Там даже воздух был заполнен привычными с детства, родными запахами.
Но все это ей было дорого не само по себе и не только как воспоминания юности, но больше — как память о Савелии. Она оставалась женщиной, молодой и сильной, и ей не хватало мужа. Не просто мужчины — мужа, хозяина в доме, на которого можно опереться. Только так она представляла себе жизнь, семью. Мать с ребенком — еще не
семья, как и муж с женой без ребенка. Это она скорее чувствовала, нежели осознавала. Да и задумываться над этим было некогда — дай бог управиться с дневными делами и дотянуть свое усталое тело до кровати. Все это лето и осень Ксюша работала на пределе сил. Огород, картофельное поле, корова Зорька и телка от нее — все это осталось в Метелице, и она каждое воскресенье ездила туда помогать братовой жене убирать урожай, шинковать и солить капусту, пересушивать картошку, молотить просо. Здесь же, в Сосновке, отработав положенное в конторе, хватала серп и бежала за поселок обжинать кусты и болотянки. Охапками, вязанками, травинка к травинке, Ксюша заготавливала сено для будущей коровы. Свою Зорьку или телку забрать в Сосновку она не могла, потому как здесь нужна была корова лесовая, привычная к клещам и прочим паразитам, которых в поле не водилось. И потом, не оставлять же Просю с двумя детьми— Анюткой и Максимкой — без молока. Она уже приглядела себе рябую Милку в лесхозе, дойную после первого отела трехлетку, испробовала молоко и приторговалась с хозяевами.
Вот и сегодня, в первое воскресенье после Октябрьских праздников, Ксюша собралась в Метелицу, но теперь уже не копать картошку или капусту шинковать, а перевезти все заготовленное в Сосновку. Насчет машины договорилась с Демидом. Вернее, договариваться не пришлось: еще позавчера вечером он подошел к ней и сам предложил свои услуги. О нужде в машине узнал конечно же от Натальи. Оно и лучше, Демид не чета Николе,— такой здоровяк! — поможет и погрузить, и разгрузить. Да и ЗИС — машина понадежнее, не засядет, как Николина полуторка, в первой колдобине.
Без Артемки такая поездка (на машине!) обойтись не могла. Поутру он собрался первым и, завидев через окно Демида, выскочил на улицу. В гараж, конечно, побежал, покрутиться возле Демида, около машины, может, даст покрутить баранку.
Обычно Ксюша брала сына с собой в Метелицу, и это было в порядке вещей, не вызывало никаких сомнений, просто не замечалось. Но сегодня она почему-то стала убеждать себя в том, что Артемку надо взять с собой. Обязательно взять. Пускай ребенок на машине прокатится, повидает Максимку и Анютку. Главное, он будет с ней рядом в кабине...
«Да я боюсь его, оставаться наедине боюсь! — вдруг подумала она о Демиде.— Вот дура-то... Чего ради бояться? Чепуха, ерунда все это».
— Брысь,— сказала она вслух, отгоняя навязчивые мысли, и весело рассмеялась этому «брысь», которым отгоняют обычно котов.— Ну, девка, совсем сдурела...
Улыбаясь, в хорошем настроении, она принялась собираться в дорогу. Машина, поди, вот-вот выкатит из гаража, не заставлять же человека ждать. Ксюша вспомнила, что человеком украинки называют своих мужей — «мой чоло-вик»,— и опять рассмеялась, но теперь уже коротко, с непонятным испугом и стыдом, будто кто мог подслушать ее мысли. «Выспалась хорошо, вот и лезут в голову всякие дурости»,— решила она. А почему, собственно, дурости? Что же, ей и пофантазировать нельзя, если — приятно? Такого запрета еще не накладывали. Наталья ей уши про-шушукала об однополчанине своего Левенкова — какой он красавец-молодец да какую деньгу огребает на машине! С этим мужиком — как у Христа за пазухой. Поначалу Ксюшу раздражали такие разговоры, потом она стала незлобиво отмахиваться от Натальи и принимать их за шутку. А теперь вот испугалась остаться с Демидом наедине. Чего уж там обманывать себя, испугалась, точно, иначе откуда сомнения насчет Артемки — взять или не взять? Хотя нет, мыслей о том, чтобы не взять, не было, наоборот — взять обязательно. Но если так, то откуда тогда вообще появилось это «взять обязательно?»
Она совершенно запуталась в своих рассуждениях, нетерпеливо выглянула в окно и, увидев, что Артемка бежит звать ее, помахала ему рукой, дескать, не лети как угорелый, вижу.
Наскоро одевшись, она вышла на улицу. Машина уже стояла во дворе, вздрагивая от перестука мотора, Артемка сидел в кабине и важно поглядывал по сторонам, видно сожалея, что никто из поселковских хлопцев его не видит, В Демид запирал ворота гаража.
Ксюша поздоровалась с ним и остановилась у ворот, не решаясь раньше водителя залезать в машину.
— Здравствуй, Ксения Антиповна,— улыбнулся Демид.— Денек-то, а? По заказу! — Он с шумом прихлопнул проржавевшую от дождей широкую задвижку, двумя оборотами защелкнул массивный висячий замок, повернулся к ней и повторил: — По заказу. Домчим как по брусчатке. Ездила когда-нибудь по брусчатке? У-у, шик!
Они медленно направились к машине, осторожно ступая по сухрапьям прихваченной ночным заморозком грязи.. Вставшее над лесом неяркое солнце успело поглотить легкий морозец, но бодрящий холодок еще держался в воздухе, исходил от земли, румяня щеки и вызывая невольные улыбки. Это было первое ясное утро после двухнедельной хмари, сырых ветров и потому казалось особенно благодатным. Сейчас бы пешочком по лесу прогуляться, пошуршать листвой опавшей, похрустеть сухими ветками, не чувствуя гудящей спины, обвисших от работы рук. Только когда это будет... Предстоял суматошный, хотя и приятный (все-таки привозить заготовленное —не готовить) день. Вон уже солнце высветило вовсю, а они еще из Сосновки не выбрались.
Ксюша забралась в кабину, и Демид вырулил свой ЗИС на шлях. Начав еще у гаража, он продолжал рассказывать о брусчатке —дороге из прямоугольных, тщательно отесанных камней, о бетонной трассе Берлин — Кенигсберг, на которой запросто взрывай «лимонку» — и хоть бы хны, вызывая у Артемки восторг, а у Ксюши сомнение в правдивости рассказа. За всю свою жизнь она не выезжала дальше Гомеля, и слушать такое ей было удивительно. Булыжник—это понятно, дорогу из кирпича «в елочку» тоже видела, но чтобы бетоном землю покрывали... Подзагнул Демид, она — бухгалтер, знает цену бетону.
— Где ж они столько цемента набрали? — спросила Ксюша, не сдержав улыбки.
— Европа большая,—прогудел Демид и умолк. Он, видно, заметил улыбку, понял, что ему не доверяют, и насупился.
«Ишь ты, обидчивый,—подумала Ксюша и пожалела о сказанном.—Ну, прихвастнул, вот беда большая, какой фронтовик не любит приврать. А может, и не врет? Черт их знает, этих немцев».
С километр они ехали молча. Ксюша чувствовала себя неловко, жалась в угол кабины и глядела прямо. Демид ее смущал. Смущал своей близостью, здоровьем и красотой. И Артемка, как назло, тоже молчал, старательно отворачивая колени от рукоятки скоростей, чтобы не мешать.
Первым заговорил Демид. Он закурил на ходу, придерживая баранку локтем, выдул в полуоткрытое окно клубок дыма и спросил:
— Это правда, что начальник отдает оборотчика этого, Скорубу, под суд?
— Так уж и под суд...
— А куда же еще?
— Может, постращать решил, чтобы другим неповадно было.
— Значит, все-таки сообщил прокурору о прогулах, или как это формулируется: самовольное оставление работы?
Ксюша помолчала, уставясь взглядом в свои колени, будто в этом была и ее вина, потом выдохнула через силу:
— Сообщил.
Демид хмыкнул, качнул головой и, не докурив папиросу до половины, с силой выбросил ее в окно.
— Силе-он, бродяга! А что же Левенков?
— Да разве директор с ним советуется по этим вопросам! Конечно, Левенков второе лицо на заводе, но его дело инженерное, к тому же он человек мягкий. А что, рабочие осуждают?
— Всяко говорят.—Он кашлянул и со значением указал глазами на Артемку, дескать, сказал бы, что думают по этому поводу заводчане, да при ребенке нельзя.
Ксюша понимающе кивнула и взглянула Демиду в гда-за. Это переглядывание их как-то сразу сблизило, словно заговорщиков. Неловкость, которую она испытывала до сих пор, прошла.
— Осуждать всегда легко. Некоторым даже нравится осуждать. Да вот забывают, что Онисим Ефимович действует не по капризу своему, а по закону. Писаны они для чего-то?
Ей было неприятно говорить это, но другого сказать просто не могла, не имела права. Она как-никак бухгалтер и должна поддерживать мнение руководства. А то что же получится — один в лес, другой по дрова: делают одно дело, а выдают за разное. Скорубу ей было жалко. Вернее, не самого Скорубу — так ему, пьянчуге, и надо! — а его детишек и беспомощную жену Дашку. Но и сам Иван, если разобраться, неплохой работник —вон по ведомости заработок дай бог каждому, значит, и выработка,— только непутевый какой-то, безалаберный. Так не судить же за это. Челышев тут явно перегнул палку. Если решил наказать, так наказывай сразу, а то дождался, когда на заводе улеглась лихорадка, выполнен план, месячный, и не только выполнен, но перекрыт. Тот же Скоруба и перекрывал задания... Некрасиво получается.
— Обойдется, думаю...
— Упекут,— не согласился Демид.— Как пить дать, упекут. мужика.
Молчавший до сих пор Артемка заерзал на сиденье.
— Мам, а чего дядьку Ивана судить будут? Судят же злодеев, бандитов да шпионов.
— Никто никого не судит. И не твоего ума это дело! — рассердилась она, сразу не сообразив, что ответить.
— Когда бы...— протянул Демид.
— А хлопцы все говорят, что будут судить,— пробурчал Артемка и обиженно умолк.
Ему никто не ответил.
И опять в кабине наступило неловкое молчание. Демид не в пример Николе, который на своей полуторке из пассажира душу вытряхивал, вел машину осторожно и умело, то разгоняя до надсадного визга мотора, то притормаживая на ухабах, и тогда она мягко переваливалась, как утка, с боку на бок. Тонкий лед, успевший за ночь затянуть лужи, разламывался под колесами, и Ксюше, видевшей через боковое окошко, как разлетаются прозрачные куски, искрясь на свету, было жаль его — первого в эту осень, чистого и пока еще беззащитного. Вот он впереди, такой свежий, веселый, просто глазу мило, а дотронулся — и пропала красота.
Она вдруг подумала, что и ее сегодняшнее настроение похоже на этот изломанный лед. Утром впервые за многие недели ей было так легко и радостно, что хотелось смеяться, и на тебе — то сболтнула насчет этой бетонки, то завели разговор о Скорубе, будто и поговорить не о чем. А ведь и вправду не о чем. Люди они чужие, разные, судьбы у обоих невеселые, общих знакомых, кроме Левенкова, нет. К тому же она человек малообщительный...
И чем больше ей хотелось вернуть утреннее настроение, заговорить, нарушить это глупое молчание, тем путанее становились мысли и неуловимее нужные слова. В конце концов она рассердилась на себя: «Вот баба-дура, чего голову ломаю! Ну молчат два человека, каждый думает о своем — что тут необычного? Вот Артемка гоголем сидит — уж точно, «рулит» вместе с шофером, завтра будет хвастать перед хлопцами».
Но это ее не успокоило. Ксюша знала, что разговор о Скорубе тут ни при чем. Самой себе не соврешь. Сразу же после их знакомства Ксюша заметила, что Демид преследует ее дерзким, самоуверенным взглядом, но не придала этому значения — мало ли какие нахалы на нее заглядыва-
лись. Однако вскоре это постоянное, изо дня в день, внимание начало тревожить, потом пугать, выводя из равновесия. Последнее же время она просто избегала его, а доводилось встречаться — напускала на себя излишнюю строгость, которая со стороны могла показаться неприязнью. Такое обращение, конечно, заедало Демида, но он не отступался, обхаживая Ксюшу и так, и эдак. Она же прикрывалась внешним равнодушием, а на самом деле была в растерянности и не знала, как поступить.
— Заяц! — выдохнул неожиданно Демид, заставив Ксюшу испуганно встрепенуться.
— Где? — всполошился Артемка.
— Вон, от железки чешет.
Он резко затормозил и выпрыгнул из машины, Артемка юркнул следом. И тут Ксюша увидела зайца. Серый, крупный, прижав к спине длинные уши, он саженными прыжками перемахивал шлях от железной дороги к лесу.
— Ату его! — крикнул Демид и, вложив пальцы в рот, оглушительно засвистел.— Держи косого! Держи, давай!..
Вторя ему, Артемка визжал и кричал что-то бессвязное, притопывая на месте.
В три маха заяц пересек шлях и скрылся в сосняке.
— Эх, душа из тебя вон! Хорро-ош! — Демид весело захохотал и повернул к машине — румяный весь, с блестящими глазами.
«Ну точно дите малое»,— подумала Ксюша восхищенно и помимо воли рассмеялась. Напряжение как рукой сняло, и ей снова стало легко и беззаботно.
— Видела, мам? Видела? Вот это зайчище! — восторгался Артемка, усаживаясь на прежнее место.
— Видела, а как же.
— Жалко, стрельбы нет, а то б... А, дядька Демид?
— О чем разговор? Был бы наш!
— А то не? Перед самым носом же...
— Да с первого заряда! — вторил ему Демид вполне серьезно и лукаво поглядывал на Ксюшу.
— А как он шуганул, когда вы засвистели! Вот бы мне так мирово свистеть,— вздохнул он мечтательно.—Я бы всех пересвистел.
— Так это ж запросто. — Да ну?
— Раз плюнуть. Погляди, делаешь пальцы колечком, закладываешь в рот вот так...
Он приложил пальцы к губам, и Ксюша, решив, что
Демид сейчас в самом деле засвистит, ненатурально перепуганно замахала руками:
- Ой, оглушишь, Демид! Перепонки лопнут.
— Ладно, так и быть, в другой раз,— согласился он и принялся рассказывать о зайцах, как они ночью, попадая на свет машины, бегут в лучах фар, не сворачивая. Тогда их бей, как по мишени на стрельбище.
С Демидовыми рассказами, веселые, возбужденные, они и въехали в Метелицу.
Машины в Метелице появлялись нечасто. Каждое такое появление вызывало у сельчан любопытство: к кому, по какой причине? Заслышав гудение мотора, взрослые высовывались из окон, открывали калитки и пристально вглядывались в лица приезжих, детвора вприпрыжку, с криком преследовала машину по улице, собаки с остервенелым лаем кидались к колесам.
Став центром внимания целой деревни, Ксюша смущенно улыбалась и усиленно кивала головой — раскланивалась через стекло со знакомыми. А знакомыми были..все от мала до велика. Артемка важно глядел перед собой, никого не замечая. Вернее, он всех замечал и все видел, но головы не поворачивал, держа ее необычно ровно, будто аршин проглотил. Еще бы — появился в родной Метелице не пёхом со станции, а в кабине ЗИСа! Хлопцы, бегущие за машиной, видать, лопаются от зависти.
Встретил их Максимка. Он стоял у палисадника и улыбался.
— Тетка дома? — спросила у него Ксюша, выбравшись из кабины.
— Ага, дома,— усердно закивал Максимка.— Сичас она...
— Демид, развернись, заедем во двор, чтоб не тягать на улицу.
Она открыла калитку и столкнулась к Просей.
— Приехали? Вот и слава богу,— заулыбалась Прося.-— Максимка с утра на улице крутится — поджидает, А то кто ж его знает, может, машины не достала или еще что. Си-час ворота открою.
Машина во дворе не поместилась, передок торчал из во-рот — тешил любопытных. Демид заглушил мотор. Прося уже приглашала всех в хату, к столу.
- День большой,—повторяла она,— успеется. Какая у вас там еда на скорую руку, а я приготовилась.
Ксюше есть не хотелось, Артемку она тоже покормила, а вот насчет Демида не была уверена — поел ли. Да и когда ему было готовить в своем бараке? К тому же и вправду торопиться некуда.
Еда в голодном сорок шестом была главной заботой в каждом доме, и Прося, по всему видно, гордилась своим угощением. Особых деликатесов в Метелице и до войны не знали, но простой крестьянский продукт здесь не переводился, даже в тридцать третьем и в оккупацию сельчане не испытывали всего того, что выпало на долю горожан. И сейчас упревшая в печи картошка, румяные оладьи, помазанные сметаной, внушительный кусок белого, в розовых прожилках, сала, разные соленья были истинным благом, а для Проси — вдвойне, потому как выкручивалась она сама с двумя детьми, без мужа.
У Ксюши взыграл аппетит. Они закусывали, перебирая метелицкие и заводские новости, шутили, смеялись, беззаботно, как до войны. Даже обычно сдержанная Прося пробовала балагурить. Ей тоже требовалась разрядка от постоянных забот о детях, от тревог и тоски по Тимофею.
Демид утратил сдержанность и усиленно заигрывал с Ксюшей, выражая ей свое расположение. Она пыталась обернуть все в шутку, однако не могла скрыть смущения и оттого начинала сердиться. Ей было неловко перед Просей. Нашел время для ухаживаний, лешак толстолобый, пошевелил бы мозгами! Ладно уж где-нибудь в другом месте, только не здесь, в Метелице, да еще в присутствии Проси.
Только она подумала так — в памяти всколыхнулось все, связанное с этим трехстеном, где они сейчас сидят, с отцовской хатой, с местом этим, этой землей — все близкое, родное до боли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Но все это ей было дорого не само по себе и не только как воспоминания юности, но больше — как память о Савелии. Она оставалась женщиной, молодой и сильной, и ей не хватало мужа. Не просто мужчины — мужа, хозяина в доме, на которого можно опереться. Только так она представляла себе жизнь, семью. Мать с ребенком — еще не
семья, как и муж с женой без ребенка. Это она скорее чувствовала, нежели осознавала. Да и задумываться над этим было некогда — дай бог управиться с дневными делами и дотянуть свое усталое тело до кровати. Все это лето и осень Ксюша работала на пределе сил. Огород, картофельное поле, корова Зорька и телка от нее — все это осталось в Метелице, и она каждое воскресенье ездила туда помогать братовой жене убирать урожай, шинковать и солить капусту, пересушивать картошку, молотить просо. Здесь же, в Сосновке, отработав положенное в конторе, хватала серп и бежала за поселок обжинать кусты и болотянки. Охапками, вязанками, травинка к травинке, Ксюша заготавливала сено для будущей коровы. Свою Зорьку или телку забрать в Сосновку она не могла, потому как здесь нужна была корова лесовая, привычная к клещам и прочим паразитам, которых в поле не водилось. И потом, не оставлять же Просю с двумя детьми— Анюткой и Максимкой — без молока. Она уже приглядела себе рябую Милку в лесхозе, дойную после первого отела трехлетку, испробовала молоко и приторговалась с хозяевами.
Вот и сегодня, в первое воскресенье после Октябрьских праздников, Ксюша собралась в Метелицу, но теперь уже не копать картошку или капусту шинковать, а перевезти все заготовленное в Сосновку. Насчет машины договорилась с Демидом. Вернее, договариваться не пришлось: еще позавчера вечером он подошел к ней и сам предложил свои услуги. О нужде в машине узнал конечно же от Натальи. Оно и лучше, Демид не чета Николе,— такой здоровяк! — поможет и погрузить, и разгрузить. Да и ЗИС — машина понадежнее, не засядет, как Николина полуторка, в первой колдобине.
Без Артемки такая поездка (на машине!) обойтись не могла. Поутру он собрался первым и, завидев через окно Демида, выскочил на улицу. В гараж, конечно, побежал, покрутиться возле Демида, около машины, может, даст покрутить баранку.
Обычно Ксюша брала сына с собой в Метелицу, и это было в порядке вещей, не вызывало никаких сомнений, просто не замечалось. Но сегодня она почему-то стала убеждать себя в том, что Артемку надо взять с собой. Обязательно взять. Пускай ребенок на машине прокатится, повидает Максимку и Анютку. Главное, он будет с ней рядом в кабине...
«Да я боюсь его, оставаться наедине боюсь! — вдруг подумала она о Демиде.— Вот дура-то... Чего ради бояться? Чепуха, ерунда все это».
— Брысь,— сказала она вслух, отгоняя навязчивые мысли, и весело рассмеялась этому «брысь», которым отгоняют обычно котов.— Ну, девка, совсем сдурела...
Улыбаясь, в хорошем настроении, она принялась собираться в дорогу. Машина, поди, вот-вот выкатит из гаража, не заставлять же человека ждать. Ксюша вспомнила, что человеком украинки называют своих мужей — «мой чоло-вик»,— и опять рассмеялась, но теперь уже коротко, с непонятным испугом и стыдом, будто кто мог подслушать ее мысли. «Выспалась хорошо, вот и лезут в голову всякие дурости»,— решила она. А почему, собственно, дурости? Что же, ей и пофантазировать нельзя, если — приятно? Такого запрета еще не накладывали. Наталья ей уши про-шушукала об однополчанине своего Левенкова — какой он красавец-молодец да какую деньгу огребает на машине! С этим мужиком — как у Христа за пазухой. Поначалу Ксюшу раздражали такие разговоры, потом она стала незлобиво отмахиваться от Натальи и принимать их за шутку. А теперь вот испугалась остаться с Демидом наедине. Чего уж там обманывать себя, испугалась, точно, иначе откуда сомнения насчет Артемки — взять или не взять? Хотя нет, мыслей о том, чтобы не взять, не было, наоборот — взять обязательно. Но если так, то откуда тогда вообще появилось это «взять обязательно?»
Она совершенно запуталась в своих рассуждениях, нетерпеливо выглянула в окно и, увидев, что Артемка бежит звать ее, помахала ему рукой, дескать, не лети как угорелый, вижу.
Наскоро одевшись, она вышла на улицу. Машина уже стояла во дворе, вздрагивая от перестука мотора, Артемка сидел в кабине и важно поглядывал по сторонам, видно сожалея, что никто из поселковских хлопцев его не видит, В Демид запирал ворота гаража.
Ксюша поздоровалась с ним и остановилась у ворот, не решаясь раньше водителя залезать в машину.
— Здравствуй, Ксения Антиповна,— улыбнулся Демид.— Денек-то, а? По заказу! — Он с шумом прихлопнул проржавевшую от дождей широкую задвижку, двумя оборотами защелкнул массивный висячий замок, повернулся к ней и повторил: — По заказу. Домчим как по брусчатке. Ездила когда-нибудь по брусчатке? У-у, шик!
Они медленно направились к машине, осторожно ступая по сухрапьям прихваченной ночным заморозком грязи.. Вставшее над лесом неяркое солнце успело поглотить легкий морозец, но бодрящий холодок еще держался в воздухе, исходил от земли, румяня щеки и вызывая невольные улыбки. Это было первое ясное утро после двухнедельной хмари, сырых ветров и потому казалось особенно благодатным. Сейчас бы пешочком по лесу прогуляться, пошуршать листвой опавшей, похрустеть сухими ветками, не чувствуя гудящей спины, обвисших от работы рук. Только когда это будет... Предстоял суматошный, хотя и приятный (все-таки привозить заготовленное —не готовить) день. Вон уже солнце высветило вовсю, а они еще из Сосновки не выбрались.
Ксюша забралась в кабину, и Демид вырулил свой ЗИС на шлях. Начав еще у гаража, он продолжал рассказывать о брусчатке —дороге из прямоугольных, тщательно отесанных камней, о бетонной трассе Берлин — Кенигсберг, на которой запросто взрывай «лимонку» — и хоть бы хны, вызывая у Артемки восторг, а у Ксюши сомнение в правдивости рассказа. За всю свою жизнь она не выезжала дальше Гомеля, и слушать такое ей было удивительно. Булыжник—это понятно, дорогу из кирпича «в елочку» тоже видела, но чтобы бетоном землю покрывали... Подзагнул Демид, она — бухгалтер, знает цену бетону.
— Где ж они столько цемента набрали? — спросила Ксюша, не сдержав улыбки.
— Европа большая,—прогудел Демид и умолк. Он, видно, заметил улыбку, понял, что ему не доверяют, и насупился.
«Ишь ты, обидчивый,—подумала Ксюша и пожалела о сказанном.—Ну, прихвастнул, вот беда большая, какой фронтовик не любит приврать. А может, и не врет? Черт их знает, этих немцев».
С километр они ехали молча. Ксюша чувствовала себя неловко, жалась в угол кабины и глядела прямо. Демид ее смущал. Смущал своей близостью, здоровьем и красотой. И Артемка, как назло, тоже молчал, старательно отворачивая колени от рукоятки скоростей, чтобы не мешать.
Первым заговорил Демид. Он закурил на ходу, придерживая баранку локтем, выдул в полуоткрытое окно клубок дыма и спросил:
— Это правда, что начальник отдает оборотчика этого, Скорубу, под суд?
— Так уж и под суд...
— А куда же еще?
— Может, постращать решил, чтобы другим неповадно было.
— Значит, все-таки сообщил прокурору о прогулах, или как это формулируется: самовольное оставление работы?
Ксюша помолчала, уставясь взглядом в свои колени, будто в этом была и ее вина, потом выдохнула через силу:
— Сообщил.
Демид хмыкнул, качнул головой и, не докурив папиросу до половины, с силой выбросил ее в окно.
— Силе-он, бродяга! А что же Левенков?
— Да разве директор с ним советуется по этим вопросам! Конечно, Левенков второе лицо на заводе, но его дело инженерное, к тому же он человек мягкий. А что, рабочие осуждают?
— Всяко говорят.—Он кашлянул и со значением указал глазами на Артемку, дескать, сказал бы, что думают по этому поводу заводчане, да при ребенке нельзя.
Ксюша понимающе кивнула и взглянула Демиду в гда-за. Это переглядывание их как-то сразу сблизило, словно заговорщиков. Неловкость, которую она испытывала до сих пор, прошла.
— Осуждать всегда легко. Некоторым даже нравится осуждать. Да вот забывают, что Онисим Ефимович действует не по капризу своему, а по закону. Писаны они для чего-то?
Ей было неприятно говорить это, но другого сказать просто не могла, не имела права. Она как-никак бухгалтер и должна поддерживать мнение руководства. А то что же получится — один в лес, другой по дрова: делают одно дело, а выдают за разное. Скорубу ей было жалко. Вернее, не самого Скорубу — так ему, пьянчуге, и надо! — а его детишек и беспомощную жену Дашку. Но и сам Иван, если разобраться, неплохой работник —вон по ведомости заработок дай бог каждому, значит, и выработка,— только непутевый какой-то, безалаберный. Так не судить же за это. Челышев тут явно перегнул палку. Если решил наказать, так наказывай сразу, а то дождался, когда на заводе улеглась лихорадка, выполнен план, месячный, и не только выполнен, но перекрыт. Тот же Скоруба и перекрывал задания... Некрасиво получается.
— Обойдется, думаю...
— Упекут,— не согласился Демид.— Как пить дать, упекут. мужика.
Молчавший до сих пор Артемка заерзал на сиденье.
— Мам, а чего дядьку Ивана судить будут? Судят же злодеев, бандитов да шпионов.
— Никто никого не судит. И не твоего ума это дело! — рассердилась она, сразу не сообразив, что ответить.
— Когда бы...— протянул Демид.
— А хлопцы все говорят, что будут судить,— пробурчал Артемка и обиженно умолк.
Ему никто не ответил.
И опять в кабине наступило неловкое молчание. Демид не в пример Николе, который на своей полуторке из пассажира душу вытряхивал, вел машину осторожно и умело, то разгоняя до надсадного визга мотора, то притормаживая на ухабах, и тогда она мягко переваливалась, как утка, с боку на бок. Тонкий лед, успевший за ночь затянуть лужи, разламывался под колесами, и Ксюше, видевшей через боковое окошко, как разлетаются прозрачные куски, искрясь на свету, было жаль его — первого в эту осень, чистого и пока еще беззащитного. Вот он впереди, такой свежий, веселый, просто глазу мило, а дотронулся — и пропала красота.
Она вдруг подумала, что и ее сегодняшнее настроение похоже на этот изломанный лед. Утром впервые за многие недели ей было так легко и радостно, что хотелось смеяться, и на тебе — то сболтнула насчет этой бетонки, то завели разговор о Скорубе, будто и поговорить не о чем. А ведь и вправду не о чем. Люди они чужие, разные, судьбы у обоих невеселые, общих знакомых, кроме Левенкова, нет. К тому же она человек малообщительный...
И чем больше ей хотелось вернуть утреннее настроение, заговорить, нарушить это глупое молчание, тем путанее становились мысли и неуловимее нужные слова. В конце концов она рассердилась на себя: «Вот баба-дура, чего голову ломаю! Ну молчат два человека, каждый думает о своем — что тут необычного? Вот Артемка гоголем сидит — уж точно, «рулит» вместе с шофером, завтра будет хвастать перед хлопцами».
Но это ее не успокоило. Ксюша знала, что разговор о Скорубе тут ни при чем. Самой себе не соврешь. Сразу же после их знакомства Ксюша заметила, что Демид преследует ее дерзким, самоуверенным взглядом, но не придала этому значения — мало ли какие нахалы на нее заглядыва-
лись. Однако вскоре это постоянное, изо дня в день, внимание начало тревожить, потом пугать, выводя из равновесия. Последнее же время она просто избегала его, а доводилось встречаться — напускала на себя излишнюю строгость, которая со стороны могла показаться неприязнью. Такое обращение, конечно, заедало Демида, но он не отступался, обхаживая Ксюшу и так, и эдак. Она же прикрывалась внешним равнодушием, а на самом деле была в растерянности и не знала, как поступить.
— Заяц! — выдохнул неожиданно Демид, заставив Ксюшу испуганно встрепенуться.
— Где? — всполошился Артемка.
— Вон, от железки чешет.
Он резко затормозил и выпрыгнул из машины, Артемка юркнул следом. И тут Ксюша увидела зайца. Серый, крупный, прижав к спине длинные уши, он саженными прыжками перемахивал шлях от железной дороги к лесу.
— Ату его! — крикнул Демид и, вложив пальцы в рот, оглушительно засвистел.— Держи косого! Держи, давай!..
Вторя ему, Артемка визжал и кричал что-то бессвязное, притопывая на месте.
В три маха заяц пересек шлях и скрылся в сосняке.
— Эх, душа из тебя вон! Хорро-ош! — Демид весело захохотал и повернул к машине — румяный весь, с блестящими глазами.
«Ну точно дите малое»,— подумала Ксюша восхищенно и помимо воли рассмеялась. Напряжение как рукой сняло, и ей снова стало легко и беззаботно.
— Видела, мам? Видела? Вот это зайчище! — восторгался Артемка, усаживаясь на прежнее место.
— Видела, а как же.
— Жалко, стрельбы нет, а то б... А, дядька Демид?
— О чем разговор? Был бы наш!
— А то не? Перед самым носом же...
— Да с первого заряда! — вторил ему Демид вполне серьезно и лукаво поглядывал на Ксюшу.
— А как он шуганул, когда вы засвистели! Вот бы мне так мирово свистеть,— вздохнул он мечтательно.—Я бы всех пересвистел.
— Так это ж запросто. — Да ну?
— Раз плюнуть. Погляди, делаешь пальцы колечком, закладываешь в рот вот так...
Он приложил пальцы к губам, и Ксюша, решив, что
Демид сейчас в самом деле засвистит, ненатурально перепуганно замахала руками:
- Ой, оглушишь, Демид! Перепонки лопнут.
— Ладно, так и быть, в другой раз,— согласился он и принялся рассказывать о зайцах, как они ночью, попадая на свет машины, бегут в лучах фар, не сворачивая. Тогда их бей, как по мишени на стрельбище.
С Демидовыми рассказами, веселые, возбужденные, они и въехали в Метелицу.
Машины в Метелице появлялись нечасто. Каждое такое появление вызывало у сельчан любопытство: к кому, по какой причине? Заслышав гудение мотора, взрослые высовывались из окон, открывали калитки и пристально вглядывались в лица приезжих, детвора вприпрыжку, с криком преследовала машину по улице, собаки с остервенелым лаем кидались к колесам.
Став центром внимания целой деревни, Ксюша смущенно улыбалась и усиленно кивала головой — раскланивалась через стекло со знакомыми. А знакомыми были..все от мала до велика. Артемка важно глядел перед собой, никого не замечая. Вернее, он всех замечал и все видел, но головы не поворачивал, держа ее необычно ровно, будто аршин проглотил. Еще бы — появился в родной Метелице не пёхом со станции, а в кабине ЗИСа! Хлопцы, бегущие за машиной, видать, лопаются от зависти.
Встретил их Максимка. Он стоял у палисадника и улыбался.
— Тетка дома? — спросила у него Ксюша, выбравшись из кабины.
— Ага, дома,— усердно закивал Максимка.— Сичас она...
— Демид, развернись, заедем во двор, чтоб не тягать на улицу.
Она открыла калитку и столкнулась к Просей.
— Приехали? Вот и слава богу,— заулыбалась Прося.-— Максимка с утра на улице крутится — поджидает, А то кто ж его знает, может, машины не достала или еще что. Си-час ворота открою.
Машина во дворе не поместилась, передок торчал из во-рот — тешил любопытных. Демид заглушил мотор. Прося уже приглашала всех в хату, к столу.
- День большой,—повторяла она,— успеется. Какая у вас там еда на скорую руку, а я приготовилась.
Ксюше есть не хотелось, Артемку она тоже покормила, а вот насчет Демида не была уверена — поел ли. Да и когда ему было готовить в своем бараке? К тому же и вправду торопиться некуда.
Еда в голодном сорок шестом была главной заботой в каждом доме, и Прося, по всему видно, гордилась своим угощением. Особых деликатесов в Метелице и до войны не знали, но простой крестьянский продукт здесь не переводился, даже в тридцать третьем и в оккупацию сельчане не испытывали всего того, что выпало на долю горожан. И сейчас упревшая в печи картошка, румяные оладьи, помазанные сметаной, внушительный кусок белого, в розовых прожилках, сала, разные соленья были истинным благом, а для Проси — вдвойне, потому как выкручивалась она сама с двумя детьми, без мужа.
У Ксюши взыграл аппетит. Они закусывали, перебирая метелицкие и заводские новости, шутили, смеялись, беззаботно, как до войны. Даже обычно сдержанная Прося пробовала балагурить. Ей тоже требовалась разрядка от постоянных забот о детях, от тревог и тоски по Тимофею.
Демид утратил сдержанность и усиленно заигрывал с Ксюшей, выражая ей свое расположение. Она пыталась обернуть все в шутку, однако не могла скрыть смущения и оттого начинала сердиться. Ей было неловко перед Просей. Нашел время для ухаживаний, лешак толстолобый, пошевелил бы мозгами! Ладно уж где-нибудь в другом месте, только не здесь, в Метелице, да еще в присутствии Проси.
Только она подумала так — в памяти всколыхнулось все, связанное с этим трехстеном, где они сейчас сидят, с отцовской хатой, с местом этим, этой землей — все близкое, родное до боли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60