теперь меня трудно узнать, Салех.
Да, это был его голос, того самого муллы из провинции Газни, с кем свела меня судьба в мрачные дни заточения в Пули-Чархи. Только лицо другое, страшное, сожженное огнем лицо Хабибулы. Я протянул к нему руки, он бросился в мои объятия. Кебабщик от удивления только рот раскрыл.
Ел Хабибула быстро и жадно, а у меня пропал аппетит, к еде даже не притронулся. Чуть отпил из бокала ледяного пива. Сижу, молчу, жду, когда можно сказать свое слово. Начисто куском лепешки вычистил Хабибула свою тарелку. Осторожно стряхнул в ладонь крошки со стола и — в рот.
— Может, еще заказать что-нибудь? — спрашиваю я его.
— Благодарствую. Давно так сытно не ел. Разве что чаю пиалу. Побаловал себя всласть щедротой твоего сердца. В этом кебабе все дорого. Надо много рупий иметь.
— Э, полно тебе о деньгах беспокоиться. Есть у меня и рупии, и афгани, и доллары.
— Ты стал богатым?
— Обо мне потом. Расскажи лучше о себе. Как поживаешь, куда путь держишь, дружище!
— В Мекку! Совершаю хаджж!
Умолк, пока чайники и пиалы расставлял на нашем столике кебабщик. Продолжал с глубоким вздохом:
— Иду к святому храму Кааба. Нелегким путем, через огонь дьявола.
ГЛАВА XV
Он поклялся еще там, в нашей тюремной камере: жив останется, обязательно совершит хаджж. Хабибула строго соблюдал все мусульманские обычаи. Пять раз в день сотворил намаз, в рамазан от восхода до захода в рот маковой росинки не брал. Скрепя сердце раскошеливался, совершал закят1. Не знал вкуса алкоголя и табака, избегал женщин, не играл в азартные игры. И все же покарал его Аллах, посадил за железную решетку, откуда одна дорога — вслед за профессором и майором на тот свет... А жить хочется, как ни странно, здесь, на земле. И если дарует ему свободу Аллах, клянется, пойдет в Мекку. Без денег, пешком, от кишлака к кишлаку, от хребта до хребта, пока сил хватит. Упадет на колени перед древними стенами храма святыни из святынь мусульманства — храма Кааба. Помолится на коленях Аллаху, очистится от грехов своих тяжких — ив обратный путь, умиротворенный, ясный, душой выше всех... А пока петляет узкая тропа, ведет в гору. Долго добираться от его кишлака до шоссейной дороги, не один хребет надо оседлать, не одну ночь скоротать на холодной земле. Странным каким-то стал Хабибула с тех пор, как вернулся из тюрьмы в родной дом. Встретит человека — радуется, черепаха ползет — улыбается, птица в небе парит — смотрит весело, долго не налюбуется.
— Не случилась ли беда с нашим муллой? Что ни день, ходит праздничный,— толковали между собой удивленные односельчане.
Беды никакой не случилось. Просто была большая радость, та самая, которую испытывает соловей, выпущенный из железной клетки на волю. Радость, что видит вокруг жизнь, слышит, как блеют овцы, погоняемые пастухами, копошатся в пыли голопузые малыши, как пошла в рост на его поле кукуруза. Нисходит покой на сердце с прогнившего свода старой мечети. О тюрьме никому не рассказывал, забыл, не желает помнить. А вот ночь подходит, и снова он в камере, рядом с ним — мы. Правда, лиц наших не видит... Профессор очки все свои ищет... Кажется, нашел. И вот он видит его глаза, они смотрят в упор, как дуло пистолета. Хабибула слышит чуть с хрипотцой голос профессора:
— «И не ходи по земле горделиво: ведь ты не просверлишь землю и не достигнешь гор высотой». Что это? Дай, Аллах, памяти. Да, да... Коран, сура семнадцать. Стих тридцать девять.
— Я запомнил все, чему ты учил меня, моулави. Ты служил людям, профессор... Я — Аллаху... А можно — и Аллаху и людям? — спрашивает мулла и тут же просыпается в холодном поту.
У него был транзистор, купил еще до ареста в Газни, когда овец покойного муллы на базаре продавал. Любил слушать чужие голоса, особенно песни. После Пули-Чархи к приемнику не прикоснулся, а газеты в такую глушь сюда не доходили, да и читать их некому... Единственный грамотный человек в кишлаке помещик Фазула исчез в неизвестном направлении. Люди гадали-рядили, почему да отчего все так. Оставил помещик жену с малыми детьми, двух взрослых сыновей взял с собой и подался неизвестно куда от своего богатства. Говорят, удрал и из соседнего, за горой, кишлака хозяин. Куда бегут, зачем бегут, вроде новая власть в тюрьму теперь не сажает, законы мусульманские соблюдает. А какая она, власть,— никто не знает, в глаза не видали ни одного чиновника. И как с землей быть, что пустует, хоть не своя, конечно, грех брать чужое, но грех ей сиротой оставаться. Надо бы у муллы расспрашивать, а он все одно твердит:
— Политикой не занимаюсь и вам не советую. Молитесь лучше Аллаху, думайте о спасении своей души и ближних... Пусть тучи грозовые обходят нас стороной.
И пока обходили. У новой власти забот, видать, было много. Никак руки до их кишлака не доходили. И Аллах
с ней, с этой властью. Без нее можно, оказывается, жить мирно и тихо. Только вот земля не засеяна. Помещик бежал, ничейная теперь землица, весна проходит... Грех, грех... А мысли никак покоя не дают. Не накликать бы беды на свою голову. Надо спрятаться за дулом, крепко-накрепко закрыть засовы и крючки калитки, молиться и молиться, гнать прочь дьявольские соблазны...
Еще солнце не успело проснуться за черным пиком горы, а Хабибула был уже в дороге. Шел легко, с радостным сердцем, вдыхая аромат травостоя, наслаждаясь утренней прохладой... Чтобы выйти на проезжую дорогу, надо было оседлать не один перевал, попеть вместе с тропой день-другой, с ночевками на жестких колючих камнях. Спешить ему было некуда. Шел, не забывая сотворить намаз на привалах... В пути никого не встретил, только орлы парили над головой. Ночью слышал, как выли шакалы, а может, и волки где-то рядом с его костром. Пугали, мешали спать, но к огню подойти не осмеливались. Скоро должна быть первая встреча с людьми. Хабибула хорошо знал эту дорогу, до кишлака Кизилсу оставался день перехода. Пошел спуск, альпийские травы с большими пучеглазыми ромашками, диким луком, васильками и незабудками сменяются зарослями алычи и кизила. Все чаще попадаются чудом пробившие себе жизнь в расщелинах скал миндалевые и тутовые деревья.
Снял обувь, поплескал из фляги на ноги, потом на руки и на колени. Пора было помолиться. Странное дело, ему что-то мерещится, вроде тень какая-то промелькнула, но от молитвы не отвлекся. Стерпел, не осквернился, пока не воздал должную славу всевышнему. Собрался голову повернуть, почувствовал на шее холод металла. Резкий, каркающий, как у вороны, голос:
— Руки вверх! Сидеть, ни с места, не шевелиться!
Липкие и скорые ладони ощупали бока, забрались
под рубашку, нашли то, что искали.
— А кошелечек пузатенький! Овечка попалась нам жирная. Сосчитаем сначала капитал или кокнем благочестивого? — спрашивает все тот же голос.— Как ты считаешь, Назар?
— Давай кокнем! — без долгого раздумья решает невидимый Назар.— Тащи его к обрыву.
Язык, который присос от испуга в первое мгновение, вдруг заработал у Хабибулы, как пулемет:
— Не позволю! Не имеете права! Я — мулла! Иду в
Мекку! Аллах накажет! Тяжкое наказание вам будет! Я — мулла! Душманы вы несчастные!
— Да заткни ты ему глотку, Муса! — слышит он в ответ.— Ишь как разошелся, на нас, своих освободителей, партизан, лает!
— Вы не партизаны, а грабители! Я всю жизнь деньги копил... для дороги в Мекку... Не имеете права! — кричит уже мулла, а сам ногами упирается, не дает себя тащить сильным рукам.
— Бери его, Муса, крепче, бери за хребет! — командует Назар, детина огромного роста, лицо повязано клетчатым платком, одни глаза видны. В чалме, длинная рубашка перехвачена ремнем, с автоматом в руках.
Муса помельче, но жилистый, сильный, лица не прячет, весь оброс щетиной. Сдавил муллу, как клещами, рывком потянул на себя.
— Вот так-то его! — одобрил Назар.— А то раскричался, думает, мы испугаемся. Нам деньги тоже для святого дела нужны.
— Нельзя... чужое брать... Коран... — все еще пытался говорить мулла.
— Нет, он явно мне действует на нервы. А ну дай я его сейчас здесь же и порешу на месте.
Муса швырнул муллу, как мешок с отрубями. Назар вскинул автомат. Но выстрелить не успел. Чужая пуля срезала ветку у самого уха детины. Назар от неожиданности присел на корточки, и хорошо сделал... Вторая пуля была предназначена для его бесшабашной головы, впилась со стоном в ствол тутового дерева, только щепки полетели.
— Бежим! Засада! — закричал Муса, выхватил пистолет, пальнул через плечо — ив кусты.
Назар и без Мусы знал, что делать, когда стреляют над ухом. Плюхнулся со всего размаху на землю и пополз, извиваясь, как спугнутая змея, быстро-быстро. Уже из зарослей, опомнившись, дал длинную автоматную очередь. И незамедлительно в ответ прошлись по кустам веером пули. Потом все стихло. Хабибула лежит, не шелохнется, сам не знает, жив он или нет. И вдруг как милость с неба:
— Вставайте, почтенный! Вы — вне опасности! Душманы удрали!
Мулла и раньше знал, что небезопасно странствовать по Афганистану. Испокон веков на узких тропах и широких дорогах пошаливали разбойники. Они нападали на целые караваны, очищали карманы богатых купцов и чиновников, забирали на вечную память золотые кольца, колье, браслеты у иностранных туристов, выворачивали кошельки у собственных министров и вождей племен. Но чтоб муллу, который совершает паломничество в Мекку, обобрать, как белку, да еще чуть жизни не лишить, такого он себе не представлял. Он даже расплакался, когда увидел своего спасителя.
Кривоногий, худой парень в крестьянской одежде. Глаза добрые, лучистые, родинка пухлая черной меткой на подбородке. На шее боевой автомат. Один не испугался вступить в перестрелку, заставил душманов удирать, как зайцев.
— Дай тебе Аллах богатырского здоровья,— причитая, всхлипывал мулла.— Пусть сбудутся все твои желания, я вечный твой раб и должник. Назови свое имя.
— Рамз, Рамз меня зовут,— отвечает парень с автоматом.— Да будет, будет вам хныкать. Дайте лучше руку, я помогу вам на ноги подняться.
Оказалось, что Рамз был не один... из-за его спины выглядывала ко всему на свете равнодушная морда ишака.
* * *
...Не успел Хабибула опомниться после встречи с душманами, разразилась над головой гроза. Настоящая, неведомо откуда взявшаяся. Гром, словно задумал разорвать на куски серое небо, пугал все живое на земле. Слепила глаза яркая молния, завертелся, поднял пыль ветер, с ног валит, срывает с головы чалму...
— Эй, Хабибула! Давай скорее сюда! Здесь пещера! Сейчас ливень грянет! — кричит Рамз, а сам тянет за узду упрямого ишака.
Лопоухое животное, послушно несущее на своих боках нелегкую поклажу вот уже несколько дней, вдруг заупрямилось, не слушает своего хозяина. Хабибула пришел на помощь, ткнул палкой ишаку под хвост, брыкнул тот недовольно копытами, но послушался, пошел все же за Рамзом. Едва успели втащить ишака в пещеру, хлынул дождь.
— Теперь надолго... Хорошо, хоть крыша над головой,— говорит Рамз.
— Да... дождь в наших горах — бедствие превеликое! — со знанием дела добавляет Хабибула.
Он вроде успокоился. Конечно, что греха таить, очень жаль кошелька с деньгами. Но, слава Аллаху, сам целым остался. Нищий, но живой... Вовремя объявился этот парень со своим автоматом. Интересно, кто он, куда держит путь... Хорошо бы разделить с ним хлеб, соль, да котомку с продуктами бандиты тоже успели унести. Покарайте их, злые силы! Рамз подходит к ишаку, запускает руку в одну из переметных сумок, достает завернутые в шелковый платок лепешки, брынзу, лук, помидоры, чайник и алюминиевую кружку. Походная посуда выставляется из пещеры под поток воды.
— Где-то здесь и хворост должен быть припасен,— говорит Рамз, оглядывая пещеру. Она была довольно вместительная. Судя по засохшим катыхам, в ней не раз укрывались от непогоды вместе со своими овцами пастухи. В дальнем темном углу Хабибула нащупал рукой драгоценное топливо — тяжелую вязанку хвороста.
— Вот и славно,— обрадовался Рамз.— Огонь разведем, попьем чайку с тобой, Хабибула, крепкого. В городе купил с запасом, не одну пачку.
— Что, на базар ездил? — поинтересовался мулла.— Вижу, нагрузил ты своего ишака товаром нелегким, к земле пригибается. Пока мы отдыхаем, может, расседлать серого, пусть спина отойдет от тяжестей.
— Отдохнуть надо моему трудяге, это ты верно говоришь. Да вот дождь, земля сырая, боюсь, как бы товар не попортился.
— Что, очень дорогой?
— Очень!
— А какой товар-то, если не секрет. Может, скажешь? — продолжает любопытствовать Хабибула, ломая в руках сухие ветки для костра.
— Скажу,— хитро улыбается Рамз.— Человек ты порядочный, мулла, в моем товаре наверняка разбираешься...
— Да что за товар, говори толком!
— Книги!
— Что? Что? — не понял мулла.
— Книги! — повторил Рамз и, видя недоумение на лице Хабибулы, рассмеялся: — Не ожидал? Ну как, очень ценный мой товар, а?
Хабибула не ответил, сделал вид, что очень занят ко
стром, взгромоздил кучей хворост у входа в пещеру, палец послюнявил, поднял над головой: определяет откуда тяга дыма лучше будет.
— Ты что, обиделся, Хабибула? — забеспокоился Рамз.— Я не шучу. Это действительно очень ценный товар! Подарок правительства для библиотеки в нашем кишлаке. Какой день в пути, везу из города дорогие книги. Я буду первым библиотекарем!
— Что такое библиотекарь?
— Ну как тебе сказать... Человек, который через книгу дарит людям радость, учит дружбе, честности, трудолюбию... — пытается разъяснить ему Рамз.
— Понимаю, понимаю... Библиотекарь вроде муллы. Значит, ты и я — служители Аллаха. Мы делаем общее дело — учим людей добру. Ты по своим книгам, а я по Корану,— заключает Хабибула и тут же в ужасе за голову хватается: — Ай, ай! Заболтались мы с тобой. Кажется, время подошло, пора совершать намаз!
...Дождь все усиливался. Пошли играть потоки воды уже не с маленькими камнями, а с целыми валунами, потащили с грохотом вниз, все сметая на своем пути. Страшное дело — ливневый дождь в горах. В один миг засохшие русла превращаются в грозные, широкие реки, смыкаются дороги, сносятся мосты... Сель камнями забивает и делает непроходимыми ущелья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29