И ты, Пахлаван, запомни! Я сейчас тебе кое-что расскажу... Пошли!
Хайдаркул и Сайд Пахлаван направились в сторону хауза Девонбеги. Мира к привел своего осла, уложил на него хурджин, вскарабкался и попрощался с Асо.
Тихонько понукая осла, Мирак поехал по улице Калобод к центру города. В его представлении Бухара была самым большим, самым красивым и самым удивительным городом. Эти улицы, эти дома, эти ворота с широким крытым проездом, высокая древняя крепость, мощенная камнем мостовая даже снились ему по ночам Но раньше, начиная от самых городских ворот, на улицах было немало народу. Ехало столько арб, столько фаэтонов, что порой пешеходам трудно было пройти; много было мулл, людей в больших чалмах, сарбазов, нарядных байских сынков... Сейчас улицы как будто те же, вот та самая улица Калобод и дома те же, только кое-где стены поцарапаны пулями, продырявлены снарядами да дувалы повалены, а других следов войны нет. Идут люди, но они не похожи на прежних прохожих... Не видно мулл, больших тюрбанов, зато много одетых в военную форму, с красными повязками на рукавах, людей в сапогах и фуражках.
И дети есть на улицах, вон играют... Но учащихся не видно. Раньше они сновали тут с сумками на шее. Раньше около мечетей и медресе было много учеников; они тут сидели и разговаривали; столько шума было, а теперь их не видно. Вот и медресе Калобод, по его просторному двору ходили три-четыре человека, похожие на учащихся, и они совсем не шумели. Справа от медресе был хауз Калобод, вода в котором стояла очень низко, так что бедные водоносы словно из-под земли доставали ее и, обхватив полные бурдюки, с трудом вытаскивали их на ступеньки. Вокруг хауза на суфах под тутовыми деревьями сидели люди, молча глядя в воду.
Мирак миновал медресе, поехал дальше, и вдруг то, что он увидел, заставило его остановиться. Два здания были разрушены, дома сгорели, остались только остовы почерневших стен. Несколько человек с лопатами, носилками и кетменями расчищали улицу от камней, обгорелых балок и жердей. Разрушенные дома, видно, принадлежали богачу — кое-где еще сохранились покрытые резьбой куски стен. Среди камней, обломков кирпича и комков глины были видны осколки фарфоровой посуды, пестрые тряпки и разбитые стекла.
Вид этого пожарища изменил настроение Мирака, ему стало грустно и жаль чего-то. До сих пор война представлялась ему как игра, как какое-то состязание; хоть он и слышал пушечные выстрелы, но не знал, какие разрушения они производят. После боя прошло уже десять дней, никто больше не стрелял из пушек и ружей, а вот следы еще есть... Что случилось с теми, кто жил в этих домах? Неужели они все остались под развалинами?
Мирак кольнул палкой своего осла, быстро проехал мимо развалин и продолжал путь уже по неповрежденным улицам. На перекрестке около Кала-Фархада он остановил осла. Дом его сестры находился на Лесном базаре, и надо было бы свернуть направо, в сторону Самаркандских ворот. Но любопытство и желание увидеть Арк пересилили, он направил осла туда, где были лавки золотых дел мастеров.
Два медресе, стоявшие друг против друга недалеко от ювелирных рядов,— Улугбека и Азизхана,— были на месте. На площадке перед входом дехкане продавали дыни. Ряды ювелиров были пусты, лавки стояли открытые, без деревянных щитов-дверей. Видно, золотых дел мастера от страха не вышли на базар. И под куполом Заргарон открыли торговлю бакалейщики, тут сновало много народу.
Раньше тут тоже всегда была толчея. Но, проехав немного вперед, Мирак изумился.
Большая мечеть, минарет и медресе Мири Араб были целы, и лишь верхушка минарета была повреждена. Но зато дома против мечети, со всеми надворными постройками, большая часть квартала Миракон сгорели, превратились в золу. Здесь не было даже дороги. Люди протоптали между камнями, комками глины и мусором тропку и шли по ней. Мирак, хотевший хоть издали взглянуть на Арк, стал погонять по тропке осла, но далеко не уехал.
Торговые ряды, где продавали халаты, сласти, и ряды медников, которые шли от большой мечети к куполу Мисгарон, неподалеку от Регистана, все сгорели, и кругом были развалины. Тут работали солдаты, было много людей. В иных местах еще клубами вырывался дым. И над всем этим Арк, с разрушенными зубцами стен, как старик с щербатыми зубами, глядел на картину бедствия, и из его «головы» тоже шел дым.
Расстроенный, Мирак повернул осла в квартал Тубхана, чтобы мимо тюрьмы выехать к Лесному базару. По безлюдной пустынной улице он едва проехал сотню шагов, как навстречу ему вышел человек, одетый по-военному, в новых сапогах и в кожанке поверх гимнастерки. Подняв полу своей кожанки, человек придерживал ее рукой, словно груз, который он нес, был очень тяжел, и шел устало, тихо-тихо. Он прошел мимо Мирака, даже не взглянув на него.
«Этого человека я видел,— сказал себе Мирак.— Где же я его видел? — И вдруг вспомнил: — Этот человек тогда в Кагане шел вместе с Асадом Махсумом в дом к ростовщику».
Мирак обернулся и посмотрел ему вслед. Вдруг он увидел, что у человека что-то выскользнуло из кожанки и упало на землю, но человек не заметил и пошел дальше. Мираку показалось, что это был кошелек... Да, большой кожаный кошель... Мирак остановился, а человек, ничего не заметив, удалился. Мирак быстро слез с осла, подбежал и поднял кошелек очень тяжелый... Открыв его, Мирак увидел, что он наполнен зонными, слепящими глаза монетами бухарского чекана.
Мирак закричал. Эй, эй, дядя!
Но дядя не слышал, продолжая идти.
Мирак удивился, потом пустился за ним со всех ног, крича: Стойте! Дядя. Вы уронили кошелек... Кошелек!
Человек наконец услышал, остановился, повернул голову к Мираку, злой взгляд и сказал:
Что ты орешь, глупая деревенщина?
— Вот ваш кошелек... — Кошелек...— теперь уже тихо сказал Мирак, как будто был виноват перед этим человеком.
Человек взял у него кошелек, положил в карман и пошел дальше. Даже не сказал ничего. Как будто Мирак, отдав ему кошелек, только сделал еще тяжелей его ношу.
«Странный человек! — сказал сам себе Мирак. Я нашел и вернул ему кошелек с золотом, а он даже спасибо не сказал. Вот и будь после этого честным!»
Он постоял, посмотрел вслед удалявшемуся человеку, потом махнул рукой, сел на своего осла и поехал к сестре.
Лесной базар находился недалеко от Самаркандских ворот на северо-западе Бухары и считался кварталом бедноты. Дом, где жила сестра Мирака с семьей, стоял в конце квартала. Мирак нашел сестру и ее детей здоровыми и невредимыми. С ними ничего не случилось. Они все были дома. Появление Мирака и особенно привезенные им дыни и фрукты очень обрадовали ребят.
— Такая была война, что и не расскажешь! — отвечал на расспросы Мирака его зять.— Четыре дня и четыре ночи из дома нельзя было выйти. И дома сидеть опасно. У кого были подвалы, попрятались туда, а у нас подвала нет, мы решили — будь что будет, останемся дома. Баи и чиновники эмира на третий день войны закопали в землю свое золото, часть взяли с собой, убежали из города в свои загородные дома. А нам куда поехать? К вам в кишлак нельзя было пробраться — бои шли в той стороне. Поэтому, сказав: будь что будет, мы и сидели дома. Пули падали дождем. Арк горел, торговые ряды горели... Хорошо, хоть пушки в нашу сторону не стреляли... не попал ни один снаряд...
— Он, верно, догадался, что вы люди бедные! — сказал Мирак полушутя-полусерьезно.
— Уж не знаю,— сказал его зять.— Видно, наша сторона никого не интересовала... В четверг эмир убежал, а в субботу в город вошли красные войска. С приходом Красной Армии город немного успокоился. Люди стали выходить на улицы; те, что уехали, стали возвращаться, лавки открылись. Но и сейчас то и дело вспыхивают пожары...
— Да, я сам видел,— сказал Мирак,— и сейчас еще горит...
— Это уж не от пушек и не от бомб,— сказал зять Мирака,— это поджигают сами бухарцы, люди эмира, будь они прокляты!
— Нарочно, назло поджигают,— сказала сестра Мирака.
— Всех водоносов, все население города призвали тушить пожары. Мы тоже носим воду из хауза. Будь прокляты отцы Этих воров!
Грабят лавки, дома, а потом поджигают. Но если красноармейцы застанут их, расстреливают на месте...
— Новая власть дала нам хлеба, мяса, сахару,— сказала сестра Мирака.— Бесплатно...
— А другим?
— И другим тоже. По кварталам идут и раздают. Если кто нуждается в одежде, в одеялах, надо подать заявление, и быстро получишь все что нужно.
— Вот хорошо-то! — сказал Мирак.— Если бы мы жили в городе, я бы попросил себе пару сапог.
— Если тебе нужны сапоги,— сказала сестра,— мы подадим заявление, и к следующему твоему приезду получим.
— Ой! — вдруг вспомнил Мирак.— Я и позабыл, ведь меня ждет Фируза. Досвиданья, я ухожу. Покончу с делами — приду
— Постой, постой, я уже стелю дастархан!
Сестра не отпустила Мирака, пока не накормила выданным ей мясом и хлебом.
— Приходи поскорее, а то у меня сердце за тебя будет болеть! — сказала она, провожая Мирака на улицу.
— Отец придет, скажи ему, что я пошел к Фирузе, и пусть твое сердце не болит...— сказал Мирак и вышел из ворот.
На улицах было малолюдно, день клонился к вечеру, жара спала, улицы лежали в тени. Мирак хотел пройти через квартал Сарой Сабзи, где торговали морковью, прямо к рядам золотых дел мастеров и к пассажу Тельпак, где продавали головные уборы. Но возле купола Тельпак, в том месте, где начиналась дорога к Чайному караван-сараю, около канцелярии казикалона он увидел пожар Красноармейцы с помощью жителей старались потушить огонь. Мирак побежал, стал в ряд людей, передававших из рук в руки ведра. Воду таскали из колодца ближней бани. Ведра, медные кувшины, бурдюки — все, что только нашлось под рукой, наполняли водой и передавали из рук в руки. Мирак передал уже десять или пятнадцать ведер и кувшинов, когда пожар начал затухать. В это время подъехал открытый автомобиль, из него вышли два красных командира. Они посмотрели, как люди тушили пожар, посоветовались между собой, потом что-то приказали солдатам. Один из командиров, который показался Мираку очень симпатичным и даже знакомым — он его где-то видел,— взглянул на него и улыбнулся.
- Поди-ка сюда! — сказал он по-русски и тут же повторил по-таджикски: — Ин дже бие!
Это было сказано так, что Мирак без раздумья и без всякого стеснения подошел к нему и поклонился, прижав руки к груди. Командир был высокого роста, широколобый, с ясными голубыми глазами. Он протянул Мираку руку, Мирак тоже подал свою.
— Как тебя зовут?
— А вас как?
— Я — Куйбышев.
— А я — Мирак.
— Вот и познакомились!
Скажи, Мирак, кто тебя заставил тушить пожар?
Я сам... Разве нельзя? Все пусть сгори г, так, что ли?
Ног, конечно, огонь нужно тушить... Мирак сказал горячо:
Надо тушить! А то лавки сгорят, город сгорит...
Ты любишь свой город?
Люблю! Кто не любит свой город? Кунбьмиои посмотрел на своего товарища, как будто хотел спросить сказал серьезно:
— Есть такие негодяи, которые не любят ни свой город, ни свою родину, ни свою мать, ни своего ребенка. Вот они и поджигают, грабят дома, убивают женщин и детей. Но мы им не дадим, поймаем и уничтожим.
— Вы поскорее их хватайте,— сказал Мирак, любивший давать советы.— А то они весь город разрушат.
— Молодец парень! — сказал Куйбышев и потрепал Мирака по плечу.— Очень хорошо, правильно ты сказал. Нужно поскорей их схватить, чтобы не жгли дома. Огонь — не игрушка! От лавки к лавке, от дома к дому — так легко и город уничтожить. Здесь нет арыков, мало воды, и пожар — большая опасность.
В эту минуту два солдата привели человека в кожанке и доложили:
— Этого человека мы поймали с краденым. Он награбил драгоценностей в Арке.
— Он, конечно, назвался революционером и сказал, что взял золото для революции?
— Да, точно так!
— Отведите его в ЧК, пусть расследуют. И всякого — своего или чужого, кто будет грабить людей или государственное имущество,— задерживайте и отсылайте в ЧК, в трибунал. Они достойны самого сурового наказания. Награбленное у него отобрали?
— Все взяли и сдали в казну.
— А кошелек? — спросил вдруг Мирак.
— И кошелек сдали! — ответил один из солдат.
— А ты откуда знаешь? — с удивлением спросил командир.
— Я его видел — сказал Мирак. — Он нес узел, и вдруг кошелек выпал. Я поднял, отдал ему, а он даже спасибо не сказал, еще назвал деревенщиной...
— Кошелек-то был ворованный, вот вор и испугался, - сказал Куйбышев и обратился к солдатам: — Молодцы, товарищи Уведите его!
Солдаты увели грабителя.
— Ты, Мирак, хороший парень,— сказал Куйбышев, - и ты счастливый: тебе и таким, как ты, революция и Советская власть дадут все, чтобы вы могли расти и развиваться и стали бы хозяевами своей страны. До свиданья, товарищи, спасибо вам! — Попрощавшись со всеми, Куйбышев сел в машину и уехал в сторону Регистана.
А Мирак пришел к Мазарским воротам уже в сумерки. Фируза ждала его и тревожилась, не могла усидеть на месте. Мирака увидел издали Асо, и Фируза побежала ему навстречу.
— Пришел наконец!
Почему так задержался?
— Помогал пожар тушить... Видел самого главного командира — Куйбышева!
— Неужели? Где?
Мирак хотел рассказать свои приключения, но Асо прервал его узбекской пословицей:
— «Заставь дитя что-то сделать, сам пойдешь вместо него». Не следовало доверять пареньку важное дело!
— Я не об этом, я о нем самом беспокоилась,— сказала Фируза,--мало ли что могло с ним случиться... А дело успеется...
— Ну ладно, не беда, пусть отдохнет, потом пойдете.
Мирак обиделся. Он так радовался и гордился, что встретил самого Куйбышева, главного командира, беседовал с ним, был на седьмом небе от его похвал. Это не шутка! Сам Куйбышев поздоровался с ним, разговаривал! Асо, наверное, не видел Куйбышева, даже не слышал его голоса, а говорит о Мираке так презрительно, ребенком называет... Вот Фиру-за, та все понимает, она хорошая...
Фируза увидела, что Мирак расстроен, подошла к нему и сказала:
— Ты огорчен, братик? Или устал, помогая тушить пожар? Пойди выпей чаю, отдохни!
— Ничего,— сказал Мирак,— давайте лучше пойдем, а то поздно... Отец будет ругаться.
— Ну и хорошо, пойдем, я только зайду в караулку, возьму паранджу. Фируза вошла в комнату, а Мирак сел на суфу под навесом и стал
смотреть на проходивших в ворота. Входило в город немного людей, больше уходило. То были дехкане, распродавшие свой товар и купившие, что им нужно было. Погрузив покупки на ослов, лошадей или арбы, они возвращались домой. Асо и его солдаты их почти не проверяли, только взглянут — и пропускают. А когда в пароконном фаэтоне проехал надменного вида человек в серой куртке и галифе, а поверх них в нарядном халате из алачи на шелковой подкладке, в лакированных сапогах и в белой чалме на голове, то Асо и солдаты, подняв руки к виску, отдали честь. Мирак удивился и спросил у Фирузы, которая вышла в это время:
— Кто это?
— Это председатель ЧК, Ходжа Хасанбек,— сказала Фируза.— Большой человек, у него в руках жизнь и смерть Он может к смерти приговорить.
— К смерти? — удивился Мирак.— Но ведь революция же! Почему же опять убивать?
— Если в руки ЧК попадутся сторонники эмира, контрреволюционеры, басмачи, трибунал может их приговорить к смертной казни.
Удовлетворился или нет Мирак этим ответом — неизвестно, но он ничего больше не сказал и зашагал рядом с Фирузой.
Только после долгого молчания проговорил:
Ходжа Хасанбек — злой старик, плохой человек!
Фируза под чашмбандом от души расхохоталась и даже оглянулась по сторонам — не слышит ли кто ее смеха. Но улица была безлюдна.
В квартале Арабон Мирак показал Фирузе дом Шомурадбека-додхо и отравился назад, на Лесной базар.
Фируза вошла в просторный, высокий крытый проход за воротами и поняла, что додхо оставил своим наследникам немалое богатство и что принадлежит людям, которым не приходится думать о завтрашнем.
И правление эмира Музаффара, в 1285 году хиджры, что соответствует IМ1И1 году нашего летосчисления, хан Коканда Худояр был вынужден, восстания в крае, бежать и искать убежища у бухарского. В то время при дворе Худояра служил молодой военный, по имени Шомурадбек, который за храбрость и военные заслуги получил высокий чин и стал одним из приближенных хана.
Несмотря на свою молодость (в то время ему было 25 лет), Шомурадбек был дальновидным политиком, тактичным и благоразумным человеком. Он не одобрял разгула и праздной жизни Худояра и своими советами старался увести правителя с дурного пути. Но его советы и наставления могли бы скорее воздействовать на гранитную скалу, чем на хана.
В унынии, потеряв всякую надежду, возвращался однажды Шомурадбек домой.
— Нехорошо мы поступаем, женщина! — с грустью говорил он жене.-- Есть хлеб во дворце хана все равно что отравой питаться; быть приближенным хана — значит играть со смертью... Как жаль, что я так поздно понял это! Тщеславие молодости, честолюбие сгубили меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Хайдаркул и Сайд Пахлаван направились в сторону хауза Девонбеги. Мира к привел своего осла, уложил на него хурджин, вскарабкался и попрощался с Асо.
Тихонько понукая осла, Мирак поехал по улице Калобод к центру города. В его представлении Бухара была самым большим, самым красивым и самым удивительным городом. Эти улицы, эти дома, эти ворота с широким крытым проездом, высокая древняя крепость, мощенная камнем мостовая даже снились ему по ночам Но раньше, начиная от самых городских ворот, на улицах было немало народу. Ехало столько арб, столько фаэтонов, что порой пешеходам трудно было пройти; много было мулл, людей в больших чалмах, сарбазов, нарядных байских сынков... Сейчас улицы как будто те же, вот та самая улица Калобод и дома те же, только кое-где стены поцарапаны пулями, продырявлены снарядами да дувалы повалены, а других следов войны нет. Идут люди, но они не похожи на прежних прохожих... Не видно мулл, больших тюрбанов, зато много одетых в военную форму, с красными повязками на рукавах, людей в сапогах и фуражках.
И дети есть на улицах, вон играют... Но учащихся не видно. Раньше они сновали тут с сумками на шее. Раньше около мечетей и медресе было много учеников; они тут сидели и разговаривали; столько шума было, а теперь их не видно. Вот и медресе Калобод, по его просторному двору ходили три-четыре человека, похожие на учащихся, и они совсем не шумели. Справа от медресе был хауз Калобод, вода в котором стояла очень низко, так что бедные водоносы словно из-под земли доставали ее и, обхватив полные бурдюки, с трудом вытаскивали их на ступеньки. Вокруг хауза на суфах под тутовыми деревьями сидели люди, молча глядя в воду.
Мирак миновал медресе, поехал дальше, и вдруг то, что он увидел, заставило его остановиться. Два здания были разрушены, дома сгорели, остались только остовы почерневших стен. Несколько человек с лопатами, носилками и кетменями расчищали улицу от камней, обгорелых балок и жердей. Разрушенные дома, видно, принадлежали богачу — кое-где еще сохранились покрытые резьбой куски стен. Среди камней, обломков кирпича и комков глины были видны осколки фарфоровой посуды, пестрые тряпки и разбитые стекла.
Вид этого пожарища изменил настроение Мирака, ему стало грустно и жаль чего-то. До сих пор война представлялась ему как игра, как какое-то состязание; хоть он и слышал пушечные выстрелы, но не знал, какие разрушения они производят. После боя прошло уже десять дней, никто больше не стрелял из пушек и ружей, а вот следы еще есть... Что случилось с теми, кто жил в этих домах? Неужели они все остались под развалинами?
Мирак кольнул палкой своего осла, быстро проехал мимо развалин и продолжал путь уже по неповрежденным улицам. На перекрестке около Кала-Фархада он остановил осла. Дом его сестры находился на Лесном базаре, и надо было бы свернуть направо, в сторону Самаркандских ворот. Но любопытство и желание увидеть Арк пересилили, он направил осла туда, где были лавки золотых дел мастеров.
Два медресе, стоявшие друг против друга недалеко от ювелирных рядов,— Улугбека и Азизхана,— были на месте. На площадке перед входом дехкане продавали дыни. Ряды ювелиров были пусты, лавки стояли открытые, без деревянных щитов-дверей. Видно, золотых дел мастера от страха не вышли на базар. И под куполом Заргарон открыли торговлю бакалейщики, тут сновало много народу.
Раньше тут тоже всегда была толчея. Но, проехав немного вперед, Мирак изумился.
Большая мечеть, минарет и медресе Мири Араб были целы, и лишь верхушка минарета была повреждена. Но зато дома против мечети, со всеми надворными постройками, большая часть квартала Миракон сгорели, превратились в золу. Здесь не было даже дороги. Люди протоптали между камнями, комками глины и мусором тропку и шли по ней. Мирак, хотевший хоть издали взглянуть на Арк, стал погонять по тропке осла, но далеко не уехал.
Торговые ряды, где продавали халаты, сласти, и ряды медников, которые шли от большой мечети к куполу Мисгарон, неподалеку от Регистана, все сгорели, и кругом были развалины. Тут работали солдаты, было много людей. В иных местах еще клубами вырывался дым. И над всем этим Арк, с разрушенными зубцами стен, как старик с щербатыми зубами, глядел на картину бедствия, и из его «головы» тоже шел дым.
Расстроенный, Мирак повернул осла в квартал Тубхана, чтобы мимо тюрьмы выехать к Лесному базару. По безлюдной пустынной улице он едва проехал сотню шагов, как навстречу ему вышел человек, одетый по-военному, в новых сапогах и в кожанке поверх гимнастерки. Подняв полу своей кожанки, человек придерживал ее рукой, словно груз, который он нес, был очень тяжел, и шел устало, тихо-тихо. Он прошел мимо Мирака, даже не взглянув на него.
«Этого человека я видел,— сказал себе Мирак.— Где же я его видел? — И вдруг вспомнил: — Этот человек тогда в Кагане шел вместе с Асадом Махсумом в дом к ростовщику».
Мирак обернулся и посмотрел ему вслед. Вдруг он увидел, что у человека что-то выскользнуло из кожанки и упало на землю, но человек не заметил и пошел дальше. Мираку показалось, что это был кошелек... Да, большой кожаный кошель... Мирак остановился, а человек, ничего не заметив, удалился. Мирак быстро слез с осла, подбежал и поднял кошелек очень тяжелый... Открыв его, Мирак увидел, что он наполнен зонными, слепящими глаза монетами бухарского чекана.
Мирак закричал. Эй, эй, дядя!
Но дядя не слышал, продолжая идти.
Мирак удивился, потом пустился за ним со всех ног, крича: Стойте! Дядя. Вы уронили кошелек... Кошелек!
Человек наконец услышал, остановился, повернул голову к Мираку, злой взгляд и сказал:
Что ты орешь, глупая деревенщина?
— Вот ваш кошелек... — Кошелек...— теперь уже тихо сказал Мирак, как будто был виноват перед этим человеком.
Человек взял у него кошелек, положил в карман и пошел дальше. Даже не сказал ничего. Как будто Мирак, отдав ему кошелек, только сделал еще тяжелей его ношу.
«Странный человек! — сказал сам себе Мирак. Я нашел и вернул ему кошелек с золотом, а он даже спасибо не сказал. Вот и будь после этого честным!»
Он постоял, посмотрел вслед удалявшемуся человеку, потом махнул рукой, сел на своего осла и поехал к сестре.
Лесной базар находился недалеко от Самаркандских ворот на северо-западе Бухары и считался кварталом бедноты. Дом, где жила сестра Мирака с семьей, стоял в конце квартала. Мирак нашел сестру и ее детей здоровыми и невредимыми. С ними ничего не случилось. Они все были дома. Появление Мирака и особенно привезенные им дыни и фрукты очень обрадовали ребят.
— Такая была война, что и не расскажешь! — отвечал на расспросы Мирака его зять.— Четыре дня и четыре ночи из дома нельзя было выйти. И дома сидеть опасно. У кого были подвалы, попрятались туда, а у нас подвала нет, мы решили — будь что будет, останемся дома. Баи и чиновники эмира на третий день войны закопали в землю свое золото, часть взяли с собой, убежали из города в свои загородные дома. А нам куда поехать? К вам в кишлак нельзя было пробраться — бои шли в той стороне. Поэтому, сказав: будь что будет, мы и сидели дома. Пули падали дождем. Арк горел, торговые ряды горели... Хорошо, хоть пушки в нашу сторону не стреляли... не попал ни один снаряд...
— Он, верно, догадался, что вы люди бедные! — сказал Мирак полушутя-полусерьезно.
— Уж не знаю,— сказал его зять.— Видно, наша сторона никого не интересовала... В четверг эмир убежал, а в субботу в город вошли красные войска. С приходом Красной Армии город немного успокоился. Люди стали выходить на улицы; те, что уехали, стали возвращаться, лавки открылись. Но и сейчас то и дело вспыхивают пожары...
— Да, я сам видел,— сказал Мирак,— и сейчас еще горит...
— Это уж не от пушек и не от бомб,— сказал зять Мирака,— это поджигают сами бухарцы, люди эмира, будь они прокляты!
— Нарочно, назло поджигают,— сказала сестра Мирака.
— Всех водоносов, все население города призвали тушить пожары. Мы тоже носим воду из хауза. Будь прокляты отцы Этих воров!
Грабят лавки, дома, а потом поджигают. Но если красноармейцы застанут их, расстреливают на месте...
— Новая власть дала нам хлеба, мяса, сахару,— сказала сестра Мирака.— Бесплатно...
— А другим?
— И другим тоже. По кварталам идут и раздают. Если кто нуждается в одежде, в одеялах, надо подать заявление, и быстро получишь все что нужно.
— Вот хорошо-то! — сказал Мирак.— Если бы мы жили в городе, я бы попросил себе пару сапог.
— Если тебе нужны сапоги,— сказала сестра,— мы подадим заявление, и к следующему твоему приезду получим.
— Ой! — вдруг вспомнил Мирак.— Я и позабыл, ведь меня ждет Фируза. Досвиданья, я ухожу. Покончу с делами — приду
— Постой, постой, я уже стелю дастархан!
Сестра не отпустила Мирака, пока не накормила выданным ей мясом и хлебом.
— Приходи поскорее, а то у меня сердце за тебя будет болеть! — сказала она, провожая Мирака на улицу.
— Отец придет, скажи ему, что я пошел к Фирузе, и пусть твое сердце не болит...— сказал Мирак и вышел из ворот.
На улицах было малолюдно, день клонился к вечеру, жара спала, улицы лежали в тени. Мирак хотел пройти через квартал Сарой Сабзи, где торговали морковью, прямо к рядам золотых дел мастеров и к пассажу Тельпак, где продавали головные уборы. Но возле купола Тельпак, в том месте, где начиналась дорога к Чайному караван-сараю, около канцелярии казикалона он увидел пожар Красноармейцы с помощью жителей старались потушить огонь. Мирак побежал, стал в ряд людей, передававших из рук в руки ведра. Воду таскали из колодца ближней бани. Ведра, медные кувшины, бурдюки — все, что только нашлось под рукой, наполняли водой и передавали из рук в руки. Мирак передал уже десять или пятнадцать ведер и кувшинов, когда пожар начал затухать. В это время подъехал открытый автомобиль, из него вышли два красных командира. Они посмотрели, как люди тушили пожар, посоветовались между собой, потом что-то приказали солдатам. Один из командиров, который показался Мираку очень симпатичным и даже знакомым — он его где-то видел,— взглянул на него и улыбнулся.
- Поди-ка сюда! — сказал он по-русски и тут же повторил по-таджикски: — Ин дже бие!
Это было сказано так, что Мирак без раздумья и без всякого стеснения подошел к нему и поклонился, прижав руки к груди. Командир был высокого роста, широколобый, с ясными голубыми глазами. Он протянул Мираку руку, Мирак тоже подал свою.
— Как тебя зовут?
— А вас как?
— Я — Куйбышев.
— А я — Мирак.
— Вот и познакомились!
Скажи, Мирак, кто тебя заставил тушить пожар?
Я сам... Разве нельзя? Все пусть сгори г, так, что ли?
Ног, конечно, огонь нужно тушить... Мирак сказал горячо:
Надо тушить! А то лавки сгорят, город сгорит...
Ты любишь свой город?
Люблю! Кто не любит свой город? Кунбьмиои посмотрел на своего товарища, как будто хотел спросить сказал серьезно:
— Есть такие негодяи, которые не любят ни свой город, ни свою родину, ни свою мать, ни своего ребенка. Вот они и поджигают, грабят дома, убивают женщин и детей. Но мы им не дадим, поймаем и уничтожим.
— Вы поскорее их хватайте,— сказал Мирак, любивший давать советы.— А то они весь город разрушат.
— Молодец парень! — сказал Куйбышев и потрепал Мирака по плечу.— Очень хорошо, правильно ты сказал. Нужно поскорей их схватить, чтобы не жгли дома. Огонь — не игрушка! От лавки к лавке, от дома к дому — так легко и город уничтожить. Здесь нет арыков, мало воды, и пожар — большая опасность.
В эту минуту два солдата привели человека в кожанке и доложили:
— Этого человека мы поймали с краденым. Он награбил драгоценностей в Арке.
— Он, конечно, назвался революционером и сказал, что взял золото для революции?
— Да, точно так!
— Отведите его в ЧК, пусть расследуют. И всякого — своего или чужого, кто будет грабить людей или государственное имущество,— задерживайте и отсылайте в ЧК, в трибунал. Они достойны самого сурового наказания. Награбленное у него отобрали?
— Все взяли и сдали в казну.
— А кошелек? — спросил вдруг Мирак.
— И кошелек сдали! — ответил один из солдат.
— А ты откуда знаешь? — с удивлением спросил командир.
— Я его видел — сказал Мирак. — Он нес узел, и вдруг кошелек выпал. Я поднял, отдал ему, а он даже спасибо не сказал, еще назвал деревенщиной...
— Кошелек-то был ворованный, вот вор и испугался, - сказал Куйбышев и обратился к солдатам: — Молодцы, товарищи Уведите его!
Солдаты увели грабителя.
— Ты, Мирак, хороший парень,— сказал Куйбышев, - и ты счастливый: тебе и таким, как ты, революция и Советская власть дадут все, чтобы вы могли расти и развиваться и стали бы хозяевами своей страны. До свиданья, товарищи, спасибо вам! — Попрощавшись со всеми, Куйбышев сел в машину и уехал в сторону Регистана.
А Мирак пришел к Мазарским воротам уже в сумерки. Фируза ждала его и тревожилась, не могла усидеть на месте. Мирака увидел издали Асо, и Фируза побежала ему навстречу.
— Пришел наконец!
Почему так задержался?
— Помогал пожар тушить... Видел самого главного командира — Куйбышева!
— Неужели? Где?
Мирак хотел рассказать свои приключения, но Асо прервал его узбекской пословицей:
— «Заставь дитя что-то сделать, сам пойдешь вместо него». Не следовало доверять пареньку важное дело!
— Я не об этом, я о нем самом беспокоилась,— сказала Фируза,--мало ли что могло с ним случиться... А дело успеется...
— Ну ладно, не беда, пусть отдохнет, потом пойдете.
Мирак обиделся. Он так радовался и гордился, что встретил самого Куйбышева, главного командира, беседовал с ним, был на седьмом небе от его похвал. Это не шутка! Сам Куйбышев поздоровался с ним, разговаривал! Асо, наверное, не видел Куйбышева, даже не слышал его голоса, а говорит о Мираке так презрительно, ребенком называет... Вот Фиру-за, та все понимает, она хорошая...
Фируза увидела, что Мирак расстроен, подошла к нему и сказала:
— Ты огорчен, братик? Или устал, помогая тушить пожар? Пойди выпей чаю, отдохни!
— Ничего,— сказал Мирак,— давайте лучше пойдем, а то поздно... Отец будет ругаться.
— Ну и хорошо, пойдем, я только зайду в караулку, возьму паранджу. Фируза вошла в комнату, а Мирак сел на суфу под навесом и стал
смотреть на проходивших в ворота. Входило в город немного людей, больше уходило. То были дехкане, распродавшие свой товар и купившие, что им нужно было. Погрузив покупки на ослов, лошадей или арбы, они возвращались домой. Асо и его солдаты их почти не проверяли, только взглянут — и пропускают. А когда в пароконном фаэтоне проехал надменного вида человек в серой куртке и галифе, а поверх них в нарядном халате из алачи на шелковой подкладке, в лакированных сапогах и в белой чалме на голове, то Асо и солдаты, подняв руки к виску, отдали честь. Мирак удивился и спросил у Фирузы, которая вышла в это время:
— Кто это?
— Это председатель ЧК, Ходжа Хасанбек,— сказала Фируза.— Большой человек, у него в руках жизнь и смерть Он может к смерти приговорить.
— К смерти? — удивился Мирак.— Но ведь революция же! Почему же опять убивать?
— Если в руки ЧК попадутся сторонники эмира, контрреволюционеры, басмачи, трибунал может их приговорить к смертной казни.
Удовлетворился или нет Мирак этим ответом — неизвестно, но он ничего больше не сказал и зашагал рядом с Фирузой.
Только после долгого молчания проговорил:
Ходжа Хасанбек — злой старик, плохой человек!
Фируза под чашмбандом от души расхохоталась и даже оглянулась по сторонам — не слышит ли кто ее смеха. Но улица была безлюдна.
В квартале Арабон Мирак показал Фирузе дом Шомурадбека-додхо и отравился назад, на Лесной базар.
Фируза вошла в просторный, высокий крытый проход за воротами и поняла, что додхо оставил своим наследникам немалое богатство и что принадлежит людям, которым не приходится думать о завтрашнем.
И правление эмира Музаффара, в 1285 году хиджры, что соответствует IМ1И1 году нашего летосчисления, хан Коканда Худояр был вынужден, восстания в крае, бежать и искать убежища у бухарского. В то время при дворе Худояра служил молодой военный, по имени Шомурадбек, который за храбрость и военные заслуги получил высокий чин и стал одним из приближенных хана.
Несмотря на свою молодость (в то время ему было 25 лет), Шомурадбек был дальновидным политиком, тактичным и благоразумным человеком. Он не одобрял разгула и праздной жизни Худояра и своими советами старался увести правителя с дурного пути. Но его советы и наставления могли бы скорее воздействовать на гранитную скалу, чем на хана.
В унынии, потеряв всякую надежду, возвращался однажды Шомурадбек домой.
— Нехорошо мы поступаем, женщина! — с грустью говорил он жене.-- Есть хлеб во дворце хана все равно что отравой питаться; быть приближенным хана — значит играть со смертью... Как жаль, что я так поздно понял это! Тщеславие молодости, честолюбие сгубили меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41