— сказал Хайдаркул.— Ведь это ложится пятном на имя большого человека.
— Ишан-джан,— так почтительно называл Хасанбек Файзуллу Ходжаева,— очень занят; возможно, он и не знает, что делает Ибодхан... Ладно! Ибодхан молод, избалован, он еще наберется ума-разума и остепенится... Я сам с ним поговорю.
— Пес с ним,— сказал, вздохнув, Хайдаркул. Вы слышали о происшествии около моста Мехтар Косыма?
— Слышал. Басмачи напали на арбу вашего родственника...
— К сожалению, не басмачи!— прервал его Хайдаркул.— Я это подозревал, а теперь мои подозрения подтвердил Карим, жених моей племянницы... Он был на той арбе. Это Асад Махсум подстроил все, сам подстрелил Карима, а девушку с матерью увез неизвестно куда...
— В самом деле, Махсума нет на месте — в загородном саду Диль-кушо,— сказал удивленно Ходжа Хасанбек.— Неужели это проделка самого Асада? Что, ему не хватает жен в Бухаре?
— Увидел девушку и сразу распустил слюни, назвал ее пери... Такой уж человек — не умеет сдерживать свои поганые страсти, хочет любыми средствами достичь цели.
— Но почему бы ему не обделать это дело в открытую, мирным путем, без кровопролития? Я думаю, что вы не отказались бы от такого зятя?
— Я ведь вам сказал, что Ойша помолвлена с Каримом, и они ехали в Гиждуван справить свадьбу.
— Да, да, верно, верно...— сказал Хасанбек.— А как сейчас состояние Карима?
— Карим в больнице... в плохом состоянии. Врачи обещают вылечить, но бог знает что будет. Ойша с матерью исчезли, никто не знает, где они. Нужно их найти. Вот за этим я и пришел к вам.
Ходжа Хасанбек протянул руку к звонку на столе и дважды позвонил.
Вошел его секретарь.
— Что прикажете?— сказал он.
— Быстро по телефону разыщите Асада Махсума, у меня к нему дело.
— Слушаюсь!
Человек вышел из кабинета. Хасанбек закурил папиросу и задумался.
— Асада Махсума не следовало назначать на эту должность! — сказал Хайдаркул, как бы продолжая свою мысль.
— Ишан-джан тоже так думает,— сказал председатель ЧК.— Это ошибка. Ничего хорошего нельзя ждать от этого человека. Но у него много сторонников в ревкоме. Даже в Центральном Комитсме партии и у вас в аппарате есть люди, которые поддерживают его.. Идет разговор о том, чтобы ввести его в руководящий состав...
— За какие заслуги?
— Не знаю. Оказывается, он храбр, бесстрашен, огонь-революционер. А этот революционер такое сейчас вытворяет! Его должность — комиссар округа, а он вмешивается и в дела города, арестовывает людей, кое-кому неугодных... Как-то в Гала Ошё разграбили кооперативный магазин... Свидетели говорят, что там были люди Асада. К нему на службу идут воры, разбойники, всякая нечисть...
— А вы что ж смотрите? На основании всех этих сведений вы можете его обезоружить и арестовать.
Ходжа Хасанбек улыбнулся и сказал:
— Мне это не под силу. Да, да, я правду говорю, мне это не по силам!
С какими людьми я сделаю это? Сколько у ЧК людей? И четверти того, что есть у Асада Махсума, не наберется. А если мы бросим на него наши войска, красноармейцев, у нас не будет сил на все другое. Где у меня войска, где оружие? Нет их у меня! А с другой стороны — он ведь лицо официальное, можно сказать, государственное лицо, глава организации... Его без разрешения ревкома и ЦК я не имею права взять. Вошел секретарь.
— Я не нашел Асада Махсума, на месте его нет. Его заместитель Исмат-джан говорит, что он с Окиловым уехал в Шофиркамский тумен — в погоню за басмачами.
— Значит, басмачи поехали в Шофиркам?
— Не знаю.
— Из Шофиркама есть какие-нибудь известия?
— Нет, ничего не поступало.
— Хорошо. Скажите, как только Махсум приедет, пусть немедленно мне позвонит. Урунбаю скажите, чтобы взял трех-четырех людей и под каким-нибудь предлогом, будто мимо ехал, пусть заедет в загородный сад Дилькушо и проверит, там Махсум или нет. Пусть разузнает, не привозили ли туда двух женщин.
— Слушаюсь.— Секретарь вышел.
— А что, если я сам поеду и узнаю все?— спросил Хайдаркул.
— Ни под каким видом!— решительно сказал председатель ЧК.— У этого подлеца плохой характер, он не рассуждает...
Лучше нам поступить обдуманно.
— Как же?
— Этой ночью я хорошенько все выясню, а завтра вместе пойдем в ревком и в Совет назиров, поставим вопрос и будем действовать по их решению.
— Хорошо,— сказал Хайдаркул и, распрощавшись, вышел. Совсем стемнело. Холодный ветер, как плетью, сгонял над землей
дождевые облака. На улицах зажгли фонари. Хайдаркул решил идти домой. На улицах было мало прохожих. Ничто вокруг не привлекло его внимания, да он так погрузился в размышления, что и не заметил бы ничего.
В лице Асада Махсума он видел большую опасность для революции. «Победа досталась нелегко, и нельзя допустить, чтобы ею воспользовался какой-то своевольный разбойник! Ходжа Хасанбек в известной мере прав — у нас нет военной силы. Революцию нужно защищать от врагов оружием. Надо мобилизовать местное население, члены партии должны показать пример. Советская Россия, конечно, поможет нам — даст оружие. Враги революции многочисленны. Подобно Асаду, они думают, что революция совершилась для них, для того, чтобы они пришли к власти и смогли жить в свое удовольствие. Они не думают ни о народе, ни о стране, ни о том, как улучшить жизнь для людей. Свобода женщин им нужна лишь для того, чтобы они сбросили паранджу и можно было бы их выбирать по сердцу для своего гарема. Судьи должны выносить приговоры их личным врагам и противникам, милиция, и ЧК, и Окружная комиссия должны охранять их интересы, их самих и их семьи... Тьфу!»
...Прошли уже недели и месяцы после победы революции в Бухаре, а у него до сих пор нет приличного жилья, нет дома. Хорошо, что сохранилась каморка старухи Дилором — туда он перенес свои пожитки и припасы. Он один, ему и этой каморки достаточно... А если бы живы были жена и дочь, что бы они сказали?! Разве не сказали бы они, что, вынеся столько лишений, испытав такие муки, дожив наконец до победы, он мог бы добиться хоть какого-нибудь улучшения своей жизни? Но для этого ему пришлось бы обратиться к большим людям, говорить о себе, просить для себя... Нет, пока ему хватит и того, что есть. Правда, когда Ойша с матерью только один день погостили у него, трудновато было всем устроиться... А где они сейчас?
Что могло с ними случиться?..
Подумав о них, Хайдаркул остановился и огляделся. Он еще не дошел до квартала Гозиен, через который обычно ходил к себе домой. Он быстро направился к месту своей работы.
Сторож удивился, увидев его в столь поздний час; открыл дверь кабинета, спросил, не заварить ли чаю. Хайдаркул поблагодарил, отказался от чая и сел за свой стол. Он был рассеян, не знал что делать. Протянув руку, хотел взять телефонную трубку, но не взял — задумался.
Кому позвонить? В Секретариат ЦК? Кому? Что они могут сделать? Асад Махсум — отъявленный негодяй, головорез, вооружен с ног до головы, у него в подчинении полтысячи войска. Против этой черной силы нужно двинуть могучее оружие... или же... умным тонким приемом вырвать у него из рук обманутый им отряд и направить против него самого... Но как это сделать?!
Так он сидел, раздумывая, когда дверь открылась и вошел Сайд Пах-лаван. Он очень изменился с виду: теперь вместо халата на нем была военная форма, на голове барашковая шапка, на ногах сапоги. Он подстриг свою густую бороду и выглядел помолодевшим.
— Салом! — сказал он.— Ты сказал, чтобы я приходил без разрешения, вот я и пришел.
Сайд Пахлаван уже почти неделю жил в лагере Асада Махсума, служил помощником Найма Перца. Сам Асад вспомнил встречу с ним, а Наим поручился за него; Асад Махсум оказал ему доверие — поручил хозяйственные дела отряда. Сайд Пахлаван энергично приступил к работе; с разрешения Махсума съездил в кишлак, перевез жену и ребят в Бухару и засел в Дилькушо, налаживая хозяйство отряда. Одновременно он следил за тем, куда ездил и что делал Асад Махсум.
— Входи, входи, Сайд Пахлаван! — сказал, увидев его, Хайдаркул.— Ты пришел вовремя! В самый нужный момент!
— Я давно уже пришел, не застал тебя и пошел навестить семью. Ну как ты жив-здоров?
— Спасибо, здоров. А как ты?
— Хорошо,— сказал Сайд и немного помолчал.— Жаль только, что не могу тебя порадовать хорошими вестями...
— Знаю,— сказал Хайдаркул.— Говори же, не раздумывай!
Сайд Пахлаван тихонько поднялся и на цыпочках подошел к двери, быстро распахнул ее, выглянул в коридор, потом, успокоенный, вернулся, сел и сказал:
— Сегодня Асад Махсум привез Ойшу с матерью... Оказывается, Ойша тебе племянница... я раньше не знал...
-- Говори же, что с ними.
Что он сделал?
— Ничего... все хорошо...— сказал Сайд и, помолчав, добавил: — Сегодня после полуденного намаза домуллоимам оформил их брак. Кажется, он взял ее законной женой...
Услышав это, Хайдаркул стукнул кулаком по столу и встал.
— Изменник, подлец, негодяй! — вскричал он и зашагал по комнате.— При эмире Гани-джан-бай погубил мою жену и мою дочь. Печаль об этих мученицах еще не оставила моего сердца... А вот теперь опять беда с племянницей! При Советской власти, после победы революции — второй Гани-джан-бай! О, господи! Нет, я это так не оставлю! Я сейчас пойду с тобой и вырву страдалицу из рук мучителя!
— Бесполезно,— сказал Сайд Пахлаван, - можешь сам попасть в беду. С Асадом надо быть осторожным.
— Что же мне, прижав руки к сердцу, умолять его: дорогой Махсум...
— Не горячись! Ты сам ведь учил меня не горячиться! Хайдаркул, взглянув в лицо Сайда, остановился. Сайд продолжал
мягко:
- В последние дни он по всяким наветам и ложным доносам арестовывает многих в городе и в кишлаках, а приведя их в лагерь, мучит, даже расстреливает... Сам себе падишах, что хочет, то и делает... Эту язву надо вырезать острым ножом!
Хайдаркул подумал немного, сел и покрутил ручку телефона.
— Мне нужен Файзулла Ходжаев! — сказал он в трубку.— Да, это я, Хайдаркул, из Центрального Комитета... Здравствуйте. Извините, что так поздно беспокою вас. Я хотел поговорить с вами об Асаде Махсуме... Он переходит всякие границы... Да, да, правда! Я знаю, что и вы такого же мнения... Правильно говорите! Если его не остановить, завтра-послезавтра может открыто выступить против Советской власти. Вчера, знаете... Да, да' Вы уже знаете! Сейчас он насильно взял в жены Ойшу... Не знаю, что мне делать? Я хотел сам к нему поехать, да, верно, толку не будет... Хорошо, обсудим этот вопрос на заседании Совета назиров. Я подам заявление... Хорошо! Будьте здоровы!
Сайд Пахлаван, слушая этот разговор, только качал головой:
— Какой толк от заседания, обсуждения, беседы?
— Совет назиров может вынести решение -- и его снимут с работы.
— У него среди своих, среди этих младобухарцев, много сторонников. Сомнительно, чтобы его сняли с работы. А если вдруг и вынесут такое решение, он не выпустит из рук оружия... Нет, он не из таких, будьте спокойны...
Хайдаркул не знал, что и думать. Сайд Пахлаван был прав. Пока соберется заседание Совета назиров, пока вынесут решение, пока оно будет принято к исполнению, пройдет много времени... А Асад Махсум за это время еще больше упрочит свое положение...
Он опять взялся за телефон.
— Мне нужен товарищ Куйбышев,— сказал он.— Да, это Хайдаркул из Центрального Комитета... Что? Его нет? Жаль. А кто со мной говорит? А, товарищ Хакимов, это вы? Здравствуйте. Я хотел посоветоваться по одному важному вопросу. Хорошо, я приду через два дня. Будьте здоровы!
Хайдаркул положил трубку.
— Вот это ты правильно надумал! — сказал Сайд Пахлаван.— Посоветуйся с Куйбышевым, у него проси помощи!
— Так и сделаю! — сказал Хайдаркул и встал.— Сперва поговорю с Файзуллой, а потом, может быть, вместе отправимся к Куйбышеву. Ладно, друг, давай теперь пойдем ко мне, поговорим, поспим, а утром пойдешь на работу.
— Нет, я провожу тебя до дому, а потом пойду в Дилькушо. А то, если не вернусь, мало ли что они могут подумать..
-- Ты прав,— сказал Хайдаркул.— Тогда уж лучше простимся здесь. А ты все же узнай, что там с Ойшой и ее матерью... И навещай меня почаще. Ну, будь здоров!
Сайд Пахлаван попрощался и вышел из кабинета.
Почти два месяца прошло с тех пор, как Оймулло Танбур вернулась в свой дом и наладила прежнюю жизнь. Ювелир работал понемногу, а Оймулло каждый день два-три часа давала уроки своим ученицам, потом принималась за домашние дела. Постоянно благодарила она бога за то, что опять жила дома, в своем спокойном уголке, голодна ли — не зависела ни от кого.
В этот день, закончив уроки с девочками и проводив их, она почувствовала себя усталой, не стала заниматься хозяйством, уселась под окном на курпачу и вздохнула. На сердце было почему-то неспокойно. Открыв окно, выглянула во двор. Небо было ясное, чистое; осеннее солнце заливало светом большой двор.
— Дорогая,— сказал, взглянув на нее поверх очков, ювелир,— о чем вы опять вздыхаете? Почему вам тоскливо?
Что у вас на сердце?
— Не знаю,— ответила Оймулло задумчиво.
Тахир-ювелир открыл стеклянную дверцу стенного шкафа, вынул чашу и серебряный графин, поставил их возле Оймулло на подносе.
Оймулло бросила нежный взгляд на мужа и ласково улыбнулась. Конечно, Оймулло была уже немолода теперь, но глаза все еще были живы, полны лукавства; один ее пленительный жест мог снова зажечь искру в душе ювелира. О, этот взгляд! Только он и удерживал его в этом мире, полном треволнений и забот. Он возвращал ему веру в жизнь, пропавшие надежды, освещал путь впереди... Без этого взгляда он уже давно собрал бы свои бренные пожитки...
— Я бы хотела,— сказала лукаво Оймулло,- вашими руками посыпать прах на голову моих забот!
— С радостью! — сказал ювелир и, присев на корточки, до краев наполнил чашу ароматным домашним вином.
— А вы? — спросила Оймулло.
— А я хочу выпить из чаши, к которой вы прикоснулись губами. Оймулло улыбнулась и, отпив вина, протянула чашу ювелиру. Он
поднес ей гроздь винограда «хусейни», потом налил себе и выпил полную чашу.
— Сто тысяч раз слава богу! — сказал он.— Как бы то ни было, он снова соединил нас, отогнал наших врагов, восстановил справедливость.
Жалко только, что мы уже не те, что были в юности.
После второй чаши Оймулло совсем развеселилась и сказала:
— Ну-ка, выпейте и вы, сравняйтесь со мной! Ведь новая власть уравняла права мужчин и женщин...
— Ваши права всегда были и будут больше моих, да буду я жертвой за вас!
О, если цель мою не совместить с твоею, То знай, что цели я отныне не имею!
Прогонишь прочь меня?.. Противипл-я тебе,
Как вере изменить,— вовеки не моею!
— С вами нельзя разговаривать,— скачала Оймулло с упреком,— вы тотчас призываете на помощь Саади и ставите меня в тупик! Я только хотела сказать, что мало на словах объявлять, что мужчины и женщины равны.
У женщины свой путь, у мужчины свой. Оставим-ка эти разговоры. Да укоротит бог руки сильных, пусть соединяются любящие, пусть уничтожается многоженство...
— Правильно, правильно! — сказал ювелир.— Я слышал, что джадиды, воспользовавшись моментом, берут себе вторых жен... Говорят, если есть одна жена, то это неравенство, а если их будет две, то чаши весов уравняются... две жены — две чаши весов, а мужчина, став коромыслом, будет всегда посредине.
— Стоя посредине, можно с тоски умереть. Да, вот председатель ЧК Ходжа Хасанбек послал сватов к Оим Шо, говорят, получил согласие, не сегодня завтра свадьба...
— Уже была...
— Еще лучше! Оим Шо ни эмиру не покорилась, ни Саидбеку, покорится ли теперь старику Хасанбеку?
— И ему не покорится, говорят ведь, что надо считать до трех раз!
Оймулло вспомнила свое сатирическое стихотворение:
Хоть голова твоя в чалме — как есть большой котел, Но все же мудрости большой ты в мире не обрел.
Когда б считалась борода заслугой на земле, То, верно б, славу заслужил бодучий наш козел!
Эй, руки коротки твои. Богатства не ищи! гляди, чтоб жадностью своей^себя ты не подвел!
Не вей гнезда, не шей одежд, не думай о жене. И угощения не ставь на свадебный свой стол!
— Проси только скоропостижной смерти — и все! — сказал, смеясь, ювелир.
Так они разговаривали, когда вошла Фируза.
— Ассалом, ассалом! — сказала она и, усевшись у входа, стала спрашивать, как они живут.
— Мы живы и здоровы,— сказала Оймулло.— Пируем вдвоем. Вот видишь, все приметы пира налицо. Садись поближе, ты, верно, хочешь пить? Я дам тебе глоток вина — и жажду утолишь, и настроение станет лучше.
Фируза обрадовалась, что Оймулло и Тахир-ювелир в хорошем настроении, и ради них тоже выпила глоток вина.
— О, какое горькое! — сказала она, поморщившись.— Я думала, оно сладкое.
Тахир-ювелир засмеялся и сказал:
Припади губами к чаше, губ не отрывая, пей! Не внимай веленьям света, все позабывая, пей!
— Ну-ка ответь! — засмеялась Оймулло.
Фируза смутилась, лицо ее стало пунцовым. Оймулло ответила за нее:
Перемешано с горчащим здесь сладчайшее питье! На устах у мира — сладость, горечь — ты у края пей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
— Ишан-джан,— так почтительно называл Хасанбек Файзуллу Ходжаева,— очень занят; возможно, он и не знает, что делает Ибодхан... Ладно! Ибодхан молод, избалован, он еще наберется ума-разума и остепенится... Я сам с ним поговорю.
— Пес с ним,— сказал, вздохнув, Хайдаркул. Вы слышали о происшествии около моста Мехтар Косыма?
— Слышал. Басмачи напали на арбу вашего родственника...
— К сожалению, не басмачи!— прервал его Хайдаркул.— Я это подозревал, а теперь мои подозрения подтвердил Карим, жених моей племянницы... Он был на той арбе. Это Асад Махсум подстроил все, сам подстрелил Карима, а девушку с матерью увез неизвестно куда...
— В самом деле, Махсума нет на месте — в загородном саду Диль-кушо,— сказал удивленно Ходжа Хасанбек.— Неужели это проделка самого Асада? Что, ему не хватает жен в Бухаре?
— Увидел девушку и сразу распустил слюни, назвал ее пери... Такой уж человек — не умеет сдерживать свои поганые страсти, хочет любыми средствами достичь цели.
— Но почему бы ему не обделать это дело в открытую, мирным путем, без кровопролития? Я думаю, что вы не отказались бы от такого зятя?
— Я ведь вам сказал, что Ойша помолвлена с Каримом, и они ехали в Гиждуван справить свадьбу.
— Да, да, верно, верно...— сказал Хасанбек.— А как сейчас состояние Карима?
— Карим в больнице... в плохом состоянии. Врачи обещают вылечить, но бог знает что будет. Ойша с матерью исчезли, никто не знает, где они. Нужно их найти. Вот за этим я и пришел к вам.
Ходжа Хасанбек протянул руку к звонку на столе и дважды позвонил.
Вошел его секретарь.
— Что прикажете?— сказал он.
— Быстро по телефону разыщите Асада Махсума, у меня к нему дело.
— Слушаюсь!
Человек вышел из кабинета. Хасанбек закурил папиросу и задумался.
— Асада Махсума не следовало назначать на эту должность! — сказал Хайдаркул, как бы продолжая свою мысль.
— Ишан-джан тоже так думает,— сказал председатель ЧК.— Это ошибка. Ничего хорошего нельзя ждать от этого человека. Но у него много сторонников в ревкоме. Даже в Центральном Комитсме партии и у вас в аппарате есть люди, которые поддерживают его.. Идет разговор о том, чтобы ввести его в руководящий состав...
— За какие заслуги?
— Не знаю. Оказывается, он храбр, бесстрашен, огонь-революционер. А этот революционер такое сейчас вытворяет! Его должность — комиссар округа, а он вмешивается и в дела города, арестовывает людей, кое-кому неугодных... Как-то в Гала Ошё разграбили кооперативный магазин... Свидетели говорят, что там были люди Асада. К нему на службу идут воры, разбойники, всякая нечисть...
— А вы что ж смотрите? На основании всех этих сведений вы можете его обезоружить и арестовать.
Ходжа Хасанбек улыбнулся и сказал:
— Мне это не под силу. Да, да, я правду говорю, мне это не по силам!
С какими людьми я сделаю это? Сколько у ЧК людей? И четверти того, что есть у Асада Махсума, не наберется. А если мы бросим на него наши войска, красноармейцев, у нас не будет сил на все другое. Где у меня войска, где оружие? Нет их у меня! А с другой стороны — он ведь лицо официальное, можно сказать, государственное лицо, глава организации... Его без разрешения ревкома и ЦК я не имею права взять. Вошел секретарь.
— Я не нашел Асада Махсума, на месте его нет. Его заместитель Исмат-джан говорит, что он с Окиловым уехал в Шофиркамский тумен — в погоню за басмачами.
— Значит, басмачи поехали в Шофиркам?
— Не знаю.
— Из Шофиркама есть какие-нибудь известия?
— Нет, ничего не поступало.
— Хорошо. Скажите, как только Махсум приедет, пусть немедленно мне позвонит. Урунбаю скажите, чтобы взял трех-четырех людей и под каким-нибудь предлогом, будто мимо ехал, пусть заедет в загородный сад Дилькушо и проверит, там Махсум или нет. Пусть разузнает, не привозили ли туда двух женщин.
— Слушаюсь.— Секретарь вышел.
— А что, если я сам поеду и узнаю все?— спросил Хайдаркул.
— Ни под каким видом!— решительно сказал председатель ЧК.— У этого подлеца плохой характер, он не рассуждает...
Лучше нам поступить обдуманно.
— Как же?
— Этой ночью я хорошенько все выясню, а завтра вместе пойдем в ревком и в Совет назиров, поставим вопрос и будем действовать по их решению.
— Хорошо,— сказал Хайдаркул и, распрощавшись, вышел. Совсем стемнело. Холодный ветер, как плетью, сгонял над землей
дождевые облака. На улицах зажгли фонари. Хайдаркул решил идти домой. На улицах было мало прохожих. Ничто вокруг не привлекло его внимания, да он так погрузился в размышления, что и не заметил бы ничего.
В лице Асада Махсума он видел большую опасность для революции. «Победа досталась нелегко, и нельзя допустить, чтобы ею воспользовался какой-то своевольный разбойник! Ходжа Хасанбек в известной мере прав — у нас нет военной силы. Революцию нужно защищать от врагов оружием. Надо мобилизовать местное население, члены партии должны показать пример. Советская Россия, конечно, поможет нам — даст оружие. Враги революции многочисленны. Подобно Асаду, они думают, что революция совершилась для них, для того, чтобы они пришли к власти и смогли жить в свое удовольствие. Они не думают ни о народе, ни о стране, ни о том, как улучшить жизнь для людей. Свобода женщин им нужна лишь для того, чтобы они сбросили паранджу и можно было бы их выбирать по сердцу для своего гарема. Судьи должны выносить приговоры их личным врагам и противникам, милиция, и ЧК, и Окружная комиссия должны охранять их интересы, их самих и их семьи... Тьфу!»
...Прошли уже недели и месяцы после победы революции в Бухаре, а у него до сих пор нет приличного жилья, нет дома. Хорошо, что сохранилась каморка старухи Дилором — туда он перенес свои пожитки и припасы. Он один, ему и этой каморки достаточно... А если бы живы были жена и дочь, что бы они сказали?! Разве не сказали бы они, что, вынеся столько лишений, испытав такие муки, дожив наконец до победы, он мог бы добиться хоть какого-нибудь улучшения своей жизни? Но для этого ему пришлось бы обратиться к большим людям, говорить о себе, просить для себя... Нет, пока ему хватит и того, что есть. Правда, когда Ойша с матерью только один день погостили у него, трудновато было всем устроиться... А где они сейчас?
Что могло с ними случиться?..
Подумав о них, Хайдаркул остановился и огляделся. Он еще не дошел до квартала Гозиен, через который обычно ходил к себе домой. Он быстро направился к месту своей работы.
Сторож удивился, увидев его в столь поздний час; открыл дверь кабинета, спросил, не заварить ли чаю. Хайдаркул поблагодарил, отказался от чая и сел за свой стол. Он был рассеян, не знал что делать. Протянув руку, хотел взять телефонную трубку, но не взял — задумался.
Кому позвонить? В Секретариат ЦК? Кому? Что они могут сделать? Асад Махсум — отъявленный негодяй, головорез, вооружен с ног до головы, у него в подчинении полтысячи войска. Против этой черной силы нужно двинуть могучее оружие... или же... умным тонким приемом вырвать у него из рук обманутый им отряд и направить против него самого... Но как это сделать?!
Так он сидел, раздумывая, когда дверь открылась и вошел Сайд Пах-лаван. Он очень изменился с виду: теперь вместо халата на нем была военная форма, на голове барашковая шапка, на ногах сапоги. Он подстриг свою густую бороду и выглядел помолодевшим.
— Салом! — сказал он.— Ты сказал, чтобы я приходил без разрешения, вот я и пришел.
Сайд Пахлаван уже почти неделю жил в лагере Асада Махсума, служил помощником Найма Перца. Сам Асад вспомнил встречу с ним, а Наим поручился за него; Асад Махсум оказал ему доверие — поручил хозяйственные дела отряда. Сайд Пахлаван энергично приступил к работе; с разрешения Махсума съездил в кишлак, перевез жену и ребят в Бухару и засел в Дилькушо, налаживая хозяйство отряда. Одновременно он следил за тем, куда ездил и что делал Асад Махсум.
— Входи, входи, Сайд Пахлаван! — сказал, увидев его, Хайдаркул.— Ты пришел вовремя! В самый нужный момент!
— Я давно уже пришел, не застал тебя и пошел навестить семью. Ну как ты жив-здоров?
— Спасибо, здоров. А как ты?
— Хорошо,— сказал Сайд и немного помолчал.— Жаль только, что не могу тебя порадовать хорошими вестями...
— Знаю,— сказал Хайдаркул.— Говори же, не раздумывай!
Сайд Пахлаван тихонько поднялся и на цыпочках подошел к двери, быстро распахнул ее, выглянул в коридор, потом, успокоенный, вернулся, сел и сказал:
— Сегодня Асад Махсум привез Ойшу с матерью... Оказывается, Ойша тебе племянница... я раньше не знал...
-- Говори же, что с ними.
Что он сделал?
— Ничего... все хорошо...— сказал Сайд и, помолчав, добавил: — Сегодня после полуденного намаза домуллоимам оформил их брак. Кажется, он взял ее законной женой...
Услышав это, Хайдаркул стукнул кулаком по столу и встал.
— Изменник, подлец, негодяй! — вскричал он и зашагал по комнате.— При эмире Гани-джан-бай погубил мою жену и мою дочь. Печаль об этих мученицах еще не оставила моего сердца... А вот теперь опять беда с племянницей! При Советской власти, после победы революции — второй Гани-джан-бай! О, господи! Нет, я это так не оставлю! Я сейчас пойду с тобой и вырву страдалицу из рук мучителя!
— Бесполезно,— сказал Сайд Пахлаван, - можешь сам попасть в беду. С Асадом надо быть осторожным.
— Что же мне, прижав руки к сердцу, умолять его: дорогой Махсум...
— Не горячись! Ты сам ведь учил меня не горячиться! Хайдаркул, взглянув в лицо Сайда, остановился. Сайд продолжал
мягко:
- В последние дни он по всяким наветам и ложным доносам арестовывает многих в городе и в кишлаках, а приведя их в лагерь, мучит, даже расстреливает... Сам себе падишах, что хочет, то и делает... Эту язву надо вырезать острым ножом!
Хайдаркул подумал немного, сел и покрутил ручку телефона.
— Мне нужен Файзулла Ходжаев! — сказал он в трубку.— Да, это я, Хайдаркул, из Центрального Комитета... Здравствуйте. Извините, что так поздно беспокою вас. Я хотел поговорить с вами об Асаде Махсуме... Он переходит всякие границы... Да, да, правда! Я знаю, что и вы такого же мнения... Правильно говорите! Если его не остановить, завтра-послезавтра может открыто выступить против Советской власти. Вчера, знаете... Да, да' Вы уже знаете! Сейчас он насильно взял в жены Ойшу... Не знаю, что мне делать? Я хотел сам к нему поехать, да, верно, толку не будет... Хорошо, обсудим этот вопрос на заседании Совета назиров. Я подам заявление... Хорошо! Будьте здоровы!
Сайд Пахлаван, слушая этот разговор, только качал головой:
— Какой толк от заседания, обсуждения, беседы?
— Совет назиров может вынести решение -- и его снимут с работы.
— У него среди своих, среди этих младобухарцев, много сторонников. Сомнительно, чтобы его сняли с работы. А если вдруг и вынесут такое решение, он не выпустит из рук оружия... Нет, он не из таких, будьте спокойны...
Хайдаркул не знал, что и думать. Сайд Пахлаван был прав. Пока соберется заседание Совета назиров, пока вынесут решение, пока оно будет принято к исполнению, пройдет много времени... А Асад Махсум за это время еще больше упрочит свое положение...
Он опять взялся за телефон.
— Мне нужен товарищ Куйбышев,— сказал он.— Да, это Хайдаркул из Центрального Комитета... Что? Его нет? Жаль. А кто со мной говорит? А, товарищ Хакимов, это вы? Здравствуйте. Я хотел посоветоваться по одному важному вопросу. Хорошо, я приду через два дня. Будьте здоровы!
Хайдаркул положил трубку.
— Вот это ты правильно надумал! — сказал Сайд Пахлаван.— Посоветуйся с Куйбышевым, у него проси помощи!
— Так и сделаю! — сказал Хайдаркул и встал.— Сперва поговорю с Файзуллой, а потом, может быть, вместе отправимся к Куйбышеву. Ладно, друг, давай теперь пойдем ко мне, поговорим, поспим, а утром пойдешь на работу.
— Нет, я провожу тебя до дому, а потом пойду в Дилькушо. А то, если не вернусь, мало ли что они могут подумать..
-- Ты прав,— сказал Хайдаркул.— Тогда уж лучше простимся здесь. А ты все же узнай, что там с Ойшой и ее матерью... И навещай меня почаще. Ну, будь здоров!
Сайд Пахлаван попрощался и вышел из кабинета.
Почти два месяца прошло с тех пор, как Оймулло Танбур вернулась в свой дом и наладила прежнюю жизнь. Ювелир работал понемногу, а Оймулло каждый день два-три часа давала уроки своим ученицам, потом принималась за домашние дела. Постоянно благодарила она бога за то, что опять жила дома, в своем спокойном уголке, голодна ли — не зависела ни от кого.
В этот день, закончив уроки с девочками и проводив их, она почувствовала себя усталой, не стала заниматься хозяйством, уселась под окном на курпачу и вздохнула. На сердце было почему-то неспокойно. Открыв окно, выглянула во двор. Небо было ясное, чистое; осеннее солнце заливало светом большой двор.
— Дорогая,— сказал, взглянув на нее поверх очков, ювелир,— о чем вы опять вздыхаете? Почему вам тоскливо?
Что у вас на сердце?
— Не знаю,— ответила Оймулло задумчиво.
Тахир-ювелир открыл стеклянную дверцу стенного шкафа, вынул чашу и серебряный графин, поставил их возле Оймулло на подносе.
Оймулло бросила нежный взгляд на мужа и ласково улыбнулась. Конечно, Оймулло была уже немолода теперь, но глаза все еще были живы, полны лукавства; один ее пленительный жест мог снова зажечь искру в душе ювелира. О, этот взгляд! Только он и удерживал его в этом мире, полном треволнений и забот. Он возвращал ему веру в жизнь, пропавшие надежды, освещал путь впереди... Без этого взгляда он уже давно собрал бы свои бренные пожитки...
— Я бы хотела,— сказала лукаво Оймулло,- вашими руками посыпать прах на голову моих забот!
— С радостью! — сказал ювелир и, присев на корточки, до краев наполнил чашу ароматным домашним вином.
— А вы? — спросила Оймулло.
— А я хочу выпить из чаши, к которой вы прикоснулись губами. Оймулло улыбнулась и, отпив вина, протянула чашу ювелиру. Он
поднес ей гроздь винограда «хусейни», потом налил себе и выпил полную чашу.
— Сто тысяч раз слава богу! — сказал он.— Как бы то ни было, он снова соединил нас, отогнал наших врагов, восстановил справедливость.
Жалко только, что мы уже не те, что были в юности.
После второй чаши Оймулло совсем развеселилась и сказала:
— Ну-ка, выпейте и вы, сравняйтесь со мной! Ведь новая власть уравняла права мужчин и женщин...
— Ваши права всегда были и будут больше моих, да буду я жертвой за вас!
О, если цель мою не совместить с твоею, То знай, что цели я отныне не имею!
Прогонишь прочь меня?.. Противипл-я тебе,
Как вере изменить,— вовеки не моею!
— С вами нельзя разговаривать,— скачала Оймулло с упреком,— вы тотчас призываете на помощь Саади и ставите меня в тупик! Я только хотела сказать, что мало на словах объявлять, что мужчины и женщины равны.
У женщины свой путь, у мужчины свой. Оставим-ка эти разговоры. Да укоротит бог руки сильных, пусть соединяются любящие, пусть уничтожается многоженство...
— Правильно, правильно! — сказал ювелир.— Я слышал, что джадиды, воспользовавшись моментом, берут себе вторых жен... Говорят, если есть одна жена, то это неравенство, а если их будет две, то чаши весов уравняются... две жены — две чаши весов, а мужчина, став коромыслом, будет всегда посредине.
— Стоя посредине, можно с тоски умереть. Да, вот председатель ЧК Ходжа Хасанбек послал сватов к Оим Шо, говорят, получил согласие, не сегодня завтра свадьба...
— Уже была...
— Еще лучше! Оим Шо ни эмиру не покорилась, ни Саидбеку, покорится ли теперь старику Хасанбеку?
— И ему не покорится, говорят ведь, что надо считать до трех раз!
Оймулло вспомнила свое сатирическое стихотворение:
Хоть голова твоя в чалме — как есть большой котел, Но все же мудрости большой ты в мире не обрел.
Когда б считалась борода заслугой на земле, То, верно б, славу заслужил бодучий наш козел!
Эй, руки коротки твои. Богатства не ищи! гляди, чтоб жадностью своей^себя ты не подвел!
Не вей гнезда, не шей одежд, не думай о жене. И угощения не ставь на свадебный свой стол!
— Проси только скоропостижной смерти — и все! — сказал, смеясь, ювелир.
Так они разговаривали, когда вошла Фируза.
— Ассалом, ассалом! — сказала она и, усевшись у входа, стала спрашивать, как они живут.
— Мы живы и здоровы,— сказала Оймулло.— Пируем вдвоем. Вот видишь, все приметы пира налицо. Садись поближе, ты, верно, хочешь пить? Я дам тебе глоток вина — и жажду утолишь, и настроение станет лучше.
Фируза обрадовалась, что Оймулло и Тахир-ювелир в хорошем настроении, и ради них тоже выпила глоток вина.
— О, какое горькое! — сказала она, поморщившись.— Я думала, оно сладкое.
Тахир-ювелир засмеялся и сказал:
Припади губами к чаше, губ не отрывая, пей! Не внимай веленьям света, все позабывая, пей!
— Ну-ка ответь! — засмеялась Оймулло.
Фируза смутилась, лицо ее стало пунцовым. Оймулло ответила за нее:
Перемешано с горчащим здесь сладчайшее питье! На устах у мира — сладость, горечь — ты у края пей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41