Завтра ждем еще одну партию. Нужно освободить место.
Мы хоть сейчас были готовы выступить и заявили об этом хозяину. Он улыбнулся.
— Если бы при свете дня можно было гулять по горам, тогда все было бы проще простого. Но вы нелегально переходите границу. А это возможно лишь ночью, по тайным тропам.
После обеда каждый получил НЗ — ломоть белого хлеба и плитку орехового шоколада. Старостам групп хозяин также выдал по бутылке коньяку — на крайний случай. Проводник, сухощавый мужчина лет сорока со смуглым лицом и седыми висками, оглядел всех молча, неторопливо, испытующе.
Вечером он собрал нас и сообщил порядок перехода. Наша пятерка шла впереди. Следом за нами англичане, американцы. Потом болгары, румыны и чехи. Простившись с хозяином, мы построились по группам и вышли во двор. Испанец шагал легко, почти не касаясь земли. В одной руке он нес альпинистский молоток, другой придерживал висевшую на плече веревку. Пологим склоном мы поднялись к шумному ручью. Там ненадолго задержались, чтобы убедиться, не отстал ли кто.
Поток был такой сильный, что выбил в скалах Глубокое русло. Он волочил за собой большие и маленькие камни, они с глухим шумом вместе с мутной водой срывались в пропасть. По уступам разросся кустарник, в нем петляла узкая грязная тропа. Как только подтянулись последние, мы пошли по ней вверх.
Пендрик поскользнулся, но я успел схватить и удержать его. Он что-то прокричал, но поток ревел с такой силой, что невозможно было ничего разобрать. Пендрик сплюнул и пошел дальше.
Через час проводник остановился и махнул, чтобы мы сели.
Старосты групп проверили людей. К нам подошел Сурум.
— Ну как? — спросил он.
— Ничего,— отозвался я. Пендрик был сумрачен.
— Дело дрянь,— сказал он.— Мои тапки промокли. Тропинка все равно что каток. Если и дальше так пойдет, нам крышка.
— Дальше будет легче,— успокоил его Сурум.— Здесь ущелье, кусты, потому и сырость.
— Ты не ной раньше времени,— сказал я Пендрику.— То ли еще будет на фронте.
Пендрик не ответил. Уставившись в бурлящий поток, он сидел и помалкивал.
Снизу по цепочке передали, что все в порядке, и мы снова тронулись в путь. Кусты расступились, тропка вильнула в сторону от ручья и, змеясь, поползла в горы. При каждом неосторожном шаге сверху сыпались камешки. Здесь было суше, веревочные подошвы почти не скользили, идти стало легче. Грозный рев потока постепенно затихал вдали, мы шли навстречу тишине и ночи. Ясный диск луны освещал тропинку, по которой растянулся наш призрачный караван. Теперь он был виден из конца в конец — заросли кончились. Замыкающие шествие казались муравьями на мшистом зеленом ковре.
Тропа нас уводила все дальше от лунного света, в тень высокой горы. Люди молча карабкались по крутому склону, сплошь усыпанному камнями. Кто-то задел камень, и он с грохотом и треском покатился вниз. Оттуда донесся испуганный крик. Проводник остановился и по цепочке передал команду форсировать крутой склон по группам. Он забил в скалу крюк, привязал веревку и кинул ее нам. Скоро мы уже стояли на залитом лунным светом уступе. Ожидая остальных, присели отдохнуть. Рядом
со мной на влажный гранит, учащенно дыша, опустился Жан Сурум. Полюбовавшись лунным пейзажем, он произнес:
— Какая красота! Какой покой!
— Где-то внизу бьют часы,— сказал я. Он прислушался.
— Да, наверное, пастухам,— и, помолчав, добавил: — Красота!
Опять сверху сорвался камень, но теперь он был не страшен: почти все достигли уступа. После небольшого отдыха мы продолжали путь в прежнем порядке.
Теперь тропа шла по гребню горы. Я оглянулся, пытаясь отыскать в долине дом, где мы ночевали, но так и не нашел, видно, он остался далеко позади. И шум потока сюда не доносился. Только где-то внизу нежно позвякивали звоночки.
Узкий гребень оборвался у огромной остроконечной скалы. Словно древняя, полуразрушенная башня рыцарского замка, она упиралась в ясное небо. И чем ближе мы подходили к ней, тем круче становились^ скаты. Стоило глянуть вниз, как начинала кружиться голова.
— Никто не отстал? — спросил по цепочке проводник, и с другого конца ответили:
— Все в строю...
У скалы в густой тени собрались все шестьдесят человек. В долине раздались выстрелы. В ночной тишине они прозвучали оглушительно резко. Эхо летело из ущелья в ущелье.
— Отдохнем немного, переждем,— сказал проводник.
Пока мы молча рассаживались, проводник подошел к скале.
— Здесь вбиты в камень стальные крюки. По ним нужно подняться до небольшой площадки. Оттуда вниз ведет камин. В стенке камина тоже крюки. Еще привяжем веревку. У кого сильные руки, может спускаться на веревке. Но только осторожно. Среди вас есть альпинисты?
Поднялось несколько человек.
— Вы мне поможете растолковать, что и как нужно делать,— продолжал проводник.— Камин заканчивается крутым каменистым скатом. Приземляться на него нужно медленно, лучше всего сидя. Потом привстать и осторожно, стараясь не столкнуть камни, спуститься вниз, чтобы освободить место следующему.
— А что это за камин? — спросил меня Август Саука.
— Понятия не имею,— ответил я.— Сейчас узнаем.
Первыми поднялись на скалу проводник и двое альпинистов-латиноамериканцев. В узкую щель они опустили веревку, закрепили ее и дали знак начинать подъем. По стальным крюкам вскарабкался Жан Сурум, за ним остальные. В стенах щели — камина — торчали ранее вбитые крюки, но мы предпочли спуститься по веревке. Проводник с помощью альпинистов объяснил нам, как это лучше сделать, и вскоре Жан Сурум был уже внизу. Он остался стоять там, чтобы помочь приземляться остальным.
Кое-кого пришлось спускать, обвязав веревкой. Все это требовало времени. Когда мы через несколько часов снова тронулись в путь, все стучали зубами от холода. После отдыха шли быстрее, тем более что тропинка вилась по ровной долине. Под ногами в холодной росе шелестела густая, сочная трава. Звон колокольчиков был теперь совсем близок, и скоро в прозрачной темноте показались силуэты коров и овец. Из лесочка вышел пастух и поздоровался с нашим проводником.
— Ничего подозрительного? — спросил проводник.
— Недавно стреляли,— ответил пастух.— Наверное, пограничники.
— У реки никого?
— Никого. Только вот плохо — вода поднялась. Сегодня был ливень с грозой.
— Там тоже лило,— сказал провожатый.— Так что, переправимся?
— Пожалуй,— неуверенно протянул пастух.— Если бы днем, тогда навряд ли, но сейчас в горах морозит, снега не тают, течение убавилось.
— Ладно,— сказал проводник и опять зашагал своим легким, проворным шагом. Старик пастух шел рядом с ним. Помолчав немного, он заметил, ни к кому не обращаясь:
— Днем-то брод кипел, что твой котел. Такие камешки ворочал — не дай бог!.,
— Пускай себе ворочает,— произнес проводник.— Отличные ребята, перейдут.
— Перейдут,— согласился пастух.
В лесу одному американцу вдруг сделалось плохо. Он отказался идти дальше, лег на мшистый покров и тихо стонал. Проводник дал ему глоток коньяку, но
это не помогло. Я проверил пульс. Он был совсем слабый.
— Он все жаловался, что его тошнит и болит голова. В камине сорвался, получил сотрясение,— объяснил староста группы.
— Горная болезнь,— проговорил пастух.— Оставьте его у меня. Все равно ему не дойти. Пускай отдохнет, окрепнет. Придет со следующей партией.
— Завтра или послезавтра,— добавил провожатый.
— Я за ним присмотрю, не беспокойтесь, идите,— уговаривал пастух.— Уже светать скоро начнет.
Больной лежал во мху, не шевелясь.
— Хороший парень, но слабоват,— сказал его друг.— Бухгалтер из Нью-Йорка. Мы его в камине обвязали веревкой, но он все же умудрился упасть.
— Пускай остается,— решил проводник и, обращаясь к пастуху, добавил: — Ты, старик, позаботься о нем. Если не поправится, отведу обратно. Не первый раз таких видим...
Мы простились с пастухом и стали углубляться в лесок.
— А знаешь,— прошептал Август Саука,— я тоже скверно себя чувствую. Голова трещит.
— У меня то же самое,— ответил я.— Надо держаться.
Я дал ему порошок от головной боли и сам проглотил один.
— Это оттого, что воздух разреженный. Видно, мы высоко забрались.
Головная боль скоро прошла — мы спустились пониже, в долину. Там росла густая трава. Она была вся в ледяной росе, и наши тряпичные башмаки мгновенно промокли. Стали мерзнуть ноги.
На опушке леса с громким лаем нас встретила собака и, прячась в кустах, пошла за нами по пятам. Заливистый лай раздавался далеко в горах.
— Надо прикончить,-— сказал проводник и дал команду остановиться.— Не то выдаст пограничникам.
— Может, они-то и натравили ее.
— Идем,— сказал проводник, протягивая мне пистолет.
Мы сошли с тропы. Собака прьи ала и вертелась во-» круг куста, норовя наброситься на нас. Я выстрелил. Собака взвыла и замолкла.
— Толково,—» произнес проводник.
Мы вернулись на тропу и продолжали путь.
— Полегчало? — спросил я Августа.
— Немного,— неуверенно ответил он.
— Мне >гоже?— сказал я.— Только не поддаваться. Самое трудное, наверное, позади.
Но самое трудное только начиналось. Вдали что-то клокотало и бурлило. Это и была та самая река, о которой говорили пастух с проводником.
С каждой минутой шум нарастал. Показался поток. Он срывался с высот в глубокое и узкое ущелье, прорубленное в скале. Остановились возле бурного порога, сплошь заваленного большими и мелкими камнями. Самые мелкие вода отточила гладкими и длинными, как карандаши.
Над каменными глыбами, вставшими поперек течения, хлестали брызги, во все стороны летели клочья белой пены. Проводник что-то кричал, размахивая руками, но рев воды заглушал его голос. Потом по цепочке, крича друг другу на ухо, была передана команда: «Укрыться!», и мы полезли в прибрежный кустарник. Старосты групп собрались на берегу обсудить, как лучше переправиться через реку. Проводник скрылся в кустах и скоро вернулся оттуда с толстой веревкой: один конец ее он привязал к дереву на берегу и, держась за другой, вместе с Жаном Сурумом спустился к воде. Обняв друг друга за плечи, они осторожно побрели по вспененной, клокочущей реке. Они шли наискосок, то и дело останавливаясь, изо всех сил борясь с течением. Наконец они благополучно достигли другого берега и закрепили второй конец веревки за ствол.
Теперь через реку тянулся поручень. Крепко вцепившись в него, мы друг за другом брели на тот берег. Вода здесь была неглубокая, но холодная, как лед, и быстрая. Маленького аргентинца, который вздумал у самого берега отпустить веревку, течение подкинуло кверху и с такой силой вышвырнуло на берег, что он потерял сознание.
Я перешел рбКу одним из первых, а Пендрик остался последним. Ему, морскому волку и хорошему пловцу, поручили отвязать веревку и доставить ее на другой берег. Пока мы разувались, выжимали воду из штанин, Пендрик обвязал себя веревкой и ступил в воду. На середине реки он поскользнулся и упал. Течение тотчас подхватило его и бросило на камни, где вода клокотала и бурлила, как в адском котле. Сам он оттуда ни за что бы не выбрался. Хорошо, что обвязал себя веревкой. Жан Сурум подтянул
его к берегу и помог встать на ноги. Пендрик наглотался холодной воды, а главное, промок до нитки. Развязывая узел разбухшей веревки, он чихал и чертыхался:
— Уж теперь простужусь как пить дать. Черт его знает, откуда такая холодная вода?
— С ледника,— сказал проводник.— Скоро увидите. Ян Церинь отдал Пендрику свою рубашку, а я —
шерстяной свитер. И маленькому аргентинцу товарищи собрали сухую одежду. Жан Сурум дал обоим выпить коньяку, чтоб не простыли. Начинался новый подъем.
Миновав последнюю полоску леса, мы вышли на белый от инея луг. Луна закатилась, небо уже румянилось утренней зарей. Я оглянулся, и у меня захватило дух от красоты и величия горного пейзажа. Голубеющее небо подпирали запорошенные снегом вершины, от них тянулись книзу фиолетовые расселины с постепенным переходом в темно-синий цвет. Его, в свою очередь, сменяла бледноватая пелена тумана — сначала прозрачная, потом ярко-белая, перистая. Из-под этой пелены, из темной проруби, вырвалось на свободу белое облако, похожее на голубя, и поплыло, изящно выгнув шею. Земля уходила все ниже и ниже, а навстречу поднимались студеные белые выси с редкими клыками черных скал. На лужайке паслось стадо газелей. Прекрасные животные, почуяв людей, вскинули головы и удивленно, будто не веря своим глазам, глядели на нас, потом встрепенулись и поплыли вниз в кристально чистом горном воздухе.
А мы забирались все выше в горы. Мы уже не шли, а карабкались, подъем становился все круче. Первым упал маленький аргентинец, перед этим искупавшийся в реке. Он сел и сказал, что дальше не пойдет.
— Еще далеко? — спросил Пендрик, и, судя по голосу, силы его были на исходе.
— Порядочно,— ответил проводник.— Кончится долина реки, начнется ледник. Перейдем его, еще один холмик, а на следующем перевале уже пограничный столб.
— Пограничный столб на такой высоте? — удивился Пендрик.
— Граница проходит по самым высоким горам,— пояснил провожатый.
К нам подошел плечистый бельгиец, чемпион-автогонщик, разбивший недавно себя и свою машину на состязаниях. Только теперь я заметил, как он сильно хро-
мает. Вытерев ладонью пот со лба, он мрачно спросил провожатого:
— Неужели не могли выбрать дорогу получше?
— Дороги получше заняли пограничники,— ответил провожатый.
Видя, что у гонщика иссякают последние силы, он предложил ему коньяку. Тот жадно пил прямо из горлышка.
— Ты что, спятил? — сказал провожатый.— Напьешься, застрянешь в горах.
— Не впервой нам лазить на крышу,— приободрившись, хвастал гонщик.
— На такую-то крышу навряд ли лазил,— возразил провожатый. Но хромой рассмеялся:
— Разве это высота! Плевал я на такие горки.
— Смотри, сам себя не заплюй,— бросил провожатый и зашагал вперед.
Всю дорогу меня удивляло, с какой необъяснимой легкостью идет наш проводник. В его походке было что-то от той грации, с которой двигались газели. Создавалось ощущение, что он не идет, а плывет в ясном утреннем воздухе, плывет безо всяких усилий и труда. Его уверенные, ловкие движения, неутомимость успокаивали и ободряли.
Большинство из нас уже не просто шло, а из последних сил ломилось вперед с мрачной одержимостью. Промокшие ноги так отчаянно мерзли, что приходилось стискивать зубы, чтобы не кричать от боли. В тот момент, когда, казалось, меня покидают последние силы, по цепочке передали команду: «Остановиться! Позавтракать!»
Мы сели на мерзлую землю под чахлыми карликовыми сосенками — от виноградников Каркассонна пришли в зону тундры. Здесь было холодно, неуютно, но красота гор была неповторима.
Жан Сурум протянул мне бутылку коньяку.
— Ваше здоровье, ребята! — сказал я и сделал большой глоток. Вместе с легким опьянением по телу разливался удивительно приятный жар. И занемевшие ноги немного отошли.
— Может, разжечь костер? — обратился бельгиец-автогонщик к провожатому.— У меня от холода зуб на зуб не попадает.
— С ума сошли! — проворчал Сурум.
И как будто в ответ в долине грянули выстрелы. Провожатый сказал:
— Они нас не заметили. Просто постреливают по ночам для острастки. А вот разложи мы костер, был» бы тут как тут. И тогда опять ищи новый путь через горы.
— А что, бывали случаи, когда вас накрывали? — спросил Август.
— Сколько раз! — ответил провожатый.— Меня, конечно, поймать не так просто, а вот кое-кого из вашего брата... Многие уже высунули язык от усталости... А если б надо было бежать?
— Тяжела дороженька,— со вздохом молвил Пенд-рик, а Ян Церинь принялся стыдить его:
— Внизу ты был героем: все я, я, а теперь — тяжела дороженька.
— Ведь я вам про море рассказывал. В горах я впервые,— оправдывался Пендрик.
— Послушай,— вмешался Жан Сурум.— Ты пешел сюда по доброй воле. Тебя никто не заставлял. Но пока еще не поздно вернуться назад. В Испании тоже придется лазить по горам, да еще под пулями.
— Ладно, ладно,— проворчал Пендрик.— Что я такого сказал? Ну, заткните мне рот, что ли!
Я отошел в сторонку, залез на гранитную глыбу и любовался горами. Занималось утро. Заря разлилась на полнеба. Вершины гор в белой пелене снегов заметно посветлели. Синеватые тени на снегу навевали воспоминания о зимнем утре далекой родины. А в долинах еще таился сумрак, кое-где прикрытый слоем бело-голубых тучек. Над ними все еще плавало похожее на голубя облако. Только теперь оно скорее напоминало носорога, заплутавшего в узком ущелье. Все вокруг, насколько хватал глаз, было выкрашено в четыре краски: белую, синюю, фиолетовую и красную. Но эти тона постоянно менялись, словно какой-то невидимый художник, недовольный своим творением, все время менял и накладывал новые мазки, стараясь найти единственное, неповторимое сочетание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Мы хоть сейчас были готовы выступить и заявили об этом хозяину. Он улыбнулся.
— Если бы при свете дня можно было гулять по горам, тогда все было бы проще простого. Но вы нелегально переходите границу. А это возможно лишь ночью, по тайным тропам.
После обеда каждый получил НЗ — ломоть белого хлеба и плитку орехового шоколада. Старостам групп хозяин также выдал по бутылке коньяку — на крайний случай. Проводник, сухощавый мужчина лет сорока со смуглым лицом и седыми висками, оглядел всех молча, неторопливо, испытующе.
Вечером он собрал нас и сообщил порядок перехода. Наша пятерка шла впереди. Следом за нами англичане, американцы. Потом болгары, румыны и чехи. Простившись с хозяином, мы построились по группам и вышли во двор. Испанец шагал легко, почти не касаясь земли. В одной руке он нес альпинистский молоток, другой придерживал висевшую на плече веревку. Пологим склоном мы поднялись к шумному ручью. Там ненадолго задержались, чтобы убедиться, не отстал ли кто.
Поток был такой сильный, что выбил в скалах Глубокое русло. Он волочил за собой большие и маленькие камни, они с глухим шумом вместе с мутной водой срывались в пропасть. По уступам разросся кустарник, в нем петляла узкая грязная тропа. Как только подтянулись последние, мы пошли по ней вверх.
Пендрик поскользнулся, но я успел схватить и удержать его. Он что-то прокричал, но поток ревел с такой силой, что невозможно было ничего разобрать. Пендрик сплюнул и пошел дальше.
Через час проводник остановился и махнул, чтобы мы сели.
Старосты групп проверили людей. К нам подошел Сурум.
— Ну как? — спросил он.
— Ничего,— отозвался я. Пендрик был сумрачен.
— Дело дрянь,— сказал он.— Мои тапки промокли. Тропинка все равно что каток. Если и дальше так пойдет, нам крышка.
— Дальше будет легче,— успокоил его Сурум.— Здесь ущелье, кусты, потому и сырость.
— Ты не ной раньше времени,— сказал я Пендрику.— То ли еще будет на фронте.
Пендрик не ответил. Уставившись в бурлящий поток, он сидел и помалкивал.
Снизу по цепочке передали, что все в порядке, и мы снова тронулись в путь. Кусты расступились, тропка вильнула в сторону от ручья и, змеясь, поползла в горы. При каждом неосторожном шаге сверху сыпались камешки. Здесь было суше, веревочные подошвы почти не скользили, идти стало легче. Грозный рев потока постепенно затихал вдали, мы шли навстречу тишине и ночи. Ясный диск луны освещал тропинку, по которой растянулся наш призрачный караван. Теперь он был виден из конца в конец — заросли кончились. Замыкающие шествие казались муравьями на мшистом зеленом ковре.
Тропа нас уводила все дальше от лунного света, в тень высокой горы. Люди молча карабкались по крутому склону, сплошь усыпанному камнями. Кто-то задел камень, и он с грохотом и треском покатился вниз. Оттуда донесся испуганный крик. Проводник остановился и по цепочке передал команду форсировать крутой склон по группам. Он забил в скалу крюк, привязал веревку и кинул ее нам. Скоро мы уже стояли на залитом лунным светом уступе. Ожидая остальных, присели отдохнуть. Рядом
со мной на влажный гранит, учащенно дыша, опустился Жан Сурум. Полюбовавшись лунным пейзажем, он произнес:
— Какая красота! Какой покой!
— Где-то внизу бьют часы,— сказал я. Он прислушался.
— Да, наверное, пастухам,— и, помолчав, добавил: — Красота!
Опять сверху сорвался камень, но теперь он был не страшен: почти все достигли уступа. После небольшого отдыха мы продолжали путь в прежнем порядке.
Теперь тропа шла по гребню горы. Я оглянулся, пытаясь отыскать в долине дом, где мы ночевали, но так и не нашел, видно, он остался далеко позади. И шум потока сюда не доносился. Только где-то внизу нежно позвякивали звоночки.
Узкий гребень оборвался у огромной остроконечной скалы. Словно древняя, полуразрушенная башня рыцарского замка, она упиралась в ясное небо. И чем ближе мы подходили к ней, тем круче становились^ скаты. Стоило глянуть вниз, как начинала кружиться голова.
— Никто не отстал? — спросил по цепочке проводник, и с другого конца ответили:
— Все в строю...
У скалы в густой тени собрались все шестьдесят человек. В долине раздались выстрелы. В ночной тишине они прозвучали оглушительно резко. Эхо летело из ущелья в ущелье.
— Отдохнем немного, переждем,— сказал проводник.
Пока мы молча рассаживались, проводник подошел к скале.
— Здесь вбиты в камень стальные крюки. По ним нужно подняться до небольшой площадки. Оттуда вниз ведет камин. В стенке камина тоже крюки. Еще привяжем веревку. У кого сильные руки, может спускаться на веревке. Но только осторожно. Среди вас есть альпинисты?
Поднялось несколько человек.
— Вы мне поможете растолковать, что и как нужно делать,— продолжал проводник.— Камин заканчивается крутым каменистым скатом. Приземляться на него нужно медленно, лучше всего сидя. Потом привстать и осторожно, стараясь не столкнуть камни, спуститься вниз, чтобы освободить место следующему.
— А что это за камин? — спросил меня Август Саука.
— Понятия не имею,— ответил я.— Сейчас узнаем.
Первыми поднялись на скалу проводник и двое альпинистов-латиноамериканцев. В узкую щель они опустили веревку, закрепили ее и дали знак начинать подъем. По стальным крюкам вскарабкался Жан Сурум, за ним остальные. В стенах щели — камина — торчали ранее вбитые крюки, но мы предпочли спуститься по веревке. Проводник с помощью альпинистов объяснил нам, как это лучше сделать, и вскоре Жан Сурум был уже внизу. Он остался стоять там, чтобы помочь приземляться остальным.
Кое-кого пришлось спускать, обвязав веревкой. Все это требовало времени. Когда мы через несколько часов снова тронулись в путь, все стучали зубами от холода. После отдыха шли быстрее, тем более что тропинка вилась по ровной долине. Под ногами в холодной росе шелестела густая, сочная трава. Звон колокольчиков был теперь совсем близок, и скоро в прозрачной темноте показались силуэты коров и овец. Из лесочка вышел пастух и поздоровался с нашим проводником.
— Ничего подозрительного? — спросил проводник.
— Недавно стреляли,— ответил пастух.— Наверное, пограничники.
— У реки никого?
— Никого. Только вот плохо — вода поднялась. Сегодня был ливень с грозой.
— Там тоже лило,— сказал провожатый.— Так что, переправимся?
— Пожалуй,— неуверенно протянул пастух.— Если бы днем, тогда навряд ли, но сейчас в горах морозит, снега не тают, течение убавилось.
— Ладно,— сказал проводник и опять зашагал своим легким, проворным шагом. Старик пастух шел рядом с ним. Помолчав немного, он заметил, ни к кому не обращаясь:
— Днем-то брод кипел, что твой котел. Такие камешки ворочал — не дай бог!.,
— Пускай себе ворочает,— произнес проводник.— Отличные ребята, перейдут.
— Перейдут,— согласился пастух.
В лесу одному американцу вдруг сделалось плохо. Он отказался идти дальше, лег на мшистый покров и тихо стонал. Проводник дал ему глоток коньяку, но
это не помогло. Я проверил пульс. Он был совсем слабый.
— Он все жаловался, что его тошнит и болит голова. В камине сорвался, получил сотрясение,— объяснил староста группы.
— Горная болезнь,— проговорил пастух.— Оставьте его у меня. Все равно ему не дойти. Пускай отдохнет, окрепнет. Придет со следующей партией.
— Завтра или послезавтра,— добавил провожатый.
— Я за ним присмотрю, не беспокойтесь, идите,— уговаривал пастух.— Уже светать скоро начнет.
Больной лежал во мху, не шевелясь.
— Хороший парень, но слабоват,— сказал его друг.— Бухгалтер из Нью-Йорка. Мы его в камине обвязали веревкой, но он все же умудрился упасть.
— Пускай остается,— решил проводник и, обращаясь к пастуху, добавил: — Ты, старик, позаботься о нем. Если не поправится, отведу обратно. Не первый раз таких видим...
Мы простились с пастухом и стали углубляться в лесок.
— А знаешь,— прошептал Август Саука,— я тоже скверно себя чувствую. Голова трещит.
— У меня то же самое,— ответил я.— Надо держаться.
Я дал ему порошок от головной боли и сам проглотил один.
— Это оттого, что воздух разреженный. Видно, мы высоко забрались.
Головная боль скоро прошла — мы спустились пониже, в долину. Там росла густая трава. Она была вся в ледяной росе, и наши тряпичные башмаки мгновенно промокли. Стали мерзнуть ноги.
На опушке леса с громким лаем нас встретила собака и, прячась в кустах, пошла за нами по пятам. Заливистый лай раздавался далеко в горах.
— Надо прикончить,-— сказал проводник и дал команду остановиться.— Не то выдаст пограничникам.
— Может, они-то и натравили ее.
— Идем,— сказал проводник, протягивая мне пистолет.
Мы сошли с тропы. Собака прьи ала и вертелась во-» круг куста, норовя наброситься на нас. Я выстрелил. Собака взвыла и замолкла.
— Толково,—» произнес проводник.
Мы вернулись на тропу и продолжали путь.
— Полегчало? — спросил я Августа.
— Немного,— неуверенно ответил он.
— Мне >гоже?— сказал я.— Только не поддаваться. Самое трудное, наверное, позади.
Но самое трудное только начиналось. Вдали что-то клокотало и бурлило. Это и была та самая река, о которой говорили пастух с проводником.
С каждой минутой шум нарастал. Показался поток. Он срывался с высот в глубокое и узкое ущелье, прорубленное в скале. Остановились возле бурного порога, сплошь заваленного большими и мелкими камнями. Самые мелкие вода отточила гладкими и длинными, как карандаши.
Над каменными глыбами, вставшими поперек течения, хлестали брызги, во все стороны летели клочья белой пены. Проводник что-то кричал, размахивая руками, но рев воды заглушал его голос. Потом по цепочке, крича друг другу на ухо, была передана команда: «Укрыться!», и мы полезли в прибрежный кустарник. Старосты групп собрались на берегу обсудить, как лучше переправиться через реку. Проводник скрылся в кустах и скоро вернулся оттуда с толстой веревкой: один конец ее он привязал к дереву на берегу и, держась за другой, вместе с Жаном Сурумом спустился к воде. Обняв друг друга за плечи, они осторожно побрели по вспененной, клокочущей реке. Они шли наискосок, то и дело останавливаясь, изо всех сил борясь с течением. Наконец они благополучно достигли другого берега и закрепили второй конец веревки за ствол.
Теперь через реку тянулся поручень. Крепко вцепившись в него, мы друг за другом брели на тот берег. Вода здесь была неглубокая, но холодная, как лед, и быстрая. Маленького аргентинца, который вздумал у самого берега отпустить веревку, течение подкинуло кверху и с такой силой вышвырнуло на берег, что он потерял сознание.
Я перешел рбКу одним из первых, а Пендрик остался последним. Ему, морскому волку и хорошему пловцу, поручили отвязать веревку и доставить ее на другой берег. Пока мы разувались, выжимали воду из штанин, Пендрик обвязал себя веревкой и ступил в воду. На середине реки он поскользнулся и упал. Течение тотчас подхватило его и бросило на камни, где вода клокотала и бурлила, как в адском котле. Сам он оттуда ни за что бы не выбрался. Хорошо, что обвязал себя веревкой. Жан Сурум подтянул
его к берегу и помог встать на ноги. Пендрик наглотался холодной воды, а главное, промок до нитки. Развязывая узел разбухшей веревки, он чихал и чертыхался:
— Уж теперь простужусь как пить дать. Черт его знает, откуда такая холодная вода?
— С ледника,— сказал проводник.— Скоро увидите. Ян Церинь отдал Пендрику свою рубашку, а я —
шерстяной свитер. И маленькому аргентинцу товарищи собрали сухую одежду. Жан Сурум дал обоим выпить коньяку, чтоб не простыли. Начинался новый подъем.
Миновав последнюю полоску леса, мы вышли на белый от инея луг. Луна закатилась, небо уже румянилось утренней зарей. Я оглянулся, и у меня захватило дух от красоты и величия горного пейзажа. Голубеющее небо подпирали запорошенные снегом вершины, от них тянулись книзу фиолетовые расселины с постепенным переходом в темно-синий цвет. Его, в свою очередь, сменяла бледноватая пелена тумана — сначала прозрачная, потом ярко-белая, перистая. Из-под этой пелены, из темной проруби, вырвалось на свободу белое облако, похожее на голубя, и поплыло, изящно выгнув шею. Земля уходила все ниже и ниже, а навстречу поднимались студеные белые выси с редкими клыками черных скал. На лужайке паслось стадо газелей. Прекрасные животные, почуяв людей, вскинули головы и удивленно, будто не веря своим глазам, глядели на нас, потом встрепенулись и поплыли вниз в кристально чистом горном воздухе.
А мы забирались все выше в горы. Мы уже не шли, а карабкались, подъем становился все круче. Первым упал маленький аргентинец, перед этим искупавшийся в реке. Он сел и сказал, что дальше не пойдет.
— Еще далеко? — спросил Пендрик, и, судя по голосу, силы его были на исходе.
— Порядочно,— ответил проводник.— Кончится долина реки, начнется ледник. Перейдем его, еще один холмик, а на следующем перевале уже пограничный столб.
— Пограничный столб на такой высоте? — удивился Пендрик.
— Граница проходит по самым высоким горам,— пояснил провожатый.
К нам подошел плечистый бельгиец, чемпион-автогонщик, разбивший недавно себя и свою машину на состязаниях. Только теперь я заметил, как он сильно хро-
мает. Вытерев ладонью пот со лба, он мрачно спросил провожатого:
— Неужели не могли выбрать дорогу получше?
— Дороги получше заняли пограничники,— ответил провожатый.
Видя, что у гонщика иссякают последние силы, он предложил ему коньяку. Тот жадно пил прямо из горлышка.
— Ты что, спятил? — сказал провожатый.— Напьешься, застрянешь в горах.
— Не впервой нам лазить на крышу,— приободрившись, хвастал гонщик.
— На такую-то крышу навряд ли лазил,— возразил провожатый. Но хромой рассмеялся:
— Разве это высота! Плевал я на такие горки.
— Смотри, сам себя не заплюй,— бросил провожатый и зашагал вперед.
Всю дорогу меня удивляло, с какой необъяснимой легкостью идет наш проводник. В его походке было что-то от той грации, с которой двигались газели. Создавалось ощущение, что он не идет, а плывет в ясном утреннем воздухе, плывет безо всяких усилий и труда. Его уверенные, ловкие движения, неутомимость успокаивали и ободряли.
Большинство из нас уже не просто шло, а из последних сил ломилось вперед с мрачной одержимостью. Промокшие ноги так отчаянно мерзли, что приходилось стискивать зубы, чтобы не кричать от боли. В тот момент, когда, казалось, меня покидают последние силы, по цепочке передали команду: «Остановиться! Позавтракать!»
Мы сели на мерзлую землю под чахлыми карликовыми сосенками — от виноградников Каркассонна пришли в зону тундры. Здесь было холодно, неуютно, но красота гор была неповторима.
Жан Сурум протянул мне бутылку коньяку.
— Ваше здоровье, ребята! — сказал я и сделал большой глоток. Вместе с легким опьянением по телу разливался удивительно приятный жар. И занемевшие ноги немного отошли.
— Может, разжечь костер? — обратился бельгиец-автогонщик к провожатому.— У меня от холода зуб на зуб не попадает.
— С ума сошли! — проворчал Сурум.
И как будто в ответ в долине грянули выстрелы. Провожатый сказал:
— Они нас не заметили. Просто постреливают по ночам для острастки. А вот разложи мы костер, был» бы тут как тут. И тогда опять ищи новый путь через горы.
— А что, бывали случаи, когда вас накрывали? — спросил Август.
— Сколько раз! — ответил провожатый.— Меня, конечно, поймать не так просто, а вот кое-кого из вашего брата... Многие уже высунули язык от усталости... А если б надо было бежать?
— Тяжела дороженька,— со вздохом молвил Пенд-рик, а Ян Церинь принялся стыдить его:
— Внизу ты был героем: все я, я, а теперь — тяжела дороженька.
— Ведь я вам про море рассказывал. В горах я впервые,— оправдывался Пендрик.
— Послушай,— вмешался Жан Сурум.— Ты пешел сюда по доброй воле. Тебя никто не заставлял. Но пока еще не поздно вернуться назад. В Испании тоже придется лазить по горам, да еще под пулями.
— Ладно, ладно,— проворчал Пендрик.— Что я такого сказал? Ну, заткните мне рот, что ли!
Я отошел в сторонку, залез на гранитную глыбу и любовался горами. Занималось утро. Заря разлилась на полнеба. Вершины гор в белой пелене снегов заметно посветлели. Синеватые тени на снегу навевали воспоминания о зимнем утре далекой родины. А в долинах еще таился сумрак, кое-где прикрытый слоем бело-голубых тучек. Над ними все еще плавало похожее на голубя облако. Только теперь оно скорее напоминало носорога, заплутавшего в узком ущелье. Все вокруг, насколько хватал глаз, было выкрашено в четыре краски: белую, синюю, фиолетовую и красную. Но эти тона постоянно менялись, словно какой-то невидимый художник, недовольный своим творением, все время менял и накладывал новые мазки, стараясь найти единственное, неповторимое сочетание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52