А у нас была одна возможность — провал.
Мы вскинули на плечи рюкзаки и вошли во двор. Нас встретил седоватый, почтенного вида мужчина.
— Борис! — воскликнул он.— Какими ветрами?
— Жизнь меняет курс. Зашли в твою гавань. Можно бросить якорь?
— Милости просим! — отозвался он, любезно распахивая перед нами дверь.
Мы очутились в светлой и чистой комнате. Положили в угол рюкзаки, сняли пальто, и Борис познакомил меня с хозяином.
— Это мой друг Седой, старый морской волк. В революцию служил на «Авроре».
Потом он со всеми подробностями поведал хозяину о нашей неудаче. Видно, у Бориса не было' от него секретов.
— Мне ясно одно,— сказал Седой.— Теперь вам нельзя появляться в городе. Сегодня я повидаюсь с одним человеком, посоветуюсь. Пока побудьте здесь, располагайтесь как дома. Уходя, я запру калитку. Можете в сад выйти погулять, только не показывайтесь на улице.
Я хотел было известить Гиту и Сподру о случившемся, но Седой отсоветовал. Он взял у каждого из нас по фотокарточке и отправился в город.
Вернулся Седой поздно вечером и тут же велел нам собираться.
— Сегодня ночью вас спрячут на корабле, а завтра вы отплываете в Стокгольм. Оттуда в Ливерпуль и Гавр. Рюкзаки придется оставить здесь. Возьмите только то, что уместится в карманах. Я познакомлю вас с одним моряком, старшим механиком Жаном Сурумом. Он позаботится о вас. Прошу беспрекословно выполнять все его указания. О вас будут знать еще несколько человек, но сами им ничего не рассказывайте. .
Пока Седой нас инструктировал, мы с Борисом раскладывали по карманам необходимое для дороги: бритву, мыло, полотенце, зубные щетки, пасту. Сигарет не взяли — Седой сказал, что табаком и питанием нас обеспечат. Потом хозяин передал нам морские удостоверения с нашими именами, фамилиями, печатями и фотографиями.
— Берегите их! Они не раз вам пригодятся. Эти удостоверения получше ваших заграничных паспортов. Если что случится в дороге и вы окажетесь на мели, доставайте эти книжечки, ступайте на корабль. Мы, мол, черные, кочегары, видавшие виды, давайте нам работу! Если вам будет худо и потребуется помощь, имейте в виду, что во всех крупнейших портах есть интернациональные клубы моряков. Там вас в беде не оставят. А теперь нам пора...
Мы вышли на улицу, сели в такси и поехали в Старую Ригу. Шофер остановил такси на берегу Даугавы у входа в портовый кабачок. Он был набит до отказа и гудел, как пчелиный улей. Пиво, водка лились рекой, подвыпившие женщины любезничали со случайными дружками. Каждая старалась превзойти своих товарок в громогласности и грубости. В одном углу за столиком одиноко сидели трое моряков. Седой повел нас к ним.
— Вот мои друзья,— представил он нас. Поднялся невысокий смуглый человек и приветливо
произнес:
— Жан Сурум. Присаживайтесь.
— Счастливого пути! — сказал Седой, прощаясь со всеми.— Я тороплюсь.
— Все будет в порядке! — отозвался Сурум.— До свиданья!
Седой ушел. Мы остались с моряками.
— Это мои ребята,— сказал Жан Сурум, кивнув на двух остальных.— Кочегары. Прошу любить и жаловать.
Мы обменялись рукопожатиями. Один был худой и длинный, почти лысый, с горбатым носом и заметно навеселе.
— Август Ванадзинь,— пролепетал он.
— А этот малыш,— продолжал Сурум, кивнув на второго, упитанного парня с расплывшимся в улыбке женственным лицом,— Петр Звирбулис. Как видите, птицы разного полета, однако уживаются, как пара канареек в клетке.
— Какое там уживаются! — возразил Петер Звирбулис.— Когда вас не бывает, пух и перья летят.
— И больше всего мне перепадает,— пошутил долговязый.— Видите, волос на макушке почти не осталось.
— Ладно, хватит тебе ныть, Вырвизуб, пошел за пивом! — прервал его Звирбулис, и только теперь я обратил внимание, что и голосок у него тонкий, совсем как у женщины.
1 Ванадзиньв переводе означает ястребок; звирбулис — воробей.
— Ты, Пендрик, не командуй! — отрезал Ванад-зинь.— А вообще по случаю знакомства выпить не мешает. Может, и покрепче что-нибудь, а?
— Правильно, тащи покрепче,— снова зачирикал Звирбулис.
Август Ванадзинь нетвердым шагом направился к стойке, а вслед ему летел писклявый тоненький смешок. Жан Сурум, налив нам из бутылки пива, пояснил:
— Они дали друг другу прозвища: Вырвизуб и Пендрик. И сейчас на корабле, пожалуй, никто, за исключением меня, не знает их настоящих имен.
— А кто скажет, что мы не держим свою марку в котельной? — хвастал Пендрик.
— Если б вы и на берегу держали свою марку, было бы совсем хорошо,— заметил Сурум.— А тут вы чересчур нагружаетесь, и вас треплет хуже, чем в бурю.
— Что делать, такова жизнь,— пропищал Пендрик.— Иной раз с совком у топки бывает легче, чем в кабаке с бутылкой.
Жан Сурум поднялся и тоже направился к стойке. Пендрик внимательно оглядел нас и сказал:
— Значит, вы, ребята, решили смыться? Мы молчали, и Пендрик продолжал:
— И верно, что тут за жизнь! Человек, не видевший света, все равно что дитя в колыбельке. Какой смысл торчать весь век в пеленках, с соской во рту? Я сам с восемнадцати лет на волнах качаюсь — сначала салагой, теперь вот в черных хожу. Иной раз пот во все дыры из тебя прет, на берег выйдешь суше воблы. Понятно, норовишь поскорей горло промочить. Уж такова работенка наша кочегарская, сами понюхаете. А насчет смыться — будьте покойны, поможем. Закопаем в уголь, сам черт не найдет. В ночную смену будем выводить на палубу хлебнуть свежего воздуха. Не впервой нам зайцев вроде вас возить. Попадались и похлестче. В прошлый раз одного в Испанию переправляли. Шофер такси сорвиголова. Один из наших с ним остался в Антверпене, оттуда вместе махнули. И я собирался, да одумался. Своей фифочки жалко стало.
— У вас есть жена? — спросил я.
— У настоящего моряка жена в каждом порту. Жизнь у нас полосатая, как спина у зебоы.— Вдруг,
бросив озабоченный взгляд на стойку, Пендрик пискнул: — Чего это Вырвизуб застрял? Медяки, наверное, перебирает. Не найдется ль у вас звонких, блестящих? У Бориса было несколько латов. Он направился к стойке, чтобы заплатить. Но, оказалось, Вырвизуб застрял по другой причине: загляделся на крутогрудую буфетчицу. Только с помощью Бориса Вырвизуба удалось привести к столику.
— Вот это бабец! — ликовал Вырвизуб, наполняя стаканы водкой и лимонадом.— Бросаю на стойку звонкую, а она глазами так и водит, так и скалит белые зубы. Да, ребята, хороши женщины в Риге!
— Ты в каждом порту говоришь то же самое,— усмехнулся Сурум.— А жену вспоминаешь, когда алименты надо платить.
Вырвизуб широко улыбнулся и, размахивая в такт поднятым стаканом, запел:
Слава богу, жены нет, Жену спровадил на тот свет. Вот теперь мы погуляем...
— Перестань! — сказал Сурум, отнимая у Вырвизуба стакан.— Хватит с тебя. Ты и так пьян.
— А мы, ребята, с вами выпьем! — пискнул Пендрик.— Твое здоровье, Вырвизуб. Прозит!
Мы чокнулись и выпили. Водка обжигала нутро, и я поспешил запить лимонадом. Сурум посмотрел на помрачневшего Вырвизуба и вернул ему конфискованный стакан.
— Пей, только не голоси и не болтай, чего не следует.
— Господин Сурум, разве я хоть раз с копыт свалился? — словно извиняясь, произнес Вырвизуб.— Кто скажет, что я не выдерживал марку? Помните, в лондонских доках? Полный вперед — есть! Полный назад — есть! За меня вам краснеть не приходилось.
— Ладно, ладно,— проворчал Жан Сурум.— Будет хвастать!
— Кто хвастуном родился, тот хвастуном и помрет,— пищал Пендрик, вновь наполняя стаканы.— Опрокинем да поехали, время позднее.
К столику нетвердым шагом подошла крупная, дебелая женщина. Придавив Сурума своим могучим бедром, она вполголоса заворковала:
— Молодые люди, я обожаю море и моряков! Можно с вами посидеть?
Пендрик подскочил со стула, злобно пискнул:
— Отстань от шефа, старая вонючая коза! Пошла отсюда!
Женщина громко рассмеялась и презрительно бросила:
— Малыш, да ты никак порточки промочил!
Вырвизуб зарычал, как лев. Пендрик побледнел, замахнулся на женщину пустой бутылкой, но Сурум вовремя удержал его руку:
— Довольно! Домой!
Женщина направилась к другому столику, а мы вышли на улицу, взяли двух извозчиков и покатили в порт. Я ехал с Пендриком, он бушевал всю дорогу. Его самолюбие было страшно задето.
— Чертово отродье! — возмущался он.— Нашла к кому привязаться, к нашему деду! Ты, друг, не представляешь, какой он душевный человек. Где ты видел, чтобы старший механик ходил в кабак со своими черными? Он для нас все равно что отец родной. Больше, чем отец. Если бы не он, Старик давно прогнал нас к черту. А он ему скажет: «Уволишь Вырвизуба и Пендрика, я тоже уйду. Они ребята что надо, без них не могу работать». И порядок! Во какой у нас дед! Мореходное училище с отличием окончил. Судно знает как свои пять пальцев. Старику поневоле с ним приходится считаться. Во какой у нас дед! Скажи он слово, я свою голову за борт брошу, жизнь отдам, не пожалею. И он знает, с кем имеет дело, на кого можно положиться. Мы вас, ребята, так запрячем в уголь, сам черт не найдет. Раз дед сказал, для нас закон. Будет сделано как пить дать. Мы с Вырвизубом тише могилы. Ты понял? Слова никто не выжмет. Во мы какие! А этой старой потаскухе все же стоило разок съездить. Подумай, к деду привязалась! Ведьма проклятая!
Лошади стали. Порт был рядом. Жан Сурум пошел вперед. За ним Борис и Вырвизуб, потом мы с Пендриком в обнимку. Сурум показал свое удостоверение и сказал, кивнув на нас:
— А это мои ребята!
— Проходите! — зевая, ответил сторож.
Мы направились к причалу. По шаткому трапу поднялись на палубу. Вахтенный подобострастно приветствовал механика.
— Где Старик? — спросил Сурум.
— Капитана нет, господин Сурум,— ответил матрос.
— Скажи стюардессе, чтобы принесла нам чего-нибудь поесть.
Вырвизуб и Пендрик простились с нами и побрели в свой кубрик, а мы зашли в каюту Жана Сурума. Сняли плащи, подсели к столу. Он задернул шторы на иллюминаторах, зажег свет.
— Ну вот,— негромко начал Сурум.— Будем надеяться, все сойдет благополучно. Спрячу вас в угольном бункере. Вырвизуб и Пендрик работают в ночную смену, они о вас позаботятся. За них я спокоен. Ребята надежные, только пьют без меры. Что поделаешь, тяжелая работа. Как вырвутся на берег, хочется побузить. А в остальном ребята что надо. До Стокгольма вам придется поторчать в бункере. А там... Нам не хватает кочегаров. Если Старик согласится, возьму вас к себе. Ну, а не согласится — поплывете в бункере до Ливерпуля или Гавра.
Мы поблагодарили Жана Сурума за помощь.
— Это не помощь,— возразил он.— Моя обязанность. Но помните: если в дороге что-то случится, обо мне ни слова. Вы тайком пробрались на судно, зарылись в уголь — и все.
В дверь каюты постучали. Сурум вышел в коридор и тут же вернулся с подносом — на нем кофейник, бутерброды с маслом. Мы наскоро закусили, взяли плащи и отправились вслед за Сурумом. По крутой железной лестнице спустились в машинное отделение. Там нас встретил дежурный механик.
— Это наши,— сказал Сурум,— приготовь бункер!
Через несколько минут мы сидели в бункере за огромной горой угля. Постель из тряпья и старых мешков говорила о том, что мы тут не первые и не последние. Видимо, в этой секретной гостинице были свои традиции, свой распорядок. Здесь мы нашли пепельницу, графин с водой и поржавевший фонарик. Мы простились с дежурным механиком и легли спать. В горле першило. От мелкой пыли и едкого запаха перехватывало дыхание. И все же мы были счастливы.
— Где-то теперь наш экспресс! — сказал Борис. Я взглянул на часы. Было три.
— В Пруссии. Через час у меня разговор с Гитой.
— Что?
— Через час у меня разговор с Гитой.
— Ты свихнулся или пьян? Давай-ка спать, уже поздно.
Борис повернулся ко мне спиной, и скоро послышалось его ровное дыхание, а я в кромешной тьме все поглядывал на светящийся циферблат. Стрелки двига-
лись медленно-медленно. Наконец они показали четыре. Теперь Гита слушает отдаленный стук колес проходящего поезда и думает обо мне. Думает, что я где-то в Пруссии, а я совсем рядом, лежу в бункере на острых камнях, а за стальной обшивкой корабля плещутся воды Даугавы. Если б Гита знала, что нас разделяют всего-навсего река и каких-нибудь двадцать километров? Она бы обязательно приехала и ходила где-нибудь поблизости...
Но Гита ничего не знает. Ее мучит бессонница, ее мысли несутся вслед за экспрессом Рига — Берлин — Париж. Она прислушивается к отдаленному стуку колес какого-то поезда, воображая, что это мой поезд, и ей кажется, она слышит, как я говорю: «Гита, я люблю тебя».
— Да будешь ты спать наконец? — заворчал Борис.— Ты что, уже сам с собой разговариваешь?
Тревожные события последних дней и бессонные ночи сломили мое сопротивление, усталость взяла верх, и я заснул.
Глава 16 ЧУЖИЕ ВЕТРЫ
На следующий день под вечер наше судно отчалило. В бункере были слышны пронзительные сирены буксиров, глухие низкие гудки парохода, крики команды на палубе, гул моторов и могучий шум винта. Потом прозвучал прощальный гудок, наверное, мы выходили в открытое море. И вдруг остановка.
— Что это значит? — спросил я Бориса.
— Лоцман покидает корабль. Скоро будем в безопасности,— ответил Борис.
На буксире завыла сирена. Пароход ответил ей мощным рыком. Снова заработали машины. О борт лениво плескались волны. Борис воскликнул с облегчением:
— Открытое море! Ложимся на курс. До свиданья, Рига!
Он хотел сказать: «До свиданья, Сподра!», но это было не в его характере, хотя, конечно, он думал о ней не меньше, чем я о Гите. С приморских дюн я часто наблюдал, как корабли выходят в море. Скоро мы должны подойти к тому месту, откуда совсем недалеко до дачи Гиты. Фабрика Сподры тоже* рядом. Казалось, стоило
протянуть руку — и коснешься стройных сосен на дюнах, за которыми дорогие нам люди. Но за этими соснами и другое: та тюрьма, от которой мы бежим навстречу новой жизни, навстречу неизвестности. С той, прежней жизнью, уже все покончено, а новая еще не начиналась. Родной берег был позади, к новому мы еще не пристали. Странное чувство — жить между двух жизней и не жить ни одной из них; покинуть старый берег и не знать, каким будет новый; расставаясь, не знать, когда снова встретишься; любить и бежать от любимой.
Корабль уходил все дальше и дальше. Нас окружала кромешная тьма. Если б рядом не шумели машины и время от времени не доносились крики кочегаров, можно было бы подумать, что мы в ракете несемся в бездонное небо. В этой беспросветной тьме день и ночь сливались воедино, только стрелки часов разграничивали время. Только они и придавали осмысленность происходящему. Мы ждали полуночи, когда на вахту встанут Вырвизуб и Пендрик.
После двенадцати дверь бункера открылась. Кто-то свистнул, затем нас окликнул тоненький голосок. Мы привстали и по глыбам угля поползли к выходу. После нашего тайника котельная показалась ярко освещенной. У пышущей топки вертелся полуголый Вырвизуб. Длинной кочергой он ворошил уголь, полыхавший синим пламенем. Пендрик совком кидал топливо. Из топки несло нестерпимым жаром.
— Ребята,— крикнул Пендрик,— умойтесь и поужинайте! В углу на ящике ваш паек.
Мы сняли рубашки, налили в ведро теплой воды. Мыльная пена, стекавшая с наших лиц и рук, была черного цвета. Пендрик весело хихикнул.
— Вы как черти! Не беда, пойдете на берег, ополоснем вас под душем.
Мы набросились на еду.
— Если что останется, берите с собой,— посоветовал Пендрик.— Следующая кормежка будет только через сутки.
— Ах ты, скупердяй! — накинулся на него Вырвизуб.— А завтраком не собираешься их кормить?
— Пускай лучше сразу наедаются,— деловито заметил Пендрик.— На завтрак будет только кофе и хлеб. А теперь,— продолжал он, видя, что мы поели,— идемте свежим воздухом подышим.
Он открыл маленькую дверцу, и мы очутились в машинном отделении. Там мы встретили старшего механика Жана Сурума. Он провел нас в шахту, где с бешеной скоростью вращалась огромная ось винта. Здесь имелся запасной выход, по которому кочегары и механики в случае аварии могли выбраться на палубу. По маленькой лестнице мы поднялись сначала в небольшое помещение, а оттуда на палубу, где под брезентом лежали ящики, лебедки, канаты.
— Здесь вы можете спокойно посидеть,— сказал Сурум, протягивая нам сигареты.— Ночью тут никто не ходит. Старик спит, а вахтенные на мостике. Как настроение?
— Бодрое,— ответил я.
— Оба в Испанию?
— Нет,— ответил Борис.— Я в Испанию, Анатол в Париж. У него дома земля горела под ногами.
— Понятно. А что же вы не едете в Испанию? — обратился он ко мне.
— Семья...
— У меня вот нет семьи, можно было бы поехать, да не пускают,— сказал Сурум.— Помогаю таким, как вы. Только надолго ли? Рано или поздно все откроется...
Море было спокойное, а ночь теплая. В небе, словно драгоценные камни на черном бархате, сверкали звезды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Мы вскинули на плечи рюкзаки и вошли во двор. Нас встретил седоватый, почтенного вида мужчина.
— Борис! — воскликнул он.— Какими ветрами?
— Жизнь меняет курс. Зашли в твою гавань. Можно бросить якорь?
— Милости просим! — отозвался он, любезно распахивая перед нами дверь.
Мы очутились в светлой и чистой комнате. Положили в угол рюкзаки, сняли пальто, и Борис познакомил меня с хозяином.
— Это мой друг Седой, старый морской волк. В революцию служил на «Авроре».
Потом он со всеми подробностями поведал хозяину о нашей неудаче. Видно, у Бориса не было' от него секретов.
— Мне ясно одно,— сказал Седой.— Теперь вам нельзя появляться в городе. Сегодня я повидаюсь с одним человеком, посоветуюсь. Пока побудьте здесь, располагайтесь как дома. Уходя, я запру калитку. Можете в сад выйти погулять, только не показывайтесь на улице.
Я хотел было известить Гиту и Сподру о случившемся, но Седой отсоветовал. Он взял у каждого из нас по фотокарточке и отправился в город.
Вернулся Седой поздно вечером и тут же велел нам собираться.
— Сегодня ночью вас спрячут на корабле, а завтра вы отплываете в Стокгольм. Оттуда в Ливерпуль и Гавр. Рюкзаки придется оставить здесь. Возьмите только то, что уместится в карманах. Я познакомлю вас с одним моряком, старшим механиком Жаном Сурумом. Он позаботится о вас. Прошу беспрекословно выполнять все его указания. О вас будут знать еще несколько человек, но сами им ничего не рассказывайте. .
Пока Седой нас инструктировал, мы с Борисом раскладывали по карманам необходимое для дороги: бритву, мыло, полотенце, зубные щетки, пасту. Сигарет не взяли — Седой сказал, что табаком и питанием нас обеспечат. Потом хозяин передал нам морские удостоверения с нашими именами, фамилиями, печатями и фотографиями.
— Берегите их! Они не раз вам пригодятся. Эти удостоверения получше ваших заграничных паспортов. Если что случится в дороге и вы окажетесь на мели, доставайте эти книжечки, ступайте на корабль. Мы, мол, черные, кочегары, видавшие виды, давайте нам работу! Если вам будет худо и потребуется помощь, имейте в виду, что во всех крупнейших портах есть интернациональные клубы моряков. Там вас в беде не оставят. А теперь нам пора...
Мы вышли на улицу, сели в такси и поехали в Старую Ригу. Шофер остановил такси на берегу Даугавы у входа в портовый кабачок. Он был набит до отказа и гудел, как пчелиный улей. Пиво, водка лились рекой, подвыпившие женщины любезничали со случайными дружками. Каждая старалась превзойти своих товарок в громогласности и грубости. В одном углу за столиком одиноко сидели трое моряков. Седой повел нас к ним.
— Вот мои друзья,— представил он нас. Поднялся невысокий смуглый человек и приветливо
произнес:
— Жан Сурум. Присаживайтесь.
— Счастливого пути! — сказал Седой, прощаясь со всеми.— Я тороплюсь.
— Все будет в порядке! — отозвался Сурум.— До свиданья!
Седой ушел. Мы остались с моряками.
— Это мои ребята,— сказал Жан Сурум, кивнув на двух остальных.— Кочегары. Прошу любить и жаловать.
Мы обменялись рукопожатиями. Один был худой и длинный, почти лысый, с горбатым носом и заметно навеселе.
— Август Ванадзинь,— пролепетал он.
— А этот малыш,— продолжал Сурум, кивнув на второго, упитанного парня с расплывшимся в улыбке женственным лицом,— Петр Звирбулис. Как видите, птицы разного полета, однако уживаются, как пара канареек в клетке.
— Какое там уживаются! — возразил Петер Звирбулис.— Когда вас не бывает, пух и перья летят.
— И больше всего мне перепадает,— пошутил долговязый.— Видите, волос на макушке почти не осталось.
— Ладно, хватит тебе ныть, Вырвизуб, пошел за пивом! — прервал его Звирбулис, и только теперь я обратил внимание, что и голосок у него тонкий, совсем как у женщины.
1 Ванадзиньв переводе означает ястребок; звирбулис — воробей.
— Ты, Пендрик, не командуй! — отрезал Ванад-зинь.— А вообще по случаю знакомства выпить не мешает. Может, и покрепче что-нибудь, а?
— Правильно, тащи покрепче,— снова зачирикал Звирбулис.
Август Ванадзинь нетвердым шагом направился к стойке, а вслед ему летел писклявый тоненький смешок. Жан Сурум, налив нам из бутылки пива, пояснил:
— Они дали друг другу прозвища: Вырвизуб и Пендрик. И сейчас на корабле, пожалуй, никто, за исключением меня, не знает их настоящих имен.
— А кто скажет, что мы не держим свою марку в котельной? — хвастал Пендрик.
— Если б вы и на берегу держали свою марку, было бы совсем хорошо,— заметил Сурум.— А тут вы чересчур нагружаетесь, и вас треплет хуже, чем в бурю.
— Что делать, такова жизнь,— пропищал Пендрик.— Иной раз с совком у топки бывает легче, чем в кабаке с бутылкой.
Жан Сурум поднялся и тоже направился к стойке. Пендрик внимательно оглядел нас и сказал:
— Значит, вы, ребята, решили смыться? Мы молчали, и Пендрик продолжал:
— И верно, что тут за жизнь! Человек, не видевший света, все равно что дитя в колыбельке. Какой смысл торчать весь век в пеленках, с соской во рту? Я сам с восемнадцати лет на волнах качаюсь — сначала салагой, теперь вот в черных хожу. Иной раз пот во все дыры из тебя прет, на берег выйдешь суше воблы. Понятно, норовишь поскорей горло промочить. Уж такова работенка наша кочегарская, сами понюхаете. А насчет смыться — будьте покойны, поможем. Закопаем в уголь, сам черт не найдет. В ночную смену будем выводить на палубу хлебнуть свежего воздуха. Не впервой нам зайцев вроде вас возить. Попадались и похлестче. В прошлый раз одного в Испанию переправляли. Шофер такси сорвиголова. Один из наших с ним остался в Антверпене, оттуда вместе махнули. И я собирался, да одумался. Своей фифочки жалко стало.
— У вас есть жена? — спросил я.
— У настоящего моряка жена в каждом порту. Жизнь у нас полосатая, как спина у зебоы.— Вдруг,
бросив озабоченный взгляд на стойку, Пендрик пискнул: — Чего это Вырвизуб застрял? Медяки, наверное, перебирает. Не найдется ль у вас звонких, блестящих? У Бориса было несколько латов. Он направился к стойке, чтобы заплатить. Но, оказалось, Вырвизуб застрял по другой причине: загляделся на крутогрудую буфетчицу. Только с помощью Бориса Вырвизуба удалось привести к столику.
— Вот это бабец! — ликовал Вырвизуб, наполняя стаканы водкой и лимонадом.— Бросаю на стойку звонкую, а она глазами так и водит, так и скалит белые зубы. Да, ребята, хороши женщины в Риге!
— Ты в каждом порту говоришь то же самое,— усмехнулся Сурум.— А жену вспоминаешь, когда алименты надо платить.
Вырвизуб широко улыбнулся и, размахивая в такт поднятым стаканом, запел:
Слава богу, жены нет, Жену спровадил на тот свет. Вот теперь мы погуляем...
— Перестань! — сказал Сурум, отнимая у Вырвизуба стакан.— Хватит с тебя. Ты и так пьян.
— А мы, ребята, с вами выпьем! — пискнул Пендрик.— Твое здоровье, Вырвизуб. Прозит!
Мы чокнулись и выпили. Водка обжигала нутро, и я поспешил запить лимонадом. Сурум посмотрел на помрачневшего Вырвизуба и вернул ему конфискованный стакан.
— Пей, только не голоси и не болтай, чего не следует.
— Господин Сурум, разве я хоть раз с копыт свалился? — словно извиняясь, произнес Вырвизуб.— Кто скажет, что я не выдерживал марку? Помните, в лондонских доках? Полный вперед — есть! Полный назад — есть! За меня вам краснеть не приходилось.
— Ладно, ладно,— проворчал Жан Сурум.— Будет хвастать!
— Кто хвастуном родился, тот хвастуном и помрет,— пищал Пендрик, вновь наполняя стаканы.— Опрокинем да поехали, время позднее.
К столику нетвердым шагом подошла крупная, дебелая женщина. Придавив Сурума своим могучим бедром, она вполголоса заворковала:
— Молодые люди, я обожаю море и моряков! Можно с вами посидеть?
Пендрик подскочил со стула, злобно пискнул:
— Отстань от шефа, старая вонючая коза! Пошла отсюда!
Женщина громко рассмеялась и презрительно бросила:
— Малыш, да ты никак порточки промочил!
Вырвизуб зарычал, как лев. Пендрик побледнел, замахнулся на женщину пустой бутылкой, но Сурум вовремя удержал его руку:
— Довольно! Домой!
Женщина направилась к другому столику, а мы вышли на улицу, взяли двух извозчиков и покатили в порт. Я ехал с Пендриком, он бушевал всю дорогу. Его самолюбие было страшно задето.
— Чертово отродье! — возмущался он.— Нашла к кому привязаться, к нашему деду! Ты, друг, не представляешь, какой он душевный человек. Где ты видел, чтобы старший механик ходил в кабак со своими черными? Он для нас все равно что отец родной. Больше, чем отец. Если бы не он, Старик давно прогнал нас к черту. А он ему скажет: «Уволишь Вырвизуба и Пендрика, я тоже уйду. Они ребята что надо, без них не могу работать». И порядок! Во какой у нас дед! Мореходное училище с отличием окончил. Судно знает как свои пять пальцев. Старику поневоле с ним приходится считаться. Во какой у нас дед! Скажи он слово, я свою голову за борт брошу, жизнь отдам, не пожалею. И он знает, с кем имеет дело, на кого можно положиться. Мы вас, ребята, так запрячем в уголь, сам черт не найдет. Раз дед сказал, для нас закон. Будет сделано как пить дать. Мы с Вырвизубом тише могилы. Ты понял? Слова никто не выжмет. Во мы какие! А этой старой потаскухе все же стоило разок съездить. Подумай, к деду привязалась! Ведьма проклятая!
Лошади стали. Порт был рядом. Жан Сурум пошел вперед. За ним Борис и Вырвизуб, потом мы с Пендриком в обнимку. Сурум показал свое удостоверение и сказал, кивнув на нас:
— А это мои ребята!
— Проходите! — зевая, ответил сторож.
Мы направились к причалу. По шаткому трапу поднялись на палубу. Вахтенный подобострастно приветствовал механика.
— Где Старик? — спросил Сурум.
— Капитана нет, господин Сурум,— ответил матрос.
— Скажи стюардессе, чтобы принесла нам чего-нибудь поесть.
Вырвизуб и Пендрик простились с нами и побрели в свой кубрик, а мы зашли в каюту Жана Сурума. Сняли плащи, подсели к столу. Он задернул шторы на иллюминаторах, зажег свет.
— Ну вот,— негромко начал Сурум.— Будем надеяться, все сойдет благополучно. Спрячу вас в угольном бункере. Вырвизуб и Пендрик работают в ночную смену, они о вас позаботятся. За них я спокоен. Ребята надежные, только пьют без меры. Что поделаешь, тяжелая работа. Как вырвутся на берег, хочется побузить. А в остальном ребята что надо. До Стокгольма вам придется поторчать в бункере. А там... Нам не хватает кочегаров. Если Старик согласится, возьму вас к себе. Ну, а не согласится — поплывете в бункере до Ливерпуля или Гавра.
Мы поблагодарили Жана Сурума за помощь.
— Это не помощь,— возразил он.— Моя обязанность. Но помните: если в дороге что-то случится, обо мне ни слова. Вы тайком пробрались на судно, зарылись в уголь — и все.
В дверь каюты постучали. Сурум вышел в коридор и тут же вернулся с подносом — на нем кофейник, бутерброды с маслом. Мы наскоро закусили, взяли плащи и отправились вслед за Сурумом. По крутой железной лестнице спустились в машинное отделение. Там нас встретил дежурный механик.
— Это наши,— сказал Сурум,— приготовь бункер!
Через несколько минут мы сидели в бункере за огромной горой угля. Постель из тряпья и старых мешков говорила о том, что мы тут не первые и не последние. Видимо, в этой секретной гостинице были свои традиции, свой распорядок. Здесь мы нашли пепельницу, графин с водой и поржавевший фонарик. Мы простились с дежурным механиком и легли спать. В горле першило. От мелкой пыли и едкого запаха перехватывало дыхание. И все же мы были счастливы.
— Где-то теперь наш экспресс! — сказал Борис. Я взглянул на часы. Было три.
— В Пруссии. Через час у меня разговор с Гитой.
— Что?
— Через час у меня разговор с Гитой.
— Ты свихнулся или пьян? Давай-ка спать, уже поздно.
Борис повернулся ко мне спиной, и скоро послышалось его ровное дыхание, а я в кромешной тьме все поглядывал на светящийся циферблат. Стрелки двига-
лись медленно-медленно. Наконец они показали четыре. Теперь Гита слушает отдаленный стук колес проходящего поезда и думает обо мне. Думает, что я где-то в Пруссии, а я совсем рядом, лежу в бункере на острых камнях, а за стальной обшивкой корабля плещутся воды Даугавы. Если б Гита знала, что нас разделяют всего-навсего река и каких-нибудь двадцать километров? Она бы обязательно приехала и ходила где-нибудь поблизости...
Но Гита ничего не знает. Ее мучит бессонница, ее мысли несутся вслед за экспрессом Рига — Берлин — Париж. Она прислушивается к отдаленному стуку колес какого-то поезда, воображая, что это мой поезд, и ей кажется, она слышит, как я говорю: «Гита, я люблю тебя».
— Да будешь ты спать наконец? — заворчал Борис.— Ты что, уже сам с собой разговариваешь?
Тревожные события последних дней и бессонные ночи сломили мое сопротивление, усталость взяла верх, и я заснул.
Глава 16 ЧУЖИЕ ВЕТРЫ
На следующий день под вечер наше судно отчалило. В бункере были слышны пронзительные сирены буксиров, глухие низкие гудки парохода, крики команды на палубе, гул моторов и могучий шум винта. Потом прозвучал прощальный гудок, наверное, мы выходили в открытое море. И вдруг остановка.
— Что это значит? — спросил я Бориса.
— Лоцман покидает корабль. Скоро будем в безопасности,— ответил Борис.
На буксире завыла сирена. Пароход ответил ей мощным рыком. Снова заработали машины. О борт лениво плескались волны. Борис воскликнул с облегчением:
— Открытое море! Ложимся на курс. До свиданья, Рига!
Он хотел сказать: «До свиданья, Сподра!», но это было не в его характере, хотя, конечно, он думал о ней не меньше, чем я о Гите. С приморских дюн я часто наблюдал, как корабли выходят в море. Скоро мы должны подойти к тому месту, откуда совсем недалеко до дачи Гиты. Фабрика Сподры тоже* рядом. Казалось, стоило
протянуть руку — и коснешься стройных сосен на дюнах, за которыми дорогие нам люди. Но за этими соснами и другое: та тюрьма, от которой мы бежим навстречу новой жизни, навстречу неизвестности. С той, прежней жизнью, уже все покончено, а новая еще не начиналась. Родной берег был позади, к новому мы еще не пристали. Странное чувство — жить между двух жизней и не жить ни одной из них; покинуть старый берег и не знать, каким будет новый; расставаясь, не знать, когда снова встретишься; любить и бежать от любимой.
Корабль уходил все дальше и дальше. Нас окружала кромешная тьма. Если б рядом не шумели машины и время от времени не доносились крики кочегаров, можно было бы подумать, что мы в ракете несемся в бездонное небо. В этой беспросветной тьме день и ночь сливались воедино, только стрелки часов разграничивали время. Только они и придавали осмысленность происходящему. Мы ждали полуночи, когда на вахту встанут Вырвизуб и Пендрик.
После двенадцати дверь бункера открылась. Кто-то свистнул, затем нас окликнул тоненький голосок. Мы привстали и по глыбам угля поползли к выходу. После нашего тайника котельная показалась ярко освещенной. У пышущей топки вертелся полуголый Вырвизуб. Длинной кочергой он ворошил уголь, полыхавший синим пламенем. Пендрик совком кидал топливо. Из топки несло нестерпимым жаром.
— Ребята,— крикнул Пендрик,— умойтесь и поужинайте! В углу на ящике ваш паек.
Мы сняли рубашки, налили в ведро теплой воды. Мыльная пена, стекавшая с наших лиц и рук, была черного цвета. Пендрик весело хихикнул.
— Вы как черти! Не беда, пойдете на берег, ополоснем вас под душем.
Мы набросились на еду.
— Если что останется, берите с собой,— посоветовал Пендрик.— Следующая кормежка будет только через сутки.
— Ах ты, скупердяй! — накинулся на него Вырвизуб.— А завтраком не собираешься их кормить?
— Пускай лучше сразу наедаются,— деловито заметил Пендрик.— На завтрак будет только кофе и хлеб. А теперь,— продолжал он, видя, что мы поели,— идемте свежим воздухом подышим.
Он открыл маленькую дверцу, и мы очутились в машинном отделении. Там мы встретили старшего механика Жана Сурума. Он провел нас в шахту, где с бешеной скоростью вращалась огромная ось винта. Здесь имелся запасной выход, по которому кочегары и механики в случае аварии могли выбраться на палубу. По маленькой лестнице мы поднялись сначала в небольшое помещение, а оттуда на палубу, где под брезентом лежали ящики, лебедки, канаты.
— Здесь вы можете спокойно посидеть,— сказал Сурум, протягивая нам сигареты.— Ночью тут никто не ходит. Старик спит, а вахтенные на мостике. Как настроение?
— Бодрое,— ответил я.
— Оба в Испанию?
— Нет,— ответил Борис.— Я в Испанию, Анатол в Париж. У него дома земля горела под ногами.
— Понятно. А что же вы не едете в Испанию? — обратился он ко мне.
— Семья...
— У меня вот нет семьи, можно было бы поехать, да не пускают,— сказал Сурум.— Помогаю таким, как вы. Только надолго ли? Рано или поздно все откроется...
Море было спокойное, а ночь теплая. В небе, словно драгоценные камни на черном бархате, сверкали звезды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52