Все говорило о недавней роскоши, богатых традициях этого заведения и прежде всего сам официант в белом смокинге.
— Почему этих лощеных господ не гонят в окопы? — возмущался Дик, посматривая на франтоватых молодых людей в зеркальном углу.
При этих словах в потолок стрельнула пробка шампанского. Франтоватые молодые люди, наполнив длинные хрустальные бокалы шампанским, поднялись, молча чокнулись и выпили.
— Мадрид скорбит и борется,— сказал Борис,— а эти стреляют пробками шампанского.
— Может, они салютуют в честь павших товарищей,— пошутил я.
Борис усмехнулся.
— Нет, друзья, павших поминают не с бокалом шампанского в руке. Даю голову на отсечение, что эти субчики из пятой колонны.
— Карамба! — воскликнул Дик.— Меня тошнит, пошли отсюда!
Мы допили свой аперитив, Дик высыпал в карман оставшийся миндаль, и мы вышли на душную улицу.
Комиссар Попов отругал нас за опоздание, но, узнав, почему задержались, смягчился.
— Будьте готовы,— сказал он.— Вечером едем на фронт.
— Куда? — спросил Борис.
— В Эскориал.
— А далеко от Мадрида? — поинтересовался Дик.
— Напрямую пятьдесят километров на северо-запад.
Но дорога местами в руках противника, так что придется петлять.
Комиссар повел нас в штаб, где командир дивизионного наблюдательного пункта Максимов с капитаном Цветковым штудировали карту. Широкое, добродушное лицо Цветкова было серьезно, русые, выгоревшие на солнце волосы спадали на лоб, и он их то и дело отбрасывал назад. Выпрямившись, он сказал своим чистым, звучным русским языком:
— Товарищ Максимов, раздайте наблюдателям болгарской батареи карты.— Потом обернулся к Попову.— Ваша батарея впредь именуется третьей. Первая — чешская, вторая — польская; ваша, болгарская,— третья. Штаб дивизиона разместится в монастыре Сан-Лоренсо вблизи Эскориала. Вы отыскали на карте? — спросил он.— Вот здесь Эскориал, а рядом Сан-Лоренсо. Там же разместятся склады боеприпасов, медпункт, обоз и кухня.
— Разрешите пригласить командира батареи? — сказал Попов.
— Не надо,— ответил Цветков.— Товарищ Савич в курсе дела. Мой командный пункт,— продолжал он,— расположен рядом с наблюдательным пунктом вашей батареи в шести километрах на юго-запад от Сан-Лоренсо, на высоте 1030. Батареи будут размещены по фронту Эскориал — Вальдеморильское шоссе, вблизи поселка Робледо. Боевая задача дивизиона — обеспечить правый фланг операции под Брунете, не дать противнику сконцентрировать силы для контрудара.
— Ясно,— произнес Попов, отмечая на карте.
Мне тоже все казалось ясным. Я смотрел на топографические знаки и рисовал в своем воображении место предстоящего сражения: всхолмленное Кастильское плоскогорье; густая сеть обмелевших речек в выжженной степи, синевшая, словно вены на морщинистой руке старца; скудные островки зелени; отвесные черные кручи, днем дышащие адским зноем... Наконец мой взгляд остановился на одной из вершин Гвадаррамы, куда, карабкаясь по скалам, петляя по узеньким тропкам над пропастями, придется нам подняться, волоча на себе ящики с оптикой, штативы, планшетки, бинокли и оружие. Все это осложняло и затрудняло выполнение ясного, немногословного приказа.
Глава 4 В ОГНЕ
Как только солнце скрылось за крышами Мадрида, мы покинули тенистые аллеи парка Рэтиро. Машины растянулись по улице Алкала, шоферы ждали команды трогаться. В голове колонны стояла легковая машина капитана Цветкова, вместе с ним находились командиры батарей. Наблюдателям и связистам нашей батареи был предоставлен отдельный грузовик. Комиссар Попов ехал с нами в кабине шофера, остальные — Борис Эндруп, Христо Добрин, - Кароль Гечун, связисты и я — в кузове. Там было довольно просторно, в дороге можно было спать вповалку, и другие нам завидовали. Дик ехал со своим орудийным расчетом, а Пендрик с кухней в конце колонны.
В сумерках на Мадридском фронте воцарилось затишье. Налеты тоже прекратились, и мы отправились в путь.
Площадь Кастельяр в обрамлении красивых зданий... Поворот направо — бульвар Рэколетос... Памятник Колумбу на площади Колонн... Потом просторный бульвар Кастельяна. Там уже можно было прибавить газу, и скоро мы прибыли в Куатро Коминос. Всего в двух километрах на запад лежал Университетский городок, а там, за рекой Мансанарес, за парком Каса-дель-Кампо шли кровопролитные бои. В той стороне, облитой вечерним заревом, клубилось красное облако пыли — немой свидетель недавних боев. Все улицы были изрыты воронками, на перекрестках наспех сложенные баррикады, посты вооруженной милиции. Колонну несколько раз останавливали, командир дивизиона предъявлял пропуск.
Город остался позади; выехали на проселок, весь в рытвинах, колдобинах, петлявший среди оливковых рощ, виноградников, по каменистым полям, в зарослях кустарника. Временами дорога подступала совсем близко к переднему краю, и там, вдоль дороги, высились стены из мешков с песком или камня с черными амбразурами. Возле них небольшими группами толпились обвешанные оружием солдаты и стоя ели свой ужин. Завидев наши пушки, они кричали:
— Куда же вы, товарищи! Нам не хватает артиллерии. Оставайтесь с нами!
— У нас вино и гарбансас! Оставайтесь!
— Они предлагают нам вина и бобов,— со смехом сказал Добрин.— Может, останемся?
— Мне эти твердые, как камень, бобы осточертели,— отозвался Гечун.— Я еще студентом схлопотал себе язву желудка. А как наешься бобов, хоть караул кричи. Чечевица — та по крайней мере мягче.
— Зато Мадрид был бы под боком,— балагурил До-брии.— Получил увольнительную, ступай к девкам. Их здесь видимо-невидимо. Как считаешь, товарищ Эндруп?
— Не знаю,— проворчал Борис.
— А румынки наши недурны,— мечтательно произнес Гечун.— Они очень похожи на испанок, так же как Бухарест — на Мадрид.
— Про нашу Ригу этого не скажешь,— заметил я.
— Зато северянки-блондинки на юге нарасхват,— растянув в улыбку свои тонкие усики, продолжал Гечун.— Разве я не прав, Добрин?
— В этом есть доля истины, но южанки более темпераментны,— философствовал Добрин.
— У нас есть всякие: блондинки и брюнетки, холодные и страстные,— сказал я.— На любой вкус.
— И ты, Анатол! — выпалил Борис.
— А что тут плохого? — вступился за меня Добрин.— У меня, например, жены нет. Разобьем фашистов, я скорей всего останусь в Испании, женюсь на испанке. У тебя ведь тоже нет жены? — спросил он, повернувшись ко мне.
Его слова кольнули в самое сердце. На помощь пришел Борис.
— Хватит!.. Надоело...— крикнул он, теперь уже разозлившись не на шутку.
Добрин и Гечун в недоумении переглянулись, пожали плечами и притихли, а я с благодарностью посмотрел на Бориса. Хорошо, что он прекратил этот разговор. Старые раны, когда их бередят, открываются, кровоточат, а мои даже еще не успели зажить.
Сумерки только сгущались, а звезды на небе сверкали так ярко, что слепило глаза. Тридцать машин ползли черепашьим шагом по развороченной, извилистой дороге, С Гвадаррамы подул холодный, пронзительный ветер. На вершинах выпавшие за зиму снега еще не растаяли, хотя июль клонился к концу и солнце нещадно палило все дни напролет. Мы закутались в свои плащи-накидки, сверху прикрылись брезентом и попытались уснуть.
Гечун и Добрин вскоре задремали, потом захрапел и Борис. Только мне не спалось. Невинный вопрос До-бри на всколыхнул мои присмиревшие было чувства.
Плывущие над Кастильским плоскогорьем облака чем-то напомнили мне тот прощальный вечер на взморье, когда мы вчетвером — я, Гита, Борис и Сподра — сидели на дюнах, слушали стихи о предстоящей разлуке, смотрели на темнеющее море, откуда катился на берег туман. Потом снова вспомнился Париж, маленький отель интернационалистов, песня немецких добровольцев в ночи... Живы ли они? Наверное, не все. В жестоких боях под Брунете, куда мы держали путь, много их полегло...
Борис задвигался во сне. Взглянул на него, и в голову полезли всякие мрачные мысли. Сумеют ли Сподра и Седой помочь моему другу? Все же хорошо, что Борис пересилил себя, сохранил покой и веру в будущее. На его месте я бы вряд ли выдержал.
Грузовики остановились у канала, по которому с гор текла в Мадрид кристально чистая вода. Позвякивая ведром, шофер побежал за водой, чтобы залить разгоряченный радиатор.
Из кабины вышел комиссар Попов. Осмотрелся усталым взглядом, увидел меня, спросил:
— Чего не спишь?
— Да так,— ответил я.
— Тоскуешь по дому?
— Немного, товарищ комиссар.
— Надо отдохнуть,— сказал он.— Начнем воевать, тогда будет некогда.
Я тихонько вылез из машины. Шофер принес воды. Мы с комиссаром сполоснули лица. Вода была холодная и хорошо освежала. Пока подъезжали последние машины, мы прошлись до моста. Глухо журча, обдавая прохладой, черная вода спешила в осажденный город.
— Как дела товарища Эндрупа? — вдруг спросил Попов.
— Ничего,— уклончиво ответил я.
— Он чем-то удручен? Или мне показалось?..
— Нет, вам не показалось, товарищ комиссар,— сказал я, вздохнув с облегчением и радуясь про себя, что Попов начал этот разговор.— Я все хотел поговорить с вами, но это длинная история.
Из командирской машины дали гудок — по машинам. Мы поспешили назад.
— Товарищ Скулте, при первой же возможности поговорим,— сказал комиссар, садясь в кабину.— Не забудьте!
Заревели моторы, я закутался в брезент и скоро крепко уснул...
Меня разбудил Борис.
— Вставай! Смотри, какая красота!
Я вскочил, протер глаза. По лесистой дороге мы спускались в долину. Занимался новый день. По ту сторону долины в жарком зареве чернел огромный выступ скалы, а над ним купались нежные легкие тучки. В прозрачных сумерках внизу смутно белел городок.
— Сан-Лоренсо,— сказал Борис. Поднялись Гечун и Добрин.
— Приехали? — спросил Гечун, приглаживая помятые усики.
— Да, Сан-Лоренсо. А вон Эскориал! — воскликнул Добрин.
С каждым мгновением все больше раскрывалась почти неоглядная, неповторимая по своей красоте панорама. На склонах Гвадаррамы дремали белые домики с красными черепичными крышами, а над ними хмуро высился серый массивный замок — Эскориал. Своими скупыми оконцами в громаде каменных стен он скорее напоминал тюрьму, чем летнюю резиденцию короля.
На западе горы постепенно переходили в холмистую, поросшую лесом равнину. Но эти леса были мало похожи на своих северных собратьев — сочных, влажных, прохладных. Это была каменистая лесостепь с колючим, твердолистым кустарником, с низкими вечнозелеными каменными дубами, с разбросанными деревеньками, городишками, с обмелевшими в зной речушками, небольшими полями пшеницы, виноградниками, множеством колодцев, прорубленных в скалах для поливки огородов, И надо всем этим расправляло золотистые крылья утро, одевая в дымку неоглядные дали.
На первый взгляд ничто не говорило о том, что здесь идут кровопролитные бои, в которых ежедневно гибнут десятки тысяч солдат, что эти твердые, как сталь, дубы, эти гибкие лозы, эту опаленную солнцем землю изо дня в день рвут в клочья, секут и потрошат пули, снаряды, бомбы, сметая все живое, оказавшееся на пути. В тот ранний час все было тихо. И только санитарные машины, спешившие навстречу, походные кухни, после завтрака пробиравшиеся в тыл, обгонявшие нас машины с боеприпасами заставляли думать, что царство смерти уже недалеко. И вдруг на горизонте взметнулось к небу бурое облако пыли... Озаренное лучами солнца, оно стремительно росло в вышину, словно сказочное дерево, которое долго протомилось в подземелье и теперь рвалось еа волю. Рядом с этим деревом из пыли поднялось вто-'рое, третье, четвертое, пятое — целый лес... Они вырастали в строгом порядке, словно посаженные чьей-то заботливой рукой. И тут же до нас донеслись оглушительные взрывы. Земля застонала, заревели горы, разнося по каменистым кручам гулкое эхо, будто мольбу о пощаде. Ветра не было, и причудливые деревья из пыли повисли в воздухе, постепенно расползаясь в коричневое облако, медленно оседая на выжженную степь, где уже свистели шальные пули и рыскала смерть.
Весь день, пока размещали орудия, шли воздушные бои. Истребители, делая неимоверные петли, старались уйти от преследования, а затем, заняв выгодную позицию, огнем своих пулеметов сбить противника. Под истребителями, словно стая акул в голубом небесном океане, проплывали бомбовозы, обрушивая смертоносный груз на опорные рубежи, позиции, склады... Горела черная, словно варом облитая степь. Красные языки пламени безжалостно слизывали деревья, кустарники, телефонные провода, забытые повозки — все, все, что попадалось на пути.
Мы с Борисом сидели под раскидистым дубом неподалеку от батареи, затаив дыхание, наблюдали за воздушной схваткой. Почти одновременно вспыхнуло и рассыпалось в воздухе несколько истребителей. Покачиваясь на ветру, вниз спускались парашютисты. Эти не успели еще коснуться земли, а в вышине уже появились новые парашютисты.
Мы так увлеклись этим зрелищем, что не заметили приближения фашистских бомбардировщиков. Видимо, их привлекли наши замаскированные наспех орудия. Бомбы легли в сотне-другой метров от батареи. Потом раздался страшный грохот, и я потерял сознание.
Опомнился в прохладном блиндаже, среди товарищей. Врач лил мне в рот из фляги кислое вино. Я пил его большими жадными глотками.
— Ну,— сказал он,— как самочувствие?
Я не ответил. В голове стоял звон, шея была точно каменная, руки не слушались.
— Контузия второй степени,— сказал врач, взглянув на Бориса. Он сидел рядом и ладонью потирал свой черный от копоти лоб.— А вы? '
— Ерунда,— ответил Борис.— Голова трещит, и только.
Меня вынесли из блиндажа, положили на носилки и понесли к санитарной машине. Сквозь открытую дверцу машины я видел, как стелился по степи синеватый едкий дым. Подбежал связист и крикнул:
— Товарищ Эндруп, провода сгорели! Нужна новая линия к наблюдательному пункту.
— Черт побери! — выругался Борис.— Выстрела не успели сделать, а связь уже прервана.
Они ушли. Врач захлопнул дверцу, зарычал мотор, машина отъехала.
В прохладной монастырской келье Сан-Лоренсо, где разместился медпункт батареи, я скоро пришел в себя. На улице стояла невообразимая жара. Даже в окно было жутко выглянуть — слепило глаза, и казалось, что сухие стебли растений в этом пекле с треском ломаются. А толстые монастырские стены служили надежной защитой от зноя.
...На третий день, когда меня заехал навестить Борис, я уже настолько поправился, что мог самостоятельно одеться и ходить по келье.
— А степь все горит? — спросил я.
— Все, что могло, сгорело, и огонь затих,— сказал Борис.— Теперь у нас отличная связь, стреляем как боги. Штаб корпуса вынес благодарность за подавление фашистской батареи.
— Не хвалишься?
— И не думаю! — весело отозвался Борис.—- Батарея была на каком-то кладбище. Стреляли по координатам. Пехота сообщила, что после пяти залпов батарея разлетелась вдребезги.
— Я сейчас же выпишусь и еду с тобой.
— Завтра у меня свободный день,— сказал Борис.— Давай побродим.
Я пришел к врачу и попросил меня выписать.
— Не рано ли? — сказал он.— Вы и голову как следует повернуть не можете.
— Ничего, разойдется.
— Признаться, у меня в отношении вас были иные планы.
— Можно узнать какие?
— Конечно,— добродушно ответил врач и, сняв офи-
церскую фуражку, положил ее на стол.— Видите ли, коллега, вы у нас в батарее единственный человек с медицинским образованием. Что бы вы сказали, если бы я взял вас к себе?
— Я бы сказал — нет! Врач усмехнулся.
— И я сначала сказал командиру «нет!», но потом уговорили.
— Меня не уговорят. Врач снова усмехнулся.
— Вас зовут Анатолом?
— Да, Анатол Скулте.
Он приветливо протянул мне руку.
— Мануэль Зоро. Будем друзьями. Не возражаете? Я пожал его руку.
— На вашу дружбу я готов ответить тем же. А планам вашим буду сопротивляться. Я хочу воевать.
— Я тоже хочу воевать,— возразил Зоро.— Что поделаешь? У каждого свое место.
— Но у меня есть уважительная причина для отказа,— сказал я.— Мое незаконченное медицинское образование.
— У меня то же самое,— спокойно ответил Зоро.— Учился в Мадридском университете. Последний курс не закончил. Ничего, после войны доучимся.
— Если живы будем,— добавил я.
— Само собой,— с заметной грустью произнес Мануэль Зоро.— У меня жена осталась в Саламанке. Теперь там фашисты.
— У меня...— начал было я, но осекся и встал.— Товарищ Зоро, прошу меня выписать. Если вы действительно мне друг, пожалуйста, не говорите никому, что я изучал медицину.
— Об этом все знают,— ответил Зоро.
— Тогда не напоминайте лишний раз об этом.
— Хорошо, обещаю,— сказал он и тут же добавил: — Разумеется, до поры до времени.
Мы расстались друзьями. В приподнятом настроении я собрал свои вещи в келье — мы с Борисом решили ночевать на свежем воздухе в густом монастырском саду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52