что ни скажу — выполняла, что ни попрошу—давала мне. Она отдала мне все вещи своего первого мужа: вот эта куртка, и галифе, и револьвер — все это от того милиционера. Револьвер он получил еще от прежней власти и спрятал его. В кишлаке мне он был не нужен, в кишлаке меня ублажала эта женщина. Но потом вдруг пришло письмо, что в августе, в конце месяца, начнется восстание и что я должен ехать в Каган.
Я воспрянул духом и решил ехать как можно скорее. Пошел к аксакалу, сказал, что моя мать в Бухаре при смерти и мне нельзя не навестить ее. Пусть до моего возвращения суфи снова будет имамом в мечети. Аксакал согласился, даже собрал мне немного денег на дорогу.
Жена приготовила мне еды, сварила двух кур, мяса, дала хлеба, сахару и в придачу — сладкие поцелуи и обильные слезы. Я сказал ей: «Не огорчайся, я не задержусь дольше двадцати дней».
Потом я облачился в куртку и галифе милиционера, сверху надел халат, подпоясался, поверх всего накинул легкий халат без подкладки. Револьвер я положил в карман галифе и вышел из дома. Прихожане посадили меня на арбу и отвезли в город Катта-Курган. Там я, не задерживаясь, пошел прямо на вокзал. Я хотел поездом добраться до Кагана. Но, на мою беду, поезд только что отошел, а следующий отправлялся лишь утром. Ничего не поделаешь, я пошел к Халим-джану. Уже стемнело, на улицах было мало прохожих... Раздумывая о своей неудаче, я и не заметил, как очутился около знакомого дома. Ворота были заперты, я постучал. Долго никто не отзывался, потом кто-то подошел к воротам, и незнакомый женский голос спросил:
«Кто там?»
«Это я, друг Халим-джана. Откройте мне!»
«Халим-джана нету»,— сказала женщина.
«А Халимахон?»
«Она болеет».
«Жаль,— сказал я,— ну все равно откройте, я имам, друг этой семьи, хотел попрощаться, еду в Бухару...»
Женщина замолчала и ушла, потом вернулась и сняла цепочку на воротах. Я подождал, пока она уйдет, открыл ворота, вошел и, подойдя к калитке на женскую половину, спросил:
«Халимахон, сестра, что с вами?»
Послышался слабый голос Халимы:
«Вот уже два дня, как у меня лихорадка, мне очень плохо... Халим-джан уехал в кишлак по делам школы... У меня нет сил подняться... Эта женщина — моя соседка... ухаживает за мной...»
«Да пошлет вам бог исцеление! — сказал я.— Я еду в Бухару, но опоздал на поезд, следующий будет завтра в полдень. Я и решил, что зайду к вам, переночую, а завтра отправлюсь дальше... Но мне не повезло, я не застал Халим-джана... Ну ничего, я пройду в мехманхану и переночую там».
«Хорошо... устраивайтесь в мехманхане... там все есть... а меня извините... Если завтра мне будет легче, я приготовлю вам завтрак. Спите спокойно...»
«О, не беспокойтесь обо мне, я приехал из кишлака, у меня есть с собой еда. Но, сестра моя, нужно бы над вами прочитать молитву.
В кишлаке говорят, что у меня есть сила внушения... Я облегчал боль многим... Конечно, прежде всего воля божья, но и сила внушения тоже, оказывается, действует на больных...»
«Не беспокойтесь, мулла,— сказала Халимахон.— Мне, наверное, к утру полегчает...»
«Какое же беспокойство! — сказал я.— Сейчас совершу омовение, прочитаю вечерний намаз и приду полечить вас, если богу будет угодно!»
Халима ничего не ответила. Я решил, что молчание — знак согласия. Взял кувшин с водой, совершил омовение, прочитал вечерний намаз. Пока я читал намаз, пришел сын соседки и увел мать. Это было мне на руку. Быстро закончив молитву, я со словами «во имя господа!» вошел в калитку. Халима лежала на суфе. Приблизившись тихонько, я сел возле ее постели. Ночь была не очень темная. Между тополями, окружавшими дом, видна была всходившая луна на ущербе. Хотя было еще тепло, Халима спала, укрывшись одеялом. Ее длинные черные волосы беспорядочно раскинулись на подушке. Глаза ее были закрыты, лицо горело, но и больная она была прекрасна, как ангел. «Во имя господа»,— сказал я и взял ее за руку, бессильно лежавшую поверх одеяла. Она сразу очнулась, спросила: «Кто тут?» — и со стоном выдернула руку. Чтобы успокоить ее, я стал читать молитву, но она с громкими стонами все повторяла:
«Уходите, уходите! Не нужно! Уходите, оставьте!»
Я принял это за женское кокетство, стал более настойчивым, взял ее руку, нагнулся и хотел поцеловать ее румяную щеку. Но она вскочила, шкричала. Я хотел поцелуем закрыть ей рот, но в этот миг сильная рука схватила меня за плечи и отбросила от нее. Я упал на землю, но не ушибся. Вскочил в страхе и вижу, что это Халим-джан тяжело дышит, сейчас бросится на меня... И не знаю, что было бы со мной, если бы я не (хватил попавшийся под руку камень и не швырнул в него. Он вскрикнул и упал, Халима застонала... Я выбежал на передний двор; лошадь Халим-джана нерасседланная стояла у ворот... Я возблагодарил господа, вывел лошадь на улицу, вскочил в седло и погнал ее на большую дорогу. Целый час и шал ее, не останавливаясь, наконец добрался до какой-то рощицы, дал лошади передохнуть и сам отдышался. Потом я опять сел на лошадь и ныохал на дорогу — и подумай, какое счастье, это оказалась дорога и» Капа Кургана в Кермине. Уже рассветало, когда я очутился на родной бухарской земле. Счастливый, я привязал лошадь к кусту и в степи, на песке, стал читать намаз. В эту минуту появились два эмирских сарбаза-пограничника. Я сделал вид, что не заметил их, и продолжал молиться.
Я притворялся, что молюсь, а сам думал: что же мне теперь делать? Потихоньку вытащить револьвер и застрелить обоих? Или быстро вскочить на лошадь и умчаться?.. Нет...
Это не годится. На выстрел прибегут еще сарбазы и убьют меня. И убежать нельзя, потому что они все равно догонят меня и схватят — конь у меня заморенный. Я не знал, на что решиться, когда один из сарбазов, которому надоело ждать, сказал:
«Пошли! Пусть читает свой намаз!»
«Давай возьмем его лошадь и уведем. Если она ему нужна, он придет за ней на караульный пост и что-нибудь нам даст за нее»
«Совет хорош!»
Они отвязали и увели с собой мою лошадь. А я еще помолился,— в благодарность, что все так удачно кончилось. Пусть пропадает лошадь, зато сам я остался на свободе. Ведь,увидев мою милицейскую куртку, галифе и револьвер, они непременно арестовали бы меня и отвезли в тюрьму в Бухару. А в Бухаре кушбеги, конечно, сдержал бы свое обещание, и я оказался бы на виселице. Помолившись, я пошел пешком, прячась в кустах и, не заходя в Кермине, повернул сюда. Три дня и три ночи я шел без отдыха. Хорошо, что у меня в кармане сохранились деньги, собранные аксакалом,— я покупал в кишлаках лепешки и фрукты, молоко и простоквашу и кое-как питался. Слава богу, больше я не встретил эмирских солдат и вот пришел в Кули Хавок. И хорошо, что мы снова увиделись, что мы живы и здоровы. А теперь вставай и тащи плов, он уже, наверное, давно переварился.
- О, я в восхищении! — сказал Наим Перец, выслушав эту повесть Асада Махсума.— Вам всегда везло, вот и теперь все сложилось удачно!
— Если богу будет угодно, теперь наступает наша пора,— сказал Асад Махсум и рассмеялся, довольный.
Кишлак Кули Хавок находился в восьми верстах к северо-западу от Кагана, в степи. Жители этого кишлака были большею частью земледельцы, добывали себе пропитание в поте лица, работая на земле. Хотя земли вокруг были пропитаны солью и в степи не было воды, дехкане умудрялись и на солончаковой почве выращивать сладкий урожай. Особенно искусным и опытным дехканином считался Сайд Пахлаван.
В юности, в те дни, когда еще жив был его отец, Сайд занимался борьбой и был известен как сильный борец. Всюду в окрестностях Кагана, где только устраивались состязания, прежде всего приглашали Сайда Пахла-вана. Он не был ни высоким, ни широкоплечим, но зато был мускулист, подвижен и очень силен. Силачей, которые были крупнее его, подымал и бросал на землю; с каждым днем он становился все более известным.
Однажды в Бухаре Каракулибай устроил большой той, объявил скачки с козлодраньем и состязание борцов. На этот той из кишлака Кули Хавок был приглашен молодой Сайд Пахлаван.
За Каракульскими воротами, на широкой площади, собралось множество народа. В центре под навесом сидел сам Каракулибай, угощая своих знатных гостей: казикалона, раиса и миршаба Бухары. Здесь собрались знаменитые силачи из дальних мест, зрители бились об заклад за того или другого. Сайд Пахлаван вышел победителем из этого состязания — поборол четырех силачей, получил в награду халат, головку сахара и деньги.
Его даже пригласили под навес к именитым людям. Каракулибай спросил у него: «Откуда ты, чем занимаешься и как тебя зовут?» Получив ответ, Каракулибай сказал, что у него есть повар Хайдаркул, который не только хорошо жарит рыбу, но еще и силач. Если Сайд победит этого повара, то получит в награду коня.
Сайду Пахлавану очень нужна была лошадь, поэтому он тотчас согласился, даже сказал, что, будь тут хоть не один рыбный повар, а два, все равно их переборет. Еще больше возросла в нем уверенность в себе, когда он увидел Хайдаркула, который, несмотря на высокий рост и худощавость, совсем не походил на силача. Когда Сайд Пахлаван, раскинув руки, как птица крылья, приблизился к повару, он уже видел себя верхом на обещанной лошади. Но первая же схватка двух борцов показала, что конь еще далеко и взобраться на него нелегко... Сайд Пахлаван попытался схватить Хайдаркула и перебросить через голову, но у него не хватило силы, и он едва не свалился сам от толчка противника. Однако он все же удержался на ногах и вновь стал нападать, хотел показать свою силу и искусство, но на Хайдаркула и это не подействовало. Видно было, что Хайдаркул только защищается, а сам еще не сделал ни одной настоящей попытки свалить Сайда. Догадываясь об этом, Сайд вновь попытался схватить его, зрители опять зашумели, но Хайдаркул словно прирос к земле и не хотел падать. Скоро Сайд Пахлаван не только потерял уверенность в себе, но и дошел до отчаяния. Схватившись с противником плечом к плечу, он шепнул ему покаянным тоном:
— Я восхищаюсь вами, я сдаюсь вам, ака! Делать нечего, свалите меня, покажите ваше искусство!
— Ты сильный борец, браток,— отвечал ему Хайдаркул.— Тебя побороть нелегко.
— Не смейтесь надо мной, ака! Я ведь только из-за лошади... бай обещал мне лошадь...
- А тебе нужна лошадь?
Мало сказать: нужна! Пропадает хозяйство без лошади! Ну, раз так, постарайся, и ты получишь лошадь! Нет, я не могу вас свалить! Можешь! Зрители в нетерпении кричали:
Сайд Пахлаван, не сдавайся! Вали его! Схвати его — и через голову! Ну-ка!
И послышался голос бая, который крикнул:
Хайдаркул, не тяни! Вали его! Хайдаркул сделал вид, что силится поднять Сайда, но «не смог.
— Ну, попробуй еще раз на счастье!
Сайд Пахлаван, собрав все свои силы, напрягся, поднял Хайдаркула и бросил его на землю. Толпа заревела. Бай, который знал силу Хайдаркула и только что расхваливал его гостям, теперь смутился и, чтобы скрыть смущение, громко стал хвалить Сайда и приказал привести коня, который был уже оседлан и стоял наготове. Но Сайд Пахлаван не радовался своей победе. Ни на кого не глядя, он убежал с поля и исчез, даже не взглянув на выигранного коня.
После этого он долго не участвовал в состязаниях, отказывался от всех приглашений на той и никуда не ходил. Друзья укоряли его за это, но он никого не слушал. Только когда отец спросил его, почему же он не взял полученную в награду лошадь, он ответил:
— Я отказался от лошади, зато нашел друга.
— Это хорошо,— сказал отец.— Даже сто лошадей не стоят одного друга. Но если только это настоящий друг...
— Мой друг настоящий,— сказал Сайд.
И действительно, с тех пор Хайдаркул стал его другом. Он многому научил Сайда. До самого ареста и ссылки Хайдаркула они встречались и все знали друг о друге.
После смерти отца на плечи Сайда Пахлавана легли все заботы по хозяйству; он вынужден был забыть про всякие развлечения и увеселения и крепко привязать себя к тому клочку земли, который достался ему в наследство. Семья его разрослась: две дочери, три сына, младшие сестры и братья — все они зависели от него, всех надо было накормить и одеть, нужно было поддерживать дом и двор. А так как он был хороший семьянин, к тому же гордый и самолюбивый человек, то он не хотел, чтобы его семья испытывала нужду, чтобы его дети и близкие смотрели в руки людям. Он не делал разницы между днем и ночью, работал с огромной энергией и добивался большого урожая. Но жизнь не щадила его: он женил старшего сына и для устройства тоя вошел в долги, и теперь большая часть урожая шла на погашение долга.
В тот осенний вечер, когда Сайд Пахлаван со своим сыном Мираком собирали дыни на бахче и встретились с прибывшим в кишлак Асадом Махсумом, было еще совсем тепло. Когда они пришли домой, мать Мирака на дворе у очага готовила похлебку.
— Что так долго задержались? — спросила она.
— Такой уж неповоротливый твой сын! — сказал, улыбаясь, Пахлаван.— Пока он лазил от грядки к грядке, уж и ночь наступила.
— И что вы только говорите! — сказала мать, гладя сына по голове.
Это вы сами стали неповоротливы. А сыночек мой совсем запарился, иди умойся! Я сварила такой вкусный суп, кто его поест — сразу оживет, усталость как рукой снимет.
Отец и сын умылись холодной водой и уселись на суфе вокруг дастархана. После целого дня работы на свежем воздухе аппетит у них разыгрался, они съели по большой миске супа с накрошенным в него хлебом, потом, отдохнув в вечерней прохладе, стали пить чай. За чаем потекла приятная семейная беседа.
— Завтра твой сын отвезет на базар мешок дынь и привезет мешок денег,— сказал шутливо Пахлаван,— но с условием, что за это ты приготовишь вкусный плов с курицей.
— Бог даст! — сказала женщина и опять погладила сына по голове.— Мой сын привезет мне мешок денег, а я чтоб не сварила плов? Для такого добытчика я из себя дров наломаю, в лепешку расшибусь.
— Если брат привезет мешок денег, купите мне серебряные серьги, папочка,— сказала младшая сестренка Мирака.— А то у меня уж и дырочки в ушах заросли.
— Конечно, непременно! — сказал с улыбкой отец.— Тебе не серебряные, а золотые серьги, матери шелковое платье, Мираку коня, а себе я табакерку куплю.
— Что ж так мало — табакерку? — сказал Мирак, тоже улыбаясь.— Себе вы купите хорошие сапоги, мотыгу и новый серп... Потом еще для всех нас купите корову, которая будет давать пятнадцать мисок молока...
— Да, в молодости не грех и помечтать, говорят,— сказал отец и, помолчав ,добавил: — А теперь, мать, стели нам постели, пусть твой сын пораньше ляжет спать, ведь ему ехать на рассвете.
В ту ночь все они заснули с одной надеждой на завтрашний день. Мираку снилось, что его дыни нарасхват берут люди на базаре и в раскрытый им мешок дождем сыплются деньги. Мать и в самом деле мечтала о корове. «Вот хорошо,— думала она,— если мы купим корову, которая дает много молока! Утренний удой тратили бы на семью, а вечерний продавали бы и на эти деньги поправили свои дела...» Что касается сестренки Мирака, то она спала и видела у себя в ушах золотые серьги.
А отец — Сайд Пахлаван — думал совсем о другом... Зима подходит, ребятам нужна теплая одежда, нужно сделать запасы... Отдать ли все, что заработал, в погашение долга или тратить на жизнь? Жить становится все труднее, на базаре дорожает то, что хочешь купить, и дешевеет то, что продаешь... Плоды твоего труда идут почти задаром... А народ говорит, что будет война, что джадиды опять подняли голову и эмир собирает войско...
Вокруг бродят какие-то темные люди, шпионят... Им ничего не стоит оклеветать человека, ввергнуть его в беду... Вот тот человек, которого они встретили вечером в поле, кто он? Как он подкрался к ним? По виду словно учащийся медресе, а под халатом — военная форма. Мирак даже увидел у него револьвер. Не зря он спросил про Найма. Этот Наим Перец на все способен. Ладно, завтра — если суждено, чтобы наступил завтрашний день,— он спросит Найма, кто этот ночной бродяга, его гость...
Сайд Пахлаван уснул позже, а проснулся раньше всех. Он умывался у арыка, когда услышал вдалеке пушечный выстрел. По субботам обычно войска эмира упражнялись в стрельбе за городом, в открытой степи за Самаркандскими воротами. Но та стрельба не была слышна в Кули Хавоке. Сайд Пахлаван подумал, что, видно, нынче стреляют из больших пушок, и не придал этому значения. Он взял дыню, разрезал ее и разбудил Мирака:
Вставай, сынок, пора, эмирские сарбазы уже стреляют, слышишь?
Мирак открыл глаза, прислушался: действительно, издалека слышалась пушечная стрельба.
— Разве стрельба начинается, когда еще не рассвело? — спросил он сонным голосом.
— Кто знает,— сказал Пахлаван,— каждый день новая песня! Вставай, завтракай, и надо ехать!
Мирак умылся, они поели хлеба с дыней, потом положили на осла вьючное седло и погрузили мешок с дынями.
— Ну ладно, сынок, поезжай и возвращайся с удачей,— сказал Пахлаван.— Будь осторожен, смотри, чтобы деньги не украли
— Будьте спокойны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41