Поправляйся и вспоминай обо мне. Я всегда буду с тобой, что бы ни случилось. Пусть моя любовь и эти алые розы облегчат твои страдания. С горячим приветом, целую тебя.
Твоя Гита.
5.5.37 г.
Р. 8. Тебе привет от Бориса. Видела его вчера. Он жив и здоров. А у меня есть для тебя приятный сюрприз, какой — скажу, когда выйдешь из больницы. Целую.
Г. Ю.»
Вложив письмо обратно в конверт, я спрятал его под подушку и, глядя в потолок, думал о Гите. Какая она славная! Но что это за тяжкий поступок, который она совершила? Это связано с деньгами. Наверное, чтобы спасти меня, Гита тайком взяла их у матери. Поразмыслив, я пришел к выводу, что она решилась на такое, лишь узнав, что моя жизнь в опасности. Бедная девочка, как только поправлюсь, я разочтусь с тобой. Я поеду к отцу, он займет у своего друга-аптекаря — у того в банке уйма денег,— и мы все уладим. Только надо поскорей успокоить ее; может, это избавит ее от семейных неприятностей и скандалов.
Глава 2 ВСТРЕЧА
Гиту я увидел лишь на третий день. Вошла Лилия Земдега, распахнула окно и сказала:
— Сейчас она придет. Будьте осторожны, долго не разговаривайте, могут заметить...
Сестра вышла. Облокотившись на подушки, я не спускал глаз с окна. Гита появилась внезапно. Я вдруг увидел ее улыбку, черные глаза и темный венок волос.
— Анатол! — позвала она негромко.
— Гита, я здесь.
— Милый, ну как ты? Какой ты бледный, худой!
— Я чувствую себя хорошо.
— Неправда. Ты очень скверно выглядишь.
— Нет, теперь все позади. Я чувствую себя хорошо.
— Тебе привет от Бориса.
— Спасибо. Я получил твое письмо.
— Наверное, я написала там всякие глупости?
— А что за сюрприз, о котором ты пишешь?
— Потом скажу, когда поправишься.
— Передай матери, что деньги я ей верну. Как только выйду из больницы.
Гита рассмеялась:
— Какие деньги?
— Те, что ты взяла у нее.
— Милый, я у нее взяла не деньги. Так и знала, что гы ничего не поймешь. И вообще не стоило писать об этом.
— А где же ты достала такую сумму?
— Потом расскажу. Когда поправишься. Тебя скоро выпишут?
— Не знаю.
— Ведь теперь тебя не посадят в тюрьму?
— Да вроде нет,— соврал я, не желая ее волновать.— А как твои дела?
— Какими они могут быть без тебя? Скверные дела. Ночами не сплю, снятся кошмары. Что с тобой случилось, что ты такое сделал?
— Ничего особенного. Попал в катастрофу.
— Какую катастрофу?
— Переезжал через Даугаву, на мосту меня зацепил извозчик. Я упал с велосипеда...
— И за это тебя арестовали?
— Нет, Гита. Но с этого все началось... Как поживает Борис?
— Почему ты не рассказываешь, что было дальше?
— Я не могу тебе этого рассказать... Как поживает Борис?
— Он собирается уезжать.
— Куда?
— Он тоже... он тоже не может сказать,— сердито отрезала Гита.
— Надолго?
— Говорит, надолго. Может, навсегда...
— Навсегда?
— Так он сказал.
— А когда он собирается уезжать?
— Не знаю.
— Я должен с ним встретиться.
— К тебе никого не пускают.
— Я должен сообщить ему нечто очень важное.
— Говори, я передам.
— Я могу сказать это только ему.
— Мне ты не доверяешь?
— Дело не в этом...
В глазах Гиты блеснули слезы.
— Анатол, почему ты мне не доверяешь?
— Я доверяю тебе, Гита, но я не имею права никому об этом рассказывать. Не имею права, понимаешь? Пусть он придет к окну. Мне срочно нужно с ним поговорить.
— Хорошо, если ты не доверяешь мне, я скажу ему. А теперь... Мне разрешили только на одно мгновение. Я опять приду. До свиданья!
И, послав воздушный поцелуй, Гита исчезла.
— Гита! — крикнул я.
Через мгновение в окне снова показалась ее черная головка.
— Ты меня звал?
— У меня к тебе просьба.
— Говори же. Ты не представляешь, как трудно мне держаться. Я стою на узенькой кромке фундамента.
— Напиши отцу, что я заболел. Пусть он приедет.
— Хорошо, напишу.
— Мне нужны деньги. Надо будет платить за лечение.
— Не беспокойся, милый. Все давным-давно уплачено. Пусть это тебя не тревожит.
— Я должен вернуть тебе деньги.
— Не надо мне никаких денег.
— Нет, Гита, так не пойдет.
— Все уплачено, поверь мне.
— Напиши отцу, чтобы приехал,— настаивал я.— Неужели тебе так трудно?
— Хорошо, напишу. Только не волнуйся, милый. Тебе вредно волноваться. Это все, что ты хотел мне сказать, Анатол?
— Все. Хорошо, что ты пришла. Ты опять придешь, правда?
Наверное, Гита устала стоять на цыпочках на узкой кромке фундамента. Ее головка снова исчезла, и в палату из больничного сада вместе с щебетанием птиц залетели ее последние слова:
— Я приду, Анатол! Только спи спокойно и ни о чем не думай. Все будет хорошо. До свиданья!
После стольких дней тоски и томительной неизвестности встреча с Гитой немного успокоила мои взвинченные нервы. То, что Гита сделала для меня в такой тяжелый момент, мог сделать только настоящий друг или любящий человек. А главное, она поверила мне, поверила в мою порядочность, хотя я ничего не мог ей рассказать. Ее вера окрылила меня, и я твердо решил поскорее подняться на ноги. Назло всем мерзавцам, желавшим моей гибели, я буду жить и бороться так же, как раньше. И если опять попаду в лапы этим извергам, они смогут убедиться, что закаленную сталь согнуть куда труднее, чем простое железо. Да, тогда я был мягким железом. Теперь я стал сталью, булатным мечом, клинком, отливающим ненавистью...
Я послушно выполнял все предписания доктора Тибета, и мое здоровье день ото дня улучшалось. Когда пришел Борис Эндруп, я мог самостоятельно сидеть в постели. Мы говорили с ним так же, как с Гитой,— через открытое окно. В нашем распоряжении было всего несколько минут, и все-таки я успел рассказать Борису самое главное. Особенно его интересовали обстоятельства моего ареста и допрос.
— Не понимаю, как это могло произойти,— недоумевал он.
— Очень просто. Подкатил на велосипеде в условленное место, в условленный час, вошел в парадное. По лестнице навстречу спускался человек с чемоданом. Я спросил, как ты велел: «Скажите, здесь живет профессор Калнынь?» — «Да,— ответил он.— Вот его чемодан. Отвезите в институт». Он ушел, а я привязал чемодан к багажнику и отправился в Заречье по указанному тобой адресу. Дорога была скользкая, чемодан тяжелый, велосипед вихлял из стороны в сторону. Но все бы сошло удачно, если бы я на мосту через Даугаву не попал в затор. Там случилась какая-то авария. Я хотел объехать трамвай, но тут, как назло, мой велосипед задела крылом пролетка извозчика. Я упал. Ремешки на багажнике лопнули. Чемодан грохнулся на панель. Оказалось, он был не заперт...
— И все рассыпалось?
— И все рассыпалось. Подбежал полицейский, меня арестовали, повезли в охранку. Оттуда через две недели перевели в тюремную больницу.
— Били?
— Смертным боем.
— Что сказал?
— Ничего.
— Ничего?
— Сказал, что чемодан за хорошие деньги предложил доставить незнакомый мужчина.
— Надо было отвечать, как мы условились.
— Я так и отвечал, но потом я забыл... Я многое потом позабыл, Борис.
К горлу подступил комок. Мне было трудно говорить.
— Успокойся, Анатол.
— Я все забыл, все...
— Сволочи, как они тебя покалечили!
— А я... больше ничего не сказал. Они спрашивали о тебе. Откуда им известна твоя фамилия?
— Что они спрашивали?
Я смотрел на руки Бориса, большие, крепкие руки, лежавшие на подоконнике, и пытался припомнить, что они спрашивали.
— Им известно, что раньше мы жили вместе.
— Об этом им мог рассказать Ган.
— Возможно. Они спрашивали, не ты ли был тот незнакомец, от которого я получил чемодан. Я, конечно, отрицал. Тогда они спросили, не к тебе ли я вез чемодан.
— В таком случае все в порядке,— с облегчением произнес Борис.— Значит, они бродят в потемках.
— Гита сказала, ты собрался уезжать.
— Если позволят.
— Куда?
— Пока рано говорить об этом.
— А скоро?
— Не знаю...
В палату вошла Земдега. Это означало, что наше время истекло. Светлые волосы Бориса золотились на солнце, словно ворох спелой пшеницы. Его широкое лицо светилось в улыбке.
— Пора,— сказала Лилия Земдега, протягивая мне градусник.— Измерьте температуру.
Борис поднял свою большую руку и тихо сказал:
— До скорой встречи, Анатол! Выздоравливай и не волнуйся. Потом подумаем, что предпринять.
Борис исчез. Сестра закрыла окно.
— Я должна прекратить эти встречи. Вам нельзя так много говорить. Вам нельзя волноваться.
Я пытался отшутиться:
— Госпожа Земдега, меня это нисколько не волнует. Как раз наоборот — успокаивает.
— Не говорите ерунды,— сердито возразила сестра.— Из-за вас у меня будут неприятности. Если об этом узнают, я потеряю работу. Как вы этого не понимаете?!
— Я все понимаю. Вы очень добры ко мне.
— Так постарайтесь отплатить мне тем же,— сказала серьезно Земдега, а вынув градусник, добавила: — Вот видите, опять температура. Вам нужен абсолютный покой.
Она дала мне таблетку, и скоро я уснул крепким сном.
Глава 3 ОТЕЦ
Письмо Гиты так перепугало моего отца, что он тут же приехал в Ригу. Прибыв в город поздно вечером, он заночевал в моей комнате и там познакомился с хозяином квартиры Ганом. Последнее не предвещало ничего хорошего: Ган мог наплести про меня всякой чепухи. Опасения мои были не напрасны, я сразу понял это, взглянув на отца.
— Вот уж никогда не думал, что сын мой станет преступником! — начал отец, усаживаясь возле кровати.
— Ты это серьезно? — холодно спросил я. Прежде чем ответить, отец долго подыскивал слова.
— После того, что я услышал от господина Гана, у меня есть все основания так думать. Что ты такое натворил? Почему у тебя на квартире произвели обыск и за что тебя арестовали?
Теперь я окончательно разозлился.
— Если ты приехал только для того, чтобы учинить мне допрос, я вообще не намерен с тобой разговаривать.
— Но я должен знать, что с тобой произошло, Ана-тол! — почти закричал он.— Ты думаешь, я для того тебя растил, обучал, чтобы ты занимался постыдными делишками? Для того я работал не покладая рук, чтобы
ты, как трутень, наплевав на все мои труды, пошел в жизни по скользкой дорожке?
— Отец! — сказал я, но он не слушал меня. Слова сыпались градом — резкие, обидные. От волнения у него дрожали руки, а лоб покрылся потом.
— Куда девались мечты твоей юности, твои благородные помыслы и обещания позаботиться о моей старости? — продолжал он.— Ты безжалостно растоптал их, растоптал не только свою жизнь, но и мою. Слух о твоем аресте уже дошел до нашей волости. Там только об этом и говорят. Сына доктора Скултё посадили в каталажку! Тебя исключили из университета, меня, наверно, прогонят с работы. Ты подумал о том, что с нами будет? Куда мы денемся? Нам придется идти побираться, вымаливать жалкие гроши. Хорошо, что мать твоя не дожила до такого позора. Мир ее праху! Лучше б и мне умереть вместе с нею...
Я стиснул зубы и молчал, боясь потерять терпение. Между тем отец продолжал, истерично всхлипывая:
— Пастер, будущий Пастер... Преступник и каторжник... Какой позор!
Это было последней каплей. Я приподнялся с постели и показал на дверь.
— Уходи! Об одном прошу — уходи!
— Ты просил денег... Я занял у аптекаря, я привез,— сказал он, протягивая мне пачку банкнот.
Я с яростью оттолкнул его руку.
— Возьми свои деньги и уходи! Я прошу, отец, уходи по-хорошему.
— Ты гонишь меня? — спросил отец, глядя на меня исподлобья. Рука с деньгами опустилась на колени.— Я могу уйти, но имей в виду, никогда не вернусь.
— Мне необходим абсолютный покой. Уходи!
— А мне, думаешь, не нужен покой? Разве ты можешь себе представить, что я пережил в эти дни? У меня совершенно расстроены нервы. Покой!.. Только о себе думаешь, на других тебе наплевать. Наплевать на отца. Наплевать на его седую голову, на эти руки, которые баюкали тебя и выводили в жизнь. Хорошо, я уйду, но при одном условии: ты должен чистосердечно рассказать, за что тебя арестовали и что ты натворил. Ты пойми, я вернусь домой, все будут спрашивать. Что я скажу?
— Говори, что хочешь!
— Неужели твое преступление настолько ужасно,
что даже родному отцу в нем стыдно признаться? Кому же ты тогда об этом расскажешь, если не мне — своему отцу.
— Никому. И тебе я ничего не могу рассказать.
— Тем хуже! — воскликнул отец.— Теперь я вижу, что ты спутался с бандой мерзавцев. И данная тобой клятва обязывает тебя скрывать следы преступлений. Дома меня будут расспрашивать люди — аптекарь, волостной староста, командир айзсаргов, полицейский...
— Какое мне дело до командира айзсаргов и полицейского!
Отец продолжал, не обращая внимания на мои слова:
— Меня выгонят, как собаку...
— За что тебя выгонят?
— За твои преступления.
— Скажи, что ты ничего не знаешь. Что тебя это не касается, что ты отрекся от меня. Командир айзсаргов, полицейский! — рассмеялся я.— Ты не плохо подобрал народец, перед кем я должен исповедаться, ничего не скажешь...
— Это все почтенные, достойные уважения люди.
— Для тебя они почтенные и достойные уважения, а для меня — идиоты и сволочи.
Отец снова вспылил:
— Идиоты и сволочи? А перед кем ты будешь держать ответ за свои преступления?
— Перед своей совестью.
— Совестью! — насмешливо повторил отец.— А я кому отвечу за твой проступок?
— Ты не обязан отвечать. Я взрослый человек и сам могу ответить за себя.— Я нажал кнопку, чтобы вызвать старшую сестру.— Довольно, отец, я устал...
Отец сидел у моей постели, низко свесив голову. В палату вошла Лилия Земдега.
— Вы меня звали?
— Госпожа Земдега, мы закончили. Проводите отца.
Отец вздрогнул точно от пощечины. Потом медленно встал и подал мне руку. Я пожал ее. Рука была холодная, как неживая.
— До свиданья! — сказал он тихо.
1 Айзсарги — члены военизированной организации, на которую опиралась диктатура Ульманиса.
— Всего хорошего! — ответил я.
— Деньги оставлю в конторе.
— Не надо, вези их обратно.
— Я оставлю,— прошептал он.— Когда поправишься, возьмешь.
— Не надо,— повторил я.
Он ушел, а для меня началось самое тяжелое. Во мне боролись три недобрых демона — самолюбие, злость и жалость, и ни один из них не мог взять верх над двумя другими. Если бы взяли верх самолюбие или злость, я бы, наверное, быстро успокоился, но, увы, все обстояло иначе. Дни и ночи напролет я думал об отце. Иногда мне казалось, что он все еще сидит у моего изголовья, горестно склонив седую голову. Может, стоило ему все рассказать и он понял бы меня? А вдруг — от этой мысли мне становилось страшно — в минуту откровенности он доверил бы кому-нибудь тайну, об этом узнали другие, и, сам того не желая, я стал бы предателем? Там, в тюрьме, мои мучители твердили мне, чтобы я признался во всем, обещая за это отпустить меня и больше никогда не трогать. Мне сулили даже деньги, давали честное слово, что о моем предательстве никто не узнает. Но я выбрал иной путь, я не пожелал за тридцать сребреников купить свое благополучие в обмен на несчастья и страдания других. И неужели теперь, когда самое трудное позади, я решусь на предательство, даже ради того, чтобы рассеять сомнения отца, успокоить его? Нет, я никогда не сделаю этого.
Наконец самолюбие во мне одержало верх, и я успокоился.
Глава 4
ЗДРАВСТВУЙ, ЖИЗНЬ!
Во второй половине мая здоровье мое настолько улучшилось, что я мог выйти из больницы -и продолжать лечение дома. Доктор Гибет обещал ^присматривать за мной, пока совсем не поправлюсь. Все было бы хорошо, если бы не одно прискорбное обстоятельство: я должен был зарегистрироваться в полиции и без разрешения не имел права менять место жительства.
Перед тем как выйти из больницы, я получил оставленный отцом конверт с деньгами. Я его даже не рас-
крыл, потому что Гита уже заплатила за лечение. Она встретила меня в конторе клиники.
— Я приехала на машине. Отвезу тебя домой.
Мы вышли во двор. Весна была в самом разгаре, все зеленело, цвело. Свежий воздух и солнечный свет, от которых я успел отвыкнуть, опьяняли и бодрили меня.
Я сообщил Гите, что должен зарегистрироваться в полиции, а потом, когда совсем поправлюсь, явиться к прокурору.
Это испугало ее, но она старалась не показывать вида.
— Хочешь прокатиться по городу? — спросила Гита, когда мы сели в машину.— Если бы ты знал, как прекрасны сейчас рижские парки! Все в цветах.
— Едем, милая,— сказал я.— Хоть на край света. Гита погрозила пальцем:
— Ты забыл, что без разрешения полиции тебе нельзя выезжать даже за пределы города...
У Аркадьевского парка мы вышли из машины. У меня все еще немного кружилась голова и плохо слушались ноги. Гита взяла меня под руку.
— Был бы ты всегда таким беспомощным,— шутила Гита,— никуда бы от меня не убежал.
— А я и так не собираюсь от тебя убегать. Теперь мы всегда будем вместе.
Вдоль берега по-весеннему живой речушки Марупи-те мы не спеша поднялись на террасы парка — излюбленное место наших свиданий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Твоя Гита.
5.5.37 г.
Р. 8. Тебе привет от Бориса. Видела его вчера. Он жив и здоров. А у меня есть для тебя приятный сюрприз, какой — скажу, когда выйдешь из больницы. Целую.
Г. Ю.»
Вложив письмо обратно в конверт, я спрятал его под подушку и, глядя в потолок, думал о Гите. Какая она славная! Но что это за тяжкий поступок, который она совершила? Это связано с деньгами. Наверное, чтобы спасти меня, Гита тайком взяла их у матери. Поразмыслив, я пришел к выводу, что она решилась на такое, лишь узнав, что моя жизнь в опасности. Бедная девочка, как только поправлюсь, я разочтусь с тобой. Я поеду к отцу, он займет у своего друга-аптекаря — у того в банке уйма денег,— и мы все уладим. Только надо поскорей успокоить ее; может, это избавит ее от семейных неприятностей и скандалов.
Глава 2 ВСТРЕЧА
Гиту я увидел лишь на третий день. Вошла Лилия Земдега, распахнула окно и сказала:
— Сейчас она придет. Будьте осторожны, долго не разговаривайте, могут заметить...
Сестра вышла. Облокотившись на подушки, я не спускал глаз с окна. Гита появилась внезапно. Я вдруг увидел ее улыбку, черные глаза и темный венок волос.
— Анатол! — позвала она негромко.
— Гита, я здесь.
— Милый, ну как ты? Какой ты бледный, худой!
— Я чувствую себя хорошо.
— Неправда. Ты очень скверно выглядишь.
— Нет, теперь все позади. Я чувствую себя хорошо.
— Тебе привет от Бориса.
— Спасибо. Я получил твое письмо.
— Наверное, я написала там всякие глупости?
— А что за сюрприз, о котором ты пишешь?
— Потом скажу, когда поправишься.
— Передай матери, что деньги я ей верну. Как только выйду из больницы.
Гита рассмеялась:
— Какие деньги?
— Те, что ты взяла у нее.
— Милый, я у нее взяла не деньги. Так и знала, что гы ничего не поймешь. И вообще не стоило писать об этом.
— А где же ты достала такую сумму?
— Потом расскажу. Когда поправишься. Тебя скоро выпишут?
— Не знаю.
— Ведь теперь тебя не посадят в тюрьму?
— Да вроде нет,— соврал я, не желая ее волновать.— А как твои дела?
— Какими они могут быть без тебя? Скверные дела. Ночами не сплю, снятся кошмары. Что с тобой случилось, что ты такое сделал?
— Ничего особенного. Попал в катастрофу.
— Какую катастрофу?
— Переезжал через Даугаву, на мосту меня зацепил извозчик. Я упал с велосипеда...
— И за это тебя арестовали?
— Нет, Гита. Но с этого все началось... Как поживает Борис?
— Почему ты не рассказываешь, что было дальше?
— Я не могу тебе этого рассказать... Как поживает Борис?
— Он собирается уезжать.
— Куда?
— Он тоже... он тоже не может сказать,— сердито отрезала Гита.
— Надолго?
— Говорит, надолго. Может, навсегда...
— Навсегда?
— Так он сказал.
— А когда он собирается уезжать?
— Не знаю.
— Я должен с ним встретиться.
— К тебе никого не пускают.
— Я должен сообщить ему нечто очень важное.
— Говори, я передам.
— Я могу сказать это только ему.
— Мне ты не доверяешь?
— Дело не в этом...
В глазах Гиты блеснули слезы.
— Анатол, почему ты мне не доверяешь?
— Я доверяю тебе, Гита, но я не имею права никому об этом рассказывать. Не имею права, понимаешь? Пусть он придет к окну. Мне срочно нужно с ним поговорить.
— Хорошо, если ты не доверяешь мне, я скажу ему. А теперь... Мне разрешили только на одно мгновение. Я опять приду. До свиданья!
И, послав воздушный поцелуй, Гита исчезла.
— Гита! — крикнул я.
Через мгновение в окне снова показалась ее черная головка.
— Ты меня звал?
— У меня к тебе просьба.
— Говори же. Ты не представляешь, как трудно мне держаться. Я стою на узенькой кромке фундамента.
— Напиши отцу, что я заболел. Пусть он приедет.
— Хорошо, напишу.
— Мне нужны деньги. Надо будет платить за лечение.
— Не беспокойся, милый. Все давным-давно уплачено. Пусть это тебя не тревожит.
— Я должен вернуть тебе деньги.
— Не надо мне никаких денег.
— Нет, Гита, так не пойдет.
— Все уплачено, поверь мне.
— Напиши отцу, чтобы приехал,— настаивал я.— Неужели тебе так трудно?
— Хорошо, напишу. Только не волнуйся, милый. Тебе вредно волноваться. Это все, что ты хотел мне сказать, Анатол?
— Все. Хорошо, что ты пришла. Ты опять придешь, правда?
Наверное, Гита устала стоять на цыпочках на узкой кромке фундамента. Ее головка снова исчезла, и в палату из больничного сада вместе с щебетанием птиц залетели ее последние слова:
— Я приду, Анатол! Только спи спокойно и ни о чем не думай. Все будет хорошо. До свиданья!
После стольких дней тоски и томительной неизвестности встреча с Гитой немного успокоила мои взвинченные нервы. То, что Гита сделала для меня в такой тяжелый момент, мог сделать только настоящий друг или любящий человек. А главное, она поверила мне, поверила в мою порядочность, хотя я ничего не мог ей рассказать. Ее вера окрылила меня, и я твердо решил поскорее подняться на ноги. Назло всем мерзавцам, желавшим моей гибели, я буду жить и бороться так же, как раньше. И если опять попаду в лапы этим извергам, они смогут убедиться, что закаленную сталь согнуть куда труднее, чем простое железо. Да, тогда я был мягким железом. Теперь я стал сталью, булатным мечом, клинком, отливающим ненавистью...
Я послушно выполнял все предписания доктора Тибета, и мое здоровье день ото дня улучшалось. Когда пришел Борис Эндруп, я мог самостоятельно сидеть в постели. Мы говорили с ним так же, как с Гитой,— через открытое окно. В нашем распоряжении было всего несколько минут, и все-таки я успел рассказать Борису самое главное. Особенно его интересовали обстоятельства моего ареста и допрос.
— Не понимаю, как это могло произойти,— недоумевал он.
— Очень просто. Подкатил на велосипеде в условленное место, в условленный час, вошел в парадное. По лестнице навстречу спускался человек с чемоданом. Я спросил, как ты велел: «Скажите, здесь живет профессор Калнынь?» — «Да,— ответил он.— Вот его чемодан. Отвезите в институт». Он ушел, а я привязал чемодан к багажнику и отправился в Заречье по указанному тобой адресу. Дорога была скользкая, чемодан тяжелый, велосипед вихлял из стороны в сторону. Но все бы сошло удачно, если бы я на мосту через Даугаву не попал в затор. Там случилась какая-то авария. Я хотел объехать трамвай, но тут, как назло, мой велосипед задела крылом пролетка извозчика. Я упал. Ремешки на багажнике лопнули. Чемодан грохнулся на панель. Оказалось, он был не заперт...
— И все рассыпалось?
— И все рассыпалось. Подбежал полицейский, меня арестовали, повезли в охранку. Оттуда через две недели перевели в тюремную больницу.
— Били?
— Смертным боем.
— Что сказал?
— Ничего.
— Ничего?
— Сказал, что чемодан за хорошие деньги предложил доставить незнакомый мужчина.
— Надо было отвечать, как мы условились.
— Я так и отвечал, но потом я забыл... Я многое потом позабыл, Борис.
К горлу подступил комок. Мне было трудно говорить.
— Успокойся, Анатол.
— Я все забыл, все...
— Сволочи, как они тебя покалечили!
— А я... больше ничего не сказал. Они спрашивали о тебе. Откуда им известна твоя фамилия?
— Что они спрашивали?
Я смотрел на руки Бориса, большие, крепкие руки, лежавшие на подоконнике, и пытался припомнить, что они спрашивали.
— Им известно, что раньше мы жили вместе.
— Об этом им мог рассказать Ган.
— Возможно. Они спрашивали, не ты ли был тот незнакомец, от которого я получил чемодан. Я, конечно, отрицал. Тогда они спросили, не к тебе ли я вез чемодан.
— В таком случае все в порядке,— с облегчением произнес Борис.— Значит, они бродят в потемках.
— Гита сказала, ты собрался уезжать.
— Если позволят.
— Куда?
— Пока рано говорить об этом.
— А скоро?
— Не знаю...
В палату вошла Земдега. Это означало, что наше время истекло. Светлые волосы Бориса золотились на солнце, словно ворох спелой пшеницы. Его широкое лицо светилось в улыбке.
— Пора,— сказала Лилия Земдега, протягивая мне градусник.— Измерьте температуру.
Борис поднял свою большую руку и тихо сказал:
— До скорой встречи, Анатол! Выздоравливай и не волнуйся. Потом подумаем, что предпринять.
Борис исчез. Сестра закрыла окно.
— Я должна прекратить эти встречи. Вам нельзя так много говорить. Вам нельзя волноваться.
Я пытался отшутиться:
— Госпожа Земдега, меня это нисколько не волнует. Как раз наоборот — успокаивает.
— Не говорите ерунды,— сердито возразила сестра.— Из-за вас у меня будут неприятности. Если об этом узнают, я потеряю работу. Как вы этого не понимаете?!
— Я все понимаю. Вы очень добры ко мне.
— Так постарайтесь отплатить мне тем же,— сказала серьезно Земдега, а вынув градусник, добавила: — Вот видите, опять температура. Вам нужен абсолютный покой.
Она дала мне таблетку, и скоро я уснул крепким сном.
Глава 3 ОТЕЦ
Письмо Гиты так перепугало моего отца, что он тут же приехал в Ригу. Прибыв в город поздно вечером, он заночевал в моей комнате и там познакомился с хозяином квартиры Ганом. Последнее не предвещало ничего хорошего: Ган мог наплести про меня всякой чепухи. Опасения мои были не напрасны, я сразу понял это, взглянув на отца.
— Вот уж никогда не думал, что сын мой станет преступником! — начал отец, усаживаясь возле кровати.
— Ты это серьезно? — холодно спросил я. Прежде чем ответить, отец долго подыскивал слова.
— После того, что я услышал от господина Гана, у меня есть все основания так думать. Что ты такое натворил? Почему у тебя на квартире произвели обыск и за что тебя арестовали?
Теперь я окончательно разозлился.
— Если ты приехал только для того, чтобы учинить мне допрос, я вообще не намерен с тобой разговаривать.
— Но я должен знать, что с тобой произошло, Ана-тол! — почти закричал он.— Ты думаешь, я для того тебя растил, обучал, чтобы ты занимался постыдными делишками? Для того я работал не покладая рук, чтобы
ты, как трутень, наплевав на все мои труды, пошел в жизни по скользкой дорожке?
— Отец! — сказал я, но он не слушал меня. Слова сыпались градом — резкие, обидные. От волнения у него дрожали руки, а лоб покрылся потом.
— Куда девались мечты твоей юности, твои благородные помыслы и обещания позаботиться о моей старости? — продолжал он.— Ты безжалостно растоптал их, растоптал не только свою жизнь, но и мою. Слух о твоем аресте уже дошел до нашей волости. Там только об этом и говорят. Сына доктора Скултё посадили в каталажку! Тебя исключили из университета, меня, наверно, прогонят с работы. Ты подумал о том, что с нами будет? Куда мы денемся? Нам придется идти побираться, вымаливать жалкие гроши. Хорошо, что мать твоя не дожила до такого позора. Мир ее праху! Лучше б и мне умереть вместе с нею...
Я стиснул зубы и молчал, боясь потерять терпение. Между тем отец продолжал, истерично всхлипывая:
— Пастер, будущий Пастер... Преступник и каторжник... Какой позор!
Это было последней каплей. Я приподнялся с постели и показал на дверь.
— Уходи! Об одном прошу — уходи!
— Ты просил денег... Я занял у аптекаря, я привез,— сказал он, протягивая мне пачку банкнот.
Я с яростью оттолкнул его руку.
— Возьми свои деньги и уходи! Я прошу, отец, уходи по-хорошему.
— Ты гонишь меня? — спросил отец, глядя на меня исподлобья. Рука с деньгами опустилась на колени.— Я могу уйти, но имей в виду, никогда не вернусь.
— Мне необходим абсолютный покой. Уходи!
— А мне, думаешь, не нужен покой? Разве ты можешь себе представить, что я пережил в эти дни? У меня совершенно расстроены нервы. Покой!.. Только о себе думаешь, на других тебе наплевать. Наплевать на отца. Наплевать на его седую голову, на эти руки, которые баюкали тебя и выводили в жизнь. Хорошо, я уйду, но при одном условии: ты должен чистосердечно рассказать, за что тебя арестовали и что ты натворил. Ты пойми, я вернусь домой, все будут спрашивать. Что я скажу?
— Говори, что хочешь!
— Неужели твое преступление настолько ужасно,
что даже родному отцу в нем стыдно признаться? Кому же ты тогда об этом расскажешь, если не мне — своему отцу.
— Никому. И тебе я ничего не могу рассказать.
— Тем хуже! — воскликнул отец.— Теперь я вижу, что ты спутался с бандой мерзавцев. И данная тобой клятва обязывает тебя скрывать следы преступлений. Дома меня будут расспрашивать люди — аптекарь, волостной староста, командир айзсаргов, полицейский...
— Какое мне дело до командира айзсаргов и полицейского!
Отец продолжал, не обращая внимания на мои слова:
— Меня выгонят, как собаку...
— За что тебя выгонят?
— За твои преступления.
— Скажи, что ты ничего не знаешь. Что тебя это не касается, что ты отрекся от меня. Командир айзсаргов, полицейский! — рассмеялся я.— Ты не плохо подобрал народец, перед кем я должен исповедаться, ничего не скажешь...
— Это все почтенные, достойные уважения люди.
— Для тебя они почтенные и достойные уважения, а для меня — идиоты и сволочи.
Отец снова вспылил:
— Идиоты и сволочи? А перед кем ты будешь держать ответ за свои преступления?
— Перед своей совестью.
— Совестью! — насмешливо повторил отец.— А я кому отвечу за твой проступок?
— Ты не обязан отвечать. Я взрослый человек и сам могу ответить за себя.— Я нажал кнопку, чтобы вызвать старшую сестру.— Довольно, отец, я устал...
Отец сидел у моей постели, низко свесив голову. В палату вошла Лилия Земдега.
— Вы меня звали?
— Госпожа Земдега, мы закончили. Проводите отца.
Отец вздрогнул точно от пощечины. Потом медленно встал и подал мне руку. Я пожал ее. Рука была холодная, как неживая.
— До свиданья! — сказал он тихо.
1 Айзсарги — члены военизированной организации, на которую опиралась диктатура Ульманиса.
— Всего хорошего! — ответил я.
— Деньги оставлю в конторе.
— Не надо, вези их обратно.
— Я оставлю,— прошептал он.— Когда поправишься, возьмешь.
— Не надо,— повторил я.
Он ушел, а для меня началось самое тяжелое. Во мне боролись три недобрых демона — самолюбие, злость и жалость, и ни один из них не мог взять верх над двумя другими. Если бы взяли верх самолюбие или злость, я бы, наверное, быстро успокоился, но, увы, все обстояло иначе. Дни и ночи напролет я думал об отце. Иногда мне казалось, что он все еще сидит у моего изголовья, горестно склонив седую голову. Может, стоило ему все рассказать и он понял бы меня? А вдруг — от этой мысли мне становилось страшно — в минуту откровенности он доверил бы кому-нибудь тайну, об этом узнали другие, и, сам того не желая, я стал бы предателем? Там, в тюрьме, мои мучители твердили мне, чтобы я признался во всем, обещая за это отпустить меня и больше никогда не трогать. Мне сулили даже деньги, давали честное слово, что о моем предательстве никто не узнает. Но я выбрал иной путь, я не пожелал за тридцать сребреников купить свое благополучие в обмен на несчастья и страдания других. И неужели теперь, когда самое трудное позади, я решусь на предательство, даже ради того, чтобы рассеять сомнения отца, успокоить его? Нет, я никогда не сделаю этого.
Наконец самолюбие во мне одержало верх, и я успокоился.
Глава 4
ЗДРАВСТВУЙ, ЖИЗНЬ!
Во второй половине мая здоровье мое настолько улучшилось, что я мог выйти из больницы -и продолжать лечение дома. Доктор Гибет обещал ^присматривать за мной, пока совсем не поправлюсь. Все было бы хорошо, если бы не одно прискорбное обстоятельство: я должен был зарегистрироваться в полиции и без разрешения не имел права менять место жительства.
Перед тем как выйти из больницы, я получил оставленный отцом конверт с деньгами. Я его даже не рас-
крыл, потому что Гита уже заплатила за лечение. Она встретила меня в конторе клиники.
— Я приехала на машине. Отвезу тебя домой.
Мы вышли во двор. Весна была в самом разгаре, все зеленело, цвело. Свежий воздух и солнечный свет, от которых я успел отвыкнуть, опьяняли и бодрили меня.
Я сообщил Гите, что должен зарегистрироваться в полиции, а потом, когда совсем поправлюсь, явиться к прокурору.
Это испугало ее, но она старалась не показывать вида.
— Хочешь прокатиться по городу? — спросила Гита, когда мы сели в машину.— Если бы ты знал, как прекрасны сейчас рижские парки! Все в цветах.
— Едем, милая,— сказал я.— Хоть на край света. Гита погрозила пальцем:
— Ты забыл, что без разрешения полиции тебе нельзя выезжать даже за пределы города...
У Аркадьевского парка мы вышли из машины. У меня все еще немного кружилась голова и плохо слушались ноги. Гита взяла меня под руку.
— Был бы ты всегда таким беспомощным,— шутила Гита,— никуда бы от меня не убежал.
— А я и так не собираюсь от тебя убегать. Теперь мы всегда будем вместе.
Вдоль берега по-весеннему живой речушки Марупи-те мы не спеша поднялись на террасы парка — излюбленное место наших свиданий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52